Над горой играет свет

ГЛАВА 15. Какая отрадная картина

— Вот мы с тобой и дома! — крикнул папа.

Дом был красновато-коричневым с высокой крышей и зелеными ставнями. Его почти полностью прикрывала крона росшего во дворе огромного дуба, и соседний дом тоже. Выбравшись наружу, я первым делом двинулась к этому дубу, обошла его кругом. Чтобы обхватить гигантский ствол, требовались руки раза в четыре длиннее моих. Я подумала, что он, пожалуй, и впрямь хорош, не хуже моего клена. Над улицей с двух сторон тянулись ветви дубов поменьше, льнули друг к другу, будто руки влюбленных.

Папа проводил экскурсию, скакал туда-сюда, как кузнечик:

— Вот тут у нас камелии, тут шелковая акация, кстати, как раз у твоего окошка. А взгляни на индийскую сирень. Фантастика, ты согласна?

Он подбежал к машине, выгрузить вещи.

Я стояла как столб, а папа суетился ужасно. Вытащив чемодан и сумку, удовлетворенно улыбнулся. Я забрала сумку, вцепилась в нее мертвой хваткой.

Жарко было невыносимо. Я боялась, что в этом пекле у меня закипят мозги и тогда вообще перестану соображать.

Мы зашли, и сразу в гостиную. А там — все такое чужое…

Пол из золотистых, в красноту, досок, диван из черной кожи, перед ним коврик. На коврике кофейный столик с мраморной столешницей. Рядом со столиком два больших кресла, у боковой стены еще одно, поменьше. И на всех стенках картины в рамках.

Дома мама любила менять декорации. То наши фотографии повесит, то рисунки Мики, то вырезки из обожаемых своих журналов.

Бросив вещи на пол, папа провел еще одну экскурсию, по гостиной. Я смотрела на его губы, они двигались очень быстро, тоже суетились.

А меня раздирала жгучая обида. Я думала, Мика уже тут, ждет. И Ребекки не было, но это-то меня не трогало. Может, папа успел и от нее избавиться? Только это подумала, дверь отворилась, и вошла мачеха с двумя полными матерчатыми сумками. Сразу же заглянула мне в глаза, проверяла, тоскует ли ребенок по маме. Фигушки, пусть не думает, что я трусиха и рева.

— Ну, здравствуй, Вирджиния Кейт. Надеялась вернуться к твоему приезду, но сегодня судьба ко мне сурова. — Она улыбнулась своей щербатой улыбкой и отчалила с сумками на кухню.

Меня охватила паника, вдруг они устроили нам фокус? Что если Мика едет сейчас домой, в Западную Вирджинию? Может, они решили произвести обмен?

Папа обернулся ко мне:

— Иди помоги Ребекке разобрать продукты, я пока отнесу вещички в твою комнату. А тебе в ту дверь, сразу за столовой.

Ясно. Нарочно гонит меня к ней. Пятью пять — двадцать пять. Пятью шесть — тридцать.

Деваться было некуда, потащилась на кухню. Ребекка подошла, обняла. Я резко вырвалась. Еще и обнимается. Очень нужно!

Она отступила.

— Ладно, проверим, что там у нас с продуктами. Их действительно лучше поскорее выложить.

Я стояла посреди кухни, угрюмо наблюдала.

— Как попутешествовала? Много удалось увидеть?

Язык словно прилип нёбу, а ноги к полу. Мозги от жары окончательно расплавились. И рядом не было Мики, он ехал сейчас в Западную Вирджинию.

Ребекка налила в стакан молока, протянула мне, а уже потом спросила:

— Молочка хочешь?

Молоко я не взяла, и она поставила его на стол.

— Ладно, посмотрим, что там у нас еще.

Она извлекла из сумок остальные пакеты. Потом тщательно эти сумки сложила и отряхнула руки.

— Ну что, лапуля, хочешь взглянуть на свою комнату?

Я пожала плечами, но покорно побрела следом.

Комната была рядом с гостиной. Все розовое и белое. Обшитые кружевцем занавески и покрывало. Девчачьи штучки. Стены тоже розовые, с белым бордюром. Пахло свежей краской, все было новеньким, кроме мебели. Мебель старая, темно-коричневая, как кофе. Наверное, дерево теплое и гладкое на ощупь, подумала я. Кровать деревянная, с высоким изголовьем и скругленными углами. Покрывало розово-белое, две розовые подушки. Рядом с кроватью стояло большое мягкое кресло и столик с лампой. На стенах висели картинки со зверушками. На низеньком комоде еще два небольших светильника с прозрачными стеклянными абажурами, расческа, щетка для волос и шкатулка для драгоценностей. Я задумалась: что бы мне туда положить? Открыла крышку. Из шкатулки выскочила балерина в пышной розовой юбочке и закружилась под тихую музыку. Я щелкнула крышкой, сто лет мне была нужна эта балерина и эта музыка!

— Я не знала, какие ты любишь цвета. Обычно девочки любят розовый. А шкатулку в универмаге «Пенни» заказали. — Ребекка мимоходом коснулась крышки, плечи ее дрогнули и на миг поникли.

Столько розового, чокнуться можно, бесилась я. Дома стены были желтыми, светильник молочно-белый, а на стенах рисунки Мики. Мне недоставало железной кровати с перьевым тюфячком. И комода, который смастерил дядя Иона, когда я родилась. А кедровый шкафчик? А коврик? Но больше всего я тосковала об одеяле бабушки Фейт и об окне, из которого всегда смотрела на свою гору, и она улыбалась мне.

Выглянув в окошко новой спальни, я увидела, что мне машет ветками акация, но не махнула ей в ответ.

Ребекка подошла ближе, протянула руку.

— Все будет хорошо. Понимаю, как тебе сейчас непросто.

Я попятилась.

Рука Ребекки упала.

— Я совсем забыла про ужин!

Она отправилась на кухню, я поплелась за ней, хотелось вырваться из этих розовых стен. Ребекка была в коричневых брюках и в папиной белой рубашке, туфли практически без каблука. Тоже высокая, но в остальном ничего общего с мамой. Зачесанные назад светло-рыжие волосы были плотно прижаты лентой под цвет глаз, зеленых, кожа молочно-белая, сквозь нее просвечивали голубые жилки.

Прижавшись спиной к холодильнику, я смотрела, как Ребекка кромсает ножом лук. Хотелось спросить, чем помочь, но разговаривать с ней не хотелось. Тут, причмокнув, отворилась дверь черного хода, и в кухню вошел Мика. Он недоуменно хлопал глазами, видимо, вообще не знал, что меня везут сюда. Мы долго, как дураки, таращились друг на друга, а потом он сунул руки в карманы и рассмеялся. Мика немного подрос, и его волосы тоже, они превратились в волнистую темную шевелюру. Брат был в черной футболке, джинсы, продранные на коленках, кроссовки на босу ногу. Я прижала ладони к глазам, которым вдруг стало горячо и щекотно.

— И что это за офигительная шутка? — спросил Мика.

— Я же сказала, что она сегодня приезжает, — сказала Ребекка.

— Ви, смотри сюда! Я Элвис.

Я раздвинула пальцы и, не успев расплакаться, улыбнулась. Мика очень похоже крутил бедрами и томно кривил губы.

— Идем, покажу свою комнату. — Он подтолкнул меня к двери в коридор и потащил за руку.

У Мики стены были белыми и не пахли краской.

И все были в рисунках, совсем как дома. Одеяло в клеточку, белую, голубую и зеленую. Никаких «ковбойских мотивов».

Мика выудил из-под кровати альбом с рисунками.

— Хочешь посмотреть?

Конечно, я хотела, и мы уселись на кровать. Мика переворачивал листок за листком, он стал рисовать гораздо лучше, чем раньше. Было очевидно, что брат у меня не такой, как у всех, брат у меня особенный.

— Это соседские собаки. Пебблз[16] и Отис[17].

— Как смешно их зовут. — Я всегда ценила удачные клички. — Можно с ними поиграть?

— Они переехали. Теперь в их доме живет какая-то бабулька.

Один рисунок, вложенный между страницами, Мика вытащил и, перевернув, положил на покрывало. Я тут же его сцапала. Ужас, кричащий человек, весь в ранах, из которых хлещет кровь.

— Отдай! — Мика выхватил у меня листок, довольно сильно порвав. Лицо его перекосилось от бешенства.

Я спрыгнула с кровати и отскочила. Прочно запертые двери моего сердца с грохотом распахнулись, потом захлопнулись, потом снова распахнулись под напором ворвавшегося ветра. Я снова прижала к глазам ладони.

— Ч-черт! Прости, сестренка. — Он положил руку мне на плечо. — Ну ладно, мир.

Я опустилась на кровать. А Мика достал портрет: женщина в кресле с книжкой. Старательно его разгладил.

— Глянь-ка.

— Это она? — Я ткнула пальцем в сторону кухни.

— Ну да.

— Ругается? Часто?

— Да нет. Мама чаще ругалась.

Я стиснула пальцами колени.

— Мама ругалась не часто.

— Но если была не в настроении, то здорово. Ребекка вообще не такая заводная.

— И тоже любит выпить?

— Не особенно.

К следующей страничке была приклеена фотография изумительной белой птицы.

— Это цапля. Видала? Хочу ее скопировать. — Он погладил птицу пальцем. — Не пойму, как я ей вообще. Нравлюсь, не нравлюсь…

— Кому?

— Ребекке.

— Почему не поймешь?

— Да так. — Он перевернул страницу и ткнул в аллигатора. — Я этого зубастого в озере видел, огромный, жирный, изобразил вот.

Я с ужасом смотрела на крокодильи зубы, такие вмиг разорвут на кусочки.

— А тут во дворе крокодилы тоже ползают?

— Такого не припоминаю. А вот огромную змеюку я видел недели две назад, под крыльцом.

— Огромная змея? Под крыльцом?

Мика рассмеялся:

— Не бойся, тут на них никто не обращает внимания. У друга моего одна в ванную забралась.

— У тебя есть друг?

— Друзья, — уточнил Мика, перевернув очередную страницу, — я увидела портрет Энди. — С той фотки, которую ты мне прислала.

— Классно.

Мы смотрели на Энди, крепко обнимавшего своего Тигра Траляляя.

— Я ведь с ним даже не попрощалась.

— Как это?

— Мама не разрешила.

— Ясно. Струхнула, что расскажешь ему про нее, какая она сволочь.

— Неправда!

— Правда! Ей плевать на меня, а теперь ей и на тебя плевать!

— Врешь ты все!

— Вру? А почему она там, а мы с тобой оказались тут?

Я пожала плечами.

— Знаешь, я скучаю по Энди.

— Я тоже, — вздохнул Мика и, вскочив, прошелся по комнате. Я испугалась, что он уйдет, наверняка у него есть дела поважнее, чем торчать с малявкой сестрой. Не глядя мне в глаза, он вдруг добавил:

— Мама и Энди сюда отпустит, это было бы здорово.

— Она сказала, что ни за что.

— Точно отпустит, и снова будем все вместе.

— И сможем потом все вместе вернуться.

Как же я мечтала вернуться к своему клену, к прохладному ветру…

Мика лишь помотал головой. Я была еще глупышкой, что он мог мне сказать?

Обсуждать маму надоело, и я сменила тему:

— Можно мне иногда играть с твоими друзьями?

— Девчонок мы не принимаем. — Он похрустел пальцами и стал подбирать с пола рисунки.

— А почему?

— Слушай, у тебя тоже появятся друзья.

— Ты думаешь?

— А то. Конечно появятся.

Рисунки он снова запихал в альбом, и тот надорванный тоже.

Нас позвала Ребекка.

— Пора подзаправиться! — воскликнул Мика.

Я не стала спрашивать, почему он думает, что Ребекка его не любит. Решила сама понаблюдать, как они друг с другом общаются, все они.

На столе стояли большие блюда и тарелочки. Ребекка пожарила цыплят, круглые картофелины блестели от тающего масла, еще была зеленая фасоль, и кукурузный хлеб, и салат из фруктов. Он очень красиво смотрелся в прозрачной вазе, которая так и сияла на свету. Ваза была гладкой и простенькой, не то что наша любимая резная. Все тарелочки одинаковые, рядом с каждой наглаженная салфетка. Мама любила, когда вся посуда на столе вразнобой, считала, что так нарядней и веселее.

Папы не было. Ребекка сосредоточенно жевала и на нас почти не смотрела. Я подумала, может, Мика и прав, очень мы ей тут нужны. Вспомнила слова мамы, что ни одной женщине не хочется возиться с чужими детьми. Левую руку Ребекка держала на коленях, которые сначала накрыла салфеткой. Я тайком посмотрела на Мику, подражает ли он мачехе. И не думает. Локти разложил на столе, салфетку сунул за воротник. Громко отрыгнув, расхохотался.

— Что я тебе говорила? — встрепенулась Ребекка. — Нельзя так вести себя за столом.

— Я забыл, простите, — сказал Мика с набитым ртом, в который исхитрился затолкать огромный ломоть хлеба, густо намазанный маслом.

Взяв в руки вазу с фруктовым салатом, Ребекка спросила меня:

— Хочешь? Из свежих фруктов.

Я протянула свою тарелку, досадуя, что не подобрала хлебом масло, и теперь оно смешается с соком от фруктов.

— Нет-нет, лапуля, возьми вон тот маленький салатник, а ложка лежит перед твоей тарелкой.

Теперь я поняла, зачем рядом с тарелкой еще прозрачная мисочка и ложка. Я протянула ей салатник, и Ребекка большущей черпалкой стала накладывать туда клубнику, чернику, кусочки дыни, арбуза, ломтики бананов, виноградины. Потом положила салат в мисочку Мики и в свою, а усевшись, снова расстелила на коленях салфетку.

Я тоже положила салфетку на колени и лягнула братца ногой. Он скорчил рожу, но подчинился.

Я собралась воткнуть в салат ложку, но тут Ребекка спросила:

— Эй, а почему бы нам не добавить в него взбитых сливок? Дети, сливок хотите?

— Я хочу! — крикнул Мика и во весь рот ей улыбнулся.

— А ты, Вирджиния Кейт?

Я тоже улыбнулась, но сдержанно, только чтобы она не смотрела на меня так настороженно.

Ребекка пошла на кухню, пока ее не было, Мика нервно дергал ноздрями. Вернулась она с большой тарелкой воздушного крема.

— Сама делала, — сказала она, добавляя в наши салаты пышную, густую пену.

— Классно у тебя получилось! — оценил Мика и, повернувшись ко мне, распахнул рот, демонстрируя, сколько там поместилось фруктов. Пока мы с Ребеккой смаковали каждую ягодку, он быстро умял свою порцию и наложил еще. Не знаю, куда все это девалось, он всегда был очень худым. Наверное, в мозги, потому что мой брат был очень сообразительным, даже слишком.

Папа появился, когда мы слизывали с ложек остатки крема. И смеялись в этот момент над Микой, у него на носу белела сливочная клякса. Папа тоже рассмеялся, даже не зная, в чем дело, просто чтобы поучаствовать в общем веселье. Он раскинул руки, как бы разом обнимая нас всех:

— Какая отрадная картина.

Он сел за стол, я уловила запах сладкого ликера и соленого пота.

— Припозднился, извините. Заскочил к профессору Россо, и мы заспорились из-за Троянской войны, была ли она вообще… впрочем, это не так уж важно.

Он положил себе на тарелку всего понемногу.

— Ну и жара сегодня, сущий Аид.

Еда остыла, но папа, кажется, даже этого не заметил.

— Я рада, что ты все-таки успел на наш пир. — Привстав, она чмокнула его в щеку. Странно было видеть, как папу целует чужая тетка. — Я бы с удовольствием послушала вас с профессором. Я люблю античную историю. — Она села напротив папы.

— Да это учебная программа, занудство.

— Ну что ты, Фредерик! Я раньше здорово увлекалась историей, это очень даже интересно! — Она наклонилась к нему, просияв глазами.

— Я теперь уже и не вспомню все аргументы. Дискуссию надо слушать вживую…

Глаза Ребекки потухли.

— Но меня же там не было.

— Та-а-ак, вроде наелся, — сказал Мика, вылезая из-за стола. И потопал к двери.

Напрасно я сверлила взглядом его спину, он не обернулся.

Папа заговорил о соседях, живущих на той же улице, о каких-то Макгрендерах.

— Надо будет позвать их в гости, симпатичные люди.

— А миссис Макгрендер к тому же весьма недурна собой.

— В самом деле? Я как-то не замечал.

Ребекка потыкала ложечкой клубничину.

— Это трудно не заметить.

Их голоса словно бы куда-то ухнули, потому что я вдруг вспомнила маму и Энди. Как они там? Энди, наверное, спрашивает, где сестренка. А мама говорит, что я уехала в Луизиану. Они сидят вдвоем на диване и плачут не переставая. Мама говорит: «Ах, Энди! Зачем же, зачем я отправила туда мою Вирджинию Кейт?» А Энди ей в ответ: «Ах, мама, ты очень злая». Я подумала, что сейчас, возможно, раздастся телефонный звонок, ведь они там уже почти два дня обливаются слезами.

— Па-а-ап, давай позвоним маме и Энди.

— Я уже ей звонил, Букашка.

— Но мне не удалось поговорить с ним перед отъездом.

И вмиг пронзила тревога: кто же позаботится об Энди, если мама напьется до бесчувствия? Виски сдавило, голова слегка закружилась.

— Не стоит. Не стоит парня расстраивать.

Я стиснула губы, чтобы не сказануть какую-нибудь гадость, поддаться ненависти.

Папа погладил меня по голове, совсем даже некстати.

— Ребекка работает в больнице. В лаборатории. Правда, здорово? — сказал папа.

Я посмотрела на нее, но она сосредоточенно изучала свою тарелку.

Папа встал, отодвигая стул.

— Все было очень вкусно, Ребекка. — Он обернулся ко мне: — Ну, Букашечка, почему бы тебе не помочь убраться?

А сам пошел смотреть сериал «Доктор Килдар» Я тогда еще подумала, как это несправедливо: почему девочки должны убираться и готовить, а мальчики могут делать то, что им хочется? Я помогла отнести на кухню грязную посуду и ждала дальнейших указаний.

— Мыть или вытирать? — спросила Ребекка.

— Мыть? Я?

Она наполнила раковину водой и добавила жидкого мыла. Больше не было произнесено ни слова. Когда посуда была вымыта, Ребекка поблагодарила меня и сказала, что у нее что-то разболелась голова. Ушла к себе и закрылась. Я побрела в гостиную, но папа спал, развалившись на диване. Тогда я отправилась в свою пахнувшую краской комнату, еще раз осмотрела все. Открыла окошко, потрогала ветку акации. Ночь пахла непривычно, густой душной влагой, и была полна незнакомых звуков.

Я усадила Фионадалу и Траляляя рядом с розовыми подушками и забралась на кровать, прямо в том же, в чем уехала из Западной Вирджинии (так и не переоделась), все мускулы вскоре одеревенели.

Мне очень не хватало одеяла бабушки Фейт, под которым удобно было сворачиваться калачиком. Интересно, а она могла видеть, как я ехала в Луизиану, весь этот мой путь?

Бабушка мне приснилась. Как она дает Лепестку яблоко и смеется, когда поросенок, чавкая, жмурится от такого невероятного свинячьего счастья. Но в это время сзади крадется по дорожке дедушка Люк, в руке у него топор. Я кричу бабушке, чтобы хватала Лепестка и бежала прочь. Я и сама бегу, но почему-то остаюсь на месте. А дедушка все ближе и ближе, бабушка не слышит, продолжает почесывать и гладить Лепестка. И вот дедушка уже поднимает топор…

Тут я проснулась. В окно дул знойный ветер, ветки шелковой акации царапали снаружи оконную раму. Я услышала, как открылась и затворилась входная дверь. Потом раздался стук папиных ботинок. Если очень постараться, то, наверное, даже можно было вообразить, что я дома, в своей родной кровати.