Над горой играет свет

ГЛАВА 30. Кто ты здесь такая, Вирджиния Кейт?

В перерывах между посещениями больницы я кормила лошадей. Морковкой, яблоками и сахаром. Завидев меня, они начинали ржать и бежали навстречу, тыкались мордами в карманы рубашки, искали угощение. Рыже-белую кобылку звали Звездочкой, а вороного жеребца Верзилой. Дядя Иона научил меня седлать и надевать узду, показал, как надо чистить и кормить. Пообещал, что я быстро научусь ездить верхом. Захотелось рассказать об этом Ребекке, но потом стало стыдно, что я вспомнила о ней, ведь моей маме совсем плохо, вся в синяках и израненная.

Постепенно мама начала вставать и понемножку есть, тогда дядя сказал, что теперь можно маленько успокоиться, худшее позади. Дядя клал на спину Звездочки попону, а сверху прилаживал седло. Я показывала ему, как ловко и надежно умею закреплять подпругу. Потом я колдовала над головой Звездочки, надевала узду, закрепляя ремешки на лбу и засовывая в приоткрытую пасть удила.

Вставив ногу в стремя, рывком запрыгивала в седло, мне казалось, что я забралась очень высоко, дядя Иона мной руководил. Я научилась правильно держать поводья, крепко, но не слишком сильно натягивать.

— Молодчина, Вирджиния Кейт, — приговаривал он.

Я расплывалась в улыбке, до ушей, хоть завязочки пришей. Приходил Энди, сложив руки на груди, наблюдал за нашими занятиями.

— Не забывай, что у лошади нежные губы, не дергай резко! — кричал дядя.

Я ничего не забывала. Я сжимала Звездочку ногами, ударяя пятками совсем легонечко. Она шла по кругу, а я ощущала себя на вершине мира. Доехав до того места, где стояли Энди, Верзила и дядя Иона, останавливалась. Слезать на землю не хотелось, никогда. Эти тихие хождения по кругу были почти такими же захватывающими, как скачка галопом на Фионадале.

— Ты сегодня на высоте, — хвалил дядя.

Энди однажды прижался лицом к боку Верзилы и вдохнул.

— Верзила — хороший конь, Энди. Спокойный, как летний дождь.

— Мне нравится, как пахнут лошади, — сказал Энди.

— Мне тоже, — в один голос произнесли мы с дядей.

— И охота ему таскать на себе все эти штуковины?

— Точно тебе сказать не могу, Энди. Но по-моему, он не против.

— Прям никогда не психует?

Дядя Иона громко расхохотался. Отсмеявшись, ответил:

— Случается, конечно, у них все как у нас, у людей. — Он потер подбородок. — Хочешь на нем покататься?

— Даже не знаю.

Но я видела, что ему ужасно хочется.

Дядя помог моему братцу залезть в седло.

— Я его подстрахую, Вирджиния Кейт. — Дядя сел сзади Энди и доверил ему поводья. — Сейчас сделаем все вместе несколько кругов. Если у вас будет нормально получаться, разрешу потом ездить одним.

И мы поехали. Пригревало солнышко, я подставила ему лицо.

Дядя Иона напевал залихватскую ковбойскую песню из сериала «Бей хлыстом», и вскоре мы орали ее все вместе.

Дядя Иона помуштровал нас как следует, зато потом сказал, что утром можем ехать на прогулку одни.

Прогулки стали регулярными. Приехав от мамы, я тут же переодевалась в шорты и майку. Энди ждал меня, нетерпеливо разгуливал перед домом. Тетя Билли делала для нас сэндвичи с ореховым маслом и клубничным повидлом, а еще укладывала в сумку несколько воздушных шоколадных «брауни», на десерт. И еще обязательно два спелых желтых яблока для лошадей.

Мы седлали их и отправлялись в путь. Объезжали долину, забирались на пригорок, спускались в дальний лесок. Мы гордо возвышались над всякими пешими и были очень довольны собой. Проголодавшись, останавливались под деревьями и устраивали пикник. Мой зад просто вопил от боли, требуя покоя, но я не обращала внимания на такую ерунду.

Лошади, схрумкав яблоки, принимались щипать травку. Энди мигом заглатывал сэндвич, тут же хватал второй, я к этому моменту одолевала половинку первого. Однажды он заявил, набив полный рот:

— Ты неплохо ездишь верхом, хоть ты и девчонка.

— И ты неплохо, хоть ты и мальчишка.

Он швырнул в меня камешек, а я в него.

— Да я езжу лучше Малыша Джо из «Бонанзы», — сказал он, хватая «брауни».

— То есть гораздо лучше.

Он начал хохотать, роняя изо рта коричневые крошки, потом торопливо проглотил и заметил:

— Дядя Иона и тетя Билли очень даже ничего, а?

— Твоя правда.

Энди вскочил и начал боксировать воздух.

— У них тут получше, чем у тети Руби.

— Она над тобой издевалась?

— Надо мной? Еще чего. Руби-в-дупель меня боялась. — Он ухмыльнулся.

— Она? Тебя?

— Я ей устраивал всякие подлянки. Причем запросто, она же постоянно была под градусом.

Я придвинулась поближе.

— И какие же это были подлянки?

— Она спит, а я пока быстренько все в комнате переставлю. Она очухается и никак не может врубиться: «Где это я? Что со мной?»

Он снова уселся и цапнул второе пирожное.

— А еще такой ей устроил фокус. Притворился мертвым, будто она избила меня до смерти. — Он снова расхохотался, куски «брауни» полетели на траву. — Слышала бы ты, как она орала. «Ой, приби-и-ила парня, помер он. Са-а-авсем мертвый, Хо-споди, пымаги-и-и».

Я хохотала вместе с ним до слез.

Энди радовался, как кот, стащивший кусок мясного пирога.

— А когда маму избили, меня привезли сюда, дядя забрал маму, чтобы ей помочь. Зачем мне было тащиться к Руби-в-дупель, раз такое дело?

— Маму избили?

— Ну да. Пошла расслабиться, а какой-то парень, чокнутый, ее избил. — Энди перекувырнулся. — Даже полицию потом вызывали. — Он приблизил свое лицо вплотную к моему, оскалив перепачканные шоколадом зубы.

Я схватила его за ухо, слегка потрепала.

— Испугался тогда?

— Ни фига. Я ничего не боюсь.

Энди залез на дерево и повис на ветке, как обезьяна. Потом спрыгнул и наклонился за очередным пирожным.

Оно было последним, и я успела его схватить. «Брауни» было тянучим и сладким, и теплым от солнца.

— У нее, как и прежде, было много кавалеров?

— Слишком много вопросов, сестренка.

— Интересно же.

Обхватив себя руками, он стал кататься по траве туда-сюда и, помолчав, скороговоркой прорычал:

— В-основном-жуткие-придурки.

Поднявшись на ноги, подбежал к Верзиле и одним махом вскочил в седло, будто всю жизнь только и делал, что разъезжал верхом.

— Давно это было, нужны они мне все, как жирная и волосатая крысиная жопа. А ты давай морочь этим свою тупую башку, хотя у нас щас вон что творится.

— Только не пойму, чего ты злишься, — сказала я, подходя к Звездочке.

— Ты тоже злишься, а то я не вижу.

— Дурак ты. — Я забралась на Звездочку и развернула ее в сторону дома.

Энди, ничего мне не ответив, стал напевать мелодию из «Бонанзы», держа поводья с картинным ковбойским шиком.

— Я — красавчик, — заявил он.

— То есть Малыш Джо?

— Нет, в сериале есть еще один смазливый, но никто не помнит, как его зовут.

Через две недели Энди держал путь в Луизиану. Он летел в небесах, а я в тот момент направлялась в нашу низину, вместе с мамой. Уверенная, что нужна ей. Уверенная, что все смогу устроить так, как я себе это представляла.

Что-то стало меньше, что-то больше. Дворик наш теперь казался маленьким, и дом. Зато тень от гор словно бы расплылась и удлинилась, накрыв и дворик, и дом наш, и маму, и Иону, и меня, и домик миссис Мендель. Когда мы приехали, я тут же увидела ее в окошке, с улыбкой во весь рот. Она помахала мне, я ей.

Мы с дядей помогли маме дойти до кровати. Я открыла ее окно и глянула на клен. Все такой же.

Дядя Иона погладил маму по голове:

— Ну как ты, сестренка?

— Отстань. Нет сил. — Она отвернулась.

Затворив дверь, мы с дядей двинули на кухню, проверять, что там имеется. На столе, как нерадивые солдаты, выстроились вразнобой бутылки с выпивкой.

Дядя заглянул в шкафы и в холодильник, покачал головой.

— Есть нечего.

Я ничего на это не ответила, но слегка запаниковала.

Посмотрев на меня, дядя сказал:

— Если хочешь, я останусь.

— Все нормально, дядя Иона.

— Ладно. Сгоняю в магазин за продуктами.

Я проводила его до машины и долго смотрела вслед. А потом закрылась внутри, с мамой.

Прошлась по всему дому. Было чище, чем я ожидала. Думала, там повсюду грязные чашки и тарелки. Я вернулась в кухню попить воды, у бутылок был зловещий вид, теперь они были похожи не на нерадивых солдат, а на свирепых Летучих Обезьян из «Волшебника из страны Оз». Морщась от резкого запаха, я вылила все в раковину. В холодильнике были только масло, повидло и кувшин с прокисшим молоком. Молоко я тоже вылила.

Села потом на диван, вспомнила, как все в Луизиане расстроились, узнав, что я решила остаться.

Когда я сказала Энди, он вытаращил глаза:

— Ну ты даешь.

— А что такого? Хочу помочь маме, вот и все.

Он запихивал вещи в чемодан.

— Она же буйная. Папа тебе не разрешит, скажет, чтобы ехала домой.

— Мало ли что он скажет. Он и сам вполне себе буйный.

Энди обернулся и так на меня посмотрел, будто был уверен, что я вообще больше не вернусь в Луизиану.

— Ты сама знаешь, что у папы другое, глупо сравнивать.

Энди схватил свернутые носки, понюхал.

— Я с ней дольше жил. Знаю, какой она стала.

— Она все равно наша мама.

Он фыркнул, как конь.

— Побуду тут с ней, ей уход нужен.

— А как Мика на тебя разозлится! — Энди захлопнул чемодан.

Прощаясь с Энди, тетя Билли плакала в три ручья. Мы погрузились в дядину машину, поехали, а тетя все махала и махала нам вслед. Брат молчал всю дорогу, в аэропорту тоже со мной не разговаривал. Но когда объявили посадку, вдруг крепко-крепко обнял меня за шею, как раньше, когда был совсем малышом.

Энди, какой же он был худой, но сильный. Мальчик, уже превращавшийся в мужчину.

— Не позволяй ей делать тебе больно, сестра.

— Энди, она никогда нас не била.

— Черт, я же не об этом. — И убежал.

Улетел, что тут поделаешь. А мы с дядей забрали маму из больницы и повезли назад в низину. И меня. Так я снова оказалась там, в низине.

Сразу позвонила Ребекке. Ее голос в трубке был совсем далеким, на заднем фоне пел Элвис.

— Я знаю, ты иначе не могла… — сказала, и все, молчание.

Дьявол и ангел вступили в схватку, такую жестокую, что у меня разболелась голова.

А чуть погодя я услышала Бобби:

— Разреши и мне поговорить с сестренкой. Дай мне трубку. Дай!

Его голос проник прямиком в сердце:

— Приезжай домой. Я не буду к тебе приставать, ходить за тобой как хвостик. Честное-пречестное слово.

— Бобби, ты умница. Просто я хочу помочь своей маме.

— Но ведь моя мама — это и твоя мама, правда.

— Я приеду к тебе попозже, не скучай.

— На следующей неделе?

— На следующей никак не получится.

— Нет? Ну ладно, — таким тоном, будто умерла его золотая рыбка. — До свидания.

И снова голос Ребекки:

— Лапуля, как ты там? Ничего?

— Нормально.

Она вздохнула:

— Вирджиния Кейт.

Снова вздох, и это:

— Будь осторожнее, береги себя.

— Все нормально.

Повесив трубку, я пошла к себе. Первым делом провела рукой по бабушкиному одеялу и заглянула под кровать. Особой коробки не было. Наверное, мама ее выкинула. Я старалась не очень расстраиваться.

— Бабушка Фейт, ты тут?

Бабушка не ответила, тогда я решила проверить, как там мама.

Тихонечко открыла дверь. Она не спала и сразу на меня посмотрела.

— Салют, мама. — Я разгладила юбку и пригладила волосы, надеясь, что мама это заметит. Она ведь еще ни слова не сказала о том, как я ей сейчас, повзрослевшая.

— Почему ты здесь, Вирджиния Кейт?

Я подошла к ней, представив, что она сказала не совсем так. Например, «я рада, что ты здесь, Вирджиния Кейт». Тем более что она сама попросила меня остаться.

— Я здесь, чтобы заботиться о тебе, мама.

— Тогда принеси мне ром, коку и лимон.

— Ром я вылила в раковину, весь, — призналась я, глядя сквозь оконное стекло на клен.

Она резко, со свистом, выдохнула:

— Позвони моему брату, пусть он купит.

— Но, мамочка, тебе же вредно.

— Я вся в ушибах. Не думаю, что стаканчик тонизирующего убьет меня. — Она с трудом шевелила растрескавшимися сухими губами. — Беги скорее, звони. Ты знаешь, какие напитки в моем вкусе. И нечего смотреть на меня так, будто я придушила твоего любимого щенка. Надо же чем-то заглушить боль.

Надо так надо, отправилась звонить. Подошла тетя Билли. Я сказала ей, что мама требует спиртного.

— А дядя как раз вышел за дверь. Попробую догнать. Подожди, ладно?

Телефонная трубка клацнула о стол.

Хоть бы не догнала, подумала я, но и слушать мамино гневное шипение тоже не хотелось.

Вернулась тетя.

— Он сказал, что купит. Кстати, только что твой папа звонил, спрашивал, как ты.

Интересное дело, подумала я, мог бы позвонить мне самой.

— И эта Ребекка звонила. Приятная женщина, судя по ее разговору. И добрая, да? Была бы злыдней, ты бы нам сказала?

— Конечно, мэм.

— Деточка, ты уверена, что тебе стоит все это делать?

— Уверена. Все нормально.

Тетя Билли сказала, что испекла нам с мамой пирог, и мы распрощались.

Пока ждала дядю с продуктами и бутылками, размышляла о дальнейшем житье-бытье. В какую буду ходить школу, и что нужно получить водительские права, чтобы ездить на маминой машине в магазин, и как мы с миссис Мендель будем вместе пить чай, пока мама отдыхает. В общем, распланировала все заранее, фантазерка. Но планы эти почему-то не так уж меня и радовали, хотя я внушала себе, что все у нас будет замечательно.

Только когда я смотрела на свою милую гору и укрывалась одеялом бабушки Фейт, на душе становилось легче.

Зашла поздороваться миссис Мендель. Обвисший подбородок подрагивал, как индюшачий зоб. Волосы она по-прежнему собирала в большой пучок, из которого торчало еще больше похожих на проволоку волос, и много было седых. Она так крепко меня обняла, что я едва не задохнулась. Долго обсуждали ее садик, что растет, что ни в какую не желает, она даже утомилась и сказала, что ей нужно пойти поспать.

— Если что понадобится, сразу звони.

— Все нормально, миссис Мендель.

Я смотрела, как она идет вдоль газона. Вот остановилась на минутку, сорвать розу с куста, побрела с розой в дом. В сущности, все тут осталось прежним. Будто я, закрыв на какое-то время глаза, перенеслась в прошлое.

Прибыл с пакетами дядя Иона. Посмотрел, все ли в порядке, хорошо ли закрываются окна и двери, как работают плита и холодильник, убедился, что в кранах нормальный напор воды. Мы зашли к маме, но она все еще спала, волосы разметались по подушке, такие черные на белом.

Дядя проверил все до мелочей. Продукты были выгружены, на столе снова выстроился ряд бутылок.

— Миссис Мендель сказала, поможет, если вдруг что-то понадобится, — сказала я.

— И все-таки ты сразу звони нам, если возникнут какие-то нелады. Поняла?

— Все будет хорошо.

Дядя наконец уехал. Я заперла дверь, радуясь, что мы с мамой остались вдвоем и весь дом в нашем распоряжении. Я переоделась, потом сделала маме жареный бутерброд с сыром, сразу намешала ей коктейль и поставила все на поднос.

Коктейль она выпила сразу, в несколько глотков, и протянула стакан для нового.

— Этот поможет одолеть боль снаружи, а второй — чтобы отпустило внутри.

— Если я сделаю второй, съешь бутерброд?

— Какая ты у меня хорошая. — Откусив кусочек, стала с опаской жевать, потом через силу проглотила. — До сих пор больно есть.

— Ой-ой.

— Имеется еще одно действенное лекарство. — Она потрогала голову. — Включи приемник.

Я нашла что-то фортепьянное, печальное, но печаль была светлой, так грустишь о тех, кто ушел, но скоро вернется, вот такая это была музыка. Я сделала маме второй коктейль.

Она немного отпила. Водки я добавила совсем чуть-чуть, и мама это просекла:

— Так-так, жульничать умеешь.

Бутерброд все же съела весь. Допив, снова протянула стакан:

— Еще, только покрепче, как полагается. И музыку найди повеселее.

Я даже не стала спорить.

Пока я листала ее журналы мод, она прикончила четвертый стакан. Когда мама уснула, я пошла на кухню, пожарила и себе хлеба с сыром, съела, вымыла посуду и потащилась к себе. Громко звенела ночная мошкара, а я и прошептать ничего не смогла бы, так перехватило горло. Скользнув под бабушкино одеяло, я долго-долго смотрела в окно, за ним щедро светила луна, на мою гору, на меня, на клен и на лицо спящей мамы. Огромная луна. Она лучезарно улыбалась, такой яркой я ее еще никогда не видела. Но на душе у меня было темно, я чувствовала, что все делаю неправильно.

Мне приснилось, что бабушка Фейт там, в Луизиане. Я крикнула ей, что я сейчас в нашей родной низине, она только покачала головой. Когда я проснулась, бабушки рядом не было.

Мама почти целыми днями лежала, но скоро смогла самостоятельно добираться до ванной. Там она вставала перед зеркалом и, вглядываясь в свое лицо, говорила:

— Загубила я свою красоту.

— Да нет же, мама, — негодовала я, потому что красота постепенно к ней возвращалась.

Часто приезжали дядя Иона с тетей Билли. Мне нравилось смотреть на их улыбки и на то, как легко они справлялись с любыми хозяйственными недоразумениями. Тетя Билли и миссис Мендель сразу подружились, бродили по садику, обсуждая тонкости взращивания овощей и цветов. Мы щелкали друг дружку моим аппаратом. Дядя Иона пообещал отдать пленки в проявку.

Однажды вечером мы все уселись на ступеньках крыльца, потягивая лимонад. Было уже прохладно. Мама, как обычно, была у себя в спальне.

Миссис Мендель стала расспрашивать про Мику и Энди.

Я рассказала про рисунки Мики, какие они классные, про выходки бесшабашного чертенка Энди, про Бобби, который так полюбил бейсбол, что даже спать ложится с битой. Рассказала про Ребекку, как ее изводила вечно всем недовольная мамаша и какая хорошая сама Ребекка. Рассказала про Луизиану, какая она неодолимо зеленая, влажная, словно губка, жаркая. Про бородатые, обросшие испанским мхом деревья, про облачно-белых цапель, сказочно прекрасных, только голоса у них совсем не сказочные, дребезжат как у лягушек. И про мисс Дарлу, какая она провидица, и про ее забавную моську, названную в честь мировой кинозвезды. И про футбольные вечеринки у Кэмпинеллов.

Миссис Мендель и тетя Билли слушали все это с такой счастливой улыбкой, будто их угостили огромным куском необыкновенно вкусного пирога.

— Надо бы всем нам как-нибудь туда съездить, — сказала тетя Билли.

Я поняла, что все может сложиться не так уж плохо.

Но однажды днем ветер нагнал набухшие грозовые тучи, готовые исторгнуть на землю мощный заряд скопившегося напряжения, и мама вдруг сорвалась, всем наговорила гадостей. Мы все вместе собирали букет из диких цветов. Мама высунула голову из окна и проорала миссис Мендель, что ей пора заняться собственными делами. Миссис уставилась на нее круглыми глазами, открывшийся от неожиданности рот тоже округлился. Тетя Билли придушенно охнула, дядя Иона резко выпрямился и посмотрел на маму.

А у нее еще много чего набралось.

— Обо мне дочь заботится, для того и приехала, и о доме. Какого черта вы все тут толчетесь, а? Посмотрите на нее, большая уже совсем. И красавица какая, видите? Красивее, чем ее мама, да?

Тут вмешалась тетя Билли:

— Послушай, Кэти! Надеюсь, ты испытываешь благодарность к своей дочери? За то, что она делает?

— Билландра Сью, не тебе говорить о том, что я должна испытывать. Ты не знаешь, что такое страдание.

— Свою долю страдания я получила, но тебя это не касается.

— Ой-ой-ой, она получила… Мой брат носится с тобой как с королевой. Моя дочь смотрит на тебя так, будто любит тебя больше собственной матери.

Мама потерла плешку на голове, выстриженную больничной медсестрой, впрочем, волосы там уже немного отросли.

— Но своих-то детей у тебя нет. Вот и приходится брать напрокат у других. Это и вас касается, миссис Мендель. Обе вы бесплодные, а вообразили, что все знаете про детей.

Я в полном оцепенении смотрела на маму, чувствуя, как щеки и шею заливает жар.

Прижав руку к губам, чтобы не разрыдаться, миссис Мендель побежала к своему дому. Тетя Билли бросилась за ней, крича:

— Постойте! Нельзя ей потакать, чтобы больше не смела так разговаривать!

— Уймись наконец, сестра, — сказал дядя Иона, — миссис Мендель и Билли всегда тут, всегда готовы тебе помочь. А ты такое им говоришь?

Мама, тряхнув волосами, отошла от окна.

После этой истории тетя Билли стала появляться у нас гораздо реже, и миссис Мендель. Дядя Иона по-прежнему привозил продукты, проверял, все ли у нас в порядке, мамины колкости в свой адрес выслушивал с негодованием и грустью.

Мои раны растравляли и письма Джейд. Она подробно описывала своего нового приятеля, у них безумная любовь и ненасытные поцелуи.

Энди-и-Бобби прислали письма в одном конверте, оба требовали (и Энди тоже туда же, чертенок!): «Сейчас же приезжай домой, сестренка». От Ребекки пришла коробка шоколадного печенья собственного изготовления, к печенью прилагалась трогательная записка. Мисс Дарла прислала очередной дневник, на всякий случай, вдруг старый я уже исписала (и мне сразу вспомнилось, что я оставила в Луизиане ее цепочку с кулоном). Эми Кэмпинелл писала, что не успеешь оглянуться, как начнется футбол, и лучше бы мне поторопиться домой. Мика нарисовал меня, с упрямо выпяченными губами. От папы не было ничего.

Боль, неотвязная, настойчивая, тлела внутри, жгла мое сердце.

В новом дневнике я записала все, что не могла никому сказать. Последний абзац был таким:

Попыталась потом уснуть, не смогла. Ночь была как черное одеяло. Я выскользнула из кровати, пошла на кухню попить. За столом сидела мама, перед ней стояла бутылка водки, купленная дядей только вчера, почти пустая. К потолку тянулся, извиваясь, дымок от сигареты. Она схватила бутылку, отпила из горлышка, затушила сигарету. В руке у мамы было письмо, и рядом, на столе, стопка конвертов.

Я не входила, ждала.

Вскоре она уронила голову на руку и затихла, письмо выскользнуло из пальцев.

Я осторожно подошла.

— Мама?

Она не отзывалась, и я уже без опаски подняла с пола письмо. Вот оно:

Я положила письмо на стол и помчалась к себе. Проглотила пять таблеток аспирина. Бухнувшись поперек кровати, никак не могла отдышаться. Я вспомнила тот день в конторе, и как плакала Ребекка, и как все рухнуло. А мама только и делает, что чинит всякие препоны папе, совершенно не думая о том, как жестоко это все отражается на нас. И о чем это они там договорились? При чем тут Муся-Буся? Голова моя едва не лопалась от боли и тяжести. В конце концов я едва успела добежать до ванной, меня стало выворачивать наизнанку.

— Что там такое творится? — услышала я крик мамы.

Ответить ей я не смогла. Злоба и ненависть, обида и горечь, запрятанные глубоко внутри, вырвались наружу и потоками извергались в чашу унитаза.