Наложницы. Гарем Каддафи

9 Оружие войны

Часто приходится писать статьи, которые никто не ждет. В конце концов, таково призвание журналиста — работать над тревожными сюжетами, обнародовать волнующие сведения, вытаскивать наружу раздражающую правду. «Наша профессия существует не для того, чтобы доставлять удовольствие, и не для того, чтобы вредить, она для того, чтобы вонзить перо в рану», — утверждал Альберт Лондр, заслуженный франкоязычный репортер. И все-таки мне не хотелось писать книгу, которую в Ливии никто бы не ждал.

В ходе моего расследования редкие ливийские друзья, поддерживавшие мою инициативу, подвергались угрозам. И на более высоком государственном уровне говорили об оскорблении. Изнасилование девушки влекло за собой бесчестье всей ее семьи и особенно мужчин, а бесчестье тысяч женщин по вине бывшего правителя страны могло лишь вызвать позор всей нации. Слишком болезненная мысль. Невыносимое предположение. Существовала ли когда-нибудь такая страна, где оскорбление затронуло бы всех мужчин, виновных в том, что они не сумели защитить своих жен, дочерей, сестер от тирана-хищника? Да что там! Лучше все завуалировать под берберским ковром и табличкой «табу» ради сохранения личной жизни жертв. Или лучше отрицать. Говорить «ни о чем». И смотреть в другую сторону. Нет ничего проще. Большинство жертв Вождя никогда не даст о себе знать. И не без основания! Что касается «дочерей Каддафи», его телохранительниц, его «спецслужбы», гарема, часть которого сбежала, — достаточно их описать как блудниц, путан, которым нравились роскошь, путешествия, подарки от диктатора и от которых отказались многие семьи. Лучше стать партнершей Вождя, чем его жертвой. Другими словами, соучастницей, лишенной морали… Или можно вообще все отрицать, что сейчас, кажется, и пытаются сделать нынешние правители Ливии. Сейчас выгоднее защитить скверные маленькие секреты и огромную трусость горстки людей, когда-то служивших и льстивших диктатору, а теперь ставших ярыми приверженцами новой власти. Эти мечтают о молчании. Умолчать о насилии. Забыть женщин. Сораю, Либию, Хадиджу, Лейлу, Худу и других… Которые знают слишком много. Ведь столько жертв «доблестной», «героической», «образцовой» войны ждут от нового правительства Ливии признания и поддержки. «Настоящие» жертвы — это, само собой разумеется, мужчины.

Будем честными, есть несколько исключений. И Мохаммед аль-Аладжи — один из них. Встреча с ним в тот день, когда вся Ливия казалась такой враждебной, окруженной каменной стеной молчания, придала мне импульс энергии. Это был мартовский воскресный вечер. Такси доставило меня в одно из кафе в центре Триполи после веселой поездки, во время которой шофер с юмором комментировал нарисованные повсюду карикатуры на Каддафи. Комически уродливый Каддафи, то похотливый, то кровожадный, со взъерошенными пучками волос и часто… одетый в женское платье. «А вы знаете почему?» — спросил меня молодой человек, бывший повстанец, когда я смеялась над изображением диктатора в маленьком зеленом домашнем платье и с жемчужным ожерелье на шее, с накладными загнутыми ресницами и алыми губами. «Он был педиком! Он просил молодых охранников танцевать перед ним в женской одежде!» Я была поражена смелостью его заявлений, к тому же об этом мне уже говорили Сорая и бывший охранник из Баб-аль-Азизии, чей несчастный молодой коллега должен был являться на подобные сеансы.

Мохаммед аль-Аладжи ждал меня за чашкой мятного чая в компании друга-адвоката. Бывший исполняющий обязанности министра юстиции, сегодня президент Верховного совета гражданских свобод и прав человека Ливии, он долго возглавлял ассоциацию адвокатов в Триполи и заслужил уважение своих коллег и наблюдателей НПО (неправительственных организаций), с которыми он постоянно общался. Невысокий, он носил кепку, как у английского джентльмена, его круглое и доброе лицо с живым, открытым и бойким взглядом украшали маленькие усики. Он, по крайней мере, не повторял набор стандартных трескучих фраз. Какой контраст после стольких интервью с личностями, которые предавались самовосхвалению, оглушенные своей новой властью!

— Каддафи насиловал, — сказал он мне. — Насиловал сам, лично, в больших масштабах, и приказывал насиловать. Мужчин и женщин. Это был сексуальный монстр, извращенный и очень жестокий. Очень давно ко мне течет поток признаний. Женщины-адвокаты, которые были изнасилованы, доверились мне как другу, как человеку закона. Я разделял их страдания, но ничего не мог сделать. Они не осмелились пойти к генеральному прокурору. Подать жалобу — значит приговорить себя к смерти. Вы видели в Интернете видеоролик с жестоким самосудом над несколькими офицерами, которые осмелились протестовать против изнасилований своих жен Вождем? Этот тип был варваром! — Он качал головой, втянув ее в плечи, обхватив обеими руками стакан с горячим чаем. — В последние дни своей жизни, загнанный в ловушку, без денег, он и не думал останавливаться. Он сексуально издевался над семнадцатилетними мальчиками на глазах у своих преданных охранников. Где попало! Необузданно! Как лис! У нас много таких свидетельств. И я отказываюсь, как это делают сотни, говорить, что это относится к его личной жизни. Это не занятия любовью. Это преступления. И для меня насилие — одно из самых страшных преступлений.

Я рассказала ему о Сорае, о подвале, о перенесенных ею страданиях, о ее теперешнем смятении. Мне было приятно вспоминать о ней перед доброжелательным слушателем. Я без устали думала о ней во время своего расследования. Мохаммед аль-Аладжи слушал, покачивая головой. Он ни на мгновение не сомневался в том, что я описывала. Он считал очень важным то, что у нее хватило сил признаться.

— Я хочу, чтобы отдали должное каждой жертве Каддафи, — сказал он. — Это будет меньшее, что мы можем для них сделать. Нужно, чтобы это стало целью нового режима. Я хочу расследований, публичных слушаний, приговоров, репараций. Чтобы двигаться вперед, объединить общество, построить государство, ливийский народ должен знать, что происходило все эти сорок два года. Повешения, пытки, незаконное лишение свободы, массовые убийства, всевозможные сексуальные преступления. Никто даже не догадывается о том, что мы претерпели. Это не вопрос реванша или наказания. Скорее, катарсиса.

Конечно, это будет трудно. Он этого не отрицал. Не хватало средств, структур, координации.

Правительство не знало точного количества мест задержаний: большая часть тюрем находилась в руках вооруженной армии; система правосудия была далека от состояния стабильности. Но необходимо выдвинуть требование о прозрачности, и ни одно преступление не должно остаться вне поля зрения.

Было очень поздно. Ему пора было уходить. Я произнесла слово «рабыня», упомянув Сораю, и он вспылил.

— Но Каддафи всех нас держал как рабов! Он изрыгнул на свой народ все пережитые им страдания, разрушил нашу культуру, уничтожил нашу историю, принес в Триполи небытие пустыни! Некоторые европейцы просто млели перед его так называемой культурой, тогда как он презирал знание и ученость. Он хотел быть центром мира! Да, он извратил ливийское общество, сделав свой народ одновременно жертвой и соучастником, превратив министров в марионеток и зомби. Да, в Ливии секс стал средством власти: «Ты помалкиваешь, слушаешь меня, иначе я изнасилую тебя, твою жену или твоих детей». И он это делал, приговаривая всех к молчанию. Изнасилование стало политическим оружием, потом оружием войны.

Как же непохож он был на тех политиков, с которыми я имела возможность общаться! И он ничуть не боялся того, что его процитируют, в отличие от большинства моих собеседников. Таким образом, мы затронули больную тему изнасилований, которые совершили войска Каддафи во время восстания. Их были тысячи. Во всех городах, захваченных наемниками и армией диктатора. Равно как и в тюрьмах. Коллективные изнасилования, совершенные пьяными мужчинами, как правило, под кайфом, заснятые на мобильные телефоны. Международный уголовный суд, который в июне 2011 года издал приказ об аресте диктатора, слишком поздно разоблачил эту систематическую политику насилия, и было трудно собрать доказательства и отыскать свидетелей. Женщины молчали. Врачи, психологи, адвокаты, женские ассоциации, желающие им помочь, с трудом могли их найти. Жертвы скрывались, замкнувшись в своей боли и позоре. Некоторые сами решили бежать. Других выгнали из семьи. Третьи вышли замуж за повстанцев, которые добровольно вызвались защитить честь «жертв войны». Очень немногие из них, как мне сказали, были убиты оскорбленными братьями. И наконец, были те, кто родил зимой в строгом секрете. И в большом отчаянии.

Благодаря подпольной организации преданных, очень энергичных и не менее скрытных граждан я смогла лично встретиться с некоторыми женщинами, пережившими это несчастье, и присутствовать в больнице при усыновлении детей, которые родились в результате изнасилований. Незабываемые моменты, когда за какие-то секунды ребенок переходит в другие руки. И обретает другую судьбу. И когда мать — часто подросток — уходит. Освобожденная. Но навсегда лишенная покоя. В мисуратской тюрьме я также взяла интервью у двух насильников. Два несчастных типа двадцати двух и двадцати девяти лет, служившие в войсках Каддафи, которые дрожали и отводили взгляд, когда подробно описывали свои злодеяния. Это был приказ, говорили они. Им давали «пилюли, от которых они сходили с ума», а также водку и гашиш. А их начальник угрожал им оружием.

— Порой мы насиловали целые семьи. Девочек восьми, девяти лет, двадцатилетних девушек, матерей, иногда перед их дедами. Они орали, мы их избивали. Я до сих пор слышу их крики. Не могу вам передать их страдания! Но командир бригады настаивал: насилуйте, бейте и снимайте! Мы пошлем это их мужикам. Мы знаем, как унизить этих придурков!

Первый проклинал Каддафи и умолял не сообщать его матери, в чем его обвиняют. Второй в слезах говорил, что его мучают угрызения совести, он не в силах найти покой. Он читал Коран, день и ночь молился, выдал всех своих командиров и готов был принять любое наказание. В том числе и смерть.

— Приказ шел с самого верха, — подтвердил мне Мохаммед аль-Аладжи. — Свидетельства этого нам дали самые приближенные люди Каддафи. Мусса Кусса, его бывший министр иностранных дел, сказал мне, что слышал, как тот приказывал руководителям катибов: «Сначала насилуйте, потом убивайте». Это как раз соответствовало его привычке править и унижать с помощью секса.

Нужны ли были другие доказательства стратегии? Преднамеренности? Они существуют. Сотни коробок «виагры» были найдены в Бенгази, Мисурате, Зуаре и даже в горах.

— Они были повсюду, где останавливались войска. И мы нашли договора на предоплаченные заказы, подписанные ливийским правительством… Я же вам говорил, оружие войны!

Иногда Муаммар Каддафи бредил мечтой стать писателем, и в 1993 и 1994 годах он опубликовал шестнадцать новелл, полных лирических отступлений, колдовских и смертоносных заклинаний и бредовых мыслей. «Они отображали его страдания», — вспоминал Мохаммед аль-Аладжи, пораженный страхом толпы, в котором Каддафи признался в новелле «Побег в ад», что оказалось настолько пророческим.

«Толпы, безжалостные даже к своему спасителю, — я чувствую, что они меня преследуют… Они полны любви в моменты радости, когда поднимают над собой своих детей! Они несли Ганнибала и Перикла… Савонаролу, Дантона и Робеспьера… Муссолини и Никсона… И как они жестоки в мгновения злобы! Они затеяли заговор против Ганнибала и заставили его выпить яд, они сожгли на костре Савонаролу… Отправили Дантона на эшафот… Сломали челюсти Робеспьеру, своему горячо любимому оратору, протащили по улицам тело Муссолини, плевали в лицо Никсону, когда он покидал Белый дом, хотя туда его вносили на руках под аплодисменты!» И диктатор добавлял: «Как я люблю свободную толпу, их восторженный порыв после падения оков, когда они выкрикивают радостные возгласы и поют после жалоб о боли. Но как же я их боюсь и опасаюсь! Я люблю толпу, как люблю своего отца, и боюсь ее, как боюсь его. Кто способен в бедуинском обществе без помощи правительства помешать отцу отомстить одному из своих сыновей?..»

И толпа на самом деле отомстила. Во время моего пребывания в Триполи я не раз заставала ливийцев за просмотром — со смесью ужаса и восхищения — непристойных и хаотичных кадров, демонстрирующих агонию Муаммара Каддафи под триумфальные крики бойцов. На смонтированные эпизоды, снятые мобильными телефонами, были наложены песни, прославляющие революцию. Но был один кадр, который мятежники не осмелились включить в большинство фильмов. Несколько дней спустя после смерти Вождя мне показали этот кадр две женщины на своих мобильных, прикладывая палец к губам, словно речь шла о секрете. Я вытаращила глаза, экран был узким, фото немного размытым. Я не могла в это поверить. Я настолько оторопела, что подумала, будто ошиблась. Но нет, я видела именно это. Перед самим линчеванием, побоями, выстрелами, давкой один мятежник грубо ввел деревянную или железную палку между ягодиц упавшего диктатора, который сразу же залился кровью.

— Изнасилованный! — тихо сказала одна из женщин без капли сожаления.

Один мисуратский адвокат мне это подтвердил:

— Столько ливийцев почувствовали себя отомщенными после этого символического жеста! Перед своей встречей со смертью насильник был изнасилован.