Нам не страшен Хуливуд

Глава четырнадцатая

А дождь все не прекращался. Охаживал мостовую сплошными полотнищами разной толщины и интенсивности. По дороге, поднимая тучи брызг, уже катили тяжелые грузовики, но ни одной легковой машины на всем пути до развилки на гавань Пасадены, где Свистун, объехав Темпль, помчался по направлению к тюрьме Рэмпарт, ему не попалось. Тюрьма была выстроена для содержания лиц, находящихся в предварительном заключении, однако по прямому назначению ее почти никогда не использовали. Разве что изредка, по большим праздникам. Вот, например, сейчас, когда сюда поместили Карла Корвалиса после того, как он пообещал «сдать» и брата, и всех подельников.

И хотя тюрьма по большей части оставалась совершенно пуста, пахло здесь, как от стариковской мошонки.

Служащих, впрочем, было полно. Полицейские в синем, муниципальная полиция в хаки, детективы, представители прокуратуры и прочий сброд. Кое-кто из них бросил взгляд на появившегося Свистуна, но без особенного интереса – Свистун был всего лишь еще одним представителем бесчисленных служб и ведомств, так им, во всяком случае полагалось думать. А если кто-то и посмотрел на него с подозрением, то держался Свистун достаточно самоуверенно и вид у него был, как и положено полицейскому, усталый, так что подозрения наверняка оказались бы на поверку беспочвенными. Канаан плелся сзади, выцеживая последние капли кофе из бумажного стаканчика. При встрече он вопросительно посмотрел на пакет под мышкой у Свистуна.

– Заехал в круглосуточный магазин, – сказал тот.

– А кофе ты там случайно не прихватил? Свистун сокрушенно покачал головой, продемонстрировал Канаану "пустые ладони".

– Когда идешь на утреннюю встречу с другом, никогда не лишне прихватить с собой пару стаканчиков кофе.

– А почему в такой ранний час?

Канаан уставился на него так, словно был готов разорвать на куски.

– Тебе захотелось встретиться с человеком, я этим занялся. Не откладывая в долгий ящик. Какого черта, когда дружбан просит об услуге!

– Ради всего святого, Айзек, не унижай меня так! Да, я попросил тебя об услуге. Но ножа к горлу я тебе не приставлял.

– Да пошло оно все… – Канаан затеребил Уистлера за рукав. – Просто обрыдло возиться со всей этой писаниной.

– Я ведь и домой вернуться могу. И на тебя не обижусь.

– Нет-нет. Пошли.

Канаан отшвырнул пустой стаканчик из-под кофе и пошел вдоль стены к двери, вход в которую посторонним был воспрещен. Свистун поплелся следом. Шли они не торопясь, вразвалочку, стараясь не привлекать к себе общего внимания. Парочка самых обыкновенных полицейских, и не более того.

– А к чему все эти строгости? – пробормотал Свистун.

– Этот сумасшедший говнюк Корвалис решил дать официальные показания против своего брата и трех других сообщников – и тут же выяснилось, что все ведомства и службы штата имеют непосредственное отношение к расследованию. Прибыли даже из других округов в надежде, что он поможет им разобраться с тамошними неопознанными трупами и людьми, пропавшими без вести. Кроме того, нам без конца звонят психи; одни грозят оторвать ему башку за то, что он сделал, другие – за то, что он смалодушничал и решил расколоться. Поэтому приняты усиленные меры безопасности. Кроме того, каждый лезет с советами и указаниями. Поместить его в одиночку в окружной тюрьме, перевозить из одной тюрьмы в другую каждые два часа, перевести его, на хер, в Сан-Диего. Ах ты, дьявол! Послушаешь этих горе-профессионалов, так большинство из них такие идиоты, что поневоле дивишься, как это воры еще не спиздили Статую Свободы, а убийцы не заседают в конгрессе США. Но наконец у кого-то нашлась капля здравого смысла. Говнюка перевели сюда, в Рэмпарт, и заперли в самой последней камере в старом корпусе, который сейчас вообще не используется.

– А кто ведет следствие?

– Помощник окружного прокурора осуществляет общее руководство, а на деле – лезут все, кому не лень. Допрашивают пару часов, потом дают поспать и передохнуть – и все по-новой. Сейчас он как раз отдыхает.

Они проникли в особо охраняемое помещение. Здесь было зарешеченное пространство в одной стороне и столик дежурного в другой. За столиком сидел кто-то из временных сотрудников. Больше в комнате никого не было. Дежурный вопросительно посмотрел на Канаана. Тот постучал Свистуна по локтю.

– Заплати ему. Если у тебя есть полсотни, сунь полсотни.

– Меня этими полусотнями уже до полусмерти затрахали.

– Не нравится, так подыщи себе какое-нибудь другое занятие. Или умерь любопытство.

Свистун подал дежурному полсотни, и тот пропустил их.

Они пошли по коридору, потом по другому коридору, открывая то одну дверь на цепочке, то другую. Очередной дежурный встретил их у входа в блок, в котором размещались тюремные камеры. Но с ним Канаан ухитрился расплатиться рукопожатием.

От всего этого путешествия по спине у Свистуна забегали мурашки. Это напомнило ему о том, как он сам впервые попал в тюрьму, а произошло это в Венеции много лет назад. И та тюрьма сильно смахивала на Рэмпарт, только вовсе не была пуста. Поначалу ему не показалось, будто с ним происходит нечто страшное. Его арестовали, потому что словесный портрет разыскиваемого преступника «надевался» на него, как тугая перчатка. Когда идентификация показала, что задержание произведено ошибочно, его решили подержать в тюрьме за неподобающее поведение в пьяном виде – просто затем, чтобы ему не вздумалось потом писать жалобы. Пару стаканчиков он тогда пропустил, хотя пьян, разумеется, не был.

Был пятничный вечер, а в суд его должны были повести только в понедельник. Выкупить себя самого под залог он не мог. Он только что попал в город и не успел обзавестись знакомыми, которые могли бы за него поручиться. Таким образом, ему предстояло провести в тюрьме двое суток. Скорее всего, объяснил ему один старый дебошир из местных, и дадут ему два дня заключения с тем, чтобы тут же освободить "по отбытому". Все сделают так, чтобы комар носа не подточил.

Уистлер волей-неволей решил поднабраться тюремного опыта. Возможно, убеждал он себя, это когда-нибудь ему пригодится. Может быть, он напишет сценарий о тюремном житье-бытье или ему предложит роль заключенного.

Тюрьма была битком набита. Главным образом здесь сидели пьяницы и нарушители уличного движения, но было тут и несколько воров и насильников. Он обратил внимание на то, что самая серьезная компания подобралась в камере № 1. Впрочем, это казалось только естественным. Эти люди сидели здесь дольше остальных, вот они и устроились поудобнее. Да и какая, строго говоря, разница? Это же не настоящая тюрьма. В этакой обычной городской тюрьме держать закоренелых преступников просто не имели права.

Камеры были переполнены. Рассчитанные на двоих, они вмещали по трое арестантов (третий спал на матрасе прямо на полу), а ночами кое-кто устраивался и в коридоре прямо за внешней оградой.

Соседями Уистлера по камере оказались чернокожий негр и белый незаконный иммигрант из Канады, которому светила экстрадиция. Еще один темнокожий – с огромным шрамом от уха до подбородка и маленькими, безжалостно поблескивающими кроваво-красными глазками, проводил весь день, сидя на скатанном матрасе Уистлера, беседуя с сокамерниками и зловеще поглядывая на владельца матраса, которому оставалось надеяться только на то, что его скоро отсюда выпустят.

В каждой камере стояло по унитазу без стульчака. В этих же унитазах арестанты простирывали носовые платки и полотенца и развешивали их затем на просушку по бетонным стенам. В конце концов Уистлер почувствовал, что его распирает; он спустил штаны и уселся на унитаз.

Темнокожий арестант, фамилию которого – Джефферс – Уистлер, как он с удивлением понял, не забыл до сих пор, жадно пожирал глазами сидящего на унитазе. Особенно понравились ему ляжки Уистлера. Он спросил у белого арестанта, как тот относится к петухам, на что ему ответили, дескать, в отсутствие чего получше сойдет и петух. Нетрудно было догадаться о том, что они имеют в виду и что – в отсутствие женщин – задумали учудить.

Ночью, когда белый и черный соседи Уистлера разлеглись по койкам, а сам он разложил на полу свой матрас, негр со шрамом тихо окликнул приятеля из соседней камеры.

– Эй, Монтгомери. Ты не спишь, Монтгомери?

Темнокожий вор помолчал, поерзал, а потом ответил:

– Что тебе нужно?

– Завтра вечером я дам тебе четвертак.

– Нет.

– Дам тебе пятьдесят центов.

Уистлер лежал во тьме, недоумевая, из-за чего они торгуются. Но тут негр со шрамом во все лицо сказал: "Я дам тебе доллар", а вор ответил: "Мне не нужны твои деньги, я хочу спать там, где сплю… " И тут Уистлер, ощутив внезапный страх, понял, о чем речь. Красноглазый ублюдок хочет поменяться камерами с вором – для того чтобы добраться до самого Уистлера. И он понял, что против этого негра, особенно если ему на помощь придет канадец, ему придется туго. И понял он также, что крик поднимать бессмысленно – никто все равно не придет на помощь. Охранник куда-нибудь запропастится; он же видел, что тот принимает у арестантов мелкие подношения; а на взгляд охранника, Уистлер был заключенным – и, следовательно, такой же скотиной, как и все остальные. Пьяница, а может, и похлестче, которого упекли за решетку – и правильно упекли. И тут Уистлер в порыве внезапного отчаяния осознал, что он один как перст и что до него никому нет ни малейшего дела.

– Все, Монтгомери, считай себя покойником, – сказал негр со шрамом во все лицо, и, не будь Уистлер так испуган и не испытывай он такую благодарность к вору, он непременно расхохотался бы – уж больно комично расчувствовался похотливый шкодник.

– Что-то ты побелел как полотно, – такими словами отвлек Свистуна от воспоминаний Канаан.

– Да, чуть было в обморок не грохнулся.

Они дошли до последней камеры. Карл Корвалис лежал на боку, поджав ноги к животу и обхватив руками колени.

– Карл, – тихо окликнул его Канаан. Корвалис перекатился на спину, разжал руки, выбросил их вперед и вверх, уставился на них, принялся вертеть их так и сяк, как нечто, не имеющее к нему ни малейшего отношения.

– Сколько времени прошло? – спросил он. Голос был тихим и спокойным, чуть ли не бесцветным.

– Мы тут не задержимся.

Корвалис сцепил руки на затылке и сел, как культурист, выполняющий силовое упражнение.

– Сколько я спал?

Это был широкоплечий мужчина со склонностью к полноте. В руках и шее чувствовалась какая-то уязвимость, чуть ли не девическая. Кожа напомнила Свистуну подбрюшье только что заколотого молодого бычка. Странной формы – неправильные овалы – были у Корвалиса глаза. Зрачки, большие после сна, съедали большую часть радужной оболочки.

– Почему мне нельзя обзавестись часами?

– Потому что ты можешь выдавить стекло и вскрыть себе вены. Или проглотить их – и задохнуться.

– Я и вены могу прокусить. – Он ухмыльнулся. – Хуй проглотить могу.

Канаан, переглянувшись с Уистлером, отступил на шаг, словно передав инициативу допроса Свистуну. Корвалис резко посмотрел сперва на одного, потом на другого, мысленно сравнил их. Свистун передал ему сигареты и шоколад.

– Что это значит?

– Есть пара вопросов.

– Что вы хотите этим сказать? "Есть пара вопросов"! На допросы меня водят в другую комнату. Угощают кофе, дают поесть, прежде чем начать. Каждый раз так делают. А вы что, не желаете, что ли?

– Тебе нельзя столько есть. Ты же не хочешь растолстеть, – сказал Свистун.

Корвалис внимательно посмотрел на Свистуна.

– А ты не из легавых.

– С чего ты взял, что я не из легавых?

Корвалис покачал головой и понимающе улыбнулся. Ему нравилась собственная смекалка, нравилось, что ему присущ легкий налет таинственности. Он перевел взгляд на Канаана.

– А вот ты легавый.

– Сколько трупов ты решил переложить на брата и сообщников, – просил Свистун, – а сколько решил оставить за собою?

– Кто ты такой? Отец какой-нибудь там… Уистлер покачал головой.

– Брат? Муж? Может, любовник?

– Никого, имеющего личные мотивы ненавидеть тебя, сюда бы и близко не подпустили, – сказал Свистун.

– А вот я бы подпустил, – заметил Канаан. – Я бы с удовольствием оставил тебя в обществе эдак полдюжины близких родственников твоих жертв. И посмотрел бы, как они умеют управляться голыми руками и, понятно, зубами.

Корвалис мрачно уставился на Канаана.

– Вы мне не нравитесь.

– Это комплимент.

– А что я могу сделать для вас? – обратился Корвалис к Свистуну, намеренно выводя Канаана за рамки разговора.

– Тебе посулили сделку?

– Вроде того. Уже признали ограниченную вменяемость в четырех случаях.

– Все – твоих рук дело?

– Да кому какая разница!

– Разницы действительно никакой.

– Меня отправили в психушку и просверлили мне в голове четыре дырки. Я псих. Мне нужна психиатрическая помощь. Я не несу юридической ответственности.

– Ты и сам в это не веришь. Корвалис улыбнулся.

– Мне только интересно…

Свистун сознательно не договорил до конца.

– Что вам интересно?

– Вы всех женщин ненавидите или только проституток?

– Почитайте Библию. Эта книга учит, как нужно относиться к женщинам. Женщина и шлюха это одно и то же.

– Независимо от цвета кожи?

– Независимо от цвета кожи, возраста, роста и внешних прелестей. На них на всех одна печать.

– Что за печать? В форме цветка? Может быть, в форме бабочки?

Корвалис улыбнулся. Он не мог понять, что происходит. Не мог понять, куда клонит посетитель.

– Нет, не цветок. И не бабочка. Какую только чушь вы несете! Печать, лежащая на них, это печать Ваала, первого повелителя ада, владенья которого простираются на востоке и который предводительствует тридцатью шестью легионами. У него три головы – одна как у жабы, другая как у человека, а третья – как у кошки. – Корвалис усмехнулся. – И никаких бабочек.

– Это ты разобрался с вьетнамкой?

– А какой ответ вам бы понравился?

– Правдивый.

– Это что, для вас очень важно?

– В каком-то смысле, важно. Ты заплатил кому-нибудь, чтобы ее голову забрали из морга?

Корвалис пристально посмотрел на Уистлера. Принялся раскачиваться на матрасе, собираясь подобраться поближе к решетке.

– О Квальбпага! О Каммара! О Камало! О Кархенмон! О Амагаа! – запричитал он.

Затем рухнул на матрас и повернулся на бок.

– Этот извращенец ухитрился нас уделать, – сказал на обратном пути Канаан.

– Он никогда не имел отношения к сайгонским шлюхам. Ни к нашей, ни к какой бы то ни было другой. Ему ничего не известно про татуировку. Полицейские обнаружили, как ее разделали, и это походило на его почерк, поэтому они и подверстали ее к остальным. А почему бы и нет? Подчистить все концы.

– Ну и как это твое открытие? Стоит полусотни плюс бессонная ночь?

– Что ж, по меньшей мере мне стало ясно, что убийство Лим Шу Док никак не связано с Корвалисом.

– И что это тебе дает?

– Это подсказывает мне, что с нею расправился кто-то другой. А кто, этого нам, к сожалению, уже не расскажет Вилли Забадно. Это подсказывает мне, что кто-то очень важный вступил в игру, чтобы замаскировать что-то очень скверное. Я видел тело на мостовой – и меня с этого не собьешь.

– Но никому не известно, что ты его видел.

– Зато кому-то известно, что его видела Шила Эндс.

Уильям Буркхард через окошко автомобиля нажал на кнопку, отворяющую ворота. Они медленно и бесшумно раскрылись. Это было похоже на первые кадры "Гражданина Кейна": литая решетка взметнулась, давая дорогу машине, так высоко в воздух, что, могло показаться, разогнала полночный туман.

В «крайслер» инспектора ворвался резкий запах – не то негашеной извести, не то капустного поля. Смог теперь висел над городом, никуда не исчезая хотя бы ненадолго, как оно было еще каких-то десять лет назад. Поскольку Экологическому контролю никак не удавалось сократить уровень выхлопных газов в воздухе, он хитрил с самим собой, то и дело меняя пределы допустимого в сторону увеличения. Люди дышали все более ядовитыми испарениями и утешали себя рассуждениями о том, что воздух становится чище и чище.

Буркхард криво усмехнулся. Горечь поднялась из кишечника и прихлынула к горлу. Компромиссы никогда не бывают безболезненными.

Он вспомнил о давным-давно минувших временах, когда ему, тогда простому детективу в штатском, приходилось бороться с нарушителями законов о торговле спиртным, о распространении наркотиков, об азартных играх и о проституции. Полиция всегда гналась не за результатом, а за числом. Статистика арестов в доказательство собственной эффективности. С каждым годом они брали под стражу чуть больше народу, чем год назад. С каждым годом по каждой статье привлекалось чуть больше правонарушителей.

Хотя и сам этот статистический рост давался полиции не без труда. Азартные игры и проституцию патронировали политически более чем влиятельные люди, и на акул и барракуд охотиться, как и сейчас, не разрешали – приходилось довольствоваться мелкой рыбешкой.

Кроме того, высокопоставленные папы и мамы ежегодно поставляли миру новорожденных сутенеров, проституток, насильников гомосексуальной ориентации, профессиональных минетчиц, торговцев детьми, уличных грабителей и налетчиков, из числа которых и предстояло – преодолевая родительское сопротивление – наращивать статистику задержаний, арестов и возбужденных дел.

Разумеется, время от времени какой-нибудь влиятельный говнюк заходил в своих забавах слишком далеко – и соответственно проваливался в дерьмо по самые уши. Тогда шайка-лейка отступалась от проштрафившегося и провонявшего собрата и, следовательно, «сдавала» его полиции. Когда разыгрывались эти нечастые истории, сержанты становились лейтенантами, а лейтенанты – капитанами, а капитаны – комиссарами, а комиссары – заместителями начальника полиции. Если, конечно, никто из них не оступался, что означало для каждого положить голову на плаху.

Буркхард нажал на кнопку, сработал моторчик, окошко захлопнулось, спасая его от атмосферы, которая завтра в очередной раз доставит жителям города медленную смерть вместе с утренними газетами. Стоит им только выйти из дому.

В привратницкой вроде бы никого не было, но, пристально посмотрев в зеркало заднего обзора, Буркхард смутно увидел вооруженного мужчину, на миг показавшегося в проеме дверей, а затем шагнувшего в сплошную тьму.

Грибовидные лампы освещали подъездную дорожку, вспыхивая и выключаясь по мере продвижения автомобиля, как это и должно быть на извилистой тропе в частное владение. Могло создаться впечатление, будто он едет не в особняк на холме, а в подземный бункер.

Кейп сам встретил его у дверей.

– Прошу вас, Билл. Что вас сюда привело?

– Просто решил, что неплохо бы нам с вами попить кофейку, Уолтер.

– Что ж, рад лично приветствовать вас. И хочу еще раз поблагодарить за услугу, которую вы оказали мне и моему другу Тиллмэну.

– Не такая уж большая услуга, Уистлер. Однако дело не из тех, какие я охотно передаю в чужие руки.

Кейп повел Буркхарда по застекленным коридорам, по обеим сторонам которых вились живые растения, из-за чего могло показаться, будто они попали в сумеречный сад. Хотя Буркхард чувствовал во всей этой роскоши налет чего-то нереального, может быть, неземного. Он восхищался домом Кейпа и в то же самое время ненавидел его. Переходя здесь из комнаты в комнату, он вечно чувствовал себя так, словно перебирается из одного кинопавильона в другой.

– Не угодно ли подкрепиться? – спросил Кейп. По голосу чувствовалось, что его мучает бессонница.

– Только кофе. У вас усталый голос, Уолтер. Они прошли в маленькую столовую, а точнее, комнату, предназначенную для первого завтрака, в которой могли с удобством разместиться только четыре персоны. Большие сочные яркие цветы качались на стеблях, похожих на щупальца обитателей подводного царства, воздух был кондиционирован, стекла инкрустированы. Кейп жестом пригласил гостя в литое чугунное кресло, выдержанное в пастельных тонах. Буркхард тяжело плюхнулся на сиденье, а Кейп наполнил две чашечки кофе из серебряного кофейника.

Кофе со сливками был ледяным и действовал освежающе. В сахарнице лежал горкой разноцветный фигурный сахар. Буркхард поневоле подумал о том, кто обеспечивает такие изыски в столь неурочный час.

– У вас, Билл, вид тоже усталый.

– Я весь день занимался этим обезглавленным трупом. С той самой минуты, как вы привлекли к нему мое внимание. Мне кое-что удалось выяснить. Есть человек, обвиняемый в похищении и убийстве женщин; сейчас он решил давать показания и обещает выдать всех своих сообщников.

– Значит, вам известно, кто ее убил.

– Мне известно, кого обвиняют в ее убийстве. Тут есть определенная разница. Хотя он готов взять на себя и это.

– А у него спросили, с какой стати он ее обезглавил?

– Если я задам ему этот вопрос, меня тут же спросят, куда подевалась голова и где находится тело.

– И вы по-прежнему не знаете, чего ради дежурный по моргу пристроил тело в багажник машины?

– Именно что не знаю. А вас не интересует убийца по культовым соображениям, который не только убивает, но и истязает свои жертвы?

– Тот самый, который готов признаться в ее убийстве?

– Он готов признаться в чем угодно, лишь бы с ним пошли на сделку и вместо газовой камеры отправили его в психиатрическую лечебницу.

– Культовые соображения? – спросил Кейп. – Об этом писали в газетах примерно полтора года назад.

– Ах да, припоминаю. Я читал что-то про тело азиатки, которое сохраняют в качестве вещественного доказательства. Но насчет татуировки в форме бабочки там вроде бы ничего не было.

– Этот факт скрывали. В расследовании каждого убийства мы скрываем кое-какие факты. Стоит найтись телу, как на нас обрушиваются добровольные признания психопатов. И нам нужно нечто, какая-нибудь деталь, которую они бы не могли почерпнуть из газет.

Буркхард отхлебнул кофе, скривился.

– Чувствую, что мой желудок не даст мне сегодня уснуть.

– Нам приходится расплачиваться за наши маленькие радости, – заметил Кейп.

– А что, Уолтер, разве у вас не жила пару лет назад вьетнамка? Вьетнамка с маленьким мальчиком, лет семи или восьми?

– Возможно, у меня и была служанка-азиатка с ребенком.

– А татуировки у нее на заднице, часом, не было?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Буркхард поднялся с места. Открылась дверь, и в комнату вбежал маленький мальчик во фланелевой пижаме. Он улыбался и что-то весело щебетал. Увидев Буркхарда, он вроде бы смешался, но тем не менее уставился на полицейского без малейшего страха. Затем подошел к Кейпу и потерся ему о колено.

– Почему ты не в кроватке?

– Уже утро.

– Никакое не утро.

– Не провожайте меня, – сказал Буркхард. Обернувшись от дверей, чтобы попрощаться, он увидел, что мальчик умильно смотрит Кейпу в глаза и продолжает тереться о его колено. Кейп посмотрел на Буркхарда. В его взгляде читался вызов, однако мальчика он все же легонько от себя оттолкнул.

– Что-нибудь еще, Билл?

– Вы не знаете человека по имени Уистлер? Или Свистун?

Кейп покачал головой.

– А в чем дело?

– Мои друзья видели этого Уистлера, а он частный сыщик, в тюрьме Рэмпарт, где содержат и допрашивают культового убийцу.

– Меня это не касается, Билл.

– А я и спросил только на всякий случай.