Нам не страшен Хуливуд

Глава двадцать первая

Номер в "Синем доме" оказался на удивление чистым, хотя и припахивало здесь чем-то, чему не суждено было выветриться никогда.

Свистун улегся на неразобранную постель в шортах. В номере было темно, лишь светился экран телевизора.

При всем своем жизненном опыте – а с возрастом он научился воспринимать вещи такими, какими они являются на самом деле, то есть ни хорошими, ни плохими, ни справедливыми, ни несправедливыми, а всего лишь такими, каковы они есть; научился равнодушно воспринимать грубость и жестокость, – оставалось все же кое-что, способное пробудить в нем беспомощную и бесплодную ярость. И то, что он видел сейчас на телеэкране, едва ли не сразу вызвало у него желание отправиться на ближайшее кладбище и улечься в первую же могилу.

Совсем юная темнокожая девушка, должно быть, мексиканка или пуэрториканка, с подростковым телом, предавалась ласкам с довольно красивой азиаткой, которая выглядела чуть постарше. Конечно, применительно к азиатам, многие склонны утверждать, будто они все на одно лицо, но Уистлер почти не сомневался в том, что женщина на кассете была тою же Лим Шу Док, что и на снимках из морга.

Вполне можно было представить себе, что юной латиноамериканке внушили, будто вытворяемое ею перед камерой является настоящим искусством. Она, должно быть, уже воображала себя одной ногой в Голливуде. Казалась себе эдакой восходящей звездочкой. Заласканной и избалованной. Она беспрекословно и самозабвенно выполняла все указания режиссера, поворачиваясь то так, то этак, ложась на бок, вставая на четвереньки, прогибаясь и выгибаясь, как ей велели.

Лим Шу, однако же, относилась к тому, что с нею делали, и к тому, что делала она сама, так, словно была всего лишь зрительницей. Когда она переворачивалась, взгляду открывалась татуировка на бедре. Эта девица наверняка уже перестала надеяться на что бы то ни было.

Темнокожая действовала не только самозабвенно, но и вдохновенно. Губы ее были напряжены, она то и дело посматривала туда, где могла находиться камера. Явно рассчитывая на одобрение. На снисхождение и, может быть, на пощаду. Не исключено, что она предчувствовала грядущий ужас и своими стараниями надеялась избежать его.

Лим Шу уступила место какому-то мужику и на экране больше не появилась. Но как знать, не принесли ли ее в жертву в ходе каких-нибудь других съемок?

Сюжета практически не было, да и диалог никак нельзя было назвать осмысленным. Страстные крики и тяжелое дыхание опаздывали по фазе, так что звукозапись, должно быть, шла отдельно. Освещение было скверное, сочетание красок – безвкусное. Ничего общего с изящными профессиональными порнушками, какие снимают в Детройте и в Хуливуде. Зато гораздо первобытней. Честнее. В своем пакостном смысле – чище.

Свистун однажды спросил у издателя серии низкопробных журнальчиков из долины Сан-Фернандо, почему покупатели выкладывают по пятерке за двадцатистраничную тетрадку черно-белых снимков, на которых некрасивые и не вызывающие желания женщины робко выставляют себя напоказ в снятых на час номерах мотеля, тогда как всего за три доллара можно купить трехсотстраничный альманах, наполненный любопытными статьями, похабными письмами и цветными фотографиями умопомрачительных красоток во всех мыслимых и немыслимых позах.

Это элементарно, возразил порноиздатель. Далеко не все мужчины способны вообразить, как они трахают умопомрачительных красоток на персидских коврах, проливая шипучей струей французское шампанское возле мраморного камина. Но почти каждый может представить себе, как его ублажает холодноватая с виду блондиночка, которую он подцепил в баре на углу и рот у которой устроен наподобие ручного пылесоса. Или как он заходит в одну из тех забегаловок, где полное удовольствие на быструю ногу обходится в каких-то пятьдесят баксов.

Но вот у режиссера видеокассеты и его помощников, судя по всему, иссякли пленка, фантазия, позы и терпение. С девицей на телеэкране расправились столь стремительно, что Свистуну почудилось, будто ему нанесли резкий удар в живот. Взволнованный энтузиазм девицы уступил место невероятной растерянности. Затем, подобно бомбе, взорвался истинный ужас. Он превратил ее милое подмалеванное личико в маску злой колдуньи, глаза вылезли на лоб, рот растянулся и исказился так, словно она глотнула серной кислоты, язык заклинило между зубами. Она потянулась к обнаженному партнеру, который по-прежнему исполнял "акт любви" на ее хрупком, почти безгрудом теле. Камера наехала на ее широко расслабленные ноги. Высветлила слепое пятно на стене у нее за спиной. И тут в объектив вошел еще один мужчина, тоже обнаженный, но с капюшоном, опущенным на голову. В левой руке у него было мачете. Он рубанул им девицу по горлу, и оттуда фонтаном ударила кровь.