Нам не страшен Хуливуд

Глава четвертая

Монсиньор Теренс Алоисий Мойнихен, советник его преосвященства кардинала Юстаса, председатель совета директоров экспериментально-инвестиционной компании, распорядитель и казначей богатейшей епархии, сопоставимой в этом отношении только с нью-йоркской и чикагской, был, как положено ему по сану, облачен во все алое.

Черноволосый, белокожий, краснощекий и синеглазый, монсиньор был величайшим лицемером, появившимся на земле с тех пор, как Понтий Пилат умыл руки и передал вопрос о выборе между Христом и Варравой на усмотрение черни.

Порой говорят, что большинство полицейских, не имей они разрешения пускать в ход оружие на законных основаниях, оказались бы по другую сторону баррикады с тем, чтобы пускать его в ход незаконно. О Мойнихене же говорили, что не выбери он карьеру священника, то непременно стал бы ростовщиком, голливудским агентом или же сутенером.

Доллар католического окраса, попав в карман к Мойнихену, редко покидал его. Мойнихен придерживался на сей счет старых правил. Похотливый по природе, он сублимировал это чувство, стремясь к богатству и могуществу. Иногда даже кардиналу Юстасу начинало казаться, что его советник чересчур часто бывает на всевозможных приемах и задерживается там слишком уж допоздна.

На сегодняшнем приеме молодой монсиньор чуть ли не весь вечер в задумчивости простоял у камина, позволяя вихрям веселья обтекать себя со всех сторон. Его изящные руки весь вечер сжимали старинный бокал с двойной порцией виски так, словно это и впрямь была священная реликвия. На протяжении долгих часов монсиньор принимал поздравления по поводу своего последнего назначения – членом наблюдательного совета округа (общественной организации, занимающейся генеральными планами архитектурного развития), и череда этих поздравлений еще не иссякла.

Скоро ему предстоит стать посредником между заказчиками и исполнителями работ. Находить в проектах специально заложенные или случайно обнаруженные лакомые кусочки, срезать и наращивать ассигнования, раскапывать кое-что скверно пахнущее, состригая с чужих грехов золотое руно на нужды епархии, типа приходских школ, строительство которых не влечет за собой увеличения сметных расходов. Да и людям стоило иметь дело с монсиньором Мойнихеном – это сулило выгоду, а в здешней толпе популярность того или иного человека строго пропорционально зависела от барышей, которые сулило знакомство с ним.

Фрэнк Менифе подошел к монсиньору, дождавшись, когда тот окажется в полном одиночестве. Смокинг сидел на Менифе так, словно был изготовлен из грифельной доски. О галстуке могло создаться впечатление, будто он пришпилен булавкой прямо к шее. Стоило адвокату повернуть голову, как вместе с нею поворачивался и галстук. Мойнихен нашел это зрелище столь завораживающим, что буквально не сводил с галстука глаз.

– Мои поздравления, монсиньор, – сказал Менифе с натужной улыбкой.

– Спасибо, Фрэнк.

– А это правда?

– Что именно?

– Что вас сделают в наблюдательном совете главой?

– Есть такое мнение.

– Я бы на вашем месте воздержался.

– Почему же?

– Потому что это не сулит вам выгоды.

– Я не ищу выгоды лично для себя, Фрэнк. И вам это прекрасно известно.

– Что ж, монсиньор, если вы сами такого мнения. Но ведь и выгода бывает разной. Вы уже заседаете в достаточном количестве советов и комитетов, чтобы наложить лапу на каждый доллар, который вам приглянется. Только не следует чересчур усердствовать в плане общественного внимания. Если ваша деятельность привлечет к себе интерес, это не принесет пользы ни вам, ни кардиналу, ни епархии, ни католической церкви как таковой.

– Не сомневаюсь, Фрэнк, что его преосвященство учтет ваши замечания и предостережения.

Мойнихен извлек из складок сутаны маленькие, размером с полдоллара, золотые часы и сверился с ними.

– Слишком уж я здесь замешкался. Надо поискать хозяина, чтобы проститься с ним.

– Мы только что беседовали у него в кабинете.

– Вот как? У вас с ним дела, Фрэнк? Ваши люди примут участие в новом проекте Уолтера? – с интересом спросил Мойнихен. – А сначала мне показалось, будто вся эта затея не больно-то вас вдохновляет.

– Я ведь вроде вас, монсиньор. Хозяев у меня много.

– И, тем не менее, Фрэнк, вы добрый католик. И никогда не забываете об этом.

– Кесарю кесарево…

– Это выражение всегда к месту.

– Я передал предложение по инстанции. Оно понравилось. Они усматривают за домашними развлечениями большое будущее. А вы?

– Святая Церковь имеет об этих развлечениях лишь самое смутное представление.

– Ну, а он, по-вашему, сколько этого добра пересмотрел? – с кривой усмешкой поинтересовался Менифе.

– Не уверен, что хотя бы одну кассету. Совершенно необязательно совать руку в пламя, чтобы убедиться в том, что оно обжигает.

– Но чтобы понять, вкусно ли яблоко, его следует надкусить.

– Не поддразнивайте меня, Фрэнк. Жестоко поддразнивать человека, взявшего на себя обет безбрачия.

– Если вы когда-нибудь решите нарушить этот обет, я подыщу для вас курочку что надо.

– Если когда-нибудь решу, то вы, Фрэнк, узнаете об этом первым.

– А что говорит по этому поводу Святая Церковь? – просил Менифе.

– Я не в силах дословно вспомнить последнюю энциклику против порнографии, но можете не сомневаться, она достаточно категорична.

– Выходит, в собственных силах папа уверен?

– Он непогрешим.

– И грозит отлучением?

– О ком вы спрашиваете, Фрэнк? Об изготовителях или о потребителях?

– И о тех, и о других.

– Не лучше ли было бы как следует присмотреться к душам преуспевающих капиталистов?

– Я не знал, монсиньор, что на деньгах как на таковых лежит печать греха. Насколько мне известно, ваши иезуиты рассматривают вопрос о нейтральности денег.

– Я часто размышляю над этим, Фрэнк.

– Я хочу сказать, мне почему-то вспомнились жилые дома, принадлежащие церкви. Дома в Санта-Монике и в Западном округе. Мне почему-то подумалось, будто вам ничего не известно о том, что в одном из этих домов расположена небольшая мастерская по производству ошейников, плеток и прочих предметов для издевательства над животными. А еще один жилец выпускает журнал "Откуда взять мальчиков" – краткий путеводитель для педофила. И, насколько мне известно, в том же самом доме, на третьем этаже, практикуют три профессиональные проститутки.

– Да, Фрэнк, мне ничего не известно об этом, – равнодушно сказал Мойнихен. – Но я проверю.

– И поднимете им квартплату?

– Полагаю, если ваши сведения подтвердятся, мы расторгнем с ними контракт.

– И у вас будут простаивать жилые помещения.

– Эту сторону дела необходимо принять во внимание.

– И вам не захочется, чтобы они пустовали слишком долго.

– Да, не захочется. А теперь мне, пожалуй, и впрямь пора попрощаться с Уолтером и поблагодарить его за радушный прием.

"И подписать с ним контракт, лицемерный ты сукин сын", – подумал Менифе.

Шила устало откинулась на спинку изношенного сиденья в старом «шевроле» Уистлера.

Свистун глядел прямо перед собой, держа обе руки на баранке. Вел себя как шофер. Играл по всем правилам.

Время от времени она посматривала в его сторону, и Свистун это чувствовал. Конечно, именно так она пялится на каждого мужика. Прикидывает, много ли весят его яйца. Оценивает способности и умения.

– Мне хотелось бы отблагодарить вас, – сказала она.

– Ну, и за что, по-твоему, тебе надо отблагодарить меня?

– За то, что вы увезли меня с места преступления.

– Не преступления, а несчастного случая. Аварии.

– Мертвое тело было обезглавлено, – сказала Шила. – Мне показалось, что меня сейчас вырвет.

– Значит, ты это заметила?

– Я почти все заметила, Свистун. А такую хреновину было бы трудно не заметить.

– Ты что, приняла какую-нибудь таблетку, пока я на тебя не смотрел?

– А в чем дело?

– Никогда не видел, чтобы люди приходили в себя так быстро. Если и перед камерой будешь держаться таким же молодцом, как на улице и у «Милорда», то с годами наберешь целую коллекцию "Оскаров".

– Спасибо.

– Но если бы ты сейчас не уехала, твоя фотография попала бы в газеты.

– Это мне не помешало бы, – согласилась Шила. – Но я за этот рычаг ухвачусь покрепче.

– Что еще за рычаг?

– Я только что оказала Тиллмэну большую услугу. Тем, что смылась с места преступления. Он пообещал не убирать с меня свою руку. Он-то имеет в виду не убирать ее из-под юбки. А я намереваюсь поучаствовать в его сериале. Для любой девицы путь наверх очень долог, да еще столько всяких грязных закоулков по дороге. А теперь он у меня в долгу. Полиции не понравилось бы, скажи я, что он лез мне рукой в самое пекло вместо того, чтобы следить за дорогой.

– Изящно ты это сформулировала.

– Вы, мужики, сперва требуете, чтобы мы говорили всякие гадости, а потом еще губу поджимаете.

Свистун промолчал.

– Ты что, решил, что я уж больно крутая?

– Главное, чтобы тебе самой нравилось.

– Поверни здесь, первый многоквартирный дом за углом, – сказала Шила.

Свистун развернулся и припарковался. Стоило «дворникам» замереть, как дождь сделал все вокруг, включая громаду дома, невидимым.

– Я не крутая, – сказала Шила. – Честно тебе говорю, Свистун. Я сахарная. Но, Господи, если вздумаешь вести себя как пай-девочка, тебе не поздоровится.

– Тебе не нужно передо мной оправдываться.

– А почему бы и не перед тобой? Ты смахиваешь на доблестного рыцаря в ослепительных доспехах сильнее любого, с кем я встречалась с тех пор, как отправилась на поиски счастья в Лос-Анджелес из родного Канзаса.

Свистун, пожав плечами, улыбнулся.

– Так что, Свистун, может, и тебе стоит ко мне как следует присмотреться. Может, такая принцесса стоит того, чтобы за нее сразились. И твой подвиг не пропал зря.

– Я не бойскаут.

– Но вознаграждение тебе все равно причитается.

Они тихо, как двое противников перед схваткой, переглянулись.

Она придвинулась поближе, губки ее разжались, розовый кончик языка зазмеился. Но он оттолкнул ее.

– Думаю, надо объяснить тебе, что я руководствовался вовсе не столь уж благими побуждениями. У меня в этой истории наметился свой интерес.

– Ясное дело. Я поняла. И это честно. Если не стащишь чего-нибудь у жирных котов, то откуда же тогда придется таскать? – Она открыла дверцу и выпростала под дождь длинную ногу. Держа ее на весу и на виду, сказала: – Мой номер в справочнике, Свистун. Любое приглашение будет принято.

Уистлер кивнул. Она, перегнувшись, поцеловала его в рот, ее губы все еще чуть подрагивали после перенесенного шока. На этот раз он не оттолкнул ее. А ее нога оставалась на весу под дождем.