Нам не страшен Хуливуд

Глава двадцать четвертая

Новый Орлеан – город, в котором легко затеряться в толпе. Люди всех сортов и из любых слоев общества шатаются по нему денно и нощно, сидят на скамьях, на ступеньках, на постаментах, стоят, прислонившись к витринам магазинов, к воротам и к парковым оградам.

Свистун сидел во взятой напрокат машине через дорогу от "Бобровой струи".

Следить надо было или за порнокинотеатром, или за домом на улице Урсулинок, в котором жил Баркало. Шансы составляли пятьдесят на пятьдесят. Перевешивало лишь одно соображение в пользу кинотеатра: именно его адрес значился на сувенирных деньгах, которые он нашел в квартире у Шилы; к тому же здесь порноделец держал своего рода контору в попытке выдать свое занятие за нормальный бизнес.

Если Свистун ошибся, если он ждет не там и соответственно упустит ее, если она прибыла в какое-то другое место, ему неизвестное, а оттуда ее повезли прямо к месту предполагаемых съемок и сделали с нею как раз то, что, как он опасался, они с нею и собираются сделать, значит, она для него потеряна. Причем не на время, а навсегда.

С другой стороны, нельзя было исключать и того, что, пока он, обливаясь потом, подкарауливает ее здесь, она сидит в каком-нибудь ресторане с исправной системой кондиционирования за ланчем с коктейлями, на встрече с вполне нормальным, хотя, конечно, и третьесортным кинопродюсером, который рассказывает ей о внутренней мотивации и роскошных нарядах ее предполагаемой героини. Что ж, хорошо бы, чтобы именно так и было. Свистун предпочел бы оказаться дураком – только бы не свидетелем на похоронах.

Солнце, стоя прямо над головой, нещадно пекло. Уистлера мучила чудовищная жажда. Он хотел было уже отправиться пропустить стаканчик пива в какой-нибудь соседней лавчонке с видом на улицу, когда двое мужчин – верзила и коротыш – припарковали только что перекрашенный в красный цвет «кадиллак» у кинотеатра.

Пиноле и Роджо – кто же еще? Выйдя из машины, они зашли в дом и скрылись в глубине кинотеатра.

Баркало повернулся, ухватился обеими руками за чугунные перила и, повиснув, как обезьяна, посмотрел сквозь решетку вниз, на улицу.

Буш уставилась ему в затылок, прикидывая, хватит ли у нее сил убить его на месте, если она размозжит ему голову тяжелым цветочным горшком, прицелившись в аккурат над ухом.

Он обернулся, словно прочитав ее мысли. Затем вновь посмотрел на улицу.

Баркало не считал себя дикарем, хоть и походил с виду на заросшую шерстью обезьяну. В торговле живым товаром на голом страхе такой карьеры не сделаешь. У него было определенное обаяние, имелся некий шарм.

Безраздельно властвовать женщинами он научился у Фан Тана по кличке Гусеница, научился еще двадцать лет назад, когда сам он был безусым юнцом, а Фан Тан – главным сутенером всего Французского квартала. Гусеница был кожа да кости, с безвольным взглядом и безвольным подбородком, с желтыми и неровными зубами, навсегда разминувшимися с зубной щеткой. Чтобы у него не воняло изо рта, он сжевывал по двенадцать упаковок "Джуйси фрут" ежедневно. На шее у него – в том месте, куда впивался тугой воротник, – торчали жесткие багровые складки. Галстук он носил и зимой и летом. В кабаке у Билли Уимпля он имел свой столик, восседая за которым, Фан Тан правил целой конюшней длинноногих, поразительно желтых девиц и время от времени делился половым и криминальным опытом.

– Если хочешь уговорить малышку, не хватай ее за волосы и не шарахай об стенку – не то она непременно завизжит, что ее изнасиловали. Бросится на улице в объятия первому же копу или первому же коту, лишь бы он защитил ее, понял? Нет, ты и на самом деле поведи себя как настоящий кот. Поначалу не обращай на нее внимания. Пусть она первая подойдет к тебе. А ты угости ее мороженым и персиками. Веди себя так, словно ты не замечаешь, что у нее есть жопа и титьки. Ну, а когда она наестся мороженым, начинай дурить ей голову. Если у нее некрасивые уши, скажи, что они как две раковины и солнечный свет проходит сквозь них насквозь. Если у нее большой нос, расскажи, что именно такие и нравились римским императорам и французским королям. Не забудь добавить, что и у мадам Бовари, и у знаменитой ведьмы Мари Лаво были такие носы, которые составили бы честь любому кораблю. Если у нее нет буферов, скажи, что такая красота изысканна, хотя и не в современном стиле, и что боги прислали ее к нам из двадцатых годов, чтобы и мы поняли, что к чему. Просекаешь?

– А если она и сама просекает, что вид у нее нетоварный, и говорит мне в ответ, что я полное говно?

– А что ей еще остается сказать, если она, конечно, не круглая дура? А ты скушай это «говно» и малость пожуй. Веди себя робко и трепетно перед лицом красавицы, которая не знает цену собственной красоте. И полна нигилизма.

– Ни… чего?

– Ладно, проехали. Мы обсуждаем баб, а не фразеологию. Покачай головой в напускном отчаянии. Пощелкай языком. Влей в себя ее говно до отвала. Пинтой. Квартой. Целыми галлонами! Потому что сказано, как в Писании, – "несть пизды, коя не вострепещет, правильно оглаженная". И запомни еще одно изречение: "Да не убойся плодов, пока не противно рвать их".

– Ну, а если она не страшила, а красотка – да такая, что сердце в груди замирает?

– Прямо противоположная техника. Работаешь по принципу контраста. Говоришь, что у нее тяжелые веки, но, может, оно и не плохо, потому как, мол, и на солнце бывают пятна. Говоришь, что маленький шрам на губе придает ее лицу особую индивидуальность. Главное, попроще, понял? Не жалей уксуса, но умей время от времени и подсластить его. У нее живот заболит, если не угостить ее чем-нибудь сладеньким, понял?

– Так почему прямо с карамельки и не начать?

– Потому что карамельки суют ей на каждом углу, лишь бы поскорее залезть к ней в трусики. А после того, как ты попотчуешь ее язычок уксусом, твоя единственная карамелька перевесит десятифунтовую коробку сластей от любого другого мудака. Ты понял этот урок или он для тебя слишком сложен?

– Я учусь.

– Следующий пункт – заставь ее раздеться. Каждой из них хочется раздеться, и они только и ждут мало-мальски подходящего повода. Если надевают длинную юбку, то с таким разрезом, что волосики увидеть можно, а титьки как бы сами вываливаются из выреза блузки. Понимаешь, о чем я? Погляди ей под юбку, когда она садится в автобус, – ох, как она тебя запрезирает! А на пляже оставит на теле тьфу, ну, два тьфу – и рада-радешенька.

– Я возьму камеру и скажу, что хочу ее снять.

– На хер. Не глупи. Если они малость покривляются у тебя перед камерой, а потом ты решишь их пощупать, даже самая старая блядь скажет, что ее склонили на это дело обманом.

– А что же мне делать?

– Научись принимать сообщения.

– Не прогоните ли вы для меня этот автобус еще раз по тому же маршруту?

Гусеница растопырил пальцы, как хирург, только что помывший руки и теперь собирающийся надеть резиновые перчатки.

– Эти волшебные пальцы сорвали больше вишенок, чем растет яблок на всех деревьях в штате Вашингтон. Допустим, она секретарша и говорит тебе вечерком, когда вы с нею выпиваете по маленькой в баре: "Ах, милый, что-то я копчик себе отсидела". Что ты на это отвечаешь? "Я знаю, как этому горю помочь" – вот что. А допустим, она продавщица из большого универмага. Что она говорит? "Ах, я буквально с ног валюсь!" А ты в ответ улыбаешься, показываешь ей руки и говоришь: "Моя дорогая старушка мама, да будет земля ей пухом, всегда говорила, что у меня волшебные руки. Особенно когда я растирал ей ступни в конце долгого трудного дня. Так, может, она…»

– Мне кажется, я уловил. Допустим, она баскетболистка – и у нее это ужасное растяжение, какое бывает у баскетболисток, когда им заедут рукой или ногой. Вот она и говорит: "О Господи, как эта гадина расхуячила мне все колено!" А я отвечаю: "Видишь эти руки? Они вернули к жизни моего брата-баскетболиста после того, как он столкнулся с самым отчаянным грубияном из всей луизианской лиги".

– Грубовато, но общую идею ты ухватил. Так что ты какое-то время помнешь ее и огладишь, а потом заговоришь о том, что глубокий массаж лучше проводить без одежды. И если она только вытянет край блузки из-под пояса. И если только снимет чулки… И если только…

– … снимет джинсы.

– То помассируй ее, поласкай, нашепчи ей в ушко всякие нежности. А потом оттрахай.

– А потом сказать ей, как мне это понравилось.

– Неверно. А потом скажи ей, как тебе это понравилось, но таким тоном, чтобы она поняла, что что-то вышло не так. Ну, ничего, но не более того.

Серединка на половинку. Одним словом, что ты прекрасно мог бы обойтись и без этого приключеньица. И поскольку ты поколеблешь ее самооценку…

– Само… что?

– Проехали. Ей захочется одержать победу – даже над таким жалким неблагодарным ублюдком, как ты. Так что она практически вынудит тебя пойти по второму разу. Расшевели ее малость, а сам поведи себя так, будто ты несколько рассержен. А потом, когда она потребует продолжения, дай ей пощечину. В этом весь фокус. Некоторые после этого убегают. Зато другие – и таких примерно половина – только радуются. Радуются тому, что их наказали за проявленную глупость. За то, что она связалась с такой грязной скотиной, как ты, когда вокруг разгуливают столько красивых брокеров и врачей и практически каждый из них готов повести ее под венец. Понимаешь, что в таком случае происходит? Понимаешь, что за ситуацию тебе удается сконструировать? Всего понемножку: горького и сладкого, нежного и грубого, доброго и злого, – и все это исходит от тебя. Исходит от одного-единственного мужика. Им больше не нужно покупать в нескольких лавках, они приобретают весь набор в одном месте. Ты становишься в плане чувств своего рода супермаркетом. Все, что ей требуется, у тебя на полках непременно отыщется. А бабы, не забывай, ленивые твари. Тщеславия у них хоть отбавляй, на вот энергии маловато. Запомни этот урок – и он не подведет тебя никогда.

Баркало отвернулся от мостовой. Увидев его лицо, Буш вновь пришла в полный ужас.

– Одевайся, – сказал он ей. – Хочу познакомить тебя с актрисой, которую ко мне прислали из Лос-Анджелеса.

Буш постаралась не думать о том, чего ради присылать кого-то к Баркало в Новый Орлеан из Лос-Анджелеса, если сам Баркало приедет туда всего через пару дней.

Должно было произойти нечто чудовищное. И она интуитивно понимала это.

Тени становились все длиннее и длиннее, но и это не приносило прохлады. День, казалось, всего-навсего заветривался. Улица была практически пуста. Разве что мужчины, поодиночке заворачивающие в "Бобровую струю". Судя по всему, порнокинотеатр приносил недурные барыши. Одиноких изголодавшихся мужчин в здешнем городе было полным-полно.

Подъехало такси. Из него вышла Шила Эндс. На ней было плетеное платье, а в руке – продолговатая плетеная сумка явно в комплект к платью. Ворот был расстегнут, виднелась желтая шелковая блузка с глубоким вырезом. Даже через дорогу Свистун увидел узенькую полоску незагорелой кожи в ложбинке грудей. Юбка была ниже колена, однако с двумя боковыми разрезами, так что ее бедра, обтянутые кремовыми чулками, то и дело мелькали чуть ли не доверху. Выходя из машины, она оправила чулки – и ее длинные белокурые волосы заструились при этом водопадом по обеим щекам.

У Свистуна по телу прошла легкая судорога, он вспомнил о том, как она поцеловала его.

Она посмотрела в его сторону – и он тут же подался вперед, словно ему внезапно что-то понадобилось в «бардачке». Зеркало заднего вида было зафиксировано так, чтобы не спускать взгляда со входа в "Бобровую струю". Шила остановилась, разглядывая витрину. Ее волосы каскадами рассыпались по спине. Было чертовски жарко, но она казалась холодной, как желтый алмаз. Свистун решил, что она наверняка окажется похожей на карамельку – с твердой оболочкой и душистой и сладкой начинкой.

Она помедлила. На мгновение Свистуна посетила безумная надежда на то, что она просто-напросто повернется и зашагает в другую сторону или же примется ловить такси. Но она поднялась на крыльцо. Свистун на миг растерялся, не зная, что делать.

Затем вышел из машины и бросился через дорогу. Схватил ее за плечо. Она резко повернулась к нему, в глазах у нее были злость и страх, она его не узнала. Он произнес ее имя, и после этого она его узнала.

– Свистун. Какого черта вас сюда принесло?

– Я решил воспользоваться вашим приглашением. Позвонил вам. А вас не оказалось дома.

Между бровями у нее появились маленькие, но жесткие складки. Ему захотелось нажать на них большим пальцем, чтобы разгладить.

– Не проехали же вы две тысячи миль, чтобы попросить меня о свидании?

– Вы попали в скверную историю. Или вы сами этого еще не поняли?

– О чем это вы?

– Приглашение на съемки. Заманили вас сюда, в Новый Орлеан.

– Вы что, меня совсем дурой считаете? Думаете, я бы такое проглотила? Разумеется, перед тем, как принять приглашение, я кое-что разузнала.

– Вам назначили встречу во вшивом порнокинотеатре. Где ваши мозги?

– Меня снимали в пустом складе, на борту старой баржи в Уилмингтоне, однажды даже на пересохшем дне реки Лос-Анджелес. Ради Бога! кто-нибудь послал вас за мной?

Свистун услышал, как у него за спиной на улицу въехала машина. Шила посмотрела ему через плечо.

– Вы мистер Баркало? – осведомилась она. Свистун перенес тяжесть тела с одной ноги на другую и, обернувшись, увидел, как Баркало вылезает из «линкольна» и приближается к ним. Морда у него была сейчас как у озадаченного медведя.

– Пристаете к даме? – спросил он. Свистун разглядел в машине пухлую хорошенькую блондинку.

– Ради Бога, Свистун, – пробормотала Шила. – С чего это вам взбрело? Не думаете же вы, что мистер Баркало привез жену, чтобы она понаблюдала за тем, как он будет обижать меня?

– Мои мысли и чувства вам придется принять на веру.

– Мы ведь с вами едва знакомы.

Пиноле и Роджо выскочили из-под тенистого козырька кинотеатра. Свистун отошел на шаг от Шилы.

– Со мной все будет в порядке, Свистун, сказала она. – Поверьте. Я умею о себе позаботиться.

Впоследствии Уистлеру начало казаться, что она произнесла это не без двусмысленного вызова, произнесла так, словно надеялась услышать в ответ: "Просто пойдем со мной, малышка. Папочку надо слушаться". Но он не сказал ни слова.

– Извращенец ты, что ли, – заорал Баркало.

Свистун повернулся и бросился прочь прежде, чем Пиноле и Роджо успели наброситься на него. Прочь от взятой напрокат машины, которая была припаркована через дорогу. За угол, именно так, как и помчался бы, будучи пойман с поличным, уличный приставала.