Ф нетерпением ждали крестьяне весеннего Николу. Зимний запасный корм весь вышел. Скот голодал. Ожидали, по примеру прежних лет, выгнать скот на подножный корм в день весеннего Николы. Но обманулись: травы не вышло.
Думали-подумали мужички и решили, что виноват во всем Никола и что следует на него подать прошение богу.
Подали.
Получил это прошение бог, позвал для объяснения Николу.
— Почему ты не выгнал травы крестьянам? — спросил он Николу.
— Я тут ни при чем, — ответил Никола, — вина в этом Егория: если бы он дал дождь, я бы выгнал траву, а без дождя это невозможно.
Сейчас же был позван Егорий. Он явился. Бог сказал:
— Мужички жалуются на Николу, что он не выгнал травы, а оказывается, виноват в этом ты, а не он. Почему ты не дал дождя в свое время?
— Причина тут не во мне. Все делается по порядку. Засори Дарья прорубь в свое время, был бы и дождь в свое время.
Позвали на допрос Дарью. Дарья не признала своей вины.
— Моей вины тут нету. Все дело в Алексее. Он не дал с гор потока в свое время. Как же я могла засорить проруби?
Позвали на суд Алексея.
— Почему ты не дал потока с гор в свое время? — спросил бог Алексея.
— Я в том не виноват, — ответил Алексей, — запоздал в своем деле Василий. Он не дал в свое время капели, а без капели потока не сделать.
Василий тоже не признал себя виновным:
— Капель от тепла, а где было его взять, если Авдотья не плющила. Виновата Авдотья.
Нашли Авдотью; привлекли ее к ответу по иску мужиков. А та отвечала:
— У меня не одно дело, что только плющить. На моих руках кросна[1] и тканье. Если бы было на руках одно дело, я не запоздала бы и плющить в свое время. А тут как раз пришлось ставить кросна в Пудоже.
Виновных, таким образом, не находилось, и было на суде у бога постановлено: оставить прошение без последствий.
Давно было; жил-был мужик. Николин день завсегда почитал, а в Ильин нет-нет, да и работать станет; Николе-угоднику и молебен отслужит, и свечку поставит, а про Илью-пророка и думать забыл.
Вот раз как-то идет Илья-пророк с Николою полем этого самого мужика; идут они и смотрят: на ниве зеленя стоят такие славные, что душа не нарадуется. «Вот будет урожай так урожай! — говорит Никола. — Да и мужик-то, право, хороший, добрый, набожный; бога помнит и святых знает! К рукам добро достанется…» «А вот посмотрим, — отвечал Илья, — еще много ли достанется! Как спалю я молнией, как выбью градом все поле, так будет мужик твой правду знать да Ильин день почитать». Поспорили-поспорили и разошлись в разные стороны. Никола-угодник сейчас к мужику. «Продай, — говорит, — поскорее ильинскому батьке весь свой хлеб на корню; не то ничего не останется» все градом повыбьет». Бросился мужик к попу: «Не купишь ли, батюшка, хлеба на корню? Все поле продам; такая нужда в деньгах приключилась, что вынь да положь! Купи, отец, задешево отдам». Торговались- торговались и сторговались. Мужик забрал деньги и пошел домой.
Прошло ни много, ни мало времени; собралась, по- надвинулась грозная туча, страшным ливнем и градом разразилась над нивою мужика, весь хлеб как ножом срезала — не оставила ни единой былинки. На другой день идет мимо Илья-пророк с Николою, и говорит Илья: «Посмотри, каково разорил я мужиково поле!» — «Мужиково? Нет, брат! Разорил ты хорошо, только это поле Ильинского попа, а не мужиково». — «Как попа?» — «Да так, мужик с неделю будет как продал его ильинскому батьке и деньги все сполна получил. То-то, чай, поп по деньгам плачет!» «Постой же, — сказал Илья-пророк, — я опять поправлю ниву, будет она вдвое лучше прежнего». Поговорили и пошли всяк своей дорогой. Никола-угодник опять к мужику. «Ступай, — говорит, — к попу, выкупи поле — в убытке не будешь». Пошел мужик к попу, кланяется и говорит: «Вижу, батюшка, послал господь бог несчастие на тебя — все поле градом выбито, хоть шаром покати! Так уж и быть, давай пополам грех: я беру назад свое поле, а тебе на бедность вот половина твоих денег». Поп обрадовался, и тотчас они по рукам ударили.
Меж тем — откуда что взялось — стало мужиково поле поправляться, от старых корней пошли новые свежие побеги. Дождевые тучи то и дело носятся над нивою и поят землю; чудный уродился хлеб — высокий да частый; сорной травы совсем не видать; а колос налился полный-полный, так и гнется к земле. Пригрело солнышко, и созрела рожь — словно золотая стоит в поле. Много нажал мужик снопов, много наклал копен; уж собрался возить да в скирды складывать. На ту пору идет опять мимо Илья-пророк с Николою. Весело оглянул он все поле и говорит: «Посмотри, Никола, какая благодать! Вот так наградил я попа, по век свой не забудет!..» — «Попа?! Нет, брат! Благодать-то велика, да ведь поле это — мужиково: поп тут ни причем остается». — «Что ты!» — «Право слово! Как выбило градом всю ниву, мужик пошел к ильинскому батьке и выкупил ее назад за половинную цену». «Постой-ка! — сказал Илья-пророк. — Я отниму у хлеба всю спорынью; сколько бы ни наклал мужик снопов, больше четверика за раз не вымолотит». — «Плохо дело!» — думает Никола-угодник. Сейчас отправился к мужику. «Смотри, — говорит, — как станешь хлеб молотить, больше одного снопа за раз не клади на ток».
Стал мужик молотить: что ни сноп, то и четверик зерна. Все закрома, все клети набил рожью, а все еще остается много; поставил он новые амбары и насыпал полнехоньки. Вот идет как-то Илья-пророк с Николою мимо его двора, посмотрел туда-сюда и говорит: «Ишь какие амбары вывел! Что-то насыпать в них станет?» «Они уж полнехоньки», — отвечает Никола-угодник. «Да откуда же взял мужик столько хлеба?» — «Эва! У него всякий сноп дал по четверику зерна: как зачал молотить, он все по одному снопу клал на ток». — «Э брат Никола, — догадался Илья-пророк, — это ты все мужику пересказываешь». — «Ну вот выдумал, стану я пересказывать…» — «Как там хочешь, а уж это твое дело. Ну, будет же меня мужик помнить!» — «Что ж ты ему сделаешь?» — «А что сделаю, того тебе не скажу». — «Вот когда беда, так беда подходит!» — думает Никола-угодник и опять к мужику. «Купи, — говорит, — две свечки, большую да малую, и сделай то-то и то-то».
Вот на другой день идут вместе Илья-пророк и Никола-угодник в виде странников, и попадается им навстречу мужик: несет две восковые свечи — одну большую, рублевую, и другую копеечную. «Куда, мужичок, путь держишь?» — спрашивает его Никола-угодник. «Да вот иду свечку рублевую поставить Илье-пророку: уж такой был милостивый ко мне. Градом поле выбило, так он, батюшка, постарался да вдвое лучше прежнего дал урожай». — «А копеечная-то свеча на что?» — «Ну, это Николе!» — сказал мужик и пошел дальше. «Вот ты, Илья, говоришь, что я все мужику пересказываю; чай, теперь сам видишь, какая это правда!»
На том дело и покончилось…
Егорий едет ко Христу. Мужик и говорит ему:
— Спроси ты обо мне у Христа, чем мне житье наживать. Да дай мне свое стремя, так вспомнишь скорее.
Вот он поехал ко Христу; все переговорил, что надо. Глядь, а стремени-то и нет. Вспомнил, что мужичок заказывал спросить.
Приехал Егорий, мужик и спрашивает:
— Что господь сказал?
— А вот что он сказал тебе: «У кого что возьмешь, назад не отдавай».
Егорий и говорит:
— Стремя-то ты мне отдай.
А мужик и говорит:
— А когда я у тебя брал? Не брал!
Егорий так без стремени и уехал. Мужик идет со стременем. Господин богатый идет к нему навстречу и спрашивает:
— Мужичок, ты не сам работаешь стремя-то?
— Сам работаю.
— Сделай, брат, мне, — говорит.
— Можно сделать. Только надо, — говорит, — материалу взять на двести рублей.
Тот двести рублей ему и подал на материал.
Вот господин увидел этого мужика через неделю.
— Что, — говорит, — сработал стремена-то?
— Не готово еще, господин. Надо еще сто рублей денег.
Вот он опять его через неделю увидел.
— Что, — говорит, — сделал стремя?
— Да какие, — говорит, — от меня стремена?
— Да я тебя в суд! Забрал деньги, да не сделал!
— Да кто поверит, что в этакой одеже мне могли дать такие деньги? Кабы, — говорит, — одежа у меня была хорошая.
Тот и говорит:
— Так возьми у меня одежу. Давай мне чуйку да тулуп, садись со мной в тройку, поедем на суд.
Поехали они на суд. Барин ушел вперед в суд, а мужик наказал кучеру и запятнику:
— Вы скажите, что все мое и кони мои. Я вас выпущу на волю.
— Можем, — говорят.
Мужичок и приходит в суд. Вот его и спрашивают:
— Брал ли у него денег на стремена?
— Нет, — говорит, — я не брал. Он, пожалуй, может сказать, что я и одежду у него взял!
— Да, что ты, подлец! Одежда ведь моя.
— Пожалуй, он может сказать, что и кони, да и кучер его. Вот, — говорит, — спросите у них.
— Да, что ты, подлец, ведь все мое! Спросите у них.
Судьи вышли, спросили:
— Чьи вы? — говорят.
— Мы, — говорят, — мужиковы.
Судьи говорят:
— Видно, ты с ума сошел.
Взяли барина — в шею из суда выгнали.
Мужичок кучера и запятника отпустил на волю, а сам на троечке домой приехал и стал жить-поживать.
Жил-был поп с попадьей, ребят у них не было. Вместо работника жил у них Иванушка-дурачок. Поп с попадьей сами ели сладко да жирно, а Иванушке только и еды было что хлеб да чай. Вот раз они пили чай со сметаной; давай Иван у попадьи сметаны себе просить. Ну, где тут!
— Что ты, где же сметаны взять, так и масла у нас не будет!
— Ладно, — думает Иван, — удружу я вам.
Вот он подсмотрел, куда попадья крынки на снимок ставит. А она коров подоит, так и тащит молоко в церковь. Потом поп церковь запрет и ключи на спичку повесит.
Легли спать; слышит Иван, что храпят поп с попадьей; встал, ключи взял, пошел в церковь — хлеба захватил. Пришел и давай сметану с крынок смахивать куском да есть. До отвала наелся, все крынки открыты оставил, а Николаю-чудотворцу да Илье взял да рты сметаной намазал. Церковь замкнул, ключи повесил и спит себе. Утром поп говорит:
— Иван, вставай! Ты чо спишь? По воду поезжай, самовар надо ставить.
— Ну, батько, обедню надо натощак служить.
Ушел поп без чая. Приходит, открывает дверь, глядит — крынки все раскрыты, а Николай и Илья в сметане оба. Вот поп за попадьей.
— Иди скорее, посмотри, чо Николай с Ильей сблудили — всю сметану съели! Надо поскорее прибрать все, а то скоро народ к обедне придет.
Ну, поживее все вытерли, крынки унесли — ладно. Обедню отслужил, потом говорит Ивану:
— Поезжай в лес, привези розги получше.
Привез Иван розги, пошел поп с Иваном в церковь
и вздул Николая и Илью, повернул их лицом к стене и ушел.
Вот Иван ночью под праздник пошел в церковь, взял все иконы, какие были по силам, унес их и поставил на гумно. Утром поп в воскресенье идет заутреню служить, входит в церковь — батюшки мои. Нет икон! Он скорее домой.
— Ой, мать, ничо ты не знаешь — Никола с Ильей ушли и всех других с собой увели! Где искать?
Послали Ивана искать. Вот он искал, искал, приходит домой и говорит:
— Нашел — они на соседском гумне. Только Никола без денег не хочет идти обратно. Сто рублей требует.
Ой, поп скорее дает ему сто рублей: «Скорее веди их!» Принес Иван поочередно иконы, кое-как расставил, и давай поп служить заутреню. После того Ивану сметану давать стали: «Ешь — только молчи». А Иван опять думает: «Я те ешшо, долгогривый, подведу».
Вот поп посылает его за сеном, а он говорит:
— Не знаю, где ваше сено.
Пришлось попу самому поехать с работником по сено. Приехали, а поп такой хозяин — свое сено не узнал. Не то это, не то другое. Ездили, ездили, докружили до ночи, а работник хорошо знает, что это сено ихнее. Он подъехал к стогу и говорит:
— Батька, давай погреемся у сена, все теплее будет.
Поп говорит:
— Как нас тут хозяева найдут да отлупят, скажут, что воровать чужое сено приехали.
— Ну, дак ты лезь в мешок, я тебя завяжу да под сено положу, никто не увидит.
Поп залез в мешок, Иван подтолкнул его под стог, а сам маленько отъехал в сторонку, а потом рысью к стогу, потом кричать зачал:
— Вы что тут делаете у чужого сена? Таки-сяки!
Поп трясется лежит. Иван как его выдернет да давай лупить, а поп только повздыхает, а не кричит, чтоб не узнали, что поп. Лупил, лупил как Сидорову козу, бросил да отъехал в сторону. Потом подходит да тихонько спрашивает:
— Батя, ты жив?
Поп говорит:
— Живой, развяжи скорее.
Развязал Иван попа, вылез поп из мешка да и говорит:
— Ой Иван, как меня били-то!! А ты как?
— А я спрятался, они меня не видели.
Поехали домой. Весь день ничего не ели, решили заночевать. Заезжают к крестьянам. Иван — впереди попа в избу и говорит хозяйке:
— Вы батюшку только раз пригласите за стол садиться, а то он обидится.
Зашел и поп в избу, поздоровался, садятся на лавки. Хозяйка наладила ужин и говорит:
— Ну, садитесь, батюшка, присаживайтесь! Паренек, садись!
Иван сел, а поп говорит:
— Благодарю, что-то не хочется.
Ну, второго приглашения ему не стали делать. Иван сидел, за обе щеки уплетал все, что было поставлено: и суп, и котлеты, и чай с шаньгами. У попа от голода под ложечкой сосет, а сесть за стол, как отказался, не мог. Так и просидел в стороне голодный. Ну, поужинали, со стола прибрали и спать легли. Как все захрапели, поп потихоньку встал, пошел искать остатки от ужина — что нашел, все съел; наконец, горшок с кашей попал, он каши поел, потом хотел было его на место поставить, а руки-то вытянуть не может. Бился, бился, давай работника будить.
— Иван, поедем домой, запрягай скорее!
Сам не знает, что с горшком делать, пошел во двор да хрястнул об угол, и горшок напополам. Скорее на телегу — да ехать: «Нахлестывай, Иван!»
Вернулся домой без сена и голодный.
Жила в одном селе вдова. Осталось у нее после мужа хозяйство и денег довольно.
Вот один дьяк и давай к ней подбираться. Украл из церкви ризы, нарядился Николаем-угодником да и пришел к ней. Голос изменил и говорит:
— Вот, дочь моя, ты сподобилась меня видеть.
Та, известно, ему в ноги. А он и начал про суету
мирскую ей вычитывать. Только не удалось ему сразу денежки выманить.
— Приду, — говорит, — я еще к тебе, в такое и такое время.
Только пришло то время, вдова уж ладаном накурила в хате, как в церкви: поджидает Николая-угодника.
А в том селе был пономарь. Видно, не дурак был: проведал, как дьяк хочет обморочить.
— Подожди ж, — думает, — я тебя проучу!
Только что тот Николай пришел в хату к вдове, он
сейчас же нарядился: бороду из льна прицепил, взял ключ с пол-аршина, что кладовые запирают (Петром нарядился), да и пошел к Николаю-угоднику.
— Ты, — спрашивает, — кто такой?
— Я — Миколай, угодник божий.
— Как же ты сюда зашел, если я, уходя, рай запер?
— Я, — говорит, — через перелаз перелез.
Он тогда того угодника за волосы дав ключом его.
— Так вы все будете через перелаз перелезать, а мне за вас перед богом отвечать?
На одних поминках выпивали богатые люди, и поп с ними.
А мой батька пришел по какому-то делу к попу и стал у двери — к столу его не приглашали.
Зашел разговор про смерть.
Один кулак и говорит:
— Зачем бог так сделал, что богатые люди умирают? Пусть бедный умирает: все одно ему жить не с чего, а у меня и питья и еды вдоволь — а тут смерть. Разве это справедливо?
— Земля есть, в землю отойдешь, — говорит поп.
— А почему ж земля?
— Да как будто ты не знаешь, что человек из земли, из глины.
Однажды скучно стало богу одному, вот он и слепил из глины Адама по своему подобию. Слепил, прислонил к плоту, дыхнул на него, он и ожил.
— Да кто же тот плот сделал, если людей не было? — говорит мой батька.
Ходил бог по свету с Петром и Павлом. Однажды Павел и говорит богу:
— Боже милостивый, зачем ты так делаешь?
— Как? — спрашивает бог.
— А как один человек согрешит, так ты из-за него тысячу на муку отправляешь.
Но видят: летит рой пчел, и все сели Павлу на плечи, а одна пчела как ужалила его.
Павел рассердился и стряхнул всех пчел в воду.
Бог и спрашивает:
— А почему ты из-за одной пчелы утопил три тысячи?
— Потому, что она укусила меня.
— Вот и я так делаю: когда меня один укусит — я со злости тысячу гублю.
Был у святого Петра осел, да такой ленивый, что даже поверить трудно. Ты его накормишь, ты его напоишь, а он — ни шагу.
Вот вывел его Петро на ярмарку. Кто ни подойдет, спрашивает:
— Хороший осел?
Петро всю правду рассказывает об осле.
Люди и отходят прочь от осла.
Водил, водил Петро осла по ярмарке да и давай бога просить:
— Посоветуй, что мне с ослом делать?
Бог ему и говорит:
— А ты так сделай: когда спросят, хороший ли осел, ты расхвали его да еще хорошенько побожись.
Петро так и сделал. Снова вывел осла, стал хвалить, начал божиться — и продал его.
Так вот, значит, когда родился Христос, святому Иосифу досадно стало. Все ж таки жена его, а ребенок от святого духа! И начал он тогда к бутылке прикладываться. Пьет и пьет, пьет и пьет.
Вот бог ему и говорит:
— Хватит тебе, Иосиф, пить! Ты же таки святой!
А Иосиф молчит и пьет. Вот и второй раз появляется бог:
— Хватит тебе, одумайся, Иосиф! Довольно пить!
А тот насупился и пьет.
Бог ушел, а он опять за чарку.
Вот и третий раз приходит бог:
— Да брось же, говорю тебе, водку! Что ты думаешь?
А Иосиф как рассердился.
— Молчи, — говорит, — боже, а не то как хрякну своего байстрюка по голове, так к чертовой матери вся ваша троица полетит!
Однажды Христос с апостолами отправился в путешествие по Галилее. Он хотел показать апостолам свою божескую силу да привлечь к себе новых учеников.
Попалась им по дороге смоковница. Но когда не нашли на ней плодов, Христос проклял ее, чтобы она засохла.
— Не проклинай ее, сын божий, — стал просить апостол Петр. — Ежели доведется нам еще когда-нибудь попасть в это место, может быть, тогда на ней и плоды появятся.
— Ну, так и быть, помилую ее, — отозвался торжественно Христос, — но в другой раз спущу на нее огонь с неба.
И спасенная смоковница зашелестела темно-зелеными листьями, как и раньше.
Недалеко от смоковницы было большое озеро, а над ним дубовый лесок, в котором паслось стадо свиней.
Проходя возле сонных свинок, Христос выскочил из-за дуба, напугал их и загнал в пруд, где они и потонули. Апостол Петр не успел в этот раз ничего сказать в защиту свинок: он сам поспешно удирал от рассвирепевших свинарей.
Когда они, перепуганные и побитые камнями, спрятались наконец в иерусалимскую святыню, Христос задумал и тут показать свою чудесную силу. Он скрутил из постромков арапник и начал бить им кого попало, опрокидывая подсвечники и жертвенные столы.
— Христос, что ты творишь? — пытался вразумить Петр учителя, бушевавшего в церкви. — Ты же страшный, как разбойник. Великое будет чудо, если ты не повиснешь на виселице.
Христос замахнулся арапником на Петра и спросил сердито:
— Говори: ты веришь в мое божественное происхождение или нет?
Апостол взглянул на грубый арапник и поспешно промолвил:
— Да верю, верю, что ты сын бога — что же я могу сделать?
У одного попа был батрак Иван. Попы, известно, батраков плохо кормили. Хлеб всегда давали черствый.
Как-то вечером один богач привез попу ребенка крестить. Иван и подсмотрел, куда служанка положила хлеб, привезенный богачом.
Вечером Иван взял буханку хлеба и отнес в свою конуру. Да и думает: «Что я за дурак, пустой хлеб ем? Стой! Сбегаю-ка в погреб за сметаной».
Служанка захлопоталась в доме, а Иван — за хлеб и в подвал. Сел возле сметаны и ест. Наелся и ушел.
Да только в темноте накапал он на землю сметаной. Утром попадья открывает погреб, смотрит: кто-то сметану ел. Она и пожаловалась попу:
— Иван-то у нас шкодит…
Поп вызывает Ивана:
— Иван! Ты что ж это шкодить начинаешь?
— Никогда, батюшка, не шкодил, так зачем бы теперь стал шкодить?
Поп и говорит:
— Что ж там, в погребе, святые были?
— А кто его знает, — говорит Иван, — может, и святые.
На другой день Иван такое же сотворил. Только взял сначала церковный ключ и горшок со сметаной и пошел в церковь. Приходит, открывает церковь и начинает святых на стенах сметаной мазать. Всех по одному разу помазал, а Николаю-угоднику, как он самый старший, вымазал и бороду. Запер церковь и ушел.
Утром попадья спустилась в погреб, а там горшка со сметаной и вовсе нет. Она к попу:
— Иван опять крадет, унес даже и горшок.
Вызывает поп Ивана:
— Иван, это ты натворил?
Иван говорит:
— Нет.
Поп опять:
— Как же нет, что ж там — святые были?
Иван в ответ:
— Ну, конечно, святые!
А попу как раз надо было к заутрене идти. Сторож, как всегда, зазвонил на колокольне. Поп заходит в церковь, глядит: все святые в сметане.
Закрывает поп церковь и говорит сторожу:
— Не звони, не до того.
Прибежал домой и говорит попадье:
— Плохо дело! Святые сметану поели.
И вот поп с попадьей и Иваном идут в церковь.
Попадья говорит:
— Стой, Иван, бери, кнут!
Берет Иван кнут, подходят они к церкви, поп открывает двери. Зашли. Попадья и говорит:
— Бей всех святых по одному разу, а Николая- угодника два, это он их подбил.
Иван стегает всех святых по разу, а Николаю-угоднику три раза всыпал.
Пошли домой.
На другую ночь Иван взял ключи от церкви, открыл ее осторожно, всех святых поснимал и запрятал на чердак. Утром просыпается поп. В этот день был праздник. Заходит он в церковь: ни одного святого нету, все куда-то подевались. Поп испугался.
— Что ж это такое, святые из церкви ушли?
Прибегает домой, кричит:
— Иван, ты не видел?
— Что? — говорит Иван.
— Ведь святые-то ушли из церкви.
— Видел, — говорит Иван, — они зашли во двор, хотели вас повидать, да вы спали, так они не стали будить, обиделись и ушли.
Поп скорей на улицу, видит: женщина идет по воду.
— Слушай, ты не видела?
— Видела! Вот за горку пошли, — говорит женщина.
А за горку пошли крестьяне землю делить, так женщина и подумала, что поп про них спрашивает.
Поп вскочил во двор и кричит:
— Иван, скачи верхом, скорее догоняй святых; что захотят — дам, лишь бы вернулись!
Иван садится на коня и едет за бугор, смотрит: крестьяне собрались землю делить. Посидел с ними Иван, покурил и едет назад.
— Ну что? — спрашивает поп.
— Да они, батюшка, обижаются. Велели так передать: «Не воротимся, пока поп нам не заплатит за каждого по три рубля, а за Николая-угодника шесть рублей, да еще и четверть водки и горшок вареников со сметаной». Сказали, что вернутся ночью, чтоб никто не видел, а то им будет совестно.
Поп и говорит:
— Ладно! Поезжай скорей и скажи, что все будет сделано, пусть только возвращаются.
Иван поехал за бугор, потолковал с крестьянами, воротился и говорит:
— Сказали, вернемся, только ночью. Пусть готовит водку и закуску среди двора.
Поп все сделал, как обещал. Подготовил и деньги. Попадья поставила горшок вареников.
Ждут-пождут, уже полночь, а святых нет и нет.
— Иван, я пойду посплю, а ты меня разбудишь, когда они придут.
И поп захрапел. Иван со сторожем поужинали вареников со сметаной, забрали святых с чердака, пообмывали и развесили снова в церкви, а сами легли спать.
Поп проснулся, спохватился:
— Что ж это Иван меня не будит?
Увидел, что Иван спит, а сметана съедена, и будит его:
— Иван, Иван, вставай!
Иван проснулся.
Поп спрашивает:
— Где же святые?
— Э-э! Да они были уже здесь, попили, поели и меня угостили да и пошли в церковь!
Поп:
— А чего ж ты меня не разбудил?
— Я хотел будить, а Николай-угодник говорит: «Не буди батюшку, он только-только уснул — обижаться будет».
Жил-был один мужик. Пошел он чумаковать, а жена дома осталась.
Привадила она к себе попа, дьякона и дьяка.
Вот раз приходит дьяк, стали они гулять, а идет дьякон.
— Спрячь меня куда-нибудь, — говорит дьяк.
— Полезайте на печь.
Завесила она его там полотенцем, пустила дьякона. Снова гуляют. Идет поп.
— Куда ты меня, — говорит дьякон, — спрячешь?
— Лезьте на печь.
Вот их уже там двое.
Погуляли немного с попом и слышат на дворе:
— Тпру! Жинка, отопри!
— Ох, горе мне! Ведь это муж пришел. Лезьте, батюшка, скорее на печь!
Вот уже их там трое.
А муж опять:
— Отпирай, жинка!
А она притворилась такой слабою да больною, что насилу-насилу отперла.
— Что ты, — спрашивает, — так долго не отпирала?
— Да тут, — говорит, — муженек, такое творится, что и не вымолвить никак, да еще к ночи.
— Что же там такое?
А те на печи как узнали, так наутек. Один:
— Благослови, господи, — да с печи, да в двери.
А другой:
— Благословен господь бог наш, — да за ним.
А третий за ними следом — в двери.
— Смотри, — говорит жена, — вот так каждой ночью! Люди скажут, что иерусалимские святые через нашу печь дорогу проложили.
— А подай-ка, — говорит, — свечу, я полезу посмотрю, что там такое.
Влез на печь, а там в уголке сверчок дырку прогрыз. Он и говорит тогда:
— Господи, твоя воля! Смотри, что значит святые: какая маленькая дырочка, а они пролезают. А дайка, — говорит, — мне нож, я колышок застрогаю да забью ее.
Идут дорогой православный поп и мусульманский мулла. Говорят себе про то, про се. А в это время набегают тучи, и вдруг загремел гром.
Вот мулла и спрашивает:
— Скажите, божий служитель, что это грохочет?
Поп вздумал поглумиться над муллой и говорит:
— Это наш православный бог колотит вашего аллаха.
Очень не понравился мулле ответ попа, и, чтоб не остаться в долгу, мулла и говорит:
— Так ему, дураку, и надо: пусть, чертов батька, с кем попало не связывается.
В одном селе была очень старая церковь. И иконы были уже старенькие.
Вот собрались крестьяне и решили написать архиерею письмо.
«Архиерей, — пишут они, — есть у нас в церкви немного деревянных святых, и то не святые, а какая-то дрянь. Матерь божья чего-то так сгорбилась, так согнулась, как будто ее кто-нибудь коленом сзади поддал.
Из святого Николая уже три года труха сыплется.
Варвара раздулась, как та яловица, а святые апостолы разбрелись по стене, как глупые бараны по полю.
21
Так вот дозволь нам, архиерей, матерь божью выпрямить, святую Варвару потоньше сделать, апостолов кольями в одно место согнать, а старого Николая вели совсем убрать: он уже никудышний».
Так и неизвестно, что им ответил архиерей.
— Постой, что это ты купила?
— Видишь, бога.
— Ты посмотри, а чего же он такой кривоносый?
— Э, пусть его черт заберет. Лишь бы на стене висел.
Ехал как-то один дядька в город, и застала его в дороге завирюха. Заблудил он и попал в большой овраг. Конь и идти не может. Нокал он, нокал, а конь не идет. Дядька и думает:
— Дай-ка я помолюсь Николаю-угоднику, может, он поможет из оврага мне выехать!
Помолился он Николаю-угоднику, а конь все на месте стоит. Нокает, погоняет коня, а он ни с места: устал.
Задумался дядька, закручинился, а тогда и говорит: — Помолюсь я еще Марии-деве. — А конь все стоит: не помогла и Мария-дева.
— Дай, — думает дядька, — помолюсь еще сорока мученикам, а то Мария старая, да еще с ребенком — она не поможет.
Ну, помолился он сорока мученикам да как крик- нет-нокнет на коня, как хлыстнет его, а конь навалился на одну оглоблю да и переломал ее. Эх, как рассердился дядька да как закричит:
— А, черти б вас забрали, навалились все сорок и на одну оглоблю! Нужно было вам разделиться: половина на одну оглоблю, а другая — на другую, тогда б не было этой беды. Святые, а такие дурные!
Давно это было. В одном селе богомаз продавал иконы.
Вот одна бабуся просит его продать ей икону Георгия-победоносца.
Но у богомаза не было Георгия, и он показал бабусе Пантелеймона.
— Да нетто это Георгий? — спросила старуха. — Георгий всегда на коне бывает.
Покачал богомаз головой да и говорит ей:
— Глупая ты. Ничего не разумеешь. Сейчас овес дорого стоит, так Георгий продал коня и пеший ходит.
Поверила старуха и купила Пантелеймона вместо Георгия.
Жени, не жени — в церковь не пойду. А хоть и пойду, так не клякну,
А хоть и клякну, так не шепну,
А если и шепну, так все одно:
Не будет богу приятно.
Однажды из города ехали два кума. Они были на базаре, купили того-сего; один купил себе богородицу (икону, значит), а другой — святого Николая.
Ну едут. А на дороге шинок. Останавливаются люди.
— А что, кум, зайдем?
— Зайдем. Только как же кони?
— Да чего ж там кони. А боги на что?
— Да и то правда!
Вот они подъехали, остановились, один поставил у себя на возу богородицу, другой — Николая.
— Сторожите же тут!
А сами — в шинок.
Сидели там, выпивали, потом выходят, глядь: а коней нет, только иконы на снегу валяются.
Ударили кумовья руками о полы, а потом один к своему Николаю:
— Ну, пусть уж та с ребенком не углядела, а ты ж, старый кобель, куда смотрел?!
Один горожанин хотел, чтобы его нарисовал художник, но сам к художнику не пошел, а послал к нему хлопца. Выслушал художник этого хлопца да и говорит:
— Я его не видел и рисовать не буду. Пусть сам придет, я его и нарисую.
Но горожанин к художнику не пошел и все ждал.
Много ли, нет ли прошло времени, и вдруг горожанин повстречал художника.
Вот он и спрашивает его:
— Почему ты меня не нарисовал, когда я прислал к тебе хлопца?
А художник и отвечает ему:
— Как я мог тебя нарисовать, ведь и в глаза тебя не видел? Теперь я тебя вижу и могу нарисовать.
Ударил горожанин художника да и говорит:
— Ах ты, дурак! А бога и святых, которых рисуешь, видел?!
Когда дьячку бывает туго,
Отец Степан внушает другу: —
Зачем печалиться, Серега?
На этом свете все от бога.
Блоха, положим, укусила,
Или под носом засвербило,
Или же ты чихнул, братуха,
Или на плешь уселась муха —
На все бывает воля бога.
Не забывай того, Серега.
Напившись ночью самогонки,
Друзья домой пошли с попойки.
Да по пути в овраг попали
И до обеда там проспали.
А в том овраге свиньи были,
Попу пол-уха откусили,
А у дьячка штаны порвали —
Его и дома не узнали.
А поп сказал: — Не плачь, Серега.
На этом свете все от бога.
Дьячок на исповедь приходит.
— Жена, — сказал он, — греховодит.
Я грех на душу взять не смею —
Хочу прогнать, да все жалею.
Что посоветуете, отче,
Прогнать, и пусть живет, с кем хочет?
А поп сказал: — Браток Серега,
Не сокрушайся, все от бога.
Раз дьяк сказал жене Христине,
Что едет в город на крестины,
Вернуться завтра обещался
И на чердак тайком взобрался.
Вот ночью в хате стало тихо,
Дьячок спускается к дьячихе
И вдруг попа с лежанки тащит.
А поп глаголет, чуть не плачет:
— Не сокрушай меня, Серега,
Что я у Христи, то от бога.
Но дьяк схватил попа за гриву,
По ребрам бил и по загривку.
— Терпи, отец, не охай много:
И кулаки мои — от бога.
Жил на свете один мужичок. Пошел он однажды на ярмарку, купил себе кобылку жеребую за какую-нибудь трешку или пятерку. Повел ее домой, и застала его в одной деревне темная ночь. Просился он переночевать, просился, а никто его не пускает. Наконец один мужичок говорит:
— Заходил здесь ко мне наперед тебя захожий старичок, тоже просился переночевать, так он вон там, за деревней, ночует, и ты иди туда.
Делать нечего, пошел мужичок к тому старичку. Подходит:
— Здравствуй, дедуля!
— Будь здоров и ты!
— Нельзя ли и мне возле тебя переночевать?
— Что ж, ночуй!
Воткнул старик колышек в землю.
— Вот, — говорит, — привяжи кобыленку.
Переночевали они, наутро встают — кобыленка
ожеребилась. Старик и затеял с мужиком спор из-за жеребенка.
Мужик говорит:
— Кобылка моя ожеребилась.
А старик говорит:
— Нет, это мой колышек ожеребился.
Спорили они, спорили и давай судиться.
Повел старик мужика в один суд, в другой, в третий — везде мужик проигрывает, а все потому, что старик судьям деньги дает. Обошли они все суды, а затем старик и говорит мужику:
— Ну, обошли мы все твои суды, пойдем теперь на мой суд, посмотрим, что мой судья признает.
Приходят они к святому Гавриле.
— Ну, — говорит старик, — рассуди ты нас, святой Гаврила!
Рассказал, как дело было, и спрашивает:
— Чей жеребенок? Мужикова кобылка ожеребилась или мой колышек?
Святой Гаврила послушал, усмехнулся.
— Шел я, — говорит, — по синю морю и сеял овес; не знаю, вырос он или нет.
Господь бог, а это он с мужиком спорил, удивился таким словам:
— Как же овес может вырасти на море?
— А как же, господи, колышек может ожеребиться? Вот тогда господь бог отпустил мужика и отдал ему
кобылку с жеребенком.
Подумал господь: «Что ж, сотворил я небо и землю, нужно и людей сотворить».
Вот сотворил он Адама да и отлучился, не хватило ему материалу на дальнейшее творение. Но, боясь, что нечистый дух осквернит человека, вылепил бог «обаку» и приставил ее охранять Адама.
— Не подпускай никого к моему творению, покуда я не вернусь!
Только бог ушел, а уж нечистый тут как тут.
— Пусти меня, обака, к Адаму!
Не пускает обака, лает. А сатана опять: пусти да пусти, а не то я тебя заморожу! И нагнал он на обаку холоду, а та съежилась вся, дрожит (она была голой и холода очень боялась).
— Пусти меня: я тебе шубу дам!
И допустила обака нечистого к человеку, сатана же за это ее шерстью покрыл, а потом оплевал, обхаркал, обгадил созданного богом человека и ушел как ни в чем не бывало.
Между тем возвращается господь.
— Что это, обака, уж не согрешила ли ты? Откуда на тебе такая шуба?
— Грешна я перед тобой, господи, — отвечает обака, — смутил меня сатана.
Вот оттого-то, что обака божьего повеления ослушалась, ее и собакой с тех пор называют и в церковь не пускают, а кошку (она в этом грехе неповинна) частенько запирают даже в алтаре — ловить мышей.
Дьявол случился тут поблизости. Бог и спрашивает:
— Как ты смел, — говорит, — нечистый дух, мое творенье осквернять?
— Не изволь, господи, беспокоиться, я сделал все, как надобно.
— Как так?
— А очень просто: возьми ты этого человека да выверни его наизнанку — вся скверна и окажется внутри. Когда же от той скверны станет одолевать человека кашель, то он перво-наперво о тебе вспомнит: «Ох ты, — скажет, — господи, какой кашель!» А потом уж, как плюнет да ногой разотрет, и меня, грешного, помянет: «Тьфу, нечистая сила, вот ведь привязалась!..»
Как черт посоветовал, так бог и сделал. А тут нечистый возьми да и скажи:
— А если человек будет здоров, он не то что меня, но и тебя, господи, забудет!
С той поры у человека и бывает кашель.
Послал бог святых своих угодников, поглядеть, что на свете делается. Вот и пошли они рано-ранехонько, когда еще солнышко не всходило.
Шли они, шли, и встретилась им по дороге деревушка; заглянули они в крайнюю хату, а там девчина, пригожая и проворная, уже встала и умылась, и коров подоила, хату подмела, печь затопила.
Подивились угодники на такую работящую девчину и тронулись дальше, миновали деревню, вышли в поле.
В поле еще пустехонько — ни души, только на одной полоске статный хлопец уже, видно, давно пашет.
Снова подивились угодники: «И когда это он успел выспаться и столько напахать?»
Пошли дальше. Уже и солнце взошло, по дороге стали попадаться люди — кто с сохами, кто с боронами; глядь, снова деревушка стоит. Стали они в хаты заглядывать, а людей там не видно, только в одной хате девчина, здоровенная, толстая, только что глаза продрала, сидит на полу и зевает, потягивается, коса у нее вся в перьях, даже глядеть тошно.
Постояли угодники, подивились и пустились дальше. Миновали они деревню и вышли в поле. Глядят: под кустом лежит молодец, лежит и спит, а сам храпит во всю мочь. Возле него кобылка стоит в соху запряженная, травку щиплет. Видать, как из дому выехал, так ничего и не работал.
Поглядели-поглядели святые угодники, плюнули и пошли прочь.
Воротились они к богу. Бог спрашивает:
— Ну что хорошего видели вы на земле, что слышали?
Стали угодники рассказывать про то, что видели, да и говорят:
— Вот, боже, по-нашему, оженить бы доброго молодца на доброй девчине, а ленивого на ленивой: были бы две пары как раз один в одного.
А бог возьми да и скажи им:
— Дураки вы, дураки, как я погляжу. Если бы я так сделал, как вы говорите, то люди про меня да про вас и думать бы забыли. Работяги все бы сами поделали, и бог бы им не понадобился, а лентяи да глупцы и подавно про бога бы не вспомнили… Сделай я по- вашему, по-глупому, так людям ни бог, ни святые не были бы нужны.
Бог сотворил белый свет не так, чтобы везде всего поровну было: скота, людей, лошадей. Сначала много всего было на Украине. Наступает весна. Бог видит, что белорусскому мужику пахать нечем, лошадей нет. Не пропадать же нашему брату с голоду. Бог дал святому Миколе и апостолу Петру денег и послал их на Украину лошадей покупать.
А Микола очень любил выпить. И зайди он с Петром в кабак. Взяли полштофа, второй выпили. Как зашумело у Миколы в голове, он и давай еще пить и пропил все деньги, которые ему бог-то дал, до копейки. Не на что Миколе с Петром покупать лошадей.
Вышли они, смотрят: бегут два табуна. Микола как вскочит на первую лошадь, и табун за ним. Петр — на другую, и повели за собой два табуна. Гонят этих лошадей, никто будто этого и не видал, а хвать, свидетели оказались: ворона, сорока да кукушка.
Привели лошадей богу, хотели было его обмануть; бог у них спрашивает:
— Купили лошадей?
— Купили.
— А свидетели у вас были, как вы покупали?
— Нет, свидетелей не было.
Тут откуда ни возьмись ворона.
— А про ворону вы забыли? Ну как они, купили лошадей? — спрашивает бог ворону.
— Укра-али, укра-али! — сидит на ветке ворона да и знай орет.
— А ты что скажешь, сорока? — спрашивает бог.
Сорока прыгает с веточки на веточку и стрекочет:
— За это им, господи, чи-чи-чи!
Прилетает и кукушка. Эта пожалела:
— Господи, они купили, да, ку-у-пили, да, ку-у- пили!
Микола и Петр обрадовались, что хоть кукушка их Руку держит, и говорят:
— Вот ты, кукушка, кукуй только до Петрова дня, а после будешь свободна. А вы, ворона да сорока, раз вы наклепали, вам каркать и стрекотать, — не будет вам никакого отдыха.
Жил себе Нестерко, имел деток шестеро, работать ленился, воровать боялся, а попросить не смел. Как ему жить? Вот он взял да и пошел к богу. Идет, а навстречу ему Юрий Золотое Седло едет.
— Здравствуй, святой Юрий!
— Здорово! А кто ты такой?
— Я Нестерко, деток шестеро, работать ленюся, воровать боюся, просить не смею!
— Куда ж ты путь держишь?
— К богу!
— Зачем?
— А вот зачем: нечем мне жить, так пойду к богу и спрошу его, чем мне заниматься: то ль читать, то ль писать, то ль с горшков хватать? А ты куда, святой Юрий, едешь?
— И я к богу!
— Зачем?
— Да по своим делам!
— Ну, вспомни ж, святой Юрий, и обо мне там.
— Хорошо, вспомню.
— Спроси у бога, святой Юрий, чем мне заниматься.
— Хорошо, спрошу.
— Забудешь, святой Юрий?
— Нет, нет, спрошу!
— Не забудешь? Так дай мне в залог того, что не забудешь, свое золотое стремя.
— А на чем же я поеду?
Нестерко взял ивовый прутик, сделал из него с тремя и привязал на место, а золотое стремя в залог взял. Поехал Юрий к богу, а Нестерко остался на дороге, где ехал Юрий, дожидаться его возвращения.
Святой Юрий порасспросил бога о своих делах и пошел садиться на коня. Бог увидел ивовое стремя и спрашивает:
— А где же твое стремя?
— О господи, его отнял Нестерко, что имеет детей шестеро, работать ленится, воровать боится, а попросить не смеет, — с чего же ему жить?
— А пусть крутит да мотает да душу питает!
И Юрий поехал. Подъехал он к Нестерке, а тот и спрашивает:
— Ну что, святой Юрий, что тебе бог сказал?
— Вот что бог сказал: пусть крутит да мотает да душу питает. Ну, дай же, Нестерко, стремя мое золотое, которое ты у меня в заклад взял!
— А когда я у тебя брал? Я еще сам тебе дал ивовое. Отдавай мне его обратно! Вот мое стремя — у седла!..
Сколько Юрий ни спорил с Нестерком, но все-таки вынужден был заплатить ему за ивовое стремя.
Тогда Нестерко побежал в хату.
— Немного поживился — и то слава богу! Не зря ведь бог велел мне ложью кормиться…
Прожил Нестерко то, что уплатил ему Юрий за ивовое стремя, потом взял и повесил на воротах золотое стремя. А тут как раз проезжал богатый пан. Увидел он стремя золотое на воротах да и говорит своему кучеру:
— Зайди-ка спроси, нет ли у мужика продажных седел.
Кучер зашел в хату и спрашивает:
— Ты седла делаешь?
— Делаю, но только на заказ, — говорит Нестерко, — потому как делаю я седла дорогие — серебряные и золотые.
Кучер вернулся к пану, рассказал об этом. Пан вылез из кареты и стал договариваться. Договорился, чтобы Нестерко сделал седло за сто рублей, и тут же уплатил ему деньги вперед. Получил Нестерко деньги да и посиживает на печи. Приезжает пан за седлом, а Нестерко босой на печи валяется.
— Где седло?
— Какое седло, паночек?
— А то, за которое я деньги платил.
Нестерко только крестится:
— Ой, ой, какое там у меня седло? Я даже лаптей сплесть не умею.
Пан кричал-кричал да и говорит:
— Одевайся, в суд поедем!
А Нестерко отвечает:
— А разве я босой могу ехать?
— Ах, черти б тебя взяли! Кучер, подай ему мои валенки. Ну, теперь обувайся, пойдем!
— А разве я поеду раздетый?
— Ах, черти б тебя взяли! Кучер, дай ему мою шубу.
Кучер принес шубу.
Нестерко обулся, оделся. Вышли они из хаты. Пан стал садиться в карету, а Нестерко глядел-глядел да и говорит:
— Да разве я собака, чтобы следом за лошадьми бежать?
— Ах, чтоб тебя черти побрали! Кучер, дай ему мою пристяжную.
Сел тут Нестерко на коня, и поехали они в суд. Приехали туда. Начали их судить.
— Почему ты, Нестерко, деньги пану не отдаешь?
— А я ему и не должен! Сам не знаю, почему он ко мне пристает. Хочет, наверно, сорвать что-нибудь. Сейчас он скажет, что и валенки на мне его.
А пан и говорит:
— Ах ты дурак! Так это ж ведь мои валенки!
— Ну вот, видите. Он говорит, что и валенки эти его. Может, он скажет, что и шуба на мне его?
И пан снова обозлился:
— Ах, чтоб тебя черти взяли! Это ведь действительно моя шуба.
— Ну вот, видите, господа судьи, он уже и шубу своей считает! Может, он сейчас скажет, что и лошадь эта его?
А пан снова кричит:
— Ах, чтоб тебя черти взяли! Это ж моя лошадь!
— Ну вот, видите, господа судьи, он уже утверждает, что и лошадь его.
Судьи думали-думали да и говорят пану:
— Нет, братец, видать, ты лжешь, коли говоришь, что это все твое: и шуба, и валенки, и лошадь, и деньги!
И не присудили они пану ничего.
Тут наш Нестерко обрадовался, сел на коня и айда домой. И остались у него и конь, и шуба, и валенки, и деньги. И теперь он живет на те деньги, которые у пана отсудил.
Жил-был одинокий мужичок. Пошел раз он лядо корчевать. Вот мимо по дороге идут Никола и Егорий и разговаривают.
Егорий и говорит Николе:
— Подойдем-ка мы к этому мужику, спросим: кто из нас из двоих красивее?
Никола отвечает:
— Нет, Егорий, не надо нам расспрашивать его.
— Нет, брат, пойдем, спросим!
— Ну что ты, брат Егорий, говоришь: тебе что ни скажи, ты все равно прогневаешься!
А Егорий свое:
— Нет пойдем, Никола!
— Будь по-твоему, пошли!
Подходят к мужику:
— Бог помощь, добрый человек!
— Спасибо!
— Вот что, добрый человек, иди-ка к нам, посиди, поговори!
— Братцы, рад бы я с вами поговорить, да мне некогда, одинокий я человек, помогать мне некому. Семеро у меня с ложкой, а я один с сошкой!
— Все равно, добрый человек, посиди с нами, поговори!
Подходит к ним мужик.
— Вот что, добрый человек, мы хотим у тебя спросить: кто из нас двоих красивее?
— Братцы, вы оба равны, красивые и пригожие.
— Нет, неправду ты нам говоришь. Скажи: кто из нас самый красивый?
— Право, братцы, оба вы хороши, все равно как братья от одного отца.
— А все-таки, скажи: кто из нас красивее?
— Ну, коли уж вам так хочется, скажу: вы оба лицом хороши, только у этого вот нос курнос!
И показывает на Егория. Рассердился Егорий, и пошли они с Николой по дороге. Никола и говорит:
— Говорил я тебе, Егорий, что ты прогневаешься.
— Ну, ничего, — отвечает Егорий, — пусть мужик работает, а я в колосья зерен не положу. Будет он намолачивать с овина по три меры.
Выкорчевал мужик лядо, посеял жито. Уродилось оно такое, что лучше не надо. Да только соломой оно хорошо, а зерна нет. Приходит Никола к мужику в дом:
— Вот что, мужичок, не скучай, не хлопочи! На-ка тебе рубль денег, пей водку и пой песни!
Начал мужик водку пить да песни петь.
Говорят соседи:
— Пой, пой песни! Да только с чем ты будешь зимовать? Ведь в жите твоем ничего нет, одна солома только.
Настало время жать жито. Сжал мужик жито. Приходит Никола к нему и говорит:
— Вот, мужичок, что я тебе скажу: ты Егория прогневил, так Егорий сказал, что с овина будешь намолачивать только три меры. Так ты клади в овин по девять снопов, будешь брать с них по три меры.
Начал мужик молотить, по девять снопов в овин сажает и по три меры берет. Намолотил жита столько, что и девать некуда.
Приходит Никола к Егорию:
— Знаешь ли, Егорий, что я тебе скажу?
— Что ж, скажи.
— А вот что: тот мужик по девять снопов сажал в овин, а по три меры зерна брал.
— Ну, хорошо, я пошлю на его хлеб червей.
Начали черви есть хлеб в амбаре. Крепко затужил
мужик. Приходит к нему в дом Никола:
— Не плачь, мужичок, иди в церковь, купи свечку, мне за копейку поставь и покриви, а Егорию за рубль свечку купи, поставь ее перед Егорием.
Пошел мужик в церковь, купил свечи: Николе — за копейку, а Егорию — за рубль, поставил ее перед Егорием, а сам стал на колени посреди церкви, горько заплакал и начал просить Егория с Николой.
Вот Никола и говорит:
— Перестань ты, Егорий, гневаться! Ведь мужик тебе свечу купил за рубль, а мне за копейку да и ту покривил, а я и то не гневаюсь!
— Ладно, — говорит Егорий. — Завтра морозец будет, поморожу я червей.
Обманул мужик Егория. С тех пор стал он жить- поживать да добра наживать.
Давно это было, когда еше сам бог по земле ходил. Отдал бог весь белый свет Илье и Петру. Известно, где два хозяина, там никогда порядка нет. Один посылает дождь, а другой — ведро. Плачут тучи, не знают,
что делать, кого слушать. Пойдет дождь — Петро бежит да кричит, лается на чем свет стоит:
— Что вы, потаскухи, делаете, зачем мочите сено, люди же теперь косят!
— Нам, — отвечают тучи, — Илья приказал.
— Ах вы, мокрохвостки, — ругается Петро, — я вам покажу Илью! Илья всегда разведет гнилья.
Схватит Петро метлу и разгонит тучи по углам, а небо чистенько подметет. Вдруг откуда ни возьмись тарахтит-едет Илья, орет, словно у него живот схватило, аж небо и земля дрожат. Тучи толкутся как неприкаянные, вылазят из углов, и польет такой дождь, что не только низины — и холмы затопит. Жалуются люди богу, что паны дерутся, а у мужиков чубы трясутся, жалуются и просят бога, чтобы дал ведро. Призовет бог к себе Илью, ругает его, а тот оправдывается: столько, мол, развелось нечисти-чертей, что надо их громом побить, не то весь свет опоганят. Призовет бог Петра и уговаривает: пускай Илья немного поохотится за чертями. А Илья тем часом так разгромыхается, что аж земля стонет: нет ни дня, ни ночи; тучи кишат на небе, как вьюны в решете; на небе все кипит, как в горшке; молния так блещет, что в глазах темно становится, а Перун то и знай смалит-полосует сосны и дубы да поджигает постройки в деревнях либо стога в поле. А Илья ездит себе по небу да командует: «Так, так, так! Го-го-го! Еще, еще… Лупи, лупи его, гада… Вот так, так… Го-го-го! Тресни его по затылку! В загривок, в загривок лупи его, гада! Трах-тах-тах! Так-так-так! Го-го-го!». Просят, молят, люди, чтобы унялся гром, а Илья не слушает. Ходит Петро да плюет беззубым ртом от злости. Натешится Илья, начистит свою коляску и поедет к солнышку в гости. Тут Петро подметет небо и давай сушить землю. Вот уже подходит время сеять рожь, а земля сухая, как горячая зола, — опять беда! Беда, что нет дождя. А Илья играет себе с солнышком, а про землю забыл. Не смотрят друг на друга Илья и Петро, сердятся, боятся даже встретиться.
Вот однажды вздумали они походить по земле, поспрошать людей, кого они больше любят: Илью или Петра. Как сошли они на землю, так в скором времени и повстречались. Идут рядом и спорят: Петро говорит, что его больше любят люди, а Илья говорит, что его. Как дознаться, чья неправда? Видят они: человек сеет гречиху.
— Вот, — говорит Петро, — давай спросим, кого мужики больше любят.
— Давай спросим, — соглашается Илья.
— Помогай бог! — кричит Петро.
— Спасибо.
— Скажи, добрый человек, кого вы больше любите: Илью или Петра?
Мужик снял с плеча севалку, поставил ее на землю, почесал затылок.
— А бог его знает, кого мы больше любим: может, Илью, а может, Павла-Петра.
— Ты не плети плетень, — говорит Петро, — а отвечай нам прямо.
— Илья и Павел-Петро — добрые святые, мы их и любим.
— А кого больше?
Видит мужик, что тут не выкрутишься.
— Пожалуй, Павла-Петра.
Илья даже задрожал от злости. Пошли они дальше, а Илья и говорит:
— Спалю за это ему ниву, ничего не уродит.
— А я намочу и пошлю урожай, — говорит Петро.
— Коли так, я сделаю вот что: кто первый попробует с этой нивы лепешку — подавится.
Ухмыльнулся Петро, и пошли они дальше.
Выдалось в тот год на редкость доброе лето: днем солнышко, тепло, а ночью теплая роса или тихенький теплый дождик. Растет все как на дрожжах; сдается посади на поле дитя, так и оно вырастет. Уродилась гречиха по пояс. Набил мужик полгумна. Вот намолотил он гречихи, намолол, и напекла хозяйка свежих лепешек полное решето. В ту пору приходят в село Илья с Петром, и заночевали они у того мужика. Забыл Илья, не узнал его.
Сели они ужинать.
— Вот, благодарение господу, — говорит мужик, — уродилась нынче гречиха, попробуйте, дорогие гости, свежих лепешек.
А Илья в тот день здорово-таки проголодался. Как схватил он лепешку, так и подавился…
Пришел старый дед в церковь, купил свечку, а еще не решил, кому ее поставить. Постоял он, постоял и пошел искать какую-нибудь икону повыгоднее, чтобы пользы больше было, а свечку в карман положил. Постоял дед на коленях перед одной иконой, помолился и дальше пошел. Так дошел он до Николая-угодника. Стал дед на колени, молится и думает: «Ну, Миколе свечку и поставлю». Полез он в карман, а свечки нет. Разозлился дед да как крикнет на Николая-угодникаї «А ты, старый черт, куда глядел? Вот тебе фига, а свечку украли!»
Нищие хоть и кормились божьим именем, а в бога не верили: им лишь бы деньги давали, так они что угодно сочиняли.
Один нищий сидел под костелом да играл себе на лире; видит, что людей нет, вот он и давай напевать:
«Ой, я играю, убогий.
Ой, да не верю я в бога».
А другой ему шепчет: «Дед, а дед, барыня идет!»
Дед тут же запел на церковный мотив:
«Ой святой, святой Николай,
Проводи мою душеньку в рай».
Вот до чего хитер!
Бог-то бог, да и сам не будь плох.
Бог сидит себе на небе да и не думает о хлебе.
У бога всего много, но не для нас.
Бог сирот любит, да доли не дает.
И святой ради барыша молится.
Каков бог, такова ему и свеча.
Что тому богу молиться, который нас не милует?
Не всякому хорошо на божьем свете.
Плачься богу, а слезы — вода.
Взял боженьку за ноженьку да об пол.
За того и бог, кто бедняка перемог.
Где страх, там и бог.
Где человек не сможет, там и бог не поможет.
Святые хлебом не накормят.
За деньги и бога можно купить.
В бога поверь — барин сам найдется.
Помог бог, как слепому очки.
Знают и чудотворцы, что мы не богомольцы.
Молитвой квашню не замесишь.
Без бога шире дорога.
На бога надейся, а сам не плошай.
Господи, господи! Убей того до смерти, кто лучше нашего живет.
Нам не гоже, так вот тебе, боже.
Господи, прости, в чужу клеть пусти, пособи нагрести да и вынести.
Только ангелы с неба не просят хлеба.
Было бы что поесть, то и бог пропитает.
Вози навоз не ленись, так хоть и богу не молись.
Бог бедой наградил да и на спину взвалил.
Бог не поможет, если житье негоже.
Богу молись, а к берегу гребись, а то утонешь. Богу не душа нужна, а деньги.
Боже, боже, возьми душу, а дай здоровье.
Божье негоже, людское лучше.
Воля-то божья, да мне не пригожа.
Все мы под богом, только кобыла под вьюками. Дал бог хлеб, когда зубов не стало.
Если уж нет, то и бог не даст.
На бога понадеялся — без штанов остался. Надейся на бога, когда хлеб в стоге.
Прости, боже, на этот раз да еще десять раз, а там посмотрим.
Пусть вас бог любит, а меня — молодицы.
С божьей воли продал штаны, купил соли. «Святой боже» не поможет.
«Святый крепкий, святый боже» — как заплатишь, то поможет.
Тогда и бог даст, когда сам заработаешь.
Черт стреляет, а бог пули носит.
Что получше, то бог себе забирает.
Богу на небе сидеть, а нам на работе потеть. Богу-то молись, а сам трудись, а то с голоду умрешь.
Всяк святой к себе руки жмет.
Если человек не сможет, то и бог не поможет.
Кто плутует да мотает, тому и бог помогает. На бога надейся, а сам рук не покладай.
На бога надейся, когда хлеб в торбе.
На тебе, боже, что мне не гоже.
Не видит бог с неба, что нужно денег да хлеба. Не диво, что человек грешит, — и бог однажды согрешил.
Нечего тому богу кланяться, который наших молитв не принимает.
Нечего тому богу молиться, который на нас не глядит.
Обещал бог дать, да велел подождать.
Плакал и смеялся, а бог не отозвался.
Пока до бога — святые душу вынут.
Сам не доглядишь — и бог не поможет.
Убирайтесь-ка с богами, я тут сяду с табаком.
Что богу дали, то потеряли.