Прибыльное не всегда полезно, а полезное не всегда прибыльно. Это утверждение применимо как к малым, так и большим масштабам и проходит через всю нашу книгу.
Как мы уже видели на примере новых классов антибиотиков, какими бы полезными они ни были, их производство не начнётся, если не будет приносить прибыль. Тем временем многие другие сырьевые товары, такие как ископаемое топливо, подрывают человеческое процветание или даже угрожают нашему существованию, но остаются прибыльными. И потому, без вмешательства регулятора, их производство будет продолжаться. Мотивация рыночной прибылью, а не ростом или промышленной цивилизацией, как утверждают некоторые экологи, вызвала наше климатическое бедствие и крупный экологический кризис.
Рынок неуправляем, он имеет свою внутреннюю логику, независимую от воли отдельного человека. Рынок аморален, но, к счастью, не бессмертен.
Человечеству было бы очень полезно уменьшить сжигание ископаемых видов топлива, которые производят 2/3 всех парниковых газов на планете. Было бы также полезно повысить эффективность энергозатрат в сельском хозяйстве, что, наряду с вырубкой леса и изменениями в землепользования, покроет почти всю оставшуюся их долю..
Мы знаем, как это сделать. Это вполне решаемо: нужно строить и вводить новые атомнымые и гидроэлектростанции в качестве базовых мощностей генерации, дополнив их разнообразными технологиями возобновляемых источников энергии, такими как ветер и солнечная энергия. Это может заменить почти все ископаемые виды топлива в течение нескольких десятилетий. Это может обеспечить «чистой» электроэнергией и транспорт, и отопление, и промышленность. Избавиться от углекислого газа в сельском хозяйстве сложнее, и нам всё ещё нужны лучшие технологии, но и здесь мы понимаем общую траекторию.
К сожалению, в тех случаях, когда такая практика не приносит прибыли (или приносит, но недостаточно), компании не будут их внедрять. Мы регулярно слышим о том, что вложения в возобновляемые источники энергии и так уже превышают вложения в ископаемые виды топлива. Это хорошо, хотя часто это и делается за счёт субсидий для участников рынка, которые покрывают за счёт повышения цен на электроэнергию, что сильнее всего бьёт по рабочему классу, а не за счёт налогов, собираемых с богатых.
Даже если, в относительном выражении, больше денег тратится «на ветер» и «на солнце», чем на уголь и газ, то в абсолютном выражении и Индия, и Китай, и многие другие страны всё равно увеличивают потребление сжигаемого топлива. Когда-то правительства большинства стран согласились, что им нужно поддерживать т.н. «двухградусный коридор» среднегодовой температуры — скорее всего, это обещание так и останется обещанием.
Проще говоря, рынок не строит достаточно «чистых» электростанций и не отказывается от дешёвой «грязной» энергии — и уж тем более не делает это достаточно быстро. К тому же, простая максима («вводить чистые электростанции» и «электрифицировать всё») решает лишь часть уравнения, связанную с ископаемым топливом, но не работает для сельского хозяйства, что потребует более сложных решений. И здесь тоже, пока та или иная практика приносит деньги, рынок не откажется от неё без регулирования или замены государственным сектором.
«Зелёные» либералы утверждают, что мы должны закладывать негативные последствия сжигания ископаемого топлива (и его сельскохозяйственных производных — некоторые даже предлагают вводить налоги на азот) в цены на топливо. По их оценкам, как только эти внешние факторы повысят цену на уголь до $200 или $300 за тонну (или до $1000 за тонну, по данным Национальной ассоциации производителей США), свободный рынок — этот эффективный распределитель всех товаров и услуг — решит все проблемы. Но даже если не брать в расчёт то гротескное неравенство, которое лишь усилится, когда рабочие и просто бедные люди будут тратить огромную часть своего дохода на топливо, защитники налога на углерод забыли, что их решение проблемы изменения климата — через рынок — как раз и является самой причиной проблемы.
Как цена на углерод построит сеть станций быстрой зарядки электромобилей? Tesla строит их только в тех областях, где может рассчитывать на прибыль. Как и частные автобусные компании или интернет-провайдеры, Илон Маск не будет предоставлять услуг там, где он не сможет заработать денег (или, по крайней мере, не убедит инвесторов, что когда-нибудь он будет зарабатывать там деньги). И его Tesla в настоящее время — убыточная чёрная дыра для венчурного капитала.
Рынок оставляет такие места на откуп государству милостиво позволяя ему восполнить свои недоработки. И это уже не абстрактный аргумент. Норвегия предоставляет бесплатную парковку и зарядку для электромобилей, позволяет этим автомобилям пользоваться выделенными полосами для автобусов, а недавно решила построить общенациональную сеть зарядки. Благодаря такому вмешательству государства, электромобили в стране по состоянию на январь 2018 года составляют более половины от общего объёма продаж новых автомобилей, что больше, чем где-либо еще. Для сравнения, всего 3% автомобилей в якобы экологичной (но при этом насквозь рыночной) Калифорнии являются электрическими.
Одно из главных препятствий для изменений к лучшему — высокие авансовые издержки: издержки, которые надо заплатить ещё до того, как система заработает.
Возьмём, например, ядерную энергию. Обычная ядерная энергия по-прежнему является самым дешёвым вариантом благодаря своей титанической плотности энергии. Она также может похвастаться наименьшим числом смертей на тераватт-час и самыми низкими выбросами углекислоты. Единственным источником энергии с меньшим выделением CO2 является наземный ветер. Но, как и для крупных гидроэлектростанциий, строительство таких объектов стоит сравнительно дорого.
Межправительственная группа экспертов по изменению климата отмечает, что, хотя ядерная энергия и является чистой (и не подвержена таким колебаниям, как солнце и ветер) и даёт лишь незначительное воздействие на землю, «без поддержки со стороны правительств инвестиции в новые... электростанции в настоящее время, как правило, не являются экономически привлекательными в рамках либерализованных рынков».
Частные фирмы отказываются строить АЭС без государственных субсидий или гарантий. Это объясняет, почему быстрее всего «декарбонизация» шла в 1970-е, ещё до того, как либерализация рынков схватила за горло европейские страны. Французское правительство потратило примерно десять лет на строительство своего «флота» атомных электростанций, который сейчас покрывает почти 40% энергетических потребностей страны.
Подобным же образом, чтобы сгладить фактор «прерывистости» возобновляемых источников энергии и использовать их по максимуму, нам нужно будет создать систему балансировки нагрузки: сверхвысоковольтные, интеллектуальные ЛЭП, которые будут охватывать целые континенты или даже весь земной шар, чтобы суточные колебания отдельных электростанция растворялись в них как капля в море. Пока ветер не дует, а солнце не сияет в одном районе, на планете всегда будут находиться другие места, где ветер и солнце работают как надо. И мы должны планировать этот проект исходя не из текущей операционной прибыли, а из глобальной надёжности системы.
Но лоскутное одеяло частных энергетических компаний будет строить только то, что надо их акционерам, а не человечеству. И да, авансовые расходы здесь будут зашкаливать.
А вот Китай, в рамках своей инициативы по созданию Объединённой Глобальной Энергосети, нацелен именно на это. Примерный ценник на всемирную электросеть — 50 триллионов долларов*.
прим. переводчика: Здесь напрашивается сравнение с опытом советской ЕЭС. Кстати, может оказаться, что СССР, в пересчёте на масштабы и инфляцию, справлялся с задачай куда дешевле...
Многие «зелёные» призывают отказаться от маштабных проектов, ограничившись маленькими и местными электростанциями. Но это не решит проблему.
Замена всех транснациональных корпораций миллиардом малых предприятий не устранит их рыночной природы и не заставит предоставлять «экосистемные услуги» там, где это надо, а не там, где это прибыльно. А с учётом того, что малые предприятия постоянно сталкиваются с серьезными экономическими трудностями, не будучи способны ни к долгосрочному планированию, ни к масштабным проектам, стихия рынка будет вертеть ими ещё сильнее.
И нам всё равно будет нужно, как минимум, серьёзное регулирование, а скорее всего — и полноценное экономическое планирование. Политика правительства, требующая от всех фирм, производящих тот или иной товар, использовать экологически чистый производственный процесс, могла бы помочь, выбросив с рынка недобросовестных «грязных» производителей, чтобы они не получали там конкурентных преимуществ.
Это социал-демократический вариант, и даже он может дать очень многое. В самом деле, мы должны помнить, насколько плодотворным было регулирование с тех пор, как мы разобрались в наших глобальных экологических проблемах. Мы залатали наш прохудившийся озоновый слой. Мы вернули популяции волков в леса Центральной Европы, где они обитают. Мы избавились от печально известного по Диккенсу, Холмсу и Хичкоку лондонского тумана, хотя частицы угольной гари всё ещё покрывают Пекин и Шанхай. Большая часть климатических проблем, с которыми мы сталкиваемся, исходит от слаборазвитого «глобального Юга», который справедливо стремится наверстать упущенное.
Но регулирование лишь временно укрощает зверя, и оно часто терпит неудачу. Капитал очень легко срывается с поводка. До тех пор, пока рынок существует, капитал будет пытаться захватить своих хозяев-регуляторов.
Все, от протестных активистов, перекрывающих трубопроводы, и до подписантов Парижских соглашений на высшем уровне — все признают, что этот фундаментальный барьер сдерживает наши попытки ограничить выбросы парниковых газов: если какая-либо юрисдикция, сектор или компания подпишется действительно обеспечить декарбонизацию, то их товары и услуги мгновенно будут неконкурентоспособны по цене на мировом рынке.
Таким образом, только глобальная, демократически планируемая экономика может задушить этого беспощадного зверя. Однако вместе с этим предложением возникают некоторые вопросы.
Сможем ли мы навязать глобальное демократическое планирование сразу, во всех странах и во всех секторах? Вне мировой революции это кажется маловероятным. И всё же этот идеал может стать нашей путеводной звездой, задавая ориентиры для работы на протяжении многих поколений, неуклонно расширяя рынок демократическим планированнием.
И да, а должны ли мы полностью ликвидировать рынок? Разве это не заменит господство рынка властью бюрократа? Государственная собственность не будет достаточна ни для социальной справедливости, ни для оптимизации окружающей среды, а страх перед бюрократией и всевластьем этатистского государства вполне обоснован. Но демократическое планирование не обязательно влечёт за собой государственную собственность.
прим. переводчика: Кстати, государственная собственность тоже может учитывать обратные связи от потребителя напрямую, а не через цепочку спроса и предложения. Первая предтеча подобных систем — те же рейтинги и отзывы на Яндекс.Маркете
Даже многие классические анархисты в состоянии представить себе глобальную, не завязанную на власть государства, но тем не менее плановую экономику. Но независимо от того, управляется ли экономика государством или иным образом, мы должны обеспечить, чтобы любой нерыночный способ глобального управления придерживался подлинно демократических принципов.
Нам, безусловно, стоит обсудить роль и размеры государственного сектора. Сможем ли мы захватить логистические и планировочные силы — Walmart'ов и Amazon'ов мира — и переделать их в эгалитарную, экологически рациональную силу, поставив её на службу всего общества? Можем ли мы превратить эти системы в глобальный «Киберсин», мечту Сальвадора Альенде о компьютеризированном демократическом социализме? Пора об этом задуматься. Сначала обсудим, что из этого возможно, что из возможного желательно, а затем выясним, как гарантировать, что мы управляем алгоритмами, а не только алгоритмы управляют нами.
Изменение климата и ширящийся биологический кризис вопиют о том, что многие местные, региональные или континентальные структуры принятия решений давно устарели. Ни одна юрисдикция не может «очистить» свою экономику, если другие не сделают этого. Ибо, даже если одна страна научится связывать и хранить углерод, остальной мир всё равно будет заваливать её своими отходами. То же самое — и для потоков азота и фосфора, и для проблемы закрытия циклов обращения питательных веществ, и для утраты биоразнообразия и для рационального использования пресной воды.
Выходя за рамки экологических вопросов, мы могли бы сказать то же самое об устойчивости бактерий к антибиотикам, и о пандемических заболеваниях, или даже астероидах, сближающихся с Землёй.
Даже в менее экзистенциальных областях политики, таких как производство, торговля и миграция, слишком много взаимосвязей скрепляют наше поистине планетарное общество. Одно из главных противоречий капитализма заключается в том, что он с одной стороны убеждает нас, что мы-де, все как один, являемся независимыми атомами, а с другой — создаёт между людьми огромное множество связей.
Вcё это демонстрирует как ужас, так и чудо антропоцена. Человечество настолько полно управляет ресурсами, которые окружают нас, что мы так преобразовали свою планету за несколько жалких десятилетий, как био- и геофизические процессы не управились бы и за миллионы лет. Но такой удивительный потенциал разбазаривается слепо и бесцельно, служа сиюминутной прибыли, а не человеческим нуждам.
Исследователи климата иногда говорят о «хорошем антропоцене» и «плохом антропоцене». Плохой — это непреднамеренное разрушения человечеством тех экосистем, от которых мы зависим. Хороший — это ситуация, в которой мы принимаем нашу роль как коллективного хозяина Земли и начинаем осознанно влиять на планетарные процессы, согласуя их со своими целями, и тем способствуя процветанию человечества. Такая попытка господства над земной системой может показаться верхом высокомерия, но на деле это то самое, о чём мы спорим, когда говорим, что хотим остановить изменение климата — даже если мы сами не понимаем, о чём говорим.
В конце концов, с чего бы самой планете Земля заботиться о конкретной температуре, которая преобладала лишь на протяжении последних нескольких столетий (кстати, крайне необычном периоде глобальной температурной стабильности)? Жизнь на нашей скалистой планете, с тех пор, как она вообще появилась 4.5 миллиарда лет назад, видала среднегодовые температуры и повыше, чем наши худшие опасения по антропогенному глобальному потеплению.
Покойный палеонтолог, социалист и преданный делу эколог Стивен Джей Гульд однажды разнёс в пух и прах все предложения, которыми нас призывают «спасти планету».
«Да», — ответил он: «мы должны быть настолько могущественными! Земля? С Землёй всё будет в порядке. Это человечество нуждается в спасении!»
Даже делая очень простые, неоспоримые заявления (например, что глобальное потепление усилит экстремальные погодные явления, и что мы должны попытаться этого избежать), мы неизбежно придерживаемся антропоцентрической позиции: что мы стремимся стабилизировать оптимальную температуру во имя человечества. Но мы не можем достичь этой достойной цели без демократического планирования и надёжного избавления от рыночной анархии.. Масштабы тех дел, что нам предстоят — био- и геофизические процессы, которые мы должны понимать, отслеживать и осваивать, чтобы предотвратить опасное изменение климата и избежать его угроз — почти непостижимы по своей сложности. Мы не можем доверять координацию экосистем Земли иррациональному, незапланированному рынку с его извращёнными стимулами.
Противостояние изменениям климата и планирование экономики — это проекты сопоставимого масштаба. И если мы мы сможем управлять глобальной экономикой, то сможем управлять и земной системой со всеми её переменными во всём множеством её процессов. После того, как ценовой сигнал будет устранён, мы должны сознательно выполнять тут учёт, который, тихо работая под капотом рынков, неявно содержится в ценах.
При планировании необходимо будет учитывать экосистемные услуги, неявно включенные в цены, а также те задачи, которые рынок обходит стороной. Лишь так демократическое планирование экономики человека станет одновременно демократическим планированием земной системы. Ибо демократическое планирование не просто необходимо для хорошего антропоцена: это и есть хороший антропоцен.