Наследница поневоле

Глава 77

Берта Севастьяновна выпила последние капли водки «Смирнофф» — когда ей удавалось раздобыть денег, она любила побаловать себя напитками отличного качества, — и ей показалось мало. Этот старый черт просто вывел ее из себя! Какая свинья! Ну да ничего. Конечно, рановато она его выставила. Надо было чуть-чуть подождать…

Берта собралась и отправилась к ближайшему киоску. Теперь она была готова вернуть продавцу деньги за выпрошенную ею в тяжелый момент водку. Можно было, конечно, и не отдавать, но тогда пришлось бы идти далеко, а делать это крайне не хотелось.

Черт, не выгнала бы Гаврилку, он бы сбегал!

Добравшись до киоска, Берта Севастьяновна повеселела — там кипела своя, веселая, полупьяная жизнь. Ее ярко накрашенные губы сами собой сложились в сладкую улыбочку. Игриво потряхивая крупными блескучими клипсами с подвесками, она не совсем твердой, но тем не менее вызывающей походкой приблизилась к киоску.

— Хэйлльёу! — жеманно протянула она, так выламывая язык, что у нее вышло что-то вроде «хайло», и заулыбалась еще шире.

— Опят?! За прошлое отдай, да? Совсем совесть потерял, да? — возмутился продавец Эдик.

— Ну зачем вы так, молодой человек? — Берта изобразила благородное негодование. — Сколько я вам задолжала? Пятьдесят?

— Сэмьдесет! Сэмьдесет, уважаемий!

— Неужели? Ну да ладно… Прошу. — Берта небрежно бросила в оконце смятую стотысячную бумажку. — И дай чего поприличнее, а то у тебя сплошной керосин, — сбиваясь на хамски-пренебрежительный тон, потребовала «великосветская дама».

Ошивавшиеся возле ларька опойки навострили уши. Всем им случалось делиться с Бертой «живой водой» в трудные для нее моменты, и теперь они считали себя вправе ожидать ответного жеста доброй воли.

Берта засекла их жадные взгляды и брезгливо поморщилась.

— Эдик, дай еще самую дешевую — этим…

— Тогда не хватит, понимаешь, да?

Благодетельница страждущих усмехнулась и бросила еще сотню с видом миллионера-чудака, который из прихоти иногда заходит в закусочную для бедноты.

— Скажи, дорогой, когда квартир мне сдашь? Все обещаешь, обещаешь, а толку — нет… — спросил Эдик, подавая Берте Севастьяновне бутылки.

Она протянула дешевую водку ближайшему из ханыг и сказала:

— Вот вам! Я добро помню.

— Так что, дорогой? — настаивал продавец.

— Не знаю… — Берта победоносно усмехнулась и протянула руку, чтобы забрать сдачу. — У меня там сейчас иностранец живет — за неделю двести долларов отдал. Говорит — так понравилось! Просит больше никому не сдавать! Н-да… Придется цены поднимать.

— Ха! Иностранец? Это здесь? В нашем районе? — вмешалась бродяжка-алкоголичка Нюрка-Баклуша.

— А ну брысь отсюда! — закричала Берта Севастьяновна и тут же забыла о нахалке — прямо на нее, выскочив из-за ларька, налетел мчавшийся со всех ног Ла Гутин.

— Мсье?! О, мсье, куда вы так спешите? — заулыбалась Берта, вцепившись в его рукав. — Здесь так рано не закрывают…

Она не успела договорить: Ла Гутин оторвал от себя ее цепкие, унизанные кольцами с камнями-стекляшками пальцы, оттолкнул и побежал дальше.

Берта по инерции сделала шаг назад и спиной наткнулась на дуло пистолета догонявшего Ла Гутина Глебова, который в этот миг вывернул из-за ларька. От неожиданности он спустил курок.

— Уй, ё-о! — воскликнул подоспевший Губа. Бросив короткий взгляд на раскинувшуюся на земле Берту, рука которой заломилась под невероятным углом, а глаза тускло и мертво отражали свет ближайшего фонаря, он рванул остолбеневшего Глебова за плечо и прошипел: — Ноги!

Бандиты развернулись и помчались прочь, хрустя каблуками по стеклу — из рук Берты выпала и разбилась бутылка «Кремлевской». Резко запахло растекшейся водкой.

— Милиция! — истошно заорал бомж Кирпич, а Нюрка-Баклуша, кряхтя, опустилась на корточки перед убитой и взяла ее за руку.

— Ай! Ай! Ай! Бандыты, да-а? Убили, да-а? — причитал в ларьке продавец.

— Ты чё? — испуганно спросил Баклушу алкаш Халява, колебавшийся — удирать ему по примеру остальных пьянчуг домой или посмотреть, что дальше будет? Интересно же все-таки.

— Стекляшки ее копейки стоят… — зло бросила Нюрка, поднимаясь на ноги. Бродяжка плюнула и сказала, как припечатала: — Фуфлыжница!

Другой эпитафии Берта Севастьяновна не удостоилась.