Наследник фаворитки

Мальчики

Утром Алик ездил на рынок. Купил кусок телятины на паровые котлеты тетеньке, цыпленка для бульона, свежего творожка, разных душистых травок и корешков, отборных помидоров, цветной капусты.

Оглядывая заваленные овощами ряды, Алик выбирал и покупал только самое свежее, лучшее. И не торговался — он не был мелочным. Голова его была занята отнюдь не покупками и даже не тем, как угодить любимой тетеньке. Завтра вечером предстояло свидание. Вокруг шумели, волновались, кричали, спорили и торговались, но створки Аликиного сердца были распахнуты сейчас лишь для весеннего, тревожно волнующего ветра любовных надежд.

Он думал о том, какие невинные, манящие, какие призывные, чистые и доверчивые глаза у этой звонкоголосой девчонки, сколько обаяния, женственности в мягких и плавных формах ее молодого тела, длинной шеи, тонких гибких руках, покатых плечах, благородном изгибе спины, прямых стройных ножках, гордой упругой походке.

Весь день, дразня воображение, она стояла у него перед глазами, горделивая и доверчивая, смело, неискушенно, с вызовом смотрела ему в глаза. Ехал ли он с рынка, готовил ли на кухне котлетки, накрывал стол, убирал квартиру — все время перед ним была она, заслоняя собой все: и столь «дорогую» тетеньку, и ее захламленную квартирку, и далекого пижона Юрашу, и прошлое, и настоящее, и будущее. В мире была одна она. И никого больше. Алик умел настраиваться па любовный лад.

Машенька тоже, волнуясь, думала о свидании с Аликом, о первом взрослом свидании. Раньше были встречи лишь с мальчиками-ровесниками, такими же, как и сама, вчерашними школьниками, простыми и понятными, молчаливыми, застенчивыми или, напротив, задиристыми, говорливыми воображалами.

После лекций в институте она прибежала домой, быстро прибрала в своей комнате — утром не успела, приготовила обед третьей категории сложности. То есть самый простой. Субботние и воскресные у них в семье были второй категории, а уж праздничные или с гостями — первой, высшей. Потом села за учебник анатомии «зубрить кости».

…В первый раз в анатомическом музее Маша едва не упала в обморок. Оживленные, раскрасневшиеся, в стерильно белых халатах, они зашли в чистый, облицованный белым кафелем зал. На длинных стеллажах вдоль стен, в шкафах и застекленных столах посреди зала покоились разные экспонаты.

Б-р-р-р! До сих пор при одном воспоминании об этом Машу пробирает мороз по коже. Большинство в группе относилось к зрелищу этих несколько экстравагантных препаратов и экспонатов спокойно, даже равнодушно: почти все имели медицинскую практику — работали санитарами, сестрами.

Кажется, этот всевидец и дока — преподаватель анатомии Грошкин заметил ее смятение, потому что когда посмотрел на нее, то как-то странно поперхнулся и сердито сказал:

— Нервные и впечатлительные должны взять себя в руки. Здесь анатомичка, а не театр.

Маша сразу же «мобилизовалась» и взяла себя в руки. Чтобы убедить в этом Грошкина, Маша все время неотрывно смотрела ему прямо в глаза, но он почему-то упорно избегал ее взгляда.

Маше очень нравилось учиться в медицинском институте, быть студенткой. Иногда ей хотелось убедиться, что все это не прекрасный сон, и тогда она доставала из портфеля студенческий билет и зачетку и вновь с наслаждением рассматривала их.

Особенно она любила переходить вместе с группой после лекции или семинарского занятия из одного учебного корпуса в другой. Обширная территория мединститута очень похожа на сад. По аллеям и дорожкам мимо клумб и цветников бродят стайки студентов, спешат по своим делам преподаватели, врачи, санитары, технички.

Иногда Маша уходила позаниматься в огромный парк по соседству с институтом. Здесь растут акации и каштаны, береза, осина, липа, серебристый тополь. Начинался листопад. Пушинками, покачиваясь в сухом солнечном воздушном потоке, на землю плавно опускаются желтые листья. Пропеллерами кружатся в воздухе семена клена.

В парке ее всегда сопровождала неразлучная троица — Ким, Илюшка и Женя. Маша знала, что нравится всем троим, и ей было приятно это.

Мальчики как мальчики. Любят подурачиться и совсем не умеют ухаживать.

Илюшка — мечтатель и романтик, ярый поклонник Макаренко.

— Зря я в медицинский пошел, — сетовал он. — Мне бы в педагогический податься. Я детей люблю. Поехал бы куда-нибудь в Белую Калитву учительствовать.

— Не расстраивайся, Илюшенька, — успокаивала его Маша. Мы ведь на педиатрическом. Будешь детишек лечить. А хочешь в Калитву, кто тебе помешает?

Илюша застенчив и скуп на слова — натура чувствительная и поэтическая, пишет стихи, но не дает читать: стесняется.

Ким — балагур и проказник, никогда не унывает, никогда не обижается, всегда весел, всем доволен. Очень добрый, отдаст последний кусок хлеба. А проголодается, сам со смехом заглянет в чужую сумку:

— Что там у тебя? Есть хочу — умираю.

В первые же дни учебы он записался в разные кружки. Однажды Маша спросила:

— Ну как, Кимуля, по части кружков?

— Зашиваюсь! — жалобно протянул Ким и первый засмеялся. — Я в музыкальном останусь.

— А кино бросишь? — спросила Машенька.

— Что ты? — отпрянул Ким. — Кино — мой самый любимый… Мы ведь еще и боксом занимаемся. Хочешь, покажу приемчик? Это хук левой. Р-р-р-аз! — Ким молнией пронес кулак мимо ее подбородка.

— Ой! — запоздало вскрикнула она.

— Не бойся! — засмеялся Ким. — Он у меня ученый — своих не трогает.

Кима любят в группе. И когда он, случается, напроказничает, прощают. Да еще выгораживают. Как-то Ким шалил на анатомии. Грошкин рассердился, хотел его выгнать. Группа стала скандировать: «Прос-ти-те его!» Маша скандировала вместе со всеми.

Ах, какая это сладость — чувствовать себя частицей всей группы. Грошкин поморщился, будто комарика на щеке прихлопнул: «Почему — простите, я семинар веду, а не грехи отпускаю. Идите сюда, Нарулин. Будете отвечать. Посмотрим, так же хорошо вы знаете анатомию, как шалите».

Маша называла Кима Кимулей и всячески опекала его. Было в ее постоянном внимании что-то похожее на материнскую заботу.

Отец Кима умер вскоре после войны. Мать, уборщица, худая, рано состарившаяся, тихая женщина, одна воспитывала троих детей. Жили они в маленьком ветхом домике. Ким всегда в чистой рубашке, тщательно отглаженных брюках, начищенных туфлях. Мать приучила его к чистоте и аккуратности. Впрочем, Ким во всем любит порядок: не пропускает занятий, тщательно ведет конспекты.

Женя, конечно, не подавал виду, что его задевает столь трогательное отношение Маши к Киму.

Как-то во время большого перерыва он нарвал цветов и понес их к анатомичке, где по расписанию проводилось очередное занятие. Маша сидела на подоконнике первого этажа и листала учебник.

Ему бы просто подойти и скромно вручить букет девушке — он пожелал сделать это как можно оригинальней. На асфальтированной площадке перед зданием стоял анатомический стол, только без мраморной крышки. Женя был в длинном белом халате. В одной руке у него букет, в другой — портфель. Он стремительно разбежался и прыгнул через стол. Он уже почти перелетел через него, но в последнее мгновение помешал халат. Женя зацепился носками ботинок за железный барьерчик стола и, раскинув в стороны руки, со всего маху грохнулся о землю.

Все, кто был поблизости, дружно охнули и рванулись к нему, подхватили, помогли подняться. Побелевший Женя едва перевел дыхание, жалко, через силу улыбнулся:

— Все в порядке, спасибо, спасибо… — Превозмогая боль, он заковылял в анатомичку, но так и не выпустил из руки букета цветов. Маша шла рядом. По дороге Женя спохватился, протянул девушке букет: — Совсем забыл — это тебе.

— Спасибо, Женечка.

И все-таки… И все-таки она в полной мере не оценила его порыва. Ему отчаянно хотелось показать себя с лучшей стороны. Как и каждому молодому человеку, который хочет завоевать сердце девушки.

Женя стал сыпать афоризмами. Чтобы блеснуть при случае, учил наизусть лирические стихи, с видом тонкого знатока рассуждал о живописи и даже с тайной надеждой поразить Машу объявил себя ярым сторонником сюрреализма. Слово «сюрреализм» он выговаривал с особым шиком. Но Маша лишь удивленно спросила:

— А что это такое?

А однажды Женя в присутствии своих друзей пошел на крайний шаг — с гордостью продемонстрировал синяк под глазом. Это было уже откровенным хвастовством.

— Бокс — замечательный вид спорта, — разглагольствовал он. — Боксом увлекались многие великие поэты. Например, Байрон и Лермонтов. Люди интеллекта предпочитают сворачивать друг другу скулы и расквашивать носы не в вульгарной уличной драке, а на ринге, то есть площадке, огороженной канатами, в присутствии свидетелей — судей по спорту.

— Эврика! — воскликнула Маша. — А я-то бегала, искала по всему курсу… Мне в бюро поручили найти шефов для ремесленного училища.

— А мне стенгазету надо выпускать, — озабоченно отозвался Ким — И еще у меня поручение в штабе студенческого строительного отряда…

— И еще у нас на носу первенство института, — сообщил Женя, многозначительно постукивая кулаком о ладонь. — А это похлеще любого поручения.

— В принципе мы, конечно, не отказываемся, Машенька, — виновато сказал Ким, отрывая глаза от учебника органики. — Поможем, конечно, но только не в этом семестре. Дай немного очухаться.

В один из осенних дней в Машином подъезде появился похожий на артиста или музыканта молодой человек. У него было приятное интеллигентное лицо, располагающая улыбка и, самое главное, очень деликатные манеры.

Первый раз, столкнувшись на лестнице с Машей, он скромно потупил глаза и церемонно посторонился. Второй раз — вежливо поздоровался, с надеждой и ожиданием посмотрел на нее. Маша ответила. Она не могла иначе — это было бы просто бестактно. В следующий раз Алик, робея, представился. Маша со смелой улыбкой первой протянула ему руку. В родном доме она чувствовала себя хозяйкой. Пожатие его сухих сильных пальцев было осторожным и нервным. Голос его, вкрадчивый и искательный, ей тоже понравился.

Машенька невольно стала думать о нем, ждать и искать этих случайных встреч. Неторопливой коварной змейкой Алик вползал в девичье сердце.

Одновременно что-то незаметно менялось и в ее отношении к ребятам. В ее глазах они были еще совсем мальчишками — такими наивными и простыми. Да и откуда им знать о серьезных чувствах?

Однажды Маша запальчиво спросила:

— А все-таки что такое любовь?

— Я этого не знаю, — сразу же чистосердечно признался Илья. — Не осведомлен. — Он смотрел на нее прямо, без улыбки. Его крупное удлиненное лицо было совершенно серьезным.

— А ты что думаешь, Женя?

— Возможно, любовь — это что-то вроде физиологической потребности. — Женя поправил на лбу волосы и вопросительно посмотрел на девушку. — А может быть, и что-то более возвышенное. Все зависит от состава действующих лиц.

— Все ясно, — сказала Маша.

— Что вам ясно, позвольте узнать? — Женя пощипал на губе темную стрелочку будущих усиков.

— Ясно, что вы начинающий циник.

— Благодарю вас.

— Не стоит. Ким, твоя очередь.

— Любовь, Машенька, это как раз то, что я всегда питаю к твоим бутербродам.

— Ты нахал, Ким!

— Рад стараться, родная.

«А вот он, наверное, знает, что такое любовь», — Маша с какой-то неизъяснимой теплотой вспомнила Алика. Чем-то он похож на юношу девятнадцатого века. Задумчив, скромен, предупредителен. А какие у него чудные глаза — полны томления и скрытой неги. Определенно, в нем есть что-то вертеровское.

Думать об Алике было приятно. Слегка кружилась голова, замирало сердце, будто она ступала ногой на край пропасти. Эта пропасть неудержимо влекла к себе.

…На лекции по физиологии профессор Лавровский спросил Кима, где будут проходить соревнования по боксу. Профессор был страстным поклонником институтского спорта.

— Я за тебя приду болеть! — весело и картаво крикнул он. — Смотри, Нарулин, не подкачай.

— А ты за кого будешь болеть? — пытливо заглядывая Маше в глаза, спросил Женя. — За меня или за Кима?

— За вас обоих, — ответила Машенька.

…В первом полусреднем весе выступало четыре пары. Вчера Ким и Женя выиграли каждый в своей паре. Сегодня вечером в очередном бою им предстояло встретиться между собой.

Раньше они боксировали в спаррингах — тренировочных боях. Но одно дело — тренировочный бой, а другое — настоящий.

У Жени весь день при мысли о предстоящей встрече на ринге пересыхало во рту и сильнее стучало сердце.

После занятий Женя решил побродить в одиночестве по парку. Здесь было тихо, сумеречно. Небо хмурилось, чуть-чуть накрапывал дождь. О чем-то своем тихо шелестели листья. Время от времени то с одного, то с другого дерева слетал желтый лист и, беспорядочно кружась, падал на землю.

Женя еще и еще раз вспоминал первый свой бой. У него был сильный соперник, и стоило большого труда выиграть схватку. Но не это главное. Его поразило, как страстно болела за него Маша. До сих пор в его ушах звенел ее отчаянный крик: «Женя, бей! Женя, вперед!»

Ведь сам он точно так же болел за нее на соревнованиях по художественной гимнастике. Она вышла на ковер такая ошеломляюще красивая, что у него даже дыхание перехватило, и он готов был заплакать от счастья, когда она удачно выступила и судьи показали высокие баллы.

А сегодня он должен встречаться с Кимом — своим лучшим другом. «Кто-кто, а Ким будет бороться, — продолжал раздумывать Женя. — Может быть, и не ради Маши, а просто из спортивного честолюбия. У него за так не вырвешь победу. Но и уступать нельзя. Держись, Ким, я буду наступать…» Он, забывшись, нанес несколько сильных ударов в воздухе по воображаемому противнику — спохватился, улыбнулся.

А вот и та самая маленькая уютная полянка. Густой, еще недавно пушистый коврик зеленой травы пожух, сник. Деревья, похожие летом на зеленые беседки, наполовину облетели. Запустение и желтая тоска.

Здесь издавна он любит посидеть в одиночестве, поразмышлять о своих удачах, неудачах, почитать стихи, помечтать. Или просто полежать на траве, подложив руки под голову, бездумно наблюдая за плывущими высоко в небе белыми лебедями облаков.

Он приходил сюда казнить себя за леность, безволие, трусость. Уходил просветленный, наполненный решимостью стать другим — чище, лучше, сильнее.

…Серая пелена над парком развеялась, выглянуло солнышко. Снова стало светло. И на душе сразу тоже посветлело. Он облюбовал ясень потолще, высмотрел чистый участок коры, достал шариковую ручку и написал на дереве два слова: «Люблю Машу».

Он был почему-то уверен, что если победит Кима, то тем самым завоюет и сердце Маши. Блажен, кто верует…

Вечером он зашел за Кимом. Вместе направились на соревнования. Дорогой они весело балагурили, и со стороны ни за что нельзя было догадаться, что спустя час эти подтянутые, культурные юноши будут ожесточенно колотить друг друга.

У входа в студенческий Дворец спорта ребят ждала Машенька. Каждому вручила букетик цветов и сказала, сияя улыбкой:

— Желаю победы!

Ким и Женя переглянулись и засмеялись:

— Один из нас обязательно победит и, как военный трофей, бросит свою победу к твоим ногам. Ты не проиграешь в любом случае.

Женя откровенно любовался Машей. Она и впрямь была прекрасна. Губы пунцовые, глаза горят, вся как-то необычно возбуждена. Кимуля, конечно, воспользовался моментом, наклонился к ней, поцеловал в щеку.

— Мальчики, — положив им обоим руки на плечи, искательно попросила Маша, — вы уж не слишком увлекайтесь. Хотя бы ради меня. Договорились? — сама улыбается неизвестно чему. Смешные эти девчонки.

— Постараемся! — кивнул Ким.

Уж он-то постарается, это точно.

У Маши была своя причина для отличного настроения.

У своего подъезда лицом к лицу она столкнулась с новым соседом — Аликом. Он так мило смутился, увидев ее, так обрадовался. Искательно улыбнувшись, пригласил сходить в кино.

— Я сегодня занята, — огорчилась Машенька.

— Конечно, конечно, — по-своему понял ее и тоже подосадовал Алик. — Когда угодно. В любой свободный день. Разумеется, у вас свидание. А почему бы и нет? Было бы странно, если…

— Нет-нет, — поспешила разуверить его Маша. — Я иду болеть за своих мальчишек. У них сегодня очень важный поединок.

…Она устроилась в первом ряду у самого ринга. Уперлась локтями в коленки, прижала кулаки к губам.

Первым на ринг, поднырнув под канат, вышел Ким. Держась в углу за канаты руками в толстых черных перчатках, он поелозил боксерками по брезентовому настилу ринга, растирая подошвами канифоль. Дважды присел, пружиня ногами, обернулся к залу, нашел глазами Машу, улыбнулся ей, приветственно поднял руку.

Ким был в белой шелковой майке и синих в обтяжку трусиках с красной лентой пояска. Нетерпеливо подергивая руками и плечами, переступая жилистыми ногами, он ждал начала боя с веселой и, казалось, беспечной улыбкой.

В противоположном углу появился Женя — так же стремительно пронырнул между канатами, потер подошвами боксерок о брезент, помахал Маше черной раскрытой перчаткой. Так же, как и Киму, Маша улыбнулась ему и помахала рукой.

Женя был в голубой майке и белых трусиках с синим пояском. Сердце его короткими сильными толчками гнало кровь. В висках тоненько звенело, как будто у самых ушей неотвязно гудело по комарику. Зал дробился пятнами оживленных раскрасневшихся лиц.

К удивлению своему, еще перед началом соревнований он встретил в вестибюле Грошкина.

— Я буду болеть за вас! — многозначительно сказал Грошкин. Почему вдруг Грошкин вздумал болеть за него? И вообще, какое отношение имеет нормальная анатомия к боксу? Удивительно! Вот Лавровский пришел болеть за Кима. Это понятно. Он его любит…

Ох уж эти болельщики! Всякую мелочь возведут в степень. Велика важность — институтские соревнования. Они уже разбились на партии, у каждой свой фаворит. Особенно рьяно болеют первокурсники. В понедельник разговоров о боксе будет на целый день.

Судья — высокий мрачный мужчина с глубоким шрамом на щеке — жестом пригласил их на середину ринга. Ким от самого своего угла шел навстречу Жене с протянутыми вперед руками и со всей сердечностью пожал ему руки. Судья предупредил, чтобы внимательно слушали его команды и четко выполняли их, легким толчком в плечо направил каждого к своему углу, затем повернулся к длинному судейскому столу и отрывисто сказал:

— Боксеры готовы!

Дзинь! — звонко прозвучал удар молоточком о медную тарелку. Ким и Женя стали сходиться в центре. Они действовали строго по правилам, так, как на тренировках учил тренер Леонид Михайлович. Сначала разведка боем, нащупывание уязвимых мест противника, потом атака. Продуманная до каждого удара тактика. Они боксировали на ярко освещенном, огороженном канатами квадрате ринга под наблюдением строгих судей и сотен внимательных глаз.

Все рассчитано по минутам. Все по правилам.

…А вот тогда вечером в безлюдном парке не было никаких правил, никаких судей и зрителей и надо было мгновенно принимать решение.

Недавно по привычке он забрел сюда вечером. В парке в этот час было пустынно. Со стороны полянки еще издали услышал тревожные голоса. Повинуясь безотчетному импульсу, поспешил вперед, на шум.

— Пустите меня! — жалобно просила девушка где-то в темноте за кустами и деревьями. — Пустите меня!

— Заткнись! Чего орешь?! — напряженно хрипел мужской голос. — Молчи, а то хуже будет…

— Не надо! Не трогайте меня! — умоляла девушка.

Женя, не раздумывая, бросился напролом через кусты к полянке. Он второпях проломился через кусты, хотя можно было и обойти их, и оказался на той самой своей заветной полянке лицом к лицу с тремя парнями. Один из них вытащил нож, блеснувший в свете месяца холодной льдинкой, и шагнул навстречу ему.

— Пустите меня! — отчаянно птицей рванулась из рук другого девушка. Третий бросился ему, Жене, под ноги.

…Они с Кимом еще раз коснулись друг друга перчатками — это было по неписаным правилам уже их личным приветствием. Оба тотчас отскочили друг от друга и вновь устремились вперед, и каждый ударил прямым левым. Оба попали точно в цель, но удары лишь коснулись лиц. Это была пока еще пристрелка. Снова заскользили, финтуя, по рингу в каком-то замысловатом танце, будто связанные невидимой нитью…

Обменялись еще несколькими легкими ударами, примериваясь друг к другу и выбирая момент для начала стремительной атаки. Оба тонкие, мускулистые, они легко двигались по рингу, делали ложные выпады руками, нырками уходили от ударов, умело работали корпусом и головой.

Ким чуть тяжелей и коренастей Жени, и ему было выгодно вести ближний бой. Жене, напротив, более удобны были средняя и длинная дистанции. И он не подпускал близко к себе Кима, обстреливая его прямыми левой и правой и отступая назад или в стороны при атаках Кима. В свою очередь, Ким стремился лишить Женю его преимущества в быстром и резком прямом ударе. Он беспрерывно атаковал и сам уже получил несколько «штук» в голову.

Агрессивный стиль, как всегда, по душе болельщикам. Кима стали подбадривать криками и аплодисментами. Громче всех: «Ким, давай! Ким, бей!» — кричал Лавровский.

Женя знал — во время боя Ким горячится: забывает о защите и раскрывается. «А ну-ка я тебя сейчас обману», — подумал он, совершенно успокаиваясь. Бой с Кимом постепенно терял свое напряжение и становился тем, чем он должен был быть — просто спортивной игрой. Женя опустил руки к корпусу и сделал вид, что отступает. Ким тотчас же бросился вперед в расставленную для него ловушку. Р-р-раз! — и резким прямым ударом левой руки Женя остановил кинувшегося на него соперника. Тот помотал головой, словно стряхивая с себя этот удар.

Неожиданно для Жени, забывшего на миг о бдительности, Ким наклонился вперед и резко выбросил правую руку. Сильный удар пришелся точно в корпус. Все туловище Жени словно молнией пропилило нестерпимой болью. Боль разрослась до гигантских размеров, парализовала дыхание, оглушила, сковала все тело, Женя согнулся и опустился на одно колено.

— В угол! — скомандовал рефери, быстро указав Киму на дальний угол, и, приблизившись к Жене, начал четко считать: — Раз. Два. Три… — Одновременно он показывал ему на пальцах: — Четыре. Пять. Шесть. Семь… — и заглядывал в глаза, чтобы понять, способен ли боксер продолжать бой.

Женя вскочил на ноги, принял стойку, показывая, что готов к бою. Рефери махнул рукой и громко крикнул:

— Бокс!

Ким заспешил навстречу.

«Все ясно, — подумал Женя, — теперь будет стараться закрепить успех…»

Он сделал шаг назад и сразу же быстро с ударом левой шагнул навстречу Киму. Удар пришелся прямо в лоб. Ким остановился как вкопанный. В зале засмеялись. Прозвучал гонг. Первый раунд кончился. Боксеры направились каждый к своему углу, где их уже встречали секунданты с полотенцами.

«Пожалуй, раунд немного его, — прерывисто дыша, думал Женя, усаживаясь на табурет, услужливо подставленный секундантом. Он откинулся спиной на мягкий валик в углу, вытянул ноги. — Сбил мне дыхание. Хорошо, раунд кончился…»

Прозвучал гонг — второй раунд. Ким решительно двинулся к центру ринга. С первых же секунд он предложил высокий темп, работая руками, как крыльями ветряная мельница. Ему удалось-таки сразу навязать агрессивный стиль боя.

Боксеры обрушили друг на друга град ударов. Это, конечно, было немножко грубовато, ну да бокс не школа танцев. В ушах у Жени то и дело звенело, перед глазами рассыпались снопы искр, как при замыкании трамвайной или троллейбусной дуги. «А ну давай Ким, — азартно говорил он про себя, — бей, голубчик. А эта штука как тебе? Тогда получай еще!»

Оба они хорошо держали удары противника. Чтобы нокаутировать или хотя бы бросить соперника в нокдаун, требовался особо сильный и меткий удар.

Теперь Женя был начеку, бдительно защищал наиболее уязвимые места.

«А если и пропущу удар, ничего непоправимого не случится, — мимолетно подумал он. — Вот если бы ошибся тогда, на полянке, — это могло бы плохо кончиться».

…Все решила какая-то доля секунды — Женя успел перепрыгнуть через парня, бросившегося ему под ноги. В следующий момент он был уже вплотную к тому, кто вытащил нож. И здесь — страшно вспомнить! — он ударил и промахнулся: слишком близко друг от друга они оказались. Его удар лишь скользнул вдоль лица и виска бандита. Тот, в свою очередь, пытался ударить ножом, но тоже неудачно, и резко толкнул Женю в грудь, чтобы можно было пустить в дело нож. Отлетевший от его толчка Женя сбил поднявшегося на ноги типа. В этот момент детина, державший девушку, бросил ее и ринулся на Женю. Можно было, конечно, еще убежать. Тут уж не до ложного стыда. Но девушка? Она еще не успела скрыться. В этот мо…

…Отлично, Ким! Прекрасный удар. А как тебе мой?! Вот и обменялись любезностями. И эта серия неплохая. А теперь я попробую отступить и встречу. Видишь, как здорово получилось. А сейчас начну уже не ложную, а настоящую атаку. Держись, друг мой, Кимуля! Женя, раскачиваясь корпусом, пошел вперед.

По залу разносилась глухая дробь ударов, шлепки перчаток, быстрое шарканье боксерок о брезент настила да прерывистое дыхание спортсменов. Это был равный поединок равных соперников. Может быть, ему немного и не хватало страсти и злости, ну да ведь настоящий бокс не оголтелая драка. Это все-таки нечто близкое к искусству…

Машенька ни разу не изменила позы — кулачки все так же прижаты к губам, в глазах напряженное внимание и страх. Не бойся, глупышка, усмехнулся Женя. С нами ничего не станется. И носы и скулы — все будет целым. Ну а что до главного — то, как говорят, пусть победит сильнейший. Ему, конечно, делить с Кимом нечего, но все равно пусть не обижается — уж он постарается не отдать победу. Ох как она нужна ему! Маша чего-то ждет, не сводит с них испуганных глаз. Но все равно почему-то нет злости. У Кима тоже… Впрочем, и тогда, на полянке, ее не было. Как и страха. Было другое чувство, похожее на ожесточенное упорство. Он готов был держаться до последнего. Плевать ему на то, что их трое и что один из них с ножом. В нем закипело и поднялось что-то такое, что было сильнее его самого. Сильнее боли, страха, осторожности.

…Темнота. Слабый свет месяца. Похожие на темные тени быстро движущиеся фигуры. Поляна, деревья, кусты — как в театре на представлении средневековой мистерии. Те идиоты здорово мешали друг другу. Тот, кто раньше держал девушку, бросился искать кол и никак не мог найти ничего подходящего. Потом он все-таки нашарил какую-то палку и обломал ее о спину Жени.

Но самое страшное, завораживающее таилось в мертвенно-тускло блеснувшей полоске стали в руке того, с ножом. И тут ему, Жене, не отвертеться, как от ответа на плохо выученный урок. И под ноги ему, раскинув западнёй руки, вновь готовился броситься первый…

Спрашивается, ну зачем он по своей собственной воле ввязался в эту сомнительную историю? Какое ему дело до незнакомой девчонки? Да он ее и не видел даже… Шел бы себе и шел. И не слышал бы ничего и не видел. Ну, сбегал бы, в лучшем случае, кликнуть милицию.

Он с силой ударил ногой по ноге того, с ножом. А как попал — уму непостижимо. Ведь и не собирался, кажется, бить ногой. Просто та сама дернулась, и он носком ботинка врезал по чужой ноге. Кажется, под самое колено. Тот тихо застонал, скрючился, из его уже готовой опуститься на Женю руки выпал нож. И в этот самый момент другой тип, тот чертов «ныряльщик», схватил Женины ноги.

Женя упал на него, и они забарахтались на земле. Ух с какой невыразимой ненавистью они обвивали друг друга руками, заламывали головы! Чужие жадные пальцы вдруг отчаянно заелозили по лицу Жени, лихорадочно нащупывая, за что можно уцепиться — за глазницы, нос, рот, уши. Женя изо всех сил закрутил головой.

Но вот два или три пальца грубо полезли ему в рот. Женя что есть мочи грызанул их. Тип дернулся, глухо взвыл, рванул пальцы прочь. В эту же секунду Женю схватили за щиколотку ноги, резко дернули, потащили. Он изо всех сил отбрыкивался, пытался лягнуть кого-то невидимого. Ему удалось вырваться, но зато он выпустил того, на ком лежал. И тут же получил крепкий пинок сзади. Не успел обернуться, как…

…Зато встреча на ринге сегодня — просто безобидная игра. Ким старательно демонстрирует все, чему его научили в секции. Одно удовольствие работать с таким добросовестным партнером. Раз-два! Ким провел два прямых. Раз-два! И он, Женя, не остался в долгу. Еще короткая серия. Еще одна! Ах какая неприятность! Ким хуком смазал его по губам. Не зевай. Даже капа[3] не помогла. Во рту появился солоноватый привкус крови.

А Маша по-прежнему не сводит с них тревожных глаз. За кого же она все-таки болеет? За него или Кима? Скоро конец раунда. Они уже порядком выдохлись. Темп все еще высокий, удары сильны, но менее точны, защита не так искусна. Ким опять рвется в ближний бой, вернее, отчаянно рвется к победе. Работает быстрыми сериями.

Дробь ударов, шарканье боксерок по настилу ринга. В зале негромкий гул голосов. Схватка как схватка. Интересно посмотреть, и только. Искушенного зрителя она не зажжет — ему подавай спортивную злость, азарт бескомпромиссной борьбы…

Да, слишком уж старательно Ким выполняет все приемы. У него, Жени, тоже, как видно, в этом бою много старания и мало творчества, полета, вдохновения. А как оно рождается — вот загадка всякого искусства, истинного искусства.

Что верно, то верно — им с Кимом делить нечего. Оба не слишком тщеславны, а что уж до Маши, то здесь Ким пас. Во всяком случае, он до сих пор всегда с пониманием относился к сердечным переживаниям своего друга.

…А уж тогда, на поляне, вдохновения было хоть отбавляй — правда, не розово-поэтического, а звериного, отчаянного.

Не успел Женя обернуться, как его крепко пнули в зад ботинком. И тут же он получил удар палкой по голове. Перед глазами ослепительно вспыхнуло белое пламя. Голова загудела тяжелым колоколом. Он нагнулся, обхватил голову руками.

А ведь они не видели даже его лица, а он их лиц, никогда не слышали друг друга. Откуда такая звериная, прямо-таки испепеляющая ненависть, такая жестокость?..

Подлецы, негодяи! Женя заскрипел зубами от приступа запоздалого гнева, больно ударившего в сердце. Подлецы! Сволочи! Нет, он никогда не будет уступать низости, никогда не будет кланяться подлости, не станет на колени перед силой. Он будет драться с ними, пока сможет двигаться, дышать, чувствовать.

Они били его за то, что он помешал им…

Они были темной силой, которая натолкнулась на препятствие и с ходу попыталась смести его. Впрочем, он не был пассивным препятствием. Он сам ввязался в это очень опасное происшествие. Сколько раз мама просила: «Будь осторожен. Избегай ссор. Ты такой вспыльчивый, справедливый».

Вот именно. Так что же теперь прикажешь? Из-за того, что на свете еще не перевелись подлецы — никуда не показываться? И тогда спокойной будет его жизнь? Верно? По крайней мере, не надо будет заступаться за какую-то незнакомую девушку. И сполна получать за это ударами кулаков и пинками ног. А как же тогда быть с честью, справедливостью, долгом? Нет уж, пусть так себя ведут маменькины сынки, заскорузлые эгоисты и разные прочие подонки. А сам он никогда не уступит никакой дряни.

Подлецы! Ах какие подлецы! Трое на одного! Нет, даже в самые страшные моменты он не боялся их и не думал отступать. Его душила ярость.

Ну, гады, держитесь! Он выпрямился и резко ударил кулаком в челюсть одного из троих. Тот завалился на спину куда-то в темноту. Сзади на Женю кто-то тяжело прыгнул, и тут же его шею сдавило чужой, согнутой в локте рукой. Женя закачался, но удержался на ногах. Дышать стало совсем невмоготу. Хорошо, в школе он немного занимался самбо — вот когда это пригодилось. Женя быстро наклонился вперед, и душивший его тип перелетел через его голову.

В эту же секунду третий попытался ударить его ногой. Женя сделал то же самое. И оба промазали. На Женю пахнуло винным перегаром. Парень задергался, пытаясь вырваться, попутно норовя ударить кулаком по голове. Женя спешил, понимая, что сейчас все решают доли секунды. Он вцепился руками за борта чужого пиджака и что есть мочи тряхнул парня. Тот ударился спиной и головой о стоящее сзади дерево.

— Пусти! — захрипел хулиган, пытаясь вырваться. — Пусти!

Вот именно — «пусти!».

Тип обмяк в его руках и повалился на землю. Тогда только Женя выпустил его.

…Он снова безостановочно атаковал Кима, как будто Ким и впрямь был его врагом. Весь во власти азарта, Женя снова бил и бил… Два его точных удара потрясли Кима, и он стал уходить в глухую защиту и клинчевать. Женя вырвал руки и снова бил. Какая-то необузданная зловещая сила захватила и повлекла его. В другое время он позволил бы Киму прийти в себя.

В зале нарастали неистовые крики. Вот это настоящий бокс! Зазвучал гонг. Дрожа от внутреннего возбуждения, Женя пошел в свой угол, сел на табурет.

— Молодец! Раунд твой. Чисто выиграл, — одобрительно сказал секундант, заглядывая ему в лицо.

Женя кивнул. Он и сам был доволен. Конечно, это всего лишь обычные студенческие соревнования, но для собравшихся здесь они чуть ли не событие мирового масштаба.

Прозвучал короткий гудок — сигнал приготовиться.

Поискал глазами Машу — кулачки все так же прижаты к губам. Встретилась с ним напряженным взглядом и не улыбнулась. Почему?

Прозвучал гонг. Рефери ждал в центре ринга с вытянутой вперед рукой и, когда боксеры сошлись, махнул ею:

— Бокс!

Ким первый ринулся в атаку. Его двумя-тремя ударами не сломишь. Он будет сражаться до конца. Мужества ему не занимать. Вот уж чего ему не хватает, так это хитрости. Сразу видно, готовит хук левой — он у него сильный и хлесткий. Вначале он два-три раза простодушно, с наклоном корпуса вперед, наносит ложные удары правой в челюсть или корпус, потом, в прыжке сменив ноги, вместо прямой правой ударит в челюсть хуком левой. Вот и вся механика.

«Он сделает ложный удар правой, — думает Женя. — И в этот момент, когда ринется на меня с хуком, я сам встречу его прямым…»

Да, они действуют по всем правилам. Финт, удар. Отход. Атака. Серия. Вокруг судьи, зрители. Каждое нарушение правил строго карается. Тут можешь быть спокоен, что тебя не стукнут ниже пояса, не долбанут по затылку, как тогда.

…Скорей всего тогда его снова ударили палкой, потому что он вдруг провалился в мглистую бездну и полетел в тартарары под тоненький перезвон серебряных колокольчиков. Казалось, этот зыбкий полет длился целую вечность. На самом же деле прошло всего одна-две секунды. Он упал на землю, но тут же вскочил на ноги, словно внутри его была тугая пружина.

Только высокий темп, только наступление могли еще принести ему победу. Он отвечал на удар ударом — все трое тяжело дышали, да кто-то из подонков матерно ругался…

…Ким наконец подготовил свой хук и бросился вперед, чтобы сокрушить Женю. Раз… — Ким выбросил вперед правую руку и тут же легко, как танцовщик в изящном па, прыгнул с ударом левой на Женю. Тот был наготове и сам ринулся навстречу с ударом правой прямым… Удар попал точно в подбородок. Ким рухнул на настил ринга. Женя, опустив руки, отошел в нейтральный угол. Судья начал отсчет, показывая открывшему глаза Киму на пальцах цифры.

«Вот, кажется, и все», — устало подумал Женя. Близкая победа не доставляла желанной радости. Что-то беспокоило его. Он смотрел Маше прямо в глаза, в них горели укор и осуждение. Ким поднялся на одно колено.

— Восемь!

Ким вскочил на ноги и принял стойку. Судья подошел к нему, заглянул в глаза и махнул рукой:

— Бокс!

Нет, Ким еще не пришел в себя от сильнейшего удара. Женя это понял, когда от обычного толчка Ким зашатался как при грогги[4]. В зале снова заволновались, закричали:

— Добивай!

Но среди этих криков Женя вдруг услышал знакомый, отчаянный:

— Ким, держись! Кимочка, милый, не падай!

В зале захохотали. Маша поднялась со своего места и продолжала громко и умоляюще:

— Ким! Держись! Ким! Ким! Ким!

Этот крик острее ножа полоснул Женю. Кажется, победа теряет для него всякий смысл.

Ведь в этом бою совсем другие ставки.

…Это тогда, на полянке, он боролся до конца. Помнится, больше всего в те минуты он боялся, чтобы его еще раз не сбили на землю. Он уже с трудом отбивался от наседавших на него бандитов…

Неподалеку по аллейке шла какая-то говорливая компания. Вот она приблизилась. Услышав за деревьями шум драки, люди остановились, прислушались. Кто-то заглянул на полянку.

— Ребята! Двигайте сюда! Нашего бьют! — прозвучал веселый голос. Знал бы этот озорной парень, какой неожиданный эффект даст его шутка!

Трое хулиганов, как по команде, побежали прочь, ломая кусты.

…После соревнований они с Кимом пошли проводить Машу. У выхода из Дворца спорта встретили Грошкина. Он критически оглядел ребят и назидательно сказал Жене:

— Вообще неплохо. Жаль, однако, вы сбавили темп в конце боя…

Женя в ответ лишь виновато пожал плечами. Грошкин повернулся и зашагал в зал.

— В третьем раунде ты перестал атаковать, — сказал Ким, старательно прикладывая пятак к синяку под глазом. — А ведь мог до времени закончить бой… Дал мне прийти в себя. Думаешь, я не заметил?

— Ну что ты, я работал, как обычно.

— Ты перестал наступать, я тоже это поняла, — сказала Машенька.

— Зачем наступать, если нет стоящей цели, — пожал плечами Женя. — Ты ведь за Кима болела.

— Ну что ты? Я за обоих болела, — возразила Маша. — Придумаешь такое! Я за того болела, кто слабее.

Потом они заговорили о завтрашнем семинаре по физиологии, и недавний бой отодвинулся в прошлое и занял в нем свое скромное, незаметное место.

Они подходили к Машиному дому, когда из его подъезда вышел высокий белокурый молодой человек с манерами артиста и гордым профилем древнеримского императора Октавиана.

Сердце Маши дрогнуло в радостном испуге.

— Добрый вечер! — вежливо поклонился Алик.

— Добрый вечер! — вспыхнула Машенька.

Прощаясь, она посмотрела на друзей счастливыми смеющимися глазами:

— Какие вы, мальчики, милые. Я вас обоих просто обожаю…