Наследник фаворитки

Любимый дурак

Юраша дрожал от нетерпения. Алик был спокоен. Обольщение страхового агента — для него лишь эпизод грандиозной феерии, которую он задумал поставить на подмостках своей жизни. Подобно истинному художнику, он еще не знал, какой она будет, но уже, словно мать будущего ребенка, чувствовал ее в себе, слышал, как она созревает в нем, пока еще бесплотная и беспомощная, без четких контуров, но уже грандиозная даже в предчувствии. Она перевернет всю его жизнь, направит ее по новым рельсам. Ну что внутренне он готов к этой перемене. Беззаботная молодость кончилась, пора приниматься за серьезные дела.

— С этого часа вводится осадное положение, — заявил Алик Юраше, который очень возжелал выпить. — Спиртных напитков, дружок, ни грамма! Это мое последнее слово. Кто нарушит вето — автоматически выбывает из нашего сообщества раз и навсегда. — Алик прищелкнул языком.

Юраша подавил в себе позыв к спору и насупился. Он хотел быть равным компаньоном, но Алик никогда не считался с его гордостью, всячески унижал его.

— Один неосторожный шаг, и мы влипнем в скверную историю. Как я вчера с этим ненормальным пьяницей в желтых носках. Ну кто бы мог подумать, что он способен на такую безумную шутку! Да еще с оружием в руках. Ладно, обошлось. Отделался легким испугом, а если бы попал в милицию?..

— Короче. Я не такой дурак. К чему словоблудие? — Юраша нетерпеливо повел плечом, будто поддерживая сползающую майку.

Алик понял: Юраша обиделся. Надо успокоить его. Как-никак он тоже важное орудие производства.

— Нужна разрядка, дружок. Слишком велико нервное напряжение. Мы с тобой, как две лейденские банки, наполненные до краев электрическими зарядами. Любое прикосновение вызывает разряд. Надо отвлечься. Пойдем в зверинец. Сюда привезли большую партию обезьян. Завтра мы получим крупную сумму. На экипировку и любовные утехи. Увы, только кажется, что любовь бескорыстна, на самом же деле она требует отчаянных жертв, ее счета самые сумасшедшие. Итак, двигаем?

— А если он приведет завтра милицию? — значительно бодрее заговорил Юраша. В потухших его глазах снова разгорелся лихорадочный охотничий блеск.

— Что ты, милицию?! — недоверчиво присвистнул Алик. — Ни в коем разе. Такие, как Шалай, зовут милицию в самую последнюю очередь. Если вдуматься, он, по существу, из одного клана с нами. За деньги позволит делать с собой все. Как в Сухуми.

— Как в Сухуми?

— Там обезьяний питомник. А когда обезьяны очень хотят есть, они согласны на любые опыты.

В зверинец не пускали. Был санитарный день. Юраша помедлил и вопросительно глянул на Алика, тот кивнул, достал из нагрудного карманчика удостоверение личности в красном переплете, предъявил сторожу. Сторож помусолил книжечку в руках и, словно бы убедившись в добротности хрома, поклонился: «Пожалуйте», и тут же по собственной охоте взялся препроводить их к директору. Алик и Юраша шли по коридору с непроницаемыми лицами членов ревизионной комиссии.

— Пожалуйте сюда, — сказал сторож, открывая дверь, обитую черной кожей: — Товарищи корреспонденты из печати.

Директор — круглый, мягкий, бритый, живоглазый — при этих словах катапультировал из своего кресла и побежал им навстречу. Он не знал, на какой стул усадить вошедших. Два дня назад зверинец проверяла комиссия. Все было на волоске. Но, к счастью, звери и на этот раз промолчали, и все обошлось.

— Какая цель у товарищей корреспондентов? — деликатно осведомился директор.

— Прежде всего мы хотели бы осмотреть зверей, а потом решим, — небрежно сказал Алик, удивляясь, почему так забеспокоился этот звериный администратор.

— Я сам провожу вас и дам необходимые объяснения, — засуетился директор. — Пожалуйста, товарищи. Вы удачно пришли — сегодня в обезьяннике закрытый день.

Вначале Юраша жадно разглядывал обезьян, а потом стал отворачиваться. Его чувствительная натура не выдержала. Ему было неловко встречаться с угрюмыми, по-человечески отрешенными взглядами орангутангов и шимпанзе. Зато Алика зрелище забавляло. Он чувствовал себя профессором физиологии.

После осмотра директор пригласил уважаемых гостей в свой кабинет для дальнейшей беседы. Очевидно, на столе была только малая часть звериного пайка, но зато настолько впечатляющая, что восхищенный Алик прищелкнул языком и сразу же заявил, что он напишет о зверинце большой очерк. Здесь были армянский коньяк, водка с медалями, черный угорь, маслины, нежный язык, балычок, ленинградский рулет, белые грибы, красные огромные помидоры, маринованные огурчики…

— За обезьян! — поднял первый тост Алик, внимательно глядя на оранжевую жидкость в хрустальной рюмке. — Мы обязаны им всем, что имеем, и никогда не должны забывать об этом. — Директор насильственно улыбнулся. — И за их двоюродных братьев, — продолжал Алик, — которые, как я сегодня еще раз убедился, не слишком далеко ушли от своих прародителей. — Директор заулыбался смелее. Юраша нажимал на закуску.

Потом принесли вкусно пахнущий дымком, слегка обуглившийся по краям темно-румяный шашлык на шампурах.

— Надеюсь не из обезьяньего мяса? — пошутил Алик.

Директор окончательно успокоился.

— Кушайте, дорогие гости, — оживился он и добавил про себя старую присказку: «Коли совести нет».

— Хотите анекдот, директор? — сказал Алик, аппетитно нацеливаясь на кусок мяса, источающий нежный, прямо-таки дурманящий, щекочущий ноздри аромат. Он захватил его губами, легко прикусил — мясо было сочное и мягкое — и, не торопясь, со вкусом стал прожевывать.

…Солнце было на грани заката, когда отяжелевшие и осоловевшие «корреспонденты» покинули зверинец.

— Директор тоже из нашего клана? — выковыривая из зубов остатки мяса, поинтересовался Юраша.

— Сложный вопрос, — ответил Алик, ощущая удовольствие от безбедного существования. — Он продукт бескомпромиссного противоречия между должностью и убеждениями. У него ужасная судьба — всегда ходить по острию ножа.

— Мы могли бы неделю питаться за счет обезьян, — с сожалением заметил Юраша.

Друзья остановились на углу проспекта, закурили и снисходительно поглядывали на прохожих. До конца смены знакомой официантки оставалось еще довольно много времени.

Они молча прошли один и второй квартал, миновали школу, из дверей которой шумной толпой выбегали ребята. Прошли еще один квартал и вышли на площадь. Присели на скамью в сквере.

Рядом шелестел фонтан, вокруг которого, как пчелки, носились на велосипедах малыши, молодые мамы с достоинством катили перед собой коляски. До Алика и Юраши доносились обрывки их неторопливых, степенных разговоров — о новых квартирах, гарнитурах, о работе мужей, о кулинарных рецептах, о нарядах и модах…

Это была другая, мирная жизнь, с ее мирными заботами и волнениями.

Юраша посмотрел на Алика тоскливым вопрошающим взглядом. Ему снова отчаянно захотелось туда — на мирный берег, прочь с опасного пятачка, на который затащил его этот безумный малый, авантюрист, воображающий себя великим полководцем. А тому хоть бы что — сидит, усмехается, вертит в тонких пальцах длинную папиросу.

— Ну чего ты? — ласково, с пониманием улыбнулся Алик. — Опять забоялся? Ах ты тепа, тепа…

— А то, — понурился Юраша, — на войне небось и то легче. Там хоть знаешь, откуда стреляют…

— А ты думаешь, мне нравится наша жизнь? — Алик жадно затянулся, задрал голову и пустил вверх серое облачко дыма. — И мне претит все это. Я тоже человек, и мне тоже хочется спокойно жить. А не бегать как неприкаянному. Как только мы сорвем свой куш — в тот же миг станем самыми добропорядочными гражданами. Не сомневайся, Юрий Константинович.

— Почему я, видите ли, должен стать добропорядочным гражданином? — возмутился Юраша. — Я и сейчас не жулик. Ты за меня не расписывайся, пожалуйста.

— А кто я, по-твоему? — мрачно спросил Алик, пытливо вглядываясь в лицо Юраши и с горечью понимая, как ненадежен его приятель. — Я тоже не жулик какой-нибудь. Ты же знаешь. Я ищу свою удачу. А чтобы найти ее, надо использовать любую возможность. Пока, к сожалению, обстоятельства против нас. Но наступит день, когда мы подчиним их и станем победителями. А что бы ты делал, хотел бы я знать, если бы не встретил меня?

— Не знаю, — неуверенно ответил Юраша. — Я бы, наверное, возвратился в свое ателье. Меня примут — они обещали. В конце концов и там можно прилично зарабатывать…

— Чепуха! — Алик даже сплюнул от возмущения. — Какая чепуха! Быть дамским портным? Боже, избавь его от этого позора!

— Ну, ты, полегче! — усиленно задышал Юраша. — Полегче, я говорю. За такие речи можно по физиономии схлопотать.

— Ну что ты, что ты! — оторопел Алик. — Я не имею в виду ничего плохого. Я только хотел сказать, что ты достоин лучшего. Да, лучшего. Но само оно в руки не приплывет — за него нужно бороться. Вспомни Леона, о котором я тебе рассказывал. Чем он кончил? Зашелудивел, как бродячий пес. А все потому, что плыл по воле волн. И не имел никакой руководящей идеи…

— А-а, какая тут идея… — досадливо поморщился Юраша. — Разве это идея — облапошить фаворитку?

— Конечно, нет, — поддакнул Алик. — Охотно соглашаюсь. Мне, например, деньги нужны не для того, чтобы кутить, а для того, чтобы быть свободным.

— То есть не работать, — с презрением сказал Юраша. — Этого ты боишься?

— Нет, нет, ты меня не совсем правильно понял, — смешался Архипасов. — Дело не в работе, а в обстоятельствах… — Алик почему-то опять вспомнил Леона, и ему стало совестно — похоже, он говорит то же самое, что и тот тип: «Докатился, слава тебе…» Алик стушевался и замолчал, лихорадочно обдумывая, что бы такое поубедительнее выложить усомнившемуся простаку.

— Да ну тебя! — махнул тот рукой. — Кто о чем, а больной о болячках. Слышал я уже об этих обстоятельствах. Надоели они мне хуже горькой редьки. Придумай еще что-нибудь. Об идеях тоже слышал. — Юраша презрительно засмеялся. — Связался я с тобой на свою голову. Поверил твоим сказкам. Да делать нечего — потерплю еще немного. Посмотрю, чем все это кончится.

— Вот увидишь, — воспрянул духом Алик, — все будет в лучшем виде. Ты еще посмеешься над своими страхами, когда твои карманы доверху будут набиты монетами.

Он смотрел на Юрашу и не узнавал его — перед ним сидел благочестивый мирянин с евангельской кротостью на лице. «Вот так иезуит! — с острой неприязнью подумал Алик. — Настоящий хамелеон! Сладу с ним нет. Все он взбрыкивает. Каждый раз его надо взнуздывать, вести на жестком поводу. Ничего, пусть покобенится. Пока он мне нужен, я потерплю. Но потом, когда дело будет сделано, этот милый доброхот выкусит у меня…»

Мир между духовным пастырем и божьей овечкой был на время восстановлен.

— Кстати, о любви, — после долгого молчания заговорил Алик. — Этот червь точит меня и сейчас. Не мог бы ты исполнить одну мою весьма деликатную просьбу? Я буду бесконечно благодарен тебе, голубчик.

— Какое поручение? — напрямик спросил нетерпеливый Юраша. — Если по части женщин — валяй. — Его самого томила скука, хотелось не просто бесцельно фланировать по улицам, а действовать, жить, к чему-то стремиться, быть увлеченным, как эти студенты, которым он завидовал и которых не понимал и презирал одновременно. За что и почему, он и сам не знал.

— Передашь записку той солнечноволосой девочке, которая родилась, чтобы по меньшей мере стать кинозвездой. Она зажгла во мне огонь, который уже не погасить.

— До первой же новой смазливенькой рожицы, — съязвил Юраша. — А записка, между прочим, отличная улика.

— Да, ты прав. Записочка, увы, не подходит. Передашь изустно, словами. Только ничего не перепутай.

— Не перепутаю, не бойся.

— Будь осторожен. В этом доме живет моя тетя. Веди себя культурно. Да не ляпни лишнего при родителях. Ты из райкома комсомола. Улавливаешь?

— Еще бы. Не настолько глуп, как тебе кажется, — огрызнулся Юраша, трогаясь в путь.

Мимо Алика, одиноко сидящего на скамье, с огоньками сигарет в зубах проходили парни, ведя за руку своих красивых и веселых подружек. В воздухе, в голубом воздухе первых сумерек терпко пахло прохладными запахами осени — палой листвой, легким речным туманом, цветочной пылью. Алик содрогался от нетерпения. Он выплюнул мундштук папиросы, зажег другую. До него долетели обрывки транзисторной музыки, оживленных разговоров, веселого смеха.

Он еще издали заметил Машеньку и Юрашу. Конечно, этот потаскун Юраша не мог обойтись без пошлости — ведет ее под руку, весь изогнулся да еще нашептывает что-то на ушко. Наверняка анекдот. На другое он просто не способен.

— Здравствуйте, — рванулась к Алику Маша. — Как хорошо, что вы приехали. С вашей тетей несчастье.

Алик даже не заметил, как, звеня легкими крылышками, упорхнул куда-то ввысь ловелас Амур со своими отравленными стрелами.

— Что случилось? Говорите быстрей, — нетерпеливо попросил он.

— Ваша тетя лежала на полу у двери без сознания. Соседка вызвала «скорую помощь», — торопливо говорила девушка. — Врачи сказали: возможно, кровоизлияние. Пока ее оставили дома. Жильцы договорились по очереди дежурить, пока не приедут родственники.

— А как их вызвали? — сердито спросил Алик. Он собственными руками предусмотрительно порвал и выбросил в мусоропровод адресную книжку старухи.

— Я не знаю.

— Очень удачно, что я снова здесь. Пойдемте. Скорей, скорей. Какое несчастье! Я сам буду дежурить у постели тетеньки. — Алик облизнул пересохшие губы. Машенька для него больше не существовала.

Едва они переступили порог квартиры тети, остро шибануло лекарствами. Алик щедро вознаградил дворничиху, которая сидела у постели больной, и с богом отпустил ее.

— Всего доброго, Машенька, — тепло попрощался Алик. Он спешил избавиться от ненужного свидетеля. — Очень вам благодарен! Я так ждал встречи с вами, но… сами понимаете… Это потом, потом… Когда моей бедной тете станет лучше…

— Хорошие здесь соседи, — завистливо сказал Юраша. — Душевные, внимательные.

— Хорошие соседи все знают, но ни во что не вмешиваются, — зло возразил Алик.

Когда за девушкой захлопнулась дверь, Алик подошел к старухе, недвижно лежащей на кровати. Она была укрыта пледом до самого подбородка. Он внимательно всмотрелся в безжизненное лицо. Из-за его плеча выглядывал Юраша. Им двигало алчное любопытство — он столько слышал об этой почтенной особе! Алик же смотрел на нее со скорбной миной потрясенного несчастьем близкого родственника — он до конца хотел сыграть свою роль.

Они вышли из комнаты тети. Алик плотно прикрыл дверь. И только сейчас позволил себе подмигнуть Юраше и весело рассмеяться:

— Все идет как по-писаному, дружок. Еще немного — и мы потягаемся с техасскими миллиардерами. Нам повезло, что здесь была именно дворничиха, — я еще раньше подружился с этой добродетельной женщиной. Теперь мы можем не опасаться других визитов, разве что претендентов на эту площадь. Но они заявятся не так скоро. И все-таки время не терпит. Живо в гастроном, вот сумка. Закуску покупай по своему усмотрению, в неограниченном количестве. Работа предстоит трудная.

Когда Юраша спустя час вернулся с покупками, Алик уже шуровал вовсю. Он переоделся в синий спортивный костюм и был похож в нем на претендента в чемпионы по прыжкам в высоту.

— Квадрат за квадратом мы обследуем всю квартиру, — озабоченно сказал он. — За первым беглым осмотром последует более тщательный. Начнем с уборной. Мы должны спешить и закончить все к утру. Мало ли что случится завтра… Пока мы здесь на вполне законных основаниях. Будем искать, как искали золото на приисках в Эльдорадо и на Юконе. И да поможет нам бог! За дело, дружок.

…Рассвет, заглянувший в окна, обозначил перевернутую вверх дном квартиру, стол, уставленный пустыми бутылками, спящих Алика и Юрашу. Юраша заснул, сидя в кресле, голова его неловко откинулась на бок, рот был открыт. Алик бесчувственным бревном лежал лицом вниз на тахте. Судя по всему, статуэтки так и не были найдены.

Около полудня первым проснулся Юраша. Он с отвращением, даже с содроганием поморщился, обвел комнату бессмысленным взглядом и постепенно стал приходить в себя. Осторожно, чтобы не скрипнуть дверью, вошел в комнату тетушки, приблизился к ее кровати, наклонился над ней. Старуха смотрела на него внимательным неподвижным взглядом. У Юраши что-то внутри оборвалось. С воплем: «Алик!» — он бросился вон из комнаты. Алик вскочил на ноги, протирая глаза:

— Что случилось?

— Она… она смотрит… — Юраша дрожал.

— Смотрит? Вот как? Ну и что? — Алик потянулся и пошел к тетушке.

Спустя минуту вернулся, беспечно посвистывая.

— Она ничего не слышит и не может ни говорить, ни двигаться, — сообщил он. — Бедная старушка! Придется и ее маленько потревожить. Возможно, статуэтки в той комнате. Скорей всего, так и есть. Фу, дьявольщина, как же мы сразу не додумались? Пошли, займемся ею. А голова трещит, как спелый арбуз.

— Послушай-ка, — замялся Юраша, — может, мы после побеспокоим ее? Сейчас уже около часа дня. А в два у нас встреча с Шалаем.

— Ах да, мой любимый дурак Шалай. Я чуть не забыл, — невольно улыбнулся Алик. — Надо привести себя в форму, а то у нас вид бандитов с большой дороги. Кого хочешь можно испугать. Ладно, тетей займемся позже. Пусть пока отдыхает. К Шалаю на перекладных — марш-марш. Побреемся в гостинице, а он пусть подождет у входа. Ничто так не укрепляет любовь, как ожидание встречи, — говорил Алик, быстро переодеваясь. А давай заодно продадим ему и табачную фабрику? — ухмыляясь, обернулся он к Юраше, и тот поразился, насколько изменила последняя ночь Алика. Это был уже матерый волк со светло-серым, отливающим синевой взглядом. От этого не жди пощады: зазеваешься, встанешь на пути — не задумываясь, клацнет железными челюстями, перекусит горло. — А ведь он купит, — продолжал Алик. — И баронский титул купит. Ручаюсь. Все, кто так обожает деньги, помешанные. От них можно ожидать чего угодно.

— Выходит, и мы помешанные? — спросил Юраша, подтягивая повыше узел галстука и выкручивая вверх шею.

— И мы, Юрашка. А чем мы лучше?

В парикмахерской их подстригли, побрили, сделали массаж лица, компресс, поодеколонили. Мимо окон парикмахерской, выходящих на Садовую, то туда, то сюда проплывала набриолиненная, аккуратная, с прической на пробор головка страхового агента. Алик кивнул на нее Юраше.

— Говорят, труд превратил обезьяну в человека, — с иронией заметил он, когда они с Юрашей неспешно и важно выходили из гостиницы, — а затем деньги снова превратили его в обезьяну.

Шалай, завидев их, в одно мгновение очутился рядом. Еще толком не поздоровавшись, он стал суетливо расстегивать портфель, но Алик крепко и властно взял его за локоть. Принужденно улыбнулся:

— А мы никуда не спешим, Виктор. И нас, кажется, никто не торопит. Пойдемте в городской сад.

На скамейке, уединенной аллейке, над которой шуршал разлапистыми красно-желтыми листьями клен, они приступили к делу.

— Вот здесь, в этом пакете, — слишком громко и сбиваясь от радостного возбуждения, говорил Шалай, — ровно десять тысяч. — Он нервно улыбнулся — Хотите верьте, хотите проверьте. Я звонил всем родственникам. По секрету — мне пришлось занять даже у самого себя некоторую сумму казенных денег.

— Ну, зачем же казенных? — поморщился Алик. — Стоит ли впутывать в наши личные дела государство?

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — перебил его, все так же радостно улыбаясь, Шалай. — Вы об этом ничего не знаете. Это вас не касается… Правда, некоторую сумму я…

Из-за поворота показался мужчина в желтом старомодном чесучовом костюме. Его фигура поразительно напоминала кого-то. Алик напряг зрение.

— Давайте пакет, — коротко приказал он. Человек в желтом костюме приближался. Шалай с готовностью протянул сверток, завернутый в газетную бумагу. Алик попытался засунуть его в боковой карман пиджака, но сверток был слишком велик. Приближающийся мужчина пристально всматривался в сидящих на скамье. Все они замерли в напряженном ожидании. Мужчина приостановился.

— Мое почтение, — обрадованно сказал он, кажется, мы уже где-то встречались?

Еще бы! Теперь Алик окончательно узнал его. Ведь это был тот самый сумасшедший малый в желтых носках, который пытался застрелить его.

— Вы обознались, гражданин, — холодно ответил он. — Мы вас в первый раз видим.

— Н-е-е-е-т, сударь мой, я не обознался! — настаивал Петухов, продолжая нелепо улыбаться. — У меня феноменальная память. Я помню результаты забегов, которым я давал старт пятнадцать лет назад. Вы поняли меня? До десятой доли секунды. У меня нет записной книжки — я и так помню номера всех телефонов. Да что телефонов! Номера всех вешалок, где когда-нибудь висело мое пальто. Каждого ряда и места, где я сидел в кино и театре. А вы говорите — обознался…

— Очень жаль, что зря пропадают такие способности, — попробовал отшутиться Алик. — Честь имею, товарищ… Идите дальше своей прямой светлой дорогой… Желаю вам большого человеческого счастья.

— При чем здесь прямая дорога и какое-то человеческое счастье? — назойливо покачивался перед ними и все так же нелепо улыбался Петухов. — Вы ученики Шлимана и этого, как его, академика…

— Да-да-да-да, вы совершенно правы, — воспользовавшись моментом, переменил тактику Алик. — Мы действительно ученики Шлимана, а вы ученик другого не менее знаменитого ученого. Вчера вам вручили Нобелевскую премию… И сегодня вы хотите обмыть ее. Не так ли?

Стоило Петухову подтвердить это, как Архипасов тотчас бы наградил его червонцем. А ведь Петухов всего-то и собирался занять у друзей в лучшем случае на стопку и кружечку пива. Но он не принял игривого комплимента и почему-то обиделся:

— Эх ты, змея подколодная…

— Что вы пристали к незнакомым людям? — рассердился Алик. — Мы вас первый раз видим.

— Нет, мы знакомы, — упорствовал Петухов. Ему ужасно хотелось выпить. И было очень обидно, что его не узнают. Он пожал плечами и тронулся дальше. Но тут же остановился, назидательно поднял кверху указательный палец. — А все-таки мы с вами встречались, — с укором, как школьный учитель провинившимся ученикам, сказал Петухов. — Помните, в кустах за танцплощадкой? Вы еще со штанами моими убежали. Вы жулики. Это уж как пить дать. На мордах написано. — И он не слишком уверенно зашагал дальше.

Шалай сидел неподвижно, словно манекен в витрине универсального магазина. Алик пару раз хмыкнул, что с натяжкой можно было принять за беззаботный смешок, и нагловато спросил:

— Может быть, это ваш знакомый?

Шалай молчал. Тогда Юраша нерешительно предложил:

— Догнать его? И сбить набок рога за оскорбление личности? Чтобы неповадно было…

После этого наступила неловкая продолжительная пауза.

Пакет лежал на коленях Алика. Поверх пакета лежала его рука. Мимо по аллейке проходили редкие прохожие. Алик с горечью подумал о том, как переменчиво все в мире, как все неустойчиво и непрочно. Все висит буквально на паутинке. Дунет ветерок — и паутинка оборвется.

Может, действительно сбить рога этому полоумному, что сидит рядом, как забытый истукан, чтобы не пускался в аферы? И удалиться вместе с пакетом. В бега. Но это уже не мошенничество, за которое определена, как за шалость, детская мера наказания. Это похуже — групповой грабеж, бандитизм.

И тогда, увы, репутация будет безвозвратно подмочена на всю дальнейшую жизнь. Отпечатки пальцев, фото анфас и в профиль, особые приметы. У него их нет, разве что глубокие залысины, у Шарикова — татуировка выше правой кисти. Его, Алика Архипасова, словесный портрет: рост высокий, фигура атлетическая, плечи слегка покатые, шея длинная, цвет волос русый, глаза зеленовато-голубые, лицо овальное, лоб высокий, прямой, брови изогнуты дугой, темные, нос прямой, губы полные, припухлые, подбородок круглый, смотрит вперед, уши средние, овальные…

М-да. С таким портретом хоть на сцену Большого театра. А его в кутузку. Эх! Ну и долго же думает этот кретин — переваривает какую-то мысль, словно жвачку престарелая корова. Только бы еще этот Шариков не заговорил. С него хватит.

Все висит на паутинке. Что решит Шалай-Квитинский? Тут уж ничем не поможешь ни ему, ни себе. Надо ждать, с каким результатом закончится сложный биохимический процесс в его мозгу. Ну и кретин: «Я мечтаю жениться на скромной красивой девушке. Чтобы она приехала в загс в белом подвенечном платье и в фате…» Ну говори же скорей, гнусный лицедей!

Первым не выдержал Юраша. Вздохнул, зашевелился, полез в карман за сигаретами. Шалай положил подергивающуюся руку на пакет рядом с рукой Алика и повернул к нему лицо. Теперь это был поднаторевший в житейских делах искусный страховой агент. Как видно, буйный хмель богатства, вскруживший ему голову, уже улетучился.

— Какие гарантии вы мне представите? Ведь я практически вас не знаю, — вкрадчиво спросил Шалай.

— Расписка — раз, — отчеканил Алик, легонько придерживая пакет, который слегка потянул к себе Шалай. — Я женат на дочери заместителя председателя горисполкома — два. Мой отчим — директор вашего зверинца — три. Это уважаемые люди города. Мало?

— Это, конечно, очень убедительно, — криво улыбаясь, сказал Шалай, — но, знаете ли, не совсем то. Извините, конечно, но я решил подождать, — он потянул к себе пакет сильнее. Алик не пускал.

— Это ваше право, — угрюмо заметил он. Рыбка выскальзывала из его цепких рук. — Никто вас силой не заставляет. Но зачем понадобилось отнимать у нас время? Морочить голову глубоко честным, добропорядочным людям?

— Да, вы правы, — сокрушенно вздохнул опомнившийся Шалай. — Это моя вина. И я полностью извиняюсь перед вами.

— Одними извинениями не отделаетесь. За время, которое вы отняли у нас, мы вдвоем заработали бы минимум двести рублей. Будьте любезны, верните их подобру-поздорову.

Юраша лениво поднялся и, не вынимая кулаков из своей черной болоньи, стал прямо перед Шалаем. Глаза Алика побелели от негодования. Шалай испугался. Ни слова не говоря, он надорвал пакет, вытянул оттуда дрожащими пальцами пачку красненьких, отсчитал двадцать штук и вручил Алику. Тот спрятал их, облил Шалая презрительным взглядом:

— Вы не человек — вы обезьяна, сбежавшая из зверинца. Ваше счастье, что у меня умирает тетя и я в трауре. — Больше он не мог выдержать: в слепой ярости ударил кулаком по бумажному пакету — из него посыпались на землю деньги. Глаза Алика безумно вращались в орбитах: «Подавись ими!»

Побледневший Шалай сидел неподвижно и отрешенно смотрел прямо перед собой. Неимоверным усилием воли Алик сдержал себя. Круто повернулся на каблуках и быстро зашагал прочь. Юраша нехотя последовал за ним и несколько раз оглянулся. Шалай, опустившись на колени, поспешно собирал деньги.