Наследник фаворитки

Буонджорно, Юраша

«Схожу-ка к Юраше, — решил Алик. — Может, у него перехвачу в долг?»

Он поморщился. Идти на поклон к Юраше ему никак не хотелось. В душе он считал Юрашу человеком второго сорта, не комильфо. Но делать нечего. Кривясь и передергиваясь, Алик направил свои стопы в ателье.

Юраша был закройщиком и дамским угодником. У него были свои понятия о жизни и чести, и, по его понятиям, он, человек при деле и деньгах, был на голову выше таких слишком много воображающих о себе типов, как Алик.

— Привет, привет! — снисходительно встретил он Алика, всем своим видом выказывая озабоченность занятого человека. — Слушаю тебя. Костюмчик задумал? Я сейчас занят, старик. По завязку. Вот так. — Юраша провел ребром ладони по горлу. На нем были брюки в обтяжку и серый пуловер. На груди болтались концы переброшенного через шею желтого сантиметра.

— Нет, не костюмчик, — покачал головой Алик, с горькой обидой сознавая, через какое унижение ему предстоит пройти ради какого-то жалкого гонорара. — Есть разговор. Деловой разговор, — уточнил он.

— «Деловой разговор»… — чуть смягчаясь, сказал Юраша. — Тогда подожди. Я скоро закончу. Посиди здесь, полистай журналы.

Юраша считал себя деловым человеком. Алику ничего не оставалось, как сыграть на этой слабости портного.

Года два назад Алик заказал в ателье костюм. Мерку с него снимал Юраша, довольно молодой еще человек с чуть коротковатыми руками. Казалось, у него постоянно сползают вниз на плечи бретельки майки и он движением плечей и рук пытается удержать их на месте.

Алик попросил тогда Юрашу сделать строчку на брюках по линии складки и ускорить выполнение заказа. Тот кивнул и небрежно попросил:

— Достань два билета в театр.

— На какой спектакль?

— Это неважно. Лишь бы в театр.

Костюм Юраша сшил высшего класса. Алик восхитился:

— Красиво ты обработал меня! Подклад, расклад.

Четвертной сверх таксы как не бывало.

— Работа — это пустяки, — нахмурился Юраша. — Старание — вот что ценится в нашем деле. А ты сам при каком деле? Сам что можешь? Делать башли, доставать шмотки?

— Пока ничего, — с самонадеянной улыбкой сказал Алик. — Пока тоже сшибаю по мелочи.

— Сами не приплывают, — глубокомысленно заметил Юраша.

— Да, сами не приплывают, — кивнул Алик.

С той поры они стали изредка встречаться, обмениваться мелкими одолжениями.

Юраша наконец закончил свои портняжные дела, вышел к Алику чистый, гладкий, в шикарном бежевом костюме, цветастом галстуке, с новеньким коричневым кейсом в руке — ни дань ни взять преуспевающий дипломат.

— Куда, куда мы удалимся? — игриво спросил он.

— Пойдем в скверик, на скамеечку…

— На скамеечку так на скамеечку, — не очень чтобы с бурной радостью согласился Юраша.

Они выбрали скамеечку, удобно расположились на ней, закурили. Вверх к голубому весеннему небу потянулись, свиваясь в замысловатые спирали, сизые струйки дыма. Над головами под слабым ветерком шевелились нежно-зеленые листья тополя.

Алику не хотелось унижаться, но ничего не поделаешь — пришлось.

— Есть возможность сорвать хороший куш, — твердо сказал Алик, уверенно глядя в глаза Юраше, отдаленно напоминающие дремлющие глазки задумавшегося о смысле жизни дога.

— Ну и… — Юраша сделал паузу и почесал себе щеку. — Что же тебе мешает его сорвать?

— Надо вложить одну-две сотни, — запнувшись, ответил Алик и вопросительно уставился на Юрашу.

— Сколько тебе лет, старик? — спросил тот, откидываясь на спинку скамьи и закидывая ногу за ногу.

— Двадцать! — сердито сказал Алик. — А вам, дедушка, сколько?

— А мне двадцать два, — небрежно ответил Юраша. — Понял — нет? И облапошить меня тебе не удастся… Иди работай, старик. Вот тебе мой совет. Дельный и беспошлинный.

Алик был унижен. Он в злости кусал губы.

— Сколько ты зарабатываешь?! — с презрением спросил он.

— Ну, двести, иногда двести пятьдесят, — ответил Юраша и засмеялся — Мало? Да ты, наверное, за всю свою жизнь столько не заработал.

Алик сидел на кончике скамейки, опустив голову. Юраша, торжествуя, смотрел на него.

Внимание Алика привлекли муравьи, бегущие один за другим двумя струйками вверх и вниз по стволу дерева, стоящего рядом со скамьей. Он стал пальцем по одному давить муравьев.

— Ты зачем это делаешь? — забеспокоился Юраша.

— А что? — повернул к нему холодное лицо Алик. — Они маленькие, ничего не чувствуют.

— Почему не чувствуют? — удивился Юраша. — У каждой мурашки свои чувства.

— Так вот, — жестко заговорил Алик, как бы подытоживая разговор, — лично я колупаться в грязи из-за такого мизера не буду. Был у меня один знакомый — вот это был порядочный человек, настоящий друг. Он говорил, что истинному джентльмену не к лицу получать меньше тысячи рублей в месяц. И еще — важно не то, как ты зарабатываешь свои деньги, а то, сколько ты в конце концов имеешь.

— Да ты не обижайся, старик, — миролюбиво протянул Юраша. — Я не хотел тебя обидеть. — Юраша смотрел на Алика сожалеющим взглядом. Он почувствовал у волчонка крепкую хватку. — Я сам, слава богу, побегал за денежками, чем только не занимался: фотографировал в детских садах и школах, продавал билеты в театры. Да мало ли что… А сейчас все чаще думаю: не податься ли мне по найму на Север? Там, я слышал, платят от души — северные, ледовитые, полярные…

— Я в оркестр пойду, — поднимаясь со скамейки, решительно сказал Алик. — Приглашали меня в один оркестрик. Черт с ними! Поиграю временно в ресторане. Это я-то, Архипасов! Белая косточка. Привет, Юраша! Заходи в «Полярную звездочку». Сбацаю тебе по дружбе что-нибудь сногсшибательное…

Не подавая руки, Алик гордо кивнул Юраше и удалился.

Так на какое-то время разбежались их стежки-дорожки.

Алик поступил в оркестрик. Вначале он с воодушевлением играл каждый вечер разные танцы и с интересом наблюдал за ресторанной публикой.

Но довольно быстро все приелось и опостылело — и сытная ресторанная еда, и чад, и шум, и заигрывание официанток. Душа скучала по настоящему делу.

Алик томился и с нетерпением ждал конца вечера. Он стал халтурить, пропускать репетиции. Но и в оркестре сидели не суслики. В один прекрасный день на репетиции дирижер и художественный руководитель оркестра Аскольд Распевин легким движением дирижерской палочки остановил оркестр и усмешливо предложил Алику сменить инструмент.

— Как это? — не сразу понял Алик и тут же мучительно покраснел, хлопнул крышкой рояля и выбежал вон.

Вот тогда-то он и написал первое письмо отцу:

Отец откликнулся немедленно. Он прислал страшно ругательное письмо, но в конце его сообщил, что будет ежемесячно высылать пятьдесят рублей.

Алик написал новое письмо, сердечно поблагодарил отца, скрупулезно перечислил свои минимальные расходы и показал, как это мало. Отец с проклятиями добавил десять рублей. Больше из него не удалось выжать ни копейки. Время от времени Алик писал отцу новые письма, но тот стойко держался.

…Утро было тихое, насквозь пронизанное желтым солнечным светом, легкомысленным птичьим пересвистом. В прозрачном звонком воздухе лениво плыл тополиный пух. Никто никуда не спешил, горожане еще только просыпались. Было утро воскресного дня.

Алику снился странный сон. Пустынная снежная равнина, светящаяся голубым фосфоресцирующим лунным светом. Как на полотнах Николая Рериха. Унылая. Безнадежная. Безжизненная. Ни сухой былинки, ни намека на живое существо. Только два зеленых маленьких огонька бегут сквозь бесконечную ледяную ночь. Тощий волк… Ввалившиеся бока, ребра костисто выпирают из-под облезлой серой шкуры. Хвост болтается веревкой и бьет по высохшим мосластым задним лапам. А дыхание все тяжелей и прерывистей…

Зловещий и странный сон. Куда и от кого бежит этот одинокий волк? Страшнее всего, что это вовсе не волк, а он сам, Архипасов.

Нет, не вперед бежит волк, а по бесконечному, замкнутому кругу. И нет надежды. Нет спасения. Безумный одинокий волк в ледяной пустыне. Спасется ли он, вырвется из этого заколдованного, адского круга безмолвия и страха?

Алик вздыхал, ворочался с боку на бок, пока наконец не проснулся. Голова прямо-таки раскалывалась. Плеснул в лицо холодной водой, подставил затылок под сильную струю. Стало немного легче.

«Побриться бы не мешало», — подумал он, потирая рукой жесткую щетину на щеках. Подошел к зеркалу. Загорелый, женственно стройный, на длинной шее гордо красовалась блондинистая, с глубокими пролысинами на лбу голова. Чуть выпуклые голубовато-зеленые глаза смотрели с доверчивым ласковым вызовом. Все было в нем складно, все радовало взгляд.

— «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» — меланхолически бормотал он, бесцельно слоняясь по комнате. В голове, как и в чувствах, царил полнейший ералаш.

«Не мешало бы накормить свою уважаемую плоть», — решил Алик и обрадовался, что нашлось хоть какое-то занятие, пробудившее живой, неподдельный интерес к действительности.

— А варить-то нечего, — вслух отметил он с сожалением. — И денег ни копья. Нечего сказать, докатились, милостивый государь. Нет, так дальше продолжаться не может. Пора наконец оседлать удачу, — продолжал Алик наигранно-бодро. Машинально погладил ладонью свою крепкую грудь и стал шарить по карманам костюма, висевшего на деревянных плечиках на стене, хотя заранее знал, что зря. Он не поленился поискать рукой под кроватью в надежде найти случайно закатившийся туда двугривенный. И, уже будучи твердо уверенным, что там ничего нет, он все-таки потыкал пальцами в табачные крошки в карманах пыльного пальто, одиноко висевшего на гвозде, вбитом в стену. — Было бы крайне глупо прежде, чем я успею сделать это, скончаться от голода. В наше-то время. В расцвете сил, молодости и здоровья…

Солнечный луч, пробив серые от пыли стекла окна, ворвался в почти пустую комнату. Кроме железной, с облупившейся белой краской кровати и треногого столика, придвинутого к стене, здесь ничего не было. Воздух застоявшийся, тяжелый от прогорклого табачного дыма. Алик открыл форточку.

Пренеприятный осадок от глупого сна с привидившимся ему тощим одиноким волком, бегущим через ледяную пустыню, постепенно улетучивался.

Он брился, негромко насвистывая. Дома у него был свой звуковой барьер, который он ни при каких обстоятельствах не преступал.

Алик знал — с огнем не шутят. При соседях он был вежливым и скромным молодым человеком, который как будто даже учится на вечернем отделении какого-то института.

Его, правда, донимал один из соседей, которого Алик стал бояться, как заяц волка. Он почему-то заинтересовался, почему Алик все время дома. Сосед спросил, чем он занимается и на какие средства живет. Алик попытался отшутиться, но не тут-то было. Пришлось с ходу что-то сочинить, но видно было, что ему не поверили… С постным видом сосед направился к себе в комнату.

После встречи с папой на ипподроме Алик решил всерьез устроить свои дела и для начала выбить из папы комнату. Вопреки ожиданию, папа не оказал даже самого слабого сопротивления. Он немедленно разменял квартиру, которую им выделили за дедушкин дом, и вдобавок дал деньги на меблировку. Алик не преминул тут же спустить их. Очевидно, папа хотел быстрее развязаться с ним. Ну что ж, хотя у него, Алика, и нет пока еще своего места в жизни, зато есть место для жизни. А это уже немало.

Побрившись, Алик с удовлетворением оглядел свою физиономию, подправил бритвой светлые баки, и тут желудок снова напомнил, что пора завтракать.

«Как это все некстати, — с легкой обидой сказал он самому себе. — Вот так голод заставляет даже глубоко порядочного человека выходить на большую дорогу с кривым ножом за голенищем. Согласен — это плохо. В известном смысле далее аморально. Но что делать, если я очень хочу есть?

Бросьте мне кусок мяса, и я вас не трону. А мне втолковывают — трудись как вол, переходи улицу по зеленому сигналу светофора, довольствуйся тем, что имеешь… Какая чепуха! Разве я вообще отказываюсь работать? Нет, я не настолько глуп».

Алик брезгливо подергал ногой, отбрасывая прилипшую к пятке какую-то холодную пакость неизвестного происхождения. На полу валялись окурки и ошметки грязи. Внимание его привлекла пустая бутылка, стоявшая посреди комнаты.

— Эврика! Вот она, спасительница! — радостно воскликнул он. — Голубушка моя!

Он поспешно подбирал бутылки, со звяканьем засовывая их во вместительную авоську. Затем, широко шагая, двинулся к ларьку, где принималась посуда. Там крючком завернулась довольно длинная очередь. Алик, усиленно работая локтями и всем туловищем, пробрался к окошечку.

— Граждане, пропустите, пожалуйста, — вежливо просил он, нахраписто продвигаясь к заветной цели. — Позвольте пройти. Мне еще надо в аптеку — купить лекарство больной матери.

Его пропустили. Зажав в руке два рубля мелочью, Алик легкой танцующей походкой направился к магазину. Сейчас он поест. Это главное. Он снова был готов вступить в бой с обществом, а вернее сказать, в бой с призраком голода, который преследовал его по пятам.

Впрочем, бой этот был, скорее, воображаемый, чем настоящий. Похожий на бой боксеров с тенью или на пассивную борьбу, какую на тренировках ведут борцы.

Однажды Алику нанес визит юный лейтенант милиции вместе с техником-смотрителем милейшей Ирмой Людвиговной. Едва завидев их, Алик бурно запротестовал:

— У меня не протекает, за квартиру я плачу аккуратно, радио и телевизора у меня нет, родственники из провинции, как видите, не проживают. Квартирантов, кошек и собак я не держу. Вы не имеете права. Я буду жаловаться вплоть до Организации Объединенных Наций.

Оказалось, лейтенанта Голубева — участкового уполномоченного — привело другое: он спросил, работает ли Алик.

— Это временно, — растерялся Алик и воздел руки кверху, словно призывая всевышнего в свидетели. — Видит бог, я был нездоров. У меня функциональное расстройство нервной системы, а также синдром глубокой апатии и аллергии.

Лейтенант с улыбкой и, казалось бы, даже сочувственно выслушал его и сказал, что аллергия, конечно, дело серьезное и ее надо лечить, но если молодой, здоровый, полный сил человек не работает уже почти целый год — это непорядок. Алик горячо побожился, что не пройдет и недели, как он будет трудиться. Прошло пять недель, и его вызвали по повестке в отделение милиции и вручили официальное предостережение в том, что если он не трудоустроится в течение месяца, то против него будет возбуждено уголовное дело по обвинению по статье 209 в систематическом попрошайничестве или, что еще хуже, по обвинению в вымогательстве по статье 148.

Алик так и подскочил на стуле. Он стал возмущаться, кричать, чуть ли не рвать на себе волосы:

— У вас нет никаких доказательств!

— У нас есть доказательства, — мягко, даже с состраданием сказал лейтенант. — Вот письма, которые вы два года пишете своему отцу. Целый год вы нигде не работаете, не учитесь, ведете паразитический образ жизни. Есть показания и ваших соседей…

— Я просил у своего отца, — перепуганно сказал Алик. — Разве это называется вымогательством? Я этого не знал…

— Вы не просто просили, — усмехнулся лейтенант. — Вы шантажировали его… А это уже иная статья…

Алик растерянно замолчал и сник. Да, действительно, в одном из писем отец сообщил, что прекращает всякую материальную помощь, так как не видит этому конца и не намерен растить из него тунеядца. Если же он будет шантажировать его, он обратится в милицию. Алик, разумеется, не придал этой угрозе серьезного значения. И вот пожалуйста. Пожаловался. Какое коварство! Какое неблагородство! Пожаловался на родного сына. И куда — в милицию. Да видано ли такое? Слыхано ли такое?

Правда, в ответ на последнее письмо отца он обрушил на него гневный поток телефонных звонков, писем и телеграмм. Он цитировал в них газетные статьи, взывал к его совести и чести. Все напрасно. И вот такое вероломство. «Впрочем, это, конечно, не совсем так», — подумал младший Архипасов. Отец обещал пожаловаться, если Алик не прекратит донимать его. И вот он сдержал угрозу.

Алик не на шутку струхнул. Он растерянно-льстиво улыбался Голубеву и дал честное слово, что «это больше никогда не повторится…». Лейтенант был добр и доверчив и под честное слово с миром отпустил заблудшую душу. «И сосед накапал, — размышлял Алик по дороге домой. — И это невзирая на то, что я по пять раз на дню так почтительно здоровался с ним. Подлец!»

Случайно прочитанное объявление привело Алика в театр. Здесь его без лишних слов зачислили рабочим сцены.

В театре Алику понравилось. У него объявилось множество приятных знакомых. Они называли его «славный мальчик» и дружески похлопывали по плечу.

«Какие культурные люди, эти артисты, — радовался Алик, — говорят друг другу «ты» и устраивают такие прелестные капустники».

Какое-то время все было хорошо, пока в здоровом театральном коллективе не хватились, что Алик постоянно отсутствует именно тогда, когда надо менять реквизит и декорации. Пришлось уйти. Разумеется, по собственному желанию.

«Я допустил просчет, — сетовал Алик после беседы с кадровиком. — Зря отпирался. А покаялся, наверняка он оставил бы… Впрочем, не так уж это приятно — быть рабочим сцены. Вот если бы меня пригласили на первую роль — тогда другое дело».

По родному городу Алик ходил как завоеватель, легко и свободно, задевая встречных девушек, и ветер нежно овевал его загоревшее лицо.

Второй раз, спустя год, лейтенант был менее доверчив, зато Алик держался куда увереннее. Он постепенно входил в роль честного неудачника, и она ему нравилась.

— Я знаю одного человека. Он тоже нигде не работает, — с вызовом говорил он лейтенанту. — Но он джентльмен, если хотите знать… А я люблю работу. Меня самого тяготит безделье. Но я хочу трудиться по призванию, а не из-за денег. Поймите меня. На работу надо ходить как на праздник, а не как на каторгу. Истинный труд — это творчество, вдохновение… Помогите же мне найти, наконец, такое место.

Лейтенант с непроницаемым видом терпеливо выслушал Архипасова и сказал, что джентльмен — это совсем другая статья и что он дает Алику три дня на трудоустройство.

— В противном случае, — пригрозил он жестким голосом, — придется пойти на крайние меры.

Алик, чертыхаясь, побежал устраиваться на работу.

С поддельной справкой он переступил порог какого-то проектного института, в полном названии которого даже не удосужился разобраться. Здесь так пришлись по душе преданность и честность, светившиеся в глазах Алика, что он был принят на должность инженера. Ему поручили рассчитать проект водосбросной системы Н-ского водохранилища. В первый день Архипасов рассказывал анекдоты. Ему хотелось понравиться коллегам.

— Ночью одна женщина шла через кладбище и очень боялась. Увидела впереди себя мужчину. Обрадовалась, догнала его: «Можно, я пойду с вами, а то очень страшно». — «Пожалуйста, — ответил мужчина и взял ее под руку. «А вы не боитесь?» — спросила женщина. «Сейчас нет, — ответил мужчина, — но когда был живым, тоже боялся».

Инженеры смеялись и угощали Алика сигаретами. Потом разбрелись каждый к своему кульману. Через неделю Алик заскучал. Его уже не развлекали фотографии красивых девушек, приклеенные к стенам его служебной комнаты, и разговоры с сослуживцами.

День шел за днем. Алику казалось, что он попал в какой-то заколдованный мир, где люди делают бессмысленные движения, морщат лбы, подолгу смотрят в одну точку, чертят, считают, пишут, с энтузиазмом выполняют урок гимнастики по радио.

«Нет, у артистов было веселее. А это какие-то истуканы. Рыцари кальки, черт бы их побрал!»

Прошел месяц, и Алик с изумлением узнал, что выдержал испытательный срок. Им овладела смертельная тоска.

«Я-то выдержал, но она не выдержала, — сказал он себе, имея в виду работу. — Ну ее! Больше не пойду. У них даже машинистки путевой и то нет. Хватит. Сыт этими проектами по горлышко».

…К нему домой явились сослуживцы с кульками в руках. Алик после бессонной ночи спал сном праведника.

— У меня мигрень, — объяснил он, с аппетитом уминая пирожные и яблоки, что принесли сердобольные инженеры. — Спасибо, дорогие мои, за внимание. Все вы такие чудесные, милые, замечательные. — Алик приятственно улыбнулся. — Сердечно благодарен… Это очень приятно… Очень… Я тронут до глубины…

После нового прогула дело дошло до местного комитета. Алика дружески журили и укоряли, взывали к его совести, гражданскому долгу. Он молчал, улыбался уголками губ, снисходительно внимая добрейшему профсоюзному вечу.

Его простили и на этот раз и еще, быть может, простили бы не однажды, но ему надоело каждое утро спешить бог знает куда и зачем, надоело делать вид, что он чем-то очень занят, и, скучая, ждать конца рабочего дня. Он плюнул: «Будь что будет!» — и решил вообще больше туда не показываться. Милосердные инженеры вновь не подвели: написали за него заявление об увольнении и прислали заказным письмом трудовую книжку.

«А зачем она мне нужна? — подумал Алик. — Мне нужны деньги. Но где их взять? Надо срочно что-то придумать».

Он вспомнил проделки Вавули и сообщил надежным лицам в театре: есть возможность достать дачные участки. Нужна мзда лицу, которое хочет остаться инкогнито. Алик намекнул, что речь идет о каком-то землемере.

— А финские домики будут? — приставала к нему не в меру смелая, можно даже сказать развязная, актриса с серым лицом заядлой курильщицы. Она же и затеяла дележ, учредив с этой целью общественный инициативный комитет. Дело получило огласку… Алик едва не влип в неприятную историю.

Прошло уже два года с тех пор, как Алик в последний раз виделся с Юрашей. И вот новая неожиданная встреча. Они столкнулись нос к носу не в читальном зале библиотеки, не на публичной лекции, не на концерте симфонической музыки, а в пивном павильоне.

— Буонджорно, маэстро! — воскликнул Алик — незлопамятная душа, дружески обнимая Юрашу за плечи и увлекая к столику с круглой мраморной крышкой. — Как ты поживаешь, мой хороший? Все так же измеряешь длину чужих ног и ширину грудных клеток?

— Да ну их! — кисло пробормотал Юраша, отводя взгляд. Куда делся его былой апломб?

— «А сам-то все смеется — да ну их, говорит!» — пропел Алик, блестя глазами. Он почему-то был очень рад этой встрече. Вернее, даже не самой встрече, а падению Юраши.

— Значит, ушел из ателье? — напрямик с ухмылкой единомышленника спросил Алик. — Я пробегал как-то мимо, дай, думаю, загляну, навещу старого друга. «А его нет, — говорят. — Он у нас уже не работает». Вот так номер! «А где же он обитает?» — спрашиваю. «Не знаем…»

— Я по собственному желанию, — сказал Юраша.

— Еще бы! Не по собственному желанию отправляют только за решетку. В чем же все-таки дело, маэстро?

— Да так как-то по-дурацки получилось, — понукаемый Аликом, неохотно начал объяснять Юраша. Алик смотрел на него влюбленными глазами. — Начал я, понял — нет, налево работать. На крое экономить. Хотел на машину отложить. Ну а тут народный контроль. Сам знаешь, лезут всегда не в свое дело со всякими проверками…

— Знаю, знаю, — радостно подхватил Алик. — Ах ты, шалунишка этакий. Попался, значит, голубчик. Схватили тебя за белую руку. Ну а ты на коленки и сразу заявленьице на стол: «Прошу… и так далее». Так было?

— Так… — кивнул Юраша. Он смотрел на Алика и не узнавал его. Перед ним сидел совсем другой человек, возмужавший, уверенный в себе, с дерзким взглядом голубовато-зеленых глаз.

— Ну, что будем делать дальше, мсье Шариков? — ласково спросил Алик. Он наслаждался. Он цвел и благоухал.

— Знаешь, я не жалею, — сказал Юраша и вздохнул. — Здоровье важнее. Я пожить хочу в свое удовольствие.

— А то! — широко махнул рукой Алик. — Конечно, дороже, милый. Хороший ты мой. Кто нам вернет здоровье, потерянное на полях жизненных сражений? Никто. Ни самый добрый лекарь, ни самый гуманный собес.

— Вот то-то и оно, — сказал Юраша и потянулся длинными губами к краю своей кружки.

— А как ты думаешь, — с подначкой спросил Алик, — сколько можно прожить, если не работать?

— Точно не знаю, — серьезно ответил Юраша, — но, наверное, не меньше черепахи.

— Подходяще, — улыбнулся Алик. — Не меньше черепахи. Или эвкалипта. Главное, не волноваться из-за пустяков. Обтекать препятствия, как вода камни. Верно?

— Обтекать — это хорошо, — с кислой улыбкой согласился Юраша, закидывая ногу за ногу и доставая сигарету «Шипка» из пачки. — Я уже целый год их обтекаю.

— А я два года, — засмеялся Алик.

— Я бы хотел найти такую работу, — задумчиво сказал Юраша, — чтобы ни за что не отвечать.

— Дворником пойдешь? — Алик приставил указательный палец к груди Юраши. — Или сторожем? На две ставки?

— Зачем дворником? — обиженно спросил Юраша, отстраняя от себя чужой палец. Он был чувствителен и не выносил ничего такого. — Дураков и без нас много. Понял — нет?

— Браво! — радостно закричал Алик. — Молто браво, дружок. Да это же настоящая философская концепция! — Немного выпуклые, голубовато-зеленоватые глаза Архипасова весело крутанулись в глазницах.

Выказывая расположение к старому знакомому, Юраша впервые широко улыбнулся, показал свои великолепные, один к одному, ослепительной белизны зубы. Модницы не раз говорили Юраше, что ему идет улыбка. С улыбкой он и впрямь становился чуть-чуть похожим на красавца с рекламных картинок зубной пасты. Юраша знал это и, когда хотел понравиться, щедро показывал зубы.

Он сидел в расслабленной позе, откинув руку за спинку стула. На нем была спортивного типа куртка из темно-синего вельвета с карденовым воротником, на шее повязан пестрый шелковый шарф. Юноша не только довольно экстравагантно одевался, но и обожал потолковать о новейших достижениях моды, о клапанах, вытачках, застежках, фижмах, рюшах, швах, кантах, планках, вырезах и прочих аксессуарах портняжного дела.

— Тогда женись! — забавляясь, советовал Алик. — Женись, к примеру, на двухкомнатной квартире. Разошелся — однокомнатная в кармане. Понял? Все легально. Квартиру загнал — снова женился.

— Я уже три раза женился, — пожимая плечами, честно признался Юраша. — Веришь ли, надоело… Все надоело. Иметь жену? Это в наш коммуникабельный век? Нет, шалишь, жена — как гиря на ногах человека. Все пристает, чего-то требует, чего-то хочет… Понял — нет? Я мечтаю о чистой любви. А мне попадаются какие-то крикливые, расчетливые особы. У всех одно на уме…

— Что именно, позволь полюбопытствовать? — хмыкнул Алик.

— Не чувства, конечно. Как узнают, что я шью, — все пропало. Им уже не я нужен, понял — нет? Тряпки. Обидно бывает до слез.

— Еще бы! — поддержал Алик, с нарастающим интересом всматриваясь в старого знакомого. В отличие от Юраши, Алик Архипасов сейчас имел твердокаменную натуру без малейших признаков каких бы то ни было размягчающих рефлексов и комплексов. Его, конечно, растрогали не наивные откровения Юраши и не его любовные неудачи. Видал он таких красавцев. Нет, каким-то особым чутьем Алик почуял в нем своего возможного партнера. Ему уже изрядно надоело промышлять в одиночку. Не приглашать же в компанию одного из бывших одноклассников!

— С другой стороны, — продолжал делиться самым заветным Юраша, — я мечтаю купить машину. Выходит, опять иди работай. Какой-то заколдованный круг. Куда ни кинь — всюду клин. — Он налил в свою кружку пива, сдул на пол пену и, как водку, единым махом осушил ее.

— Загнать бы какому-нибудь новому Мефистофелю за кругленькую сумму свою душу, — мечтательно сказал Алик. — А что? Я согласен. Только боюсь, на наши продырявленные души не польстится уже ни один черт.

— Молодость проходит, а еще ничего не сделано, ничего не достигнуто, — покачал головой Юраша.

— Не волнуйся, дружок, старость тоже проходит, — усмехнулся Алик.

Юраша укоризненно посмотрел на него.

— И мне нужны деньги! — в раздумье заметил Алик. — Но не на машину — гораздо больше. — Он уже не посмеивался над Юрашей.

— Сколько? — прищурил тот один глаз.

— Гораздо больше. Пока еще я и сам точно не знаю сколько. Один или два, а может быть, даже все три мешка.

— Какого мешка? — не понял Юраша и усиленно наморщил лоб.

— Какого? — исподлобья глянул на него Алик. — Большого. Во всяком случае, не меньше тех, в каких их возят инкассаторы.

— Зачем тебе так много? — спросил Юраша, с недоумением и даже с легким испугом тараща глаза. — На женщин? На кооператив?

— Ну вот еще! — Алик свысока глянул на него. — Я не настолько стар, чтобы тратить деньги на женщин. Понял, голубчик?.. Вижу — не понял, — с тонкой усмешкой продолжал Алик. — Институт не кончал? Только академию кройки и шитья. Не отчаивайся. Это тоже не так плохо. Так вот слушай. Когда отправляешься куда-нибудь, то сперва покупаешь билет. Верно? Вот и я. Сначала достану валюту, а там видно будет, как ее с толком спустить. Понял?

— Понял… — протянул Юраша, хотя по беспокойным глазам его было видно, что он так-таки ничего и не понял.

— Должен честно признаться, — продолжал разглагольствовать Алик, прикидывая, на что может сгодиться этот лопоухий портняжка, — что, в отличие от тебя, я считаю, нам с тобой совсем не обязательно работать, чтобы иметь деньги. Кстати, о творчестве. Есть у меня мыслишка! Давай вместе провернем одну скромненькую операцию с книгами. Да не бойся ты… Это совершенно невинно, в рамках приличия.

Юраша нахмурился, глянул на Алика рассерженным вепрем, подернул плечами, словно удерживая на месте сползающие бретельки майки, взял двумя руками кружку, поднес ее к лицу, вытянул вперед губы, допил пиво, перевернул кружку вверх дном и поставил на стол.

— Все! — сказал он. — Я решил. Поеду по контракту на Север. Надоело болтаться как неприкаянный!

— Вкалывать там будешь ой-ой-ой! — разочарованно хмыкнул Алик. — Смотри — пожалеешь!

— Ничего, — кивнул Юраша. — Не понравится — вернусь. Силой там держать не будут.

— Я полагаю, нам предстоит долгая разлука, Юраша, контракт — штука серьезная, — сказал поскучневший Алик. — Я все-таки не понимаю тебя, Шариков. На кой ляд тебе это? Неужели здесь мы не сможем делать деньги?

— Когда я учился в школе, — начал Юраша, — на одном вечере объявили: «Слово имеет почетный пионер нашей школы…» Фамилию я не расслышал. Смотрю, на трибуне появилась какая-то бабуся и что-то говорит, говорит. А я сижу с открытым ртом и ничего не понимаю. Где, думаю, почетный пионер, откуда взялась эта старушка? А стал старше, все понял.

— Ты это к чему? — спросил Алик.

— Не знаю. Сам догадайся. Дай мне на всякий случай свой адрес. Может, черкану. Мало ли что…