Настоящая принцесса и Наследство Колдуна

Глава 15, в которой читатель заглядывает в далекое прошлое

В тот зимний ясный день ничто не предвещало беды. За окном башни сыпался реденький снежок, розоватый от заходящего солнца. Вдали, над черепичными крышами, точно застывшие мыльные пузырьки, радужно отливали хрустальные дома сильфов, которые в такой мороз на улицу носа не казали. Иногда наперерез солнечным лучам мелькала крылатая тень — королевский дракон Конрад разминал крылья, то паря над Радингленом широкими кругами, то выписывая в небе узоры. Он частенько так делал, правда, сегодня его прогулка что-то затянулась.

Уна не без труда отослала усердную горничную: той надо было непременно уговорить ее величество если не на чашку чая, то хотя бы на подушечку под спинку.

Королева забралась с ногами в кресло — так она делала всегда, когда никто не видел, и можно было не соблюдать этикет. Спать хотелось невыносимо, Лиллибет сегодня опять полночи плакала — что поделаешь. Доверить ее кормилице Уна не решалась, сын и дочка были для нее смыслом всей жизни. Уна откинула голову, посидела минутку с закрытыми глазами, потом взяла со столика пяльцы. Вышивание крестиком уж точно не даст заснуть.

Она тряхнула головой, проверила, хватит ли зеленых ниток — нет, кончаются, надо в город за ними послать… Иголка сновала туда-сюда, Уна время от времени отводила падающую на глаза рыжую прядь, которая выбилась из прически, и тихонько напевала. Мелькала иголка, ложились на полотно ровные стежки, вырастали зеленые листочки плюща…

— Здравствуй, — сказал чужой глуховатый голос.

Уна вскинула голову.

Напротив нее за столиком сидел незнакомец.

От неожиданности Уна уколола палец. Вышивальная игла тупая и толстая, так что получилось очень больно. Но Уна сдержалась, не зашипела, и, хотя на пальце появилась рубиновая капелька, не сунула его в рот. Настоящие королевы никогда никому не показывают, что им больно.

— Кто вы такой? — спросила Уна тоном, который переняла у королевы Таль. — Это мои покои. Уходите.

Незнакомец — немолодой, с изможденным лицом и висячими смоляными усами, — кашлянул и ответил:

— Тебе нечего меня бояться. Я Коракс, твой отец. Я ничего не знал о тебе раньше и не мог тебя отыскать.

Уна оцепенела.

Незнакомец был весь какой-то тусклый, потрепанный, с редеющими волосами, в темной одежде, словно бы поглощавшей свет. Сквозь смуглоту на его лице проступала бледность, заметная даже в красноватом закатном свете. И он не рыжий, а черноволосый, но… сходство очевидно. На нее смотрели такие же темные и большие глаза, как и ее собственные.

— Постарайся не пугаться, — быстро проговорил Коракс, оглянулся и спросил: — Здесь нет зеркал? Хорошо, значит, нас никто не видит и не слышит.

«При чем тут зеркала?» — пронеслось в голове у Уны. Зеркала и вправду были в соседней комнате, в спальне, но как можно через них подслушать и подсмотреть?

— Я пришел помочь, тебе угрожает опасность. Молчи. — Коракс поднял повисшую на нитке иголку и воткнул ее обратно в Унино вышивание. — Полгода назад сюда являлась колдунья Паулина…

— Откуда вы знаете? — одними губами прошелестела Уна.

— … явилась под видом женщины, но на самом деле она чудовище, гарпия, — будто и не услышав, торопливо продолжал Коракс. — Она пыталась соблазнить тебя всемогуществом и бессмертием, а заодно рассказала и обо мне. Я знаю, потому что состою в том же колдовском ордене, что и она — проще говоря, в той же шайке.

Уна поднялась на ноги и выпрямилась во весь свой маленький рост.

— Вон! — негромко приказала она.

Как он проник сюда? Кто его проморгал? Куда смотрел Конрад? Ведь вон же, облетает город, вон опять промелькнул…

— Выслушай меня, — взмолился Коракс, опираясь на спинку кресла и заглядывая Уне в лицо. — В опасности не только ты — твоя семья и весь Радинглен. Совсем скоро сюда явится не только Паулина, но еще несколько черных магов, во главе с самим Мутабором. Тебе его имя ничего не говорит, но поверь — это самый страшный, бессовестный и могущественный колдун на свете, который умеет принимать любое обличье. Я давно втерся к ним в доверие, поэтому они и выслали меня на разведку, проверить, согласна ли ты, а если нет — запугать. Но я не собираюсь играть им на руку. Они-то уверены, что ты примешь их сторону и сдашь им город.

От этих слов ноги у Уны подогнулись, и она как подкошенная рухнула в кресло.

— Почему… город? — растерянно спросила Уна. — Паулине нужна была только я, она сама сказала про задатки…

— Она обманула тебя, — прервал ее Коракс. — Так и было задумано, а нужен им Радинглен. Мутабор хочет устроить здесь свою резиденцию, и, действуя отсюда, захватить весь мир.

— Инго не отдаст Радинглен, для этого им придется сначала его убить! — Уна осеклась и в ужасе зажала рот рукой.

— Не сомневайся, Мутабор так и сделает, он не пощадит даже твоих детей, — быстро сказал Коракс. — Я уж не говорю о местных жителях.

Уну будто ледяной водой окатило. Мысли у нее заметались.

Что же делать? С чего начать?

Инго бы сообразил сразу.

Значит, позвать Инго.

Он оповестит горожан, пусть спасаются, пусть укроются в гномских подземельях.

Он отдаст приказ дракону.

Он поднимет стражу… и гномов с топорами… нет, волшебников, конечно же, радингленских волшебников!

А ей надо спрятать детей.

Уна медленно-медленно сложила руки на коленях, чтобы не было видно, как они трясутся.

А если незнакомец лжет? Вдруг опасности нет, а он явился что-то выведать? Или он верный слуга этого Мутабора и лишь прикидывается, что хочет ей помочь? А вдруг это сам Мутабор принял такой облик?!

— Откуда я знаю, кто вы на самом деле? — не сводя глаз с напряженного лица Коракса, спросила Уна. Она вцепилась в подлокотники кресла и попыталась подняться, но ноги не слушались. — Почему я должна вам верить?

Она лихорадочно соображала, как и куда спрятать детей — чтобы этот не заметил, ему нельзя доверять.

Колдуны найдут их где угодно.

Прятать надо магией. Значит, все-таки звать на помощь.

Колдовать самой — опасно. Когда-то, давным-давно, еще лет в шесть, Уна решила для пробы переместить лягушку из сада в комнату одной фрейлины — и до сих пор с ужасом вспоминала, что сталось с бедным животным. А после истории с отобранным ключом Уна так обиделась на весь белый свет, что решила больше не колдовать. И с тех пор не пробовала, как Инго ее ни уговаривал.

— Не хочешь — не верь, — отмахнулся Коракс, и рукав его черной рубашки рассек воздух, как воронье крыло. — Я знаю, о чем ты думаешь. — Он резким движением вырвал из вышивания иголку вместе с ниткой. — Прежде всего спрячем детей, спрячем надежно.

Иголка проворно засновала в пустоте, в воздухе между Уной и Кораксом. Черным крылом замелькал рукав.

— Что вы делаете? — ахнула Уна. Она попыталась определить, где сейчас дети, где Таль и муж. У нее это всегда получалось, и Уна даже не считала такое умение волшебством: достаточно было сосредоточиться — и чутье, как луч фонарика, указывало туда, куда нужно.

Вот они! Лиллибет в плетеной колыбельке, а за соседней дверью, в будуаре, Таль читает маленькому Инго книжку с картинками. Ах, превратить бы эти две комнаты, будуар и соседнюю, в неприметный чуланчик, — до того, как минует опасность!

— Будет исполнено, — не прекращая мелькать иглой, кивнул Коракс. — Чулан так чулан.

По спине у Уны пробежала дрожь.

Он читал ее мысли.

Между тем Коракс что-то зашивал в воздухе, будто латая крупными поспешными стежками какую-то невидимую прореху.

— Готово, — выдохнул Коракс и бросил иголку куда-то в сторону. Было так тихо, что Уна слышала, как иголка звякнула об пол. — Готово, девочка моя, их не найдут. А теперь давай решать, как нам быть, времени мало. Если Мутабор заполучит Радинглен, дело плохо. Я все это время исподволь мешал Мутабору, но я не всесилен. Он уже убил Садовника с женой… А-а! — протянул он и отчаянно махнул рукой. — О чем я, тебе это все равно ничего не говорит!

— Садовник убит? — Уна вскрикнула, как от боли.

Садовник! Загорелый, прямой, с яркими внимательными глазами на обветренном лице. И его жена, такая уютная и ласковая, пахнувшая теплым хлебом… Садовник приютил их с Инго, когда они заблудились, и подарил ключ, и сказал, что всегда будет ждать их в своем яблоневом саду, посреди цветущей долины, что когда-нибудь Уне с Инго предстоит стать Садовниками вместо него, потому что Сад не должен пустовать.

— Значит, все кончено? — вырвалось у Уны. — Постойте, скажите — Мутабор подобрал ключ? Ему удалось проникнуть в Сад или калитка заперта?

По лицу Коракса разлилось изумление.

— Ах вот оно что! Ты была в Саду? Тебе даже известно о калитке и ключе? Так значит, ты и есть будущая Садовница… Видишь, я знаю про Сад не меньше твоего, я добывал Мутабору все нужные сведения. Нет, у Мутабора не было ключа, он все проделал на расстоянии.

Что я натворила, испугалась Уна. Проболталась! И кому! Я даже не могу проверить, спрятал ли он детей, мне не сосредоточиться от ужаса…

Дверь распахнулась. На пороге спальни стоял Инго Третий — рыжие волосы растрепаны, лицо встревоженное.

Коракс скользнул в самый дальний угол, где сразу же сгустились тени, вжался в стену и вдруг слился с темным гобеленом, изображавшим лесную чащу. И не отличишь.

— Уна, что происходит? — спросил Инго и обнял жену за плечи. — Ты цела? Филин и Амальгамссен исчезли! Я разговаривал с ними, и вдруг — вспышка и их нет! Я кинулся искать детей и Таль, их тоже нет — там, где мамин будуар, какой-то чулан с метлами! А во дворце все ходят — будто спят с открытыми глазами, я бежал сюда, а они смотрели сквозь меня!

Уна не успела и слова сказать, как король Радингленский обернулся к гобелену и спросил:

— А вы кто и как сюда попали?

Коракс выступил из тени и пораженно воскликнул:

— Вы меня видите? Но ведь вы не маг!

Уна сжала ладонями виски.

Она всей кожей ощутила, как где-то в дальних покоях дворца возникла иллюзия: вместо резной позолоченной двери в будуар Таль, теперь была дощатая дверца в чулан, мимо такой пройдешь и не заметишь.

Значит, Коракс ее не обманул. Дети и Таль в безопасности.

Значит, ему можно верить. И он ее отец.

Пусть он появился только сейчас, когда она давно уже выросла, но он все-таки появился. И он защищает свою семью…

На миг Уна зажмурилась, сглотнула и четко произнесла:

— Инго, это мой отец, я тебе про него рассказывала. Маму и Лиллибет с Инго спрятал он. Подожди, не перебивай. Он, оказывается, никакой не черный маг, но пытается помешать целой их компании, и про Сад, и про нас он знает. Им нужен Радинглен и Сад, они уже убили Садовника, но в Сад… они ведь не проникли в Сад, папа?

Слово слетело с ее губ легко и естественно.

Темное, изможденное лицо Коракса просветлело. Стало видно, как красив он был раньше.

— Сад заперт, — кивнул Коракс. — Ваше величество, Филин исчез у вас на глазах?

— Да! И с ним еще один из лучших в королевстве волшебников! И эта вспышка… — Инго потер лоб, — знаете, она была не как свет, а как черное пламя, я на миг ослеп.

— Морок, — коротко сказал Коракс. — Мутабор уже вошел в город и вот-вот будет во дворце. Чудо, что чары вас не берут.

Король даже не успел потребовать подробных объяснений.

Во дворце воцарилась непонятная ватная тишина. Замерли далекие шаги и голоса.

— Все, мы ничего уже не успеем.

Коракс резко повернулся к окну. Инго и Уна тоже.

Красноватые снежинки остановились, не долетев до земли. Над морем вдали замерли неподвижные чайки. Застыли, как приклеенные к небу, флаги и флюгера на крышах, шпилях и башенках. А над ними, над городом, распластав огромные перепончатые крылья, завис в небе дракон Конрад.

Уна перевела глаза на часы. Тиканье смолкло, стрелки замерли, и застыл, уйдя до отказа влево, медный тяжелый маятник.

— Времени больше нет. — Голос Коракса прозвучал как погребальный колокол. — Мутабор остановил его. Бегите! — Он пошатнулся, схватился за грудь и побелел, как молоко.

— Этому не бывать, — четко сказал король Радингленский.

Уне хватило одного взгляда на мужа, чтобы принять решение.

Захватчики ничего не получат. То есть они могут даже получить ее, Уну, но Сада им не видать.

Оказывается, последнюю фразу она сказала вслух.

Инго с силой тряхнул Коракса за плечо.

— Возьмите себя в руки, — твердо произнес он. — Вы обещали помочь, так держите слово.

— Папа, — добавила Уна, — пожалуйста.

Коракс с трудом перевел дыхание, потер грудь, точно у него болело сердце.

— Попробую, — тихо сказал он.

И тут в комнате стало темно, словно мгновенно наступила ночь — нет, словно на Радинглен набросили непроглядно-черную плотную ткань.

— Они уже совсем близко, — прошептал из тьмы Коракс.

Что-то хрустнуло, будто сломалась сухая веточка, и комната осветилась слабеньким, жиденьким мерцанием, вроде болотных гнилушек. Но даже в этом неверном свете Уна увидела, как изменилось лицо Коракса: глаза мага пылали, губы нервно дергались.

— Мы поступим так. — Голос у Коракса слегка дрожал. — Я отвлеку Мутабора и остальных и дам вам возможность уйти в Сад. Но вы должны оставить детям и Таль послание, чтобы они знали, где вы.

Все трое выбрались в галерею, которая при тусклом свете болотных огоньков казалась бесконечной и темной, как ночной лес.

— Записку не пишите, некогда, да и найдут, прочтут, — на бегу говорил Коракс. — Придумайте что-нибудь другое!

Инго с Уной переглянулись.

Их портрет! Ну конечно же, тот самый портрет, написанный Гарамондом, после свадьбы! Придумала его Уна, потому что как раз накануне бракосочетания они с Инго сидели в дворцовом парке, подальше от чужих ушей, и долго беседовали о Садовнике и его просьбе. И договорились: будем править Радингленом, пока не подрастут дети, а потом все объясним наследникам, уступим им трон и отправимся сменить Садовника с женой в вечно цветущей долине. А на память детям останется портрет. Инго не хотелось покидать Радинглен, но ведь дети вырастут еще не скоро, времени в запасе много… Тем не менее, картина была заказана и Гарамонд сделал свое дело на совесть.

Кто же мог знать, что Инго с Уной придется бежать в Сад внезапно — сыну всего пять, дочка — грудной младенец…

Услышав про картину, Коракс сказал одно лишь слово:

— Ведите!

На бегу он щелкал пальцами, и везде, где они пробегали, по стенам загорались бледные огоньки. В их зябком мигании, таком непохожем на теплое сияние свечей, на радужную игру хрусталя и разноцветного стекла в светильниках, дворец сразу показался заброшенным и мертвым. Но не безлюдным.

Уна почувствовала, что жизнь во дворце замерла. Застыли все стрелки часов, неподвижны придворные, слуги, даже одинокая недобитая моль в королевской гардеробной и та зависла в воздухе. Где-то на кухне поднялась пенка на крепчайшем кофе, что готовил повар для Таль — поднялась и не убегает. Наверно, замер и весь Радинглен.

— Я же говорил, — прошептал Инго. — Тогда они еле двигались, а теперь…

Вот слуга в ливрее старательно обмахивал метелочкой пыль с резной панели, да так и замер. Вот, оглянувшись на что-то, окаменела камеристка, а под ногами у нее осколки фарфорового кувшина с водой — но вместо лужи на полу лед. И Уна вдруг ощутила, какая ледяная стужа царит во дворце. Увидела заиндевелые окна. Ее зазнобило, за воротник проникло холодное дуновение. Как бы дети не простыли… Уна отогнала эту мысль прочь. Но ей на смену пришла другая, настойчивая: «А кто покормит Лилли?»

Уна сжала зубы. Таль придумает, Таль что-нибудь придумает, она всегда находит выход из положения, надо только, чтобы все ожили! А чтобы все ожили, надо, чтобы в Радинглене не было Паулины с ее соратниками!

И она сама, и Инго могут шевелиться. Они сильнее злых чар, Коракс ведь так и сказал. Они справятся.

Но когда из полутьмы возникла позолоченная рама королевского портрета, Уна на миг растерялась.

— Я совсем не умею колдовать, — призналась она и закусила губы. Дорого обошлась ей давнишняя обида на Таль и Филина и собственная глупая гордость! После того, как Таль устроила ей тогда, в детстве, выволочку из-за ключа, Филин даже не вмешался, не вступился за нее, не стал ничего объяснять — а столько раз распространялся при ней о пользе всяческого учения и вреде невежества! Таль ведь не могла умолчать о ключе! Уна не могла ему этого простить. А теперь получается — не зря Инго уговаривал ее воспротивиться воле Таль, открыться Филину, начать учиться!

— Чудесный портрет, — Коракс обвел полотно оценивающим взглядом. Провел тонкими смуглыми пальцами по резным листьям плюща, оплетавшим раму, взялся за нее распростертыми руками, точно закрывал портрет своим телом. На лбу у него выступили крупные капли пота. — И во-от так, — пробормотал он себе под нос и отмахнул со лба клок темных волос. — Уна, Инго, отныне портрет сможет отвечать на вопросы детей и Таль, но только если те зададут их не по принуждению. Он передаст им, где вы. Но лишь им, и никому больше, так что не беспокойтесь, врагам ничего не выведать.

Уна не сдержала восхищенного возгласа. Вот что может тот, кто учился магии!

— Это еще не все, — Коракс криво улыбнулся, — я наложил и другие чары. Портрет стал порталом, проходом, но лишь в одну сторону. Со временем вы сможете вернуться из Сада в Радинглен… если эта история закончится благополучно. Если нет — простите, но нельзя оставить Мутабору ни малейшей лазейки.

— Но как же мы попадем обратно в Сад? — вырвалось у Уны. И тут она вспомнила про ключ. Все понятно! Покинутый, осиротевший Сад сейчас впустит их и безо всякого ключа. А потом можно будет забрать ключ и навещать детей сколько угодно. Только бы все обошлось!

Сейчас ключ в виде розы с серебряными лепестками лежал в тайнике, вделанном в раму. Королева положила его туда совсем недавно, а до этого он хранился там, куда запрятало его одно-единственное колдовство маленькой Уны — в тот самый день, когда разгневанная Таль попыталась отнять у девочки ключ.

Уна нажала на потайную планку и извлекла ключ. Бриллианты-росинки на серебряных лепестках сверкнули радужными острыми искрами.

— С собой сейчас не бери, — настоятельно посоветовал Коракс. — Это опасно, давай перепрячу.

Он огляделся, помедлил и вдруг подмигнул Уне и Инго:

— Где проще всего спрятать цветок?

— Среди цветов, конечно! — догадался Инго и показал на предмет, знакомый ему с детства.

Мгновение — и ключ переместился в новый тайник.

— Нипочем не найдут, — уверенно сказала Уна и даже нашла в себе силы улыбнуться отцу. — Что дальше?

И поняла, что дальше — только идти навстречу врагу. Ее затрясло, как в лихорадке.

— Успокойся, — посоветовал Инго, — если драться, то на трезвую холодную голову, так что я возьму меч. Нам вот сюда, по винтовой лестнице.

— С этой магией не справится никакое оружие, — остановил его Коракс, покачав головой. — Даже меч. А всех волшебников посильнее Мутабор, видно, уже вышвырнул в другие миры. Я не мог предупредить вас, я ведь не посвящен в его планы полностью.

— Но эту шайку так или иначе надо прикончить или хотя бы обезоружить! — воскликнул Инго.

— Мы поступим иначе, — возразил Коракс. — Я отвлеку их, и вы отправитесь в Сад, а я уж как-нибудь сам… В живых Мутабор меня все равно не оставит — как только в помощниках отпадет надобность, он уничтожит нас всех, и Паулину, и Ангста, и Штамма. Как жаль, что я не увижу Лиллибет с Инго, — он коротко вздохнул. — И Филина.

Они уже миновали длинную гулкую галерею, увешанную фамильными портретами, спустились по широкой мраморной лестнице и стояли посреди просторного зала. Под ногами у них была мозаика, изображавшая цветущий луг.

— Слушайте и запоминайте. — Коракс переводил взгляд с Уны на Инго. — Как только мы видим Мутабора, я начинаю вести себя так, словно я вас запугал и вы послушны моей воле. Не сопротивляйтесь, я не причиню вам вреда, наоборот, прикрою от… от остальных. Говорить и даже делать я буду одно, но колдовать — совсем другое. Попытаюсь их вымотать.

— Вы справитесь? — усомнился король и машинально положил руку на пояс, словно нащупывая отсутствующий меч.

— Я? — Коракс расправил плечи, тряхнул головой и как будто стал выше ростом. — А кто, спрашивается, был первым мастером по превращениям в Амберхавене? А «Янтарную маску» за Гамлета кто получил? В конце концов, кто провел Мутабора? — Он говорил все быстрее и быстрее, слова у него налетали одно на другое. — Инго, Уна, я много лет среди черных магов, в одной роли. Мутабор давно принял меня в свой круг, я ему такое покаяние в ошибках молодости сыграл, что он поверил, и приспешники его поверили, а они нелюди, у них и сердца нет! Ведь я узнал в Мутаборе старого Притценау, в университете я изучал доппельгангеров, и сразу его раскусил. Когда-то давно герр Притценау пришел ко мне, еще студентику, за помощью. Захотел, видите ли, чтобы я ему вместо артритных его клешней новые руки переставил, от одного молодого талантливого музыканта, а тот чтобы в катастрофу попал, и все это, конечно, осталось нашей со старым виртуозом тайной. Я тогда отказал, резко отказал, заявил, что это хуже доппельгангерства, и он мне это запомнил — и сам заинтересовался доппельгангерами, я, дурак, навел его на след! — даже теперь в голосе Коракса звучало отчаяние. — Через несколько лет, когда я с большим трудом вышел на эту шайку, Притценау уже своего добился, стал всемогущим доппельгангером, Мутабором, — видно, пригодились ему мои слова, но и меня самого он не забыл. Я повалялся у его в ногах, показал, на что способен, и они меня приняли — как не принять такого могучего мага! И с тех пор считают, будто я им помогаю, хотя на деле все наоборот — не мешай я им, они бы, пожалуй, уже и Амберхавен захватили. Да я и думал все это время, что они на Амберхавен нацелились, знал бы, что на Радинглен… Хоть бы Филина предупредил, когда мы с ним год назад виделись! — Он перевел дыхание. Горько усмехнулся. — Думаете, нашел время исповедоваться, но когда же еще? Я иду на верную смерть, так хоть попрощаемся.

Уна смотрела, как шевелятся губы Коракса, но почти не слушала.

На верную смерть?

Она никогда больше его не увидит?

Какое ей дело до Притценау, до Амберхавена… Филин никогда ни слова не рассказывал ей про Амберхавен, по каким-то своим сложным и непонятным Филинским причинам. Она знала лишь, что Амберхавен — это место, где она никогда, никогда не будет учиться, потому что колдовать ей нельзя…

Коракс виновато посмотрел на Уну.

— Я должен был вам все это рассказать — снять тяжесть с души. Ну-с, где же Мутабор? — Коракс по-птичьи склонил голову и прислушался. — Наверняка в тронном зале, как же иначе. Уна, где это у вас?

— Туда, по галерее, — показала Уна. Инго взял ее за руку и тоже всмотрелся во мрак.

Там, за высокими арочными сводами длинной парадной галереи, клубилась тьма. Оттуда шел холод и ощущение смертельной опасности. Дворец, известный Уне до малейшего кухонного закоулка, превратился в незнакомое, полное угрозы место.

— Впер-ред! — Между Инго и Уной на каменном полу галереи сидел крупный черный ворон. Король с королевой вздрогнули от неожиданности, но смолчали. Все-таки воспитывал их тоже оборотень — Филин.

— Помните, ничему не удивляйтесь, — скрипуче, но очень отчетливо предупредил ворон-Коракс, тяжело взлетая Уне на плечо.

Так они и предстали перед захватчиками Радинглена — хрупкая женщина в зеленом, с вороном на плече, и высокий рыжеволосый мужчина.

Двери тронного зала распахнулись сами собой, и Уна с Инго, шагнув в пронзительную стужу, увидели в свете болотных огоньков высокую темную фигуру Мутабора с надвинутым на лицо капюшоном. И Ангста, затянутого в черный мундир с зигзагами молний на погонах, и гаденькую ухмылку фон Штамма в грязном лабораторном халате и резиновых перчатках, и бряцающую железным оперением гарпию. Мутабор небрежно облокотился на спинку трона, но садиться не спешил.

— Они на все согласны! — прокаркал ворон. — Видите, в знак доверия я сижу у нее на плече — и она не свернула мне шею.

— Поди сюда, — властно произнес Мутабор и кивнул Уне черным капюшоном.

— А короля предлагаю ликвидировать, — хищно предложила Паулина и клацнула когтями по каменному полу.

В глазах у Уны помутилось от гнева. Ах, гадина!

Внезапно за спиной у Уны что-то свистнуло, она оглянулась и едва успела уклониться — в раскрытые двери зала стремительно влетел меч, фамильный меч радингленских королей. Не заколдованный, но очень, очень грозный и острый.

«Конечно, я ведь держу Инго за руку, — пронеслось в голове у Уны, — а герцогиня пригрозила его убить… и я наколдовала меч ему в защиту, сама того не желая! Я все-таки колдую!»

— Предательство! — заорала гарпия, перекосив рот. — Ангст, стреляйте!

Коракс, шумя крыльями и хрипло каркая «дурак, прекратить, она просто сокровище», ринулся на Ангста и вышиб у того из руки пистолет, а меч послушно лег в руку Инго, и Уна кинулась между ним и захватчиками.

На нее обрушилась огромная, неподъемная тяжесть, вот-вот расплющит, вдавит в каменный пол, и ничего не видно, и невозможно дышать… Уна тонко вскрикнула, черное воронье крыло задело ей висок, и она вдруг ощутила прилив сил. Тяжесть все еще давила, но теперь Уна знала, что не одна, что Коракс помогает ей, и, хотя ничего не видела в навалившейся тьме, распрямила плечи и вслепую, сама не понимая, как, наугад ответила врагам таким же сокрушительным ударом…

… и больше ничего уже не помнила, кроме воплей, грохота и потом — ледяного ветра, завывавшего в ушах.

«Вот видишь, ты все-таки волшебница, и еще какая», — пробился сквозь вой ветра голос отца.

Уна уже не увидела, что летит в небе над окоченевшим Радингленом — куда-то в сторону гор, и что вместе с ней, как огненный хвост за кометой, летит и шайка Мутабора, проклиная все на свете, тщетно пытаясь сопротивляться.

Она не увидела десятков жителей, упавших на улицах замертво и расколовшихся на мелкие ледяные кусочки — потом их сметут, оплачут и похоронят те, кто уцелел. Не увидела, как превращаются в снежную труху и ледяную крошку и осыпаются на город замерзшие в воздухе сильфы, которых паника выгнала из-под хрустальных крыш. Не увидела необратимо окаменевших гномов — они, с боевыми топорами в руках, устремились было на помощь из своих подземелий, как только они почуяли неладное. Не увидела опустевшие дома самых сильных радингленских волшебников, способных противостоять Мутабору, — дома, во тьме которых удовлетворенно, сыто светились мертвенным тусклым светом зеркала, поглотившие магов, разнообразные зеркала, пудреницы, трюмо, от пола до потолка, — щедрые дары умелицы фриккен Амалии из Амберхавена.

А когда погасли и эти огни, в Радинглене наступила непроглядная тьма. И то, что не увидела Уна, различал теперь только дракон Конрад, который так и завис в воздухе, — скованный чарами, он не мог шевельнуть даже кончиком когтя. Но и его зоркие глаза с трудом видели сквозь эту густую и вязкую тьму, накрывшую город ровно на три дня и на три ночи.

— Вот так предал нас Коракс, — поджав губы, произнесла Паулина. — Если бы не он, девчонке… Уне ни за что не удалось бы увести нас из города. А тут еще присутствие мужа, которого почему-то не брали чары, придало ей сил! Ума не приложу, почему! — гарпия злобно сверкнула глазами. — Мы и сами не поняли, как очутились вдали от Радинглена, от трона, который хотел занять Мутабор. Там, высоко в горах, мы попытались уничтожить Уну и Инго, но встретили отпор, какого и ожидать не могли от этой неумехи. Тогда мы еще не поняли, что Коракс сражается на ее стороне, ведь предатель действовал исподволь! Нам казалось, что он стоит за нас, но все удары, которые мы ей наносили, возвращались к нам, усиленные стократ, и вскоре мы обессилели — все, даже Мутабор. А потом и вовсе случилось нечто необъяснимое… Кто-то развоплотил нас четверых и мгновенно запечатал наши души в шар из темного стекла. Сначала мы подумали на девчонку, но она и так держалась из последних сил. Потом на Мутабора — с него сталось бы избавиться от нас, чтобы единолично властвовать над Радингленом…

— Но кто запечатал вас в шар на самом деле? — дрожащим голосом спросила Лиза.

— Я же тебе сказала, Коракс! Вместе с самим собой! — прошипела Паулина. — Он рассчитывал облегчить участь доченьки, но не тут-то было!

Мутабор воспользовался случаем и пустил шар в ход как оружие. Кристалл сосредоточил в себе и магию четверых пленников, и всю злобу самого колдуна, и испустил такой слепяще-черный свет, что Уна от его лучей без чувств упала наземь. Инго устоял на ногах лишь чудом — а вернее всего потому, что знал: он должен защитить Уну. Стоило ему подхватить ее, как в тот же миг обоих поглотила расселина в скале, которая открылась и тотчас сомкнулась. Никто не узнал, куда же они исчезли. Их сочли погибшими все — и радингленцы, и сам Мутабор.

Страшная магия черного кристалла сразила и его обессиленного хозяина — колдовское оружие прожгло Мутабора такой болью, что он вынужден был проворнее гадюки скрыться под землю. Обратившись в бегство, взбешенный колдун спрятался в Черном замке, стоявшем под самым Радингленом. Он долго еще долго восстанавливал силы и таился в подземной тьме, в самом сердце своего замка, и не рисковал показаться на дневной свет… А шар он припрятал во дворце, приберег на будущее, рассчитывая, что оружие ему еще пригодится. Освобождать бывших помощников из заточения доппельгангер не намеревался. Им суждено было томиться в заключении и неизвестности долгих двенадцать лет, прежде чем они выбрались на свободу. Тогда-то Коракс открыто встал на защиту Инго с Лизой. Ему уже нечего было терять…

… А пока, несмотря ни на что, Мутабор торжествовал победу. Да, показаться на поверхность он сможет еще не скоро, но Радинглен взят и в королевстве нашлись те, кто польстился на посулы колдуна. Например, глупый министр двора Гранфаллон, которого заботило лишь одно — получить сладкий кусочек от власть имущих. Дело было за немногим — распорядиться судьбой наследников престола.

Примерно полтора месяца спустя, холодным зимним утром, по ступеням Иорданской лестницы в Эрмитаже спустилась немолодая семейная пара, показавшаяся бдительным смотрительницам несколько подозрительной.

Посетителей с маленькими детьми сегодня с утра, кажется, не было, тем более — с младенцами. И смотрительницы уж точно не пропустили бы посетителей с чемоданчиком, ведь это вопиющее нарушение правил! Между тем у дамы на руках был именно младенец, аккуратно завернутый в ватное одеяльце с кружевным пододеяльником, а у ее спутника — невысокого седоватого человека в очках — чемоданчик. Мало того, еще и ботинки заляпаны конским навозом — непонятно, где взял. Дама, впрочем, тоже выглядела странно: в длинном, до полу, старомодном платье и с антикварными шпильками в сложной рыжей прическе. Лица у посетителей отчего-то были испуганные и растерянные — словно они и не из Эрмитажа возвращались, а только что избежали смертельной опасности.

Однако стоило удивительной паре поравняться со строгими смотрительницами в форменных тужурках, как седой, опережая любые вопросы, произнес:

— Дети дошкольного возраста бесплатно.

Смотрительницы все как одна проводили умиленными взорами сверток с младенцем и через минуту напрочь забыли об этой непонятной истории.

А Филин и королева Таль с крошечной принцессой Лиллибет на руках вышли на Дворцовую набережную.

— Так, глаза я им отвел… Сейчас наколдую нам пальто, — поспешно сказал волшебник. Из Радинглена они бежали в чем были. В чемоданчике, поверх кое-каких драгоценностей, которые королева успела прихватить с собой, спасаясь бегством вместе с придворным магом и наследной принцессой, лежали пеленки, батистовые, с монограммой. И все. А в Ленинграде был мороз.

— Куда теперь? — тихо спросила Таль, поднимая меховой воротник теплого пальто, возникшего у нее на плечах, и тяжело оперлась на руку Филина. Тот сощурился от ослепительного солнечного света, сверкавшего на поверхности замерзшей Невы. Помолчал, потом твердо сказал:

— Ко мне в башню, места там хватит всем.

Говорить о том ужасе, который остался за спиной, они оба не могли. Да и как говорить о бесследно пропавших Уне и Инго, которые наверняка погибли… О том, как радингленцы хоронили жертв мутаборского нашествия, не понимая, кто убийцы, как тщетно искали пропавших волшебников, как вдруг обнаружили, что королевство стало в десять раз меньше, что исчезли горы на горизонте и жизнь непоправимо изменилась. Впрочем, часть перемен народ не заметил, а вот Таль и Филин — еще как.

Филина, как и остальных городских волшебников, в день захвата Радинглена выбросило за пределы королевства. Ему неимоверно повезло, он оказался совсем недалеко — в Ленинграде, очнулся в больнице, из которой в тот же день и сбежал, спеша на помощь Таль. Бродячий мостик, по счастью, откликнулся и пропустил волшебника обратно. В Радинглене он убедился, что все прочие маги, которые могли бы защитить город, бесследно сгинули. А само королевство стало гораздо меньше, чем было — город да ближайшие окрестности. И кораблям по морю никуда не уйти, и все пути в соседние миры отрезаны.

Поначалу в Радинглене был траур, горожане искренне оплакивали молодых короля и королеву, хотя так и не поняли толком, что случилось и кто же напал на город. Таль начала править регентшей при Инго-младшем, и народ принял это, не прекословя — перед ней в королевстве трепетали. Весь город и особенно дворец теперь тщательно охранялись, в некогда мирном Радинглене впервые появилась настоящая стража — не для церемониальных шествий, а для несения караула. Филин, не доверяя никому, кроме королевского дракона Конрада, поочередно с ним облетал все дворцовые башни.

И все-таки эти меры не помогли. Через полтора месяца после гибели Уны и Инго, в которой теперь уже никто не сомневался, наследного принца похитили. Похитили средь бела дня, из дворца, и никакие допросы не помогали: ни один из дворцовых обитателей, начиная с вездесущего Гранфаллона и кончая последней судомойкой, не мог вспомнить, видел ли Инго после того, как закончился утренний урок в Филинской башне и мальчик должен был спуститься в покои Таль. Инго точно растворился в воздухе, и все поиски были напрасны. Конрад гулко бил себя в грудь и во всеуслышание неутешно горевал, что не уследил и что надо, надо было сопровождать ребенка на каждом шагу. Филин угрюмо молчал. На Таль было страшно смотреть.

Буквально через день по городу поползли темные слушки о том, что королевскую чету, а теперь и наследного принца извела самолично королева Таль, чтобы заполучить престол. Шушукались, что помогал ей в этом не кто иной, как придворный маг Филин. Передавали, что Таль на самом деле могучая злая колдунья, да и Филин лишь прикидывался добрым волшебником. Кто распускал эти слухи, неизвестно, но поверили почему-то поголовно все, кроме немногих оставшихся волшебников. А если те и пытались возразить сплетникам, их тотчас обвиняли в причастности к заговору и грозили наказанием, и тогда маги с перепугу начинали поддакивать этим пересудам. Мелисса, Циннамон и, конечно же, летописец Гарамонд видели: горожане сами не понимают, что несут, что глаза у них стеклянные, и что в город вновь проникли злые чары. Но они были бессильны. Слухи поднимались и растекались, как мутная пена, убежавшая из кастрюли с похлебкой.

На третий день после исчезновения принца ко Дворцу потекла толпа, с остекленелыми глазами кричавшая, что и крошечную принцессу злодеи тоже сгубили и не сознаются. Таль с Филином решили показать Лиллибет народу, убедить радингленцев, что принцесса цела и невредима. Это было ясным днем у ворот дворцового парка, но, едва Таль подняла малышку на руках, как с безоблачного неба на них, шурша и попискивая, обрушилась туча нетопырей. Летучие мыши облепили Таль и, не подоспей на помощь Филин, вырвали бы Лиллибет у королевы из рук. Волшебник мигом перекинулся птицей и разогнал нетопырей — уханьем, клекотом, когтями, клювом, а главное — оранжевым светом птичьих глаз. Он прекрасно знал, что обычные нетопыри днем не летают и на такие разумные действия не способны.

Однако толпа поняла случившееся на свой лад — видимо, именно так, как хотелось неведомому распространителю слухов, кому-то, кому было очень нужно заморочить простодушных радингленцев и превратить их в послушные марионетки. Раздались крики:

— Чары!

— Нарочно подстроено!

— Сговор!

— Колдовство!

Филин и Таль не смогли объяснить разъяренной толпе, что это была еще одна попытка похищения и что за всеми ужасными событиями последнего времени явно стоит чья-то злая воля. Им оставалось только укрыться во дворце, а там их поджидала новая напасть — исчез дракон Конрад. Королева и волшебник почувствовали себя как в кошмарном сне, когда ты не в силах предугадать, что за ужас случится в ближайшее мгновение.

Прошел еще день. Те обитатели дворца, кто не повторял слухов и угроз, перестали узнавать сначала Таль, а затем и Филина. Гранфаллон со спесивым видом проплывал мимо, держась как хозяин, и брезгливо спрашивал в пространство, почему во дворце посторонние. Стража хмурилась.

И тогда Таль решилась на бегство. Переубедить ее Филин не смог.

— Дети погибли, все трое, — сказала ему она. — И Уна с Инго, и младший Инго… Еще день — и твои радингленцы просто-напросто сожгут нас на костре за чернокнижие. Я не знаю, кто навел на них этот морок, и выяснять не намерена. У нас осталась только Лилли, так вот, я хочу, чтобы она у нас осталась .

Больше Филин ей не возражал. Они ускользнули из дворца, но Бродячий мостик не откликнулся. Тогда шестнадцатилетний Гарамонд, занявший пост летописца вместо погибшего отца, впустил их в книжную лавку, к волшебному зеркалу, которое вело в Эрмитаж…

— Красиво все-таки тут у вас, — поблекшим голосом произнесла Таль, глядя на Ростральные колонны за замерзшей Невой. — Только холодно, кажется, холоднее, чем в Амберхавене. Давай подождем… троллейбуса, да? И покажи, где Петроградская.

Филин забрал у нее младенца и сказал:

— Нам надо подумать, какое имя ты здесь будешь носить, Таль. Может быть, назовешься Натальей, по созвучию?

— Как скажешь, — Таль опустила голову. — Все равно у меня не осталось никого, кроме тебя.

— У меня тоже. Но ты ведь королева.

— Какая я королева?! Никакого Радинглена больше нет, Андрей, забудь.

Филин вздрогнул — раньше Таль всегда называла его Глауксом и только Глауксом, как привыкла в Амберхавене.

— Начинается новая жизнь с чистого листа, — с тихой решимостью заявила Таль. — Ты не беспокойся, я не буду сидеть у тебя на шее, я могу преподавать английский и историю, не зря же я заканчивала Амберхавенский университет. А ученики всегда найдутся…

Филин понимал, что возражать сейчас не стоит, и был уверен, что совсем скоро ему удастся ее переубедить. Он еще не знал, что решение Таль окажется тверже гранитного парапета, по которому сейчас скользит ее рука в перчатке. И впоследствии, уже став Натальей Борисовной, университетским преподавателем, она не пожелает и слышать о Радинглене. А когда он попробует вернуться туда, чтобы спасти покинутое на произвол судьбы королевство, Таль с ним поссорится, скажет «забудь ты это волшебство!» И много лет не будет допускать его к Лиллибет, и определит ее на занятия скрипкой к Гертруде Генриховне, не посоветовавшись, не подозревая, что эта дама с попугаем — на самом деле саламандра с мутаборским прихвостнем Гранфаллоном. И только с большим опозданием, едва ли не ставшим роковым, он, Филин, узнает о магических талантах наследной принцессы, которую ее бабушка все-таки воспитывала по всем королевским правилам. И даже называла Лиллибет.