Настоящий Спасатель 2. Назад в СССР

Глава 14

— Что?

— Его отравили! — выражение лица Кости было очень расстроенным.

Проводница стоявшая рядом, попросила меня пройти в вагон и подняла подножку. Я попросил ее дать еще минуту.

— Жив? — спросил я моего нового друга из-за широкой спины проводницы, закрывающей мне обзор.

Костя пожал плечами. Девчонки встревоженно непонимающе смотрели на нас с ним.

— Я вызвал скорую, врачи сказали, что состояние критическое, — Костя, очень переживал, — увезли в больницу, я дожидалася неотложки поэтому чуть на опоздал.

— Все нормально. Как это случилось? Может он сам…?

— Нет, именно отравили. Долго рассказывать. Позвони мне на вахту в пятницу вечером, как доедешь. Самое паршивое, что он думает, что это сделали мы.

На перроне заговорил громкоговоритель, сообщающий что мой поезд отправляется.

— Молодые люди всё. Больше не могу держать открытыми двери, меня и так накажут, — пробурчала проводница, она с шумом захлопнула двери. Ей было неприятно слышать наш разговор и я заметил, как она непроизвольно покосилась. Головной электровоз дал гудок и поезд медленно тронулся. Мои друзья шли рядом с поездом и махали мне на прощание.

Я прошел в вагон по проходу и помахал им в ответ, когда добрался до своего места. В моем отсеке вместе со мной ехал мужчина лет сорока, он уже успел переодеться в спортивный костюм. Мы поздоровались.

Поезд набрал ход и оставил вокзальный перрон с провожающими позади.

Оглядевшись я убрал свои вещи в багажное отделение. Перемещаясь по проходу я про себя отметил, что в это раз вагон был почти полупустой. Никаких тебе цыган, бабок с баулами в которых сложены книжки, симпатичных попутчиц. Расположившись, я стал разглядывать пейзаж за окном.

Провожающая меня Москва была опутана смоляной нитью проводов вдоль рельс. Они то свисали, то поднимались вверх к столбам напоминая волны.

Тонкая сеть черных осенних веток на деревьях, контрастировала с довольно унылыми постройками, выходящими своими разноразмерными, иногда кривыми, задами к железной дороге.

В белом небе вился серый дым над жерлами заводских труб. Еще вдоль путей ингода вилась магистраль теплоцентрали, привлекая внимание своими прямоугольными переходами и коленами.

Стучали колёса. Мысли, сменяя друг друга, блуждали в голове словно человек, заблудший в лесу. Последняя новость про Авигдора мне совсем не понравилась.

Я конечно пока не знал подробностей, но в слова Кости о том, что отравление было злонамеренным, я нисколько не сомневался.

Он не стал бы мне рассказывать об этом, если бы у него не было бы достаточных оснований для этого.

Мимо нас, на параллельных путях на небольшой большой скорости проходил встречный пассажирский поезд. На время прикрывший грустный пейзаж за окном.

Мужчина, сидевший напротив явно хотел вызвать меня на диалог. Я увидел это в отражение на стекле. Он ждал момента, когда поймает мой взгляд и пристально наблюдал за мной. Мне было совсем не охота болтать с ним, но стало как-то неловко отказывать ему в общении. Вот такие дорожные разговоры в поездах для советского человека — святое.

Поэтому я повернулся к нему. Он сразу выпалил вопрос:

— Домой? Из дома?

— Домой, — я немного улыбнулся, потому что в уме угадал его первый вопрос, — а вы?

— Я в командировку. Сергей, — мой попутчик представился и протянул руку. Я ощутил крепкое рукопожатие и представился в ответ.

— Что? Выглядит, как полная безнадега? — поезд на втором пути уже прошел мимо, снова обнажив промышленную изнанку центра столицы, выстроенную в разное время из непохожих друг на друга корпусов, сараев и сторожек.

— Немного навевает тоску. Мрачновато, если честно у нас на железной дороге.

— Это только кажется, — мой собеседник желал меня подбодрить, — кажется, что у нас небо всегда хмурое, улицы грязные, дома — серые. Во-первых, это не так. Во-вторых мой кум бывал в загранкомандировках, в капстранах. Там все тоже самое. Вокзалы прям нарядные и красивые.

Он сделал паузу.

— Вот взять, к примеру Гяр де Льон — Лионский вокзал в Париже. Красавец, шедевр архитектуры, а выезжаешь из него на поезде а там мама не горюй! Туши свет! Одни хибары да цеха в округе. И все изрисованы, исписаны непотребством.

Я улыбнулся. Мой собеседник пытался говорить с французским акцентом. Еще было смешно, от того, что у каждого советского человека есть свой кум, сосед, родственник, коллега по работе, побывавший за рубежом, по рассказам которого люди строили свои впечатление о бытовой стороне заграничной жизни. Сергей рассказывал так, будто сам съездил.

Михаил продолжал:

— Ладно — в городах, но если ехать по Франции на поезде, за окном всегда будет одно и то же: унылое небо, унылые поля и серые покосившиеся домишки. Несчастные люди, одним словом.

— Думаете, мы будем жить счастливее?

Он вытаращил на меня глаза будто я сморозил какую-то глупость. Хотя, конечно он не особо представлял, как живут за границей.

— Конечно! Мы уже живем счастливее! А случайно не из этих? — мой собеседник сощурил глаза.

— Из каких, этих? — мне стало интересно.

— Из хиппи?

Я трудом сдерживал смех.

— Ну какой я хиппи, у них длинные волосы, штаны клёш. Я студент.

Сергея немного успокоили мои слова.

— Ну мало ли. Кто вас знает. Ты не обижайся на меня братец. Мы живем своей жизнью, а не чужой. Никто нас не эксплуатирует, как у них там. У нас своё жилье, а они там на дне, вечно арендуют. Знаешь как хитро?

Я отрицательно покачал головой. Тогда Сергей мне начал рассказывать как по его мнению работает ипотека в капиталистических странах.

— Они там в кабале у банкиров. Банк выкупает квартиру и сдает тебе в наем, за баснословные барыши. Ты как рабочий человек, чтобы семья его имела место где жить, ходишь на поклон к банкирам-финансистам и отдаешь им всю свою зарплату.

— А как же деньги покушать и как далее.

— Как, как? Жена работает! Если не работает, то выбрасывают прямо на улицы. Так и живут — еле концы с концами сводят годами.

Немного не понимая всей схемы он, сам того не ведая, рассказывал мне о том, как будут жить его дети и внуки через тридцать-сорок лет. Он говорил о классовой борьбе и сопротивлении мирового пролетариата, о преимуществах развитого социализма.

Святая наивность, вера в том, что люди в СССР все равно живут лучше, чем в Париже или Нью-Йорке. Позволяла нашим не замечать собственных проблем и легче переносить тяготы. Безусловно восьмидесятые это лучшее время для советского человека.

Но тем не менее своих проблем хватало. Именно в это время начали появляться карточки и талоны на некоторые группы продуктов.

Содержание внешних спутников — нерентабельных социалистических стран обходилось все дороже. Кто-то из руководства этих стран искренне стремился построить социализм за счет ресурсов СССР и соцлагеря, а кто-то просто занимался иждивением и пожиранием ресурсов.

Много лет назад, еще в прошлой жизни я пришел к выводу, что все о чем писал Маркс про капитализм более менее правда.

Он, конечно, не учел, точнее не мог предположить, что технологии изменят облик сельского хозяйства и промышленности настолько, что на земле будут работать три-пять процентов населения против семидесяти в девятнадцатом веке.

Что большинство потомков пролетариев в западных странах и странах бывшего СССР перевоплотятся в серых и белых воротничков в бесполезный офисный планктон. Но в целом принцип Маркса про эксплуатацию труда и извлечения прибыли из этого не изменился совсем. Так же как и не изменилась концентрация денег у банкиров. Сложнее у Маркса с описанием будущего.

В который раз мне очень хотелось рассказать кому-нибудь про грядущее, но я не стал рисковать.

Это сложная дилемма, как у врача, когда он должен сообщить больному, что у того не осталось шансов на выживание.

Проводница пришла и собрала билеты.

Мой собеседник решил сам рассказать о том, что об этом думает.

— Через тридцать лет человек будет жить при коммунизме. От каждого по способности, каждому по потребности! Если бы не эти империалисты и капиталисты, мы бы уже построили коммунизм на земле.

— Совсем без денег?

— Да. Это будет очень скоро. Думаю, я доживу до этого времени. А ты и подавно. Люди станут свободными от поклонения деньгам. А всю работу будут выполнять роботы.

— А что будет делать тогда человек?

Он пожал плечами.

— Наверно изобретать, открывать новые планеты и миры. Ты пойми. Исчезнут голод и болезни. Преступности совсем не будет, потому что зачем воровать, если все доступно каждому. Вот оно лежит бесплатно — протяни руку бери сколько хочешь. Ну или сколько надо.

— Все будет совсем не так, к сожалению.

— И как же по твоему будет?

Я не ответил и углубился в свои мысли. Будущее несколько отличалось от представлений людей о нем. Будут тяжелые испытания для людей и мы окунемся в дикий, нет, в дичайший капитализм.

Многих советских ждет нищета, тяжелая безработица, крушение идеалов и норм морали.

Еды в мире будет производиться много, её излишки будут безжалостно уничтожаться, землепашцы будут утилизировать урожаи и выливать вино, но голод в мире никуда не денется.

Болезни не исчезнут — наоборот появятся новые, страшные такие, как неизлечимый СПИД, Эбола.

— Наверно, все будет хорошо, но не так быстро.

Ну сказал бы я ему про Перестройку и про развал СССР. Сейчас он посчитал бы меня сумасшедшим или антисоветчиком, которым я не был.

Скорее всего, во времена перестройки он бы меня и не вспомнил.

Я всплыл бы в его памяти только тогда, когда он осознает, что страны с названием СССР больше не существует. И то, он вспоминал бы меня в образе причудливого студента, случайно предсказавшего в своих юношеских фантазиях события начала девяностых.

Я вернулся мыслями на землю. Мне нужно было прожить достойно и интересно тут, в этом времени, а не думать, о том, что будет в будущем. «Грядущее неизбежно — живите неспешно».

Пару раз мимо нас проходил глухо-немой мужик бросавший на сидения пассажиров нехитрые поделки брелки, в виде фигур различных животных.

Судя по внешнем виду это были изделия из хлебного мякиша, которые производили зеки в тюрьмах.

Мы болтали с ним о всяком, он рассказывал про свое детство, семью, работу и коллег, увлечение рыбалкой.

Мой собеседник словно находил в этом некую исповедальность или возможность пройти сеанс психотерапии.

Там, где он считал себя неправым он каялся. Напротив, сердился во время рассказа тогда, когда считал, что другие поступали с ним несправедливо.

В промежутках между рассказами мы обедали и ужинали. Все теми же стандартным набором советского пассажира на железной дороге. Это раз меня снаряжали в дорогу девчонки.

Мой «паек», заботливо собранный Викой и Ритой состоял из яиц, хлеба и плавленых сырков «Карат».

Зато у моего «командированного» соседа Сергея была вареная курица, пакет с кефиром и домашнее печенье.

Среди своих продуктов я нашел небольшой, размером с пачку сигарет, сверток из фольги. Они умудрились положить мне сахара и насыпать растворимого кофе.

Такой кофе действительно был «дефицитом», который можно было купить только в Москве. Я мысленно поблагодарил Вику за такую трогательную заботу. Мне было тепло на душе.

— Я видел провожавших тебя девчонок. Которая твоя невеста?

Я сказал, что мы просто друзья.

— Ну одна, та которая посимпатичнее смотрела на тебя так, что сразу понятно, что она влюблена в тебя по уши. Не тяни с этим делом, отобьют. Если ты в другом городе. Я вот в двадцать сразу после армии женился, на своей однокласснице Ирише. Тяжело было, но учился заочно в институте, и через пять лет получил диплом инженера. Вот уже двадцать лет вместе. Двое детей у нас пацан и девчонка. Шестнадцать и одинадцать лет.

Я улыбнулся и пообещал поскорее разобраться со своей личной жизнью.

Время пролетало не заметно и с наступлением темноты мы легли спать. Я почувствовал, что очень сильно вымотался за последние несколько дней и мгновенно вырубился едва моя голова прикоснулась к подушке.

Я снова видел продолжение своего сна. Теперь я перешагнул через фальшборт и встал на палубу. Мои ноги в увесистых галошах со свинцовым днищем подошв, с гулким стуком дали мне почувствовать, что я среди своих и всё хорошо. Мне вспомнилась покоренная ракета, но как это часто бывает в снах воспоминания эти были смутными и отрывочными.

Мичман, встречавший меня наверху, на поверхности постучал мне три раза гаечным ключом по шлему трехболтовки. Потом но выставил вперед ногу в круглоносом ботинке. Я трижды топнул свинцовой подошвой, имитируя попытку наступить ему на ногу. Это была наша давняя традиция, которая называлась «отдавить ласту». Она означала, что водолаз и его напарник благодарят судьбу, всех морских богов и чертей за то, что опасное погружение прошло успешно без всяких неприятных сюрпризов.

Считалось, что если не постучать, то следующий спуск под воду принесет много гемороя и сложностей.

Не знаю откуда пошла эта традиция, но мне пришлось пару раз стать свидетелем того, что водолаз не исполнивший ритуал или всплывал с «кессоном» или терял ориентацию или жутко запутывался в страховочном тросе или наживал еще каких-нибудь проблем на свою водолазную задницу типа «балерины».

После того, как видишь или слышишь рассказы о подобных случаях, исполняешь «отдавить ласты» на автомате.

Мичман открутил гайки и щели между шлемом и рубахой поступает настоящий воздух.

Баалииин, мало кто представляет какое это радостное чувство — подняться из бездны, из черной темени моря и вдохнуть в легкие живой воздух, вместо пахнущей резиной, мертвой, сжатой дыхательной смеси! Это маленькое воскрешение и об этом знают только те, кто имеет отношение к водолазному ремеслу.

Я громко дышал полной грудью, а мичман откручивал гайки дальше. довольно улыбался и хитро вглядывался мне в глаза.

Он пытался понять слышал ли я в рацию об объявленной награде. Его вечно красное, исхлестанное вечными морскими ветрами лицо, еще больше расплылось в улыбке, когда я спросил:

— Расскажи о причинах для радости, Мичман? Ты один по приходу в порт проставляешься или мы оба? Мне тоже готовиться?

— Оба, оба.

Он снял с меня шлем.

Теперь я мог вертеть головой и оглядеться. За спиной на палубе стоял капитан, старпом и матросы.

Капитан кого-то до боли напоминал. На душе ощущалось спокойствие.

В меру волнующееся бескрайнее море в отливало стылой чернотой. Такая бывает только на северах. По ночам такая чернота моря сливалась с таким же черной поверхностью воды. И лишь кучерявые белые буруны на гребнях волн, будто вживленнык в чернильную стеклянную гладь моря, растворялись безшумной пеной.

— Качать его! — услышал я голос старпома, который эхом повторился в голосах матрсов. Я еще раз внимательно посмотрел в ту сторону, где стояли матросы. Капитан цепким взглядом наблюдал за тем как мне помогают снять лапти. Его глаза напоминали строгий взор отца.

Ко мне подбегали со всех сторон. Кто-то прикоснулся к моему плечу…

— Молодой человек просыпайтесь. Прибываем через тридцать минут. Через десять я закрою туалет. Поторопитесь, если собираетесь умыться.

Я раскрыл глаза и понял, что нахожусь в поезде.

Сидение, где должна была быть расстелена постель соседа пустовала.

Он сошел раньше и не стал меня будить. На столе стоял стакан чая в металлическом подстаканнике с тонкой вязью. По поднимающемуся пару я определил, что чай был горячим.

— За чай платить не нужно, ваш сосед оплатил.