Настойчивый характер

10

Лишиться Петра Иваныча мне было страх как тяжело. Привык я, что он у меня с правой руки шевелится. Переставляет опоки моментально, формует с душой!

Говорю своему брату:

- Как видно, комсомол тебя еще мало вырастил, что ты хочешь только сливки снимать, а на черновую работу неспособен. Кто обещал Антону всем коллективом подымать Грунюшкина?

- А тебя комсомол вырастил, что ты мог убежать? - первый раз бросил мне упрек мой брат, затаивший на меня жгучую обиду. И грубо добавил: - Я лично желаю выполнить план, а на остальное мне наплевать. Ученый тоже отказывается с Грунюшкиным работать.

- Хороши вы оба!

Грунюшкин, разумеется, не подозревал об этой трагедии между нами по случаю его особы. Небывало веселый он встал за верстак рядом со мной (видно, солоно ему приходилось от Ученого с Гришкой) и радостно спрашивает:

- Ты считаешь Павка, что наша группа в силах рабочих перекрыть?

«Ого - думаю, - куда дело пошло»…

- Ясно, в силах. На это и гнем.

- И тогда что? Меня тоже отметят, это ты верно сказал?

- А ты думал как?

- Меня сроду не отмечали.

- А за что тебя было отмечать?

- Ну, если правду ты говоришь, что отметят, тогда… - И замолк. Вижу, сильно волнуется. Побежал за опоками.

«Вот, - думаю, - странность какая. Никогда не ожидал».

В этот день он заформовал двенадцать опок, на пять опок больше, чем в те дни, когда его временно переводили на формовку. За целую смену слова ни с кем не сказал, весь провалился в работу.

Подходит Немцев, молча наблюдает за Грунюшкиным и мигает мне:

- Могу сообщить новость.

- В чем дело? Говори.

- Тайна. Идем воды попить.

Около бака с водой сообщает, что Грунюшкину пришло открытое письмо из Краснодара. Пишет мать: «Узнала про тебя от вашего мастера, приехавшего в командировку, что ты жив. За то, что ты остался живой, купила тебе часы. Мастер тебе привезет как мой подарок».

- Открытка у него под подушкой, - добавил Немцев. - Он еще не знает. Очень интересно!

- Что особенного в этой новости? Если не врешь, то можно только порадоваться за Грунюшкина.

- Нет, интересно, как он примет это событие. Ты же знаешь его… Часы! Все ж это вещь ценная. Часы!

- А ты бы как принял?

- Я? - Немцев пошевелил своими тончайшими губами вруна, видимо растерявшись перед моим взглядом.

ибо я был в тот день крайне злой. - Я… не знаю… А ты сам что стал бы делать?

- Я прежде всего не стал бы читать чужие письма,-отрезал я свирепо.

Разумеется, я не набросился бы гак ни с того ни с сего на Немцева, будь я в другом настроении. Но у меня все сильнее назревала обида и отдаленность от Антона. А отношение Антона фактически было для меня все, сколько бы я ни гордился и не обманывал сам себя. Федор тут был ни при чем.

- И пошел ты от меня! - закричал я. - Чего привязался со своим враньем? Ступай лучше, работай.

- Ой, ой, какой форсистый? Подумаешь. Если староста, то уж и нос задираешь? - огрызнулся Немцев. - Не забывай, что у самого рыльце в пушку… Беглый.

Больно кольнули эти слова.

«Ого, как они все против меня затаили… И Гришка, и этот…»

И я вдруг понял, что между мной и Антоном, пожалуй, я сам клин вбиваю. С его стороны ничего против меня не было, кроме объективности. Дурак я, дурак… Так я могу всех лишиться… Если я, не жалея себя, поставлю на путь истинный Грунюшкина, то Антон снова будет моим близким другом!..

Вот где наступает сущая пытка, и я поистине вынужден менять свой характер!

Придя в общежитие с завода, я заметил, что Немцев уже всех нашпиговал своей «новостью», и ребята с ожиданием смотрят на Грунюшкина, который приблизился к койке, сел, и уже собирался растянуться, как в этот миг его рука попала на письмо. Он взял и начал читать. Вдруг… (Я уже, кажется, говорил, что этот тип никогда не пролил ни одной слезы, даже когда его колотили)… вдруг мы все увидели, как Грунюшкин закрыл лицо руками и выбежал вон из комнаты.

- Вот здорово, - удивленно воскликнул Немцев. - Там же про часы, а он ревет…

- Это в основном письмо от матери, осел ты, - веско заметил Ученый. - Первое письмо из Краснодара после немецкой оккупации! Вот до чего довело тебя вранье, несчастный варвар, что сердце твое обратилось в кирпич. Чудо, что мать Грунюшкина осталась жива. Ее вполне могли немцы уничтожить. Понял ты?

И всем стало так смутно от слов Ученого, оттого что больше никто не знал о своих родных в Краснодаре.

Грунюшкин вернулся и лег. После слов Ученого никто не решался его задевать. А от слез его так у меня защемило сердце, что я не мог найти себе места весь вечер… Черт знает, насколько легче дурно относиться к человеку, чем хорошо. Хорошее отношение вызывает что-то болезненное и тревожит, а плохое оставляет равнодушным.

Вот с Антоном… Не уважал бы я его так безумно, и был бы совершенно спокоен. А то мучайся и чего-то ищи в себе особенного.

И пусть так! Тяжело, но я лучше согласен на это!