Жизнь без Антона встала вокруг меня десятками трудностей. Вот случай. Вызвали мы на соревнование ремесленное училище № 5. Ровно через месяц они отбирают у нас знамя. Явились в белых, как сахар, костюмах, вводя в заблуждение весь город, будто это первомайский парад. Выстроились перед фасадом нашего здания и как рявкнут:
- Здравствуйте!
Строем, с оркестром и даже барабанщик. Полная психическая атака.
Ну, отбираете знамя, так отбирайте. А зачем психику пускать?
Меня, разумеется, это взорвало. Из любопытства я тоже вышел с ребятами во двор и довольно мрачно наблюдал, как выносили наше роскошное, горевшее золотом знамя и отдавали его в чужие руки.
Наконец, я не вытерпел и бросил реплику:
- Эй, вы! Советую забыть эту дорожку, вам больше по ней не ходить. И не треплите зря свои сахарные костюмчики. Знамя все равно будет у нас!!
Директор, и без того расстроенный, еще сильнее нахмурился. Мастера тоже покоробило и он мне после сказал пару педагогичных слов на тему о моей невыдержанности и что я сам себя оскандалил перед училищем № 5. И Ученый, выбранный секретарем комсомольской организации после Антона, тоже сделал мне продолжительное внушение.
Выходит, что я был неправ? Хорошо. Но меня вывели из равновесия. Зачем давить на самолюбие белыми костюмами? Интересно, что бы на это сказал Антон? Уверен, что и он не одобрил бы. По-рабочему, так по-рабочему. Какой это парад, чтобы приходить и умышленно унижать? Отбираете по праву? Отбирайте по праву. Но привадить оркестр, и собирать всю улицу, и обращаться к зданию: «Здравствуй-те!» - это может вывести из себя самого дисциплинированного ремесленника.
Интересно все же, как бы реагировал Антон? После, его отъезда этот случай был для меня первой трудностью жизни, потребовавшей моего ответа.
Дело не в том, что наше училище потерпело поражение - в следующий же месяц мы их обставили с треском, по-деловому отобрали знамя, и опять оно красуется у нас. А дело в принципе: не унижай и не оскорбляй. Правильная мысль? Правильная! Но по словам мастера и Ученого выходит, что меня опять подвел мой характер…
Как я уже говорил, мне чрезвычайно тяжко признавать открыто свои ошибки, но задуматься - я крепко задумался на этот раз. И опять моя мысль невольно устремилась к Антону. Однажды сказал мне Антон, чрезвычайно любивший ребят младших групп и нередко покупавший им из своего заработка то одному фуражку, то другому… - он шутил с ними и играл, и они бегали за ним, как лилипуты, - он мне сказал: «Если ты начнешь дружить с младшими ребятами и вызовешь их любовь к себе, то станешь совсем другим человеком. И вообще от их дружелюбности тебе будет как-то веселее».
Я подумал теперь: «В его словах было много правды». Меня сильно тянуло к этому Васе Лагуточкину. И мое настроение не ускользнуло от Васи. Хотя он душой стремился к Антону, но стал открыто дружить со мной: обращается за советом, рассказывает, какие у него производственные показатели. То он обратится, то Петр Иваныч вдруг подойдет вечером к моей койке и затеет продолжительную беседу, как он прежде это делал с Антоном. А беседу о чем? О различных душевных волнениях в течение дня, вплоть до мелочей.
Мне стало легче на сердце, и какая-то уверенность
явилась от их доверчивости.
И хотя жизненные трудности встают буквально на каждом шагу - и на производстве, и с администрацией, и в упорстве некоторых ребят - и будут вставать впереди десятками и сотнями, но слова Антона целиком оправдываются: если вызвать к себе дружелюбность младших ребят, почувствуешь себя как-то самостоятельнее и верно, что жить становится намного веселее. И пусть они спрашивают у меня советов, - я их даю, а не так, как было раньше, что я только сам получал различные указания от моего друга Антона. Пусть они меня спрашивают, и я всегда с охотой дам каждому ответ.