Настойчивый характер

4

Шли дни…

Человек вспоминает перед решительным шагом всю свою жизнь. И я, вернувшись с завода в тот памятный день, лег на койку и отдался воспоминаниям. Но разве у нас в комнате дадут человеку спокойно полежать?

- Ну-ка, Федя, сочини чего-нибудь, - послышалось.

А Немцеву того и надо. Над самым моим ухом он принялся своим писклявым голосом вытряхивать новости, собранные на кухне, по квартирам мастеров.

- Привезли телячьи головы. Готовьтесь целую неделю есть холодец… На квартире у мастера Ивакина разорвало водосточную трубу, утонуло пять крыс… величиной с собаку.

Ему ничего не стоит и на международные темы.

Объявляет запросто:

- Папа римский бежал из Рима в Индию вместе со

своей ключницей. Эта ключница изумительно стряпает пироги с морковью, а папа их обожает еще больше, чем макароны.

- Фу, какая чушь, - не выдерживает Лукьянов. - Ставь точку, Федор, хватит.

Однако нашего Федю не так-то легко остановить.

- На Алайском базаре появилась медведица с медвежонком. Эта медведица гадает на картах, предсказывает настоящее, прошедшее и будущее… В Голландии отливают самолеты из чистого стекла… У Павла Коплика нержавеющая ложка.

Услышав свое имя, я попросил, чтобы не касались меня.

- Я вас не трогаю и вы меня не трогайте. Дайте хоть спокойно полежать.

- Ты, Павел, стал слишком нервный, - веско заметил Ученый. - Прописываю тебе соленые ванны с лавровым листом три раза в день: утром, в обед и вечером. А насчет нержавеющей ложки, - обратился он к Немцеву, - ты ошибаешься. Если ее поникелировать, она уже не будет нержавеющей.

И пошло. Я знал по опыту: поскольку ввязался Ученый, прозванный так за умение авторитетно рассуждать на любую тему, конца спору не жди, а поэтому сунул голову под подушку. Но и сквозь подушку ввинчиваются в самое ухо бас Ученого и пронзительный, сверлящий, как! свисток, голос Немцева.

- Попробуй, Федор, ее нагревать. При нагревании тело изменяет свои свойства, и она станет ржаветь.

- А я тебе говорю - не станет.

- Брось со мной спорить, варвар. При нагревании…

- Уйди ты с нагреванием. Я говорю - она вообще не ржавеет.

- Брось спорить, про нержавеющие зубы слыхал? Они во рту нагреваются и все-таки не ржавеют. Оттого, что они не никелированные. А ложку Коплика поникелируй, положи в горячий суп и увидишь, что из нее получится.

Я заткнул уши и в наступившей тишине стал думать… Где мои родные? Отец на фронте, писем нет восемь месяцев. Мать была в эвакуации, осталась ли жива? Писем из Краснодара еще никто из ребят не получал. Пока, один брат Гриша у меня остался… Он младше меня только на год, недавно ему пошел пятнадцатый. Если я уеду, он тут не пропадет, будет работать и учиться. Я поступлю в танковый корпус, и через два-три месяца ребята узнают из газет о новом герое. Там будет напечатано: «Танк был объят пламенем. Но башенный стрелок Кон-лик Павел Филиппович не растерялся. Отстреливаясь от численно превосходящего врага, он вывел свою машину из окружения. За проявленную доблесть боец Коплик награжден орденом «Красная Звезда». После этого и директор, и мастер, и Гриша, и все ребята простят мне мой побег. До награждения никому писать не буду… Но Антон… Простит ли Антон?..

Нет, Антон меня не простит… Он сказал однажды: «Комсомольская дружба - это правда насквозь, без единой увертки. Ложь и скрытничество - это уже не дружба. Допускаешь ли ты, чтобы Сталин и Ленин утаили один от другого что-либо значительное? Нет? Вот это и есть пример дружбы для каждого комсомольца»…

Я даже вспотел, припомнив так ясно эти слова. Но к чему, к чему я себя волную?..

Когда я высунул голову из-под подушки, в комнате было тихо. Кто читал книгу, кто газету, другие сражались в домино на отдаленном конце стола.

Гриша предупредил меня, что пора строить группу на ужин.

«После ужина решающая минута, - сказал я себе. - Сегодня или никогда…»

И, прощаясь с прежним Павлом Копликом, учеником ремесленного училища № 6 - группа формовщиков, я внимательно посмотрел на себя последний раз в узенькое зеркальце, подарок матери, висящее между моей и Гришиной кроватью. Я увидел серые с косым разрезом глаза - признак железной воли, толстоватый короткий нос и не слишком тонкие губы - все пропорции в норме. На снимке в газете я видел в точности такого танкиста. Не хватает кожаного шлема и складных очков над лбом. В остальном - полностью внешность танкиста…

Как я уже сказал, мой чемодан находился в квартире завхоза. Передо мной стояла задача его выручить. Я построил группу, отвел ее на ужин, а сам за чемоданом.

- Зачем тебе вдруг потребовался чемодан? - подозрительно заявляет жена завхоза, молодая и довольно толстая особа. - Уж не собрался ли ты дать тягу в Краснодар, как Федюкин из группы токарей, которого поймали под Рязанью?

До чего же все женщины вредные! «Слабый пол»! Ну, не сказал бы!

- Нужен мне чемодан! В чем дело? - с природной грубостью воскликнул я.

- Не обязана я выдавать всякие чемоданы на ночь глядя! Да ты, кажись, способен заплакать?.. Вот это здорово… Вы только поглядите на него.

И эта женщина захохотала.

Дорога была каждая минута. Я взял себя в руки и переменил пластинку. С неимоверной добротой в голосе обращаюсь:

- Тетя Патрикина! Должны ж вы сочувствовать! Я купил себе новые брюки. Выходит, я должен их бросить на койку в общежитии, где ежеминутно летает моль? Вы же свои платья и демисезонные жакеты бережете и прячете? Отчего я не имею права сложить в чемодан новые брюки?

В ту же секунду она вытащила из-за двери мой чемодан. Я схватил его и бегом в комнату.

Как нарочно, во всем здании погас свет. Сунул я чемодан в полной тьме под чью-то койку и со всех ног в столовую. Соображаю: провожу группу на ночную смену, а сам сложу вещи и - на вокзал… Если упущу этот случай, то все пропало, потому что уже две недели, как Антон поправляется и со дня на день должен выписаться из больницы, а при нем я не отважусь бежать. Нет, нет, при нем и думать нечего. Вот мысленно вижу я маленькие глаза его синие… Ой, как они забираются в душу! Нет, при Антоне не выйдет. Сегодня или никогда!

К заводу группа подошла строем.

- Вольно! - скомандовал я.

Ребята предъявили в проходной пропуска и проследовали на территорию завода. Последним шел мастер.

- Алексей Александрович, - остановил я его. - Я забыл свой пропуск в общежитии. Разрешите возвратиться. Я одним духом.

- Что с тобой сталось, Коплик? - недовольно проговорил мастер. - Ну, ступай.

Я бросился бегом по темным улицам города, налетая на людей, перескакивая канавы. Я так бежал, что земля подо мной горела… Говорят, будто человек переживает что-то особенное в решительную минуту. Никаких особых переживаний у меня не было, и не хотел я понимать, какой зверский шаг совершаю, обманывая мастера, который был мне как родной отец, обманывая товарищей, разбивая священную комсомольскую дружбу. Я бежал, как простой вор, озираясь, нет ли погони. И хотя я признавал свой поступок патриотическим, но на душе было мерзко и лишь одно желание - скорей!

В дверях общежития темная фигура. Едва с ног» ее не сбил. Как и следовало ожидать, - дежурный комендант Лиля. В темноте она меня не узнала, так как света еще не было, в конце коридора мерцала керосиновая коптилка, ничего не освещая.

Лиля ухватила меня за спецовку и, почуяв недоброе, крикнула не своим голосом.

- Стой! Ни шагу!

Я невольно заметил: силища в ее руках неимоверная.

- Не пущу! - гремела зловредная дивчина и отпихивала меня от двери, куда я стремился просунуться, не произнося ни звука, чтобы остаться неузнанным. Но от нее никто не скроется.

- Это ж ты, Коплик! Хорошее дело! Ты ж должен быть на заводе, у вас ночная смена…

- Не задерживайте меня ради бога! Я… очень спешу.

- Он спешит. Видно, что ты спешишь бегать туда и сюда по городу, когда все ребята работают.

- Я пропуск свой забыл.

- Он пропуск забыл! А еще староста группы.

Такую злость я вдруг на нее почувствовал, ужас!

Старостой осмелилась попрекать, кудрявая овечка.

- Не ты выбирала меня, не ты будешь снимать! - гаркнул я так оглушительно, что она перепугалась.

Я бросился по коридору.

Не знаю почему, но бешеная злость поднялась вдруг во мне решительно на все… На темноту, ибо я пролетел мимо своей двери; на то, что приходится скрываться и врать в то время, когда совершаешь патриотический поступок; на то, что нельзя даже толком собраться. И на Антона закипела во мне злость… Слово из меня вынудил. Лезет в чужую душу…

Влетаю в комнату. Темнота, даже окон не различишь. Чертова августовская ночь! Словно кто налил чернила. Куда же это я чемодан сунул? Вот истории!

Почудилось мне вдруг, будто на дальней койке возле печки кто-то пошевелился - скрипнула сетка… Но в комнате никого не могло быть. Вору всегда что-либо чудится, а я в данный момент совсем, как вор, - в такое обидное положение меня поставили…

Вот он, наконец, мой чемодан. Покидал я в него свое барахлишко и, кажись, гришкину фуфайку заодно прихватил. А, неважно! Разбираться тут… Лишь бы скорее.

Защелкнул замок, и только шагнул к двери - вспыхнул свет. Как молния, он пронзил всю комнату от пола до потолка. И в этом адском свете я увидел… Товарищи, кого я увидел!

На койке возле печки лежал Антон…

Он лежал, подперев рукой свою бритую голову, и смотрел на меня.

- Бежишь? - неузнаваемым голосом вымолвил Антон.

Я согнул спину и отвернулся. Чемодан выпал из моих рук.

- Что, уже сознания лишаешься, трус? Вон отсюда! Да бери свой чемодан. Забирай, забирай его с собой! - так свирепо воскликнул он, что я ухватил чемодан за угол и выволок его в коридор.

Там тоже сиял свет, как на зло такой яркий, что ломило глаза. Никуда от такого света не спрячешься. А передо мной уже опять дежурный комендант, но я ее вижу будто во сне. Эта прехитрая особа всё сразу смекнула. Она вцепилась в мой чемодан и, дьявольски захохотав, понесла его, как перышко, в свою дежурку.

Я остался один. Сиял свет. От тишины сделалось тупо в голове. Вот история! Что же теперь делать? Идти на завод и признаться мастеру? Все равно о побеге узнает все училище от этой зловредной дивчины в овечьих кудряшках. Сколько бед может свалиться на человека из-за одного лишь дежурного коменданта. Не задержи она меня в дверях, я уже был бы на вокзале…

Вдруг среди ночной тишины послышался слишком знакомый отрывистый кашель. Директор!

Вы только подумайте! Она не постеснялась разбудить директора! Вот куда может завести зловредность…

Директора, впрочем, тоже имеют свою повадку. Это - упреки. Я их изучил, третьего директора наблюдаю. Любимое их дело - нажимать на совесть. Чуть что и начинается: «Государство на вас тратится, государство об вас заботится, а вы…» И пошло… Лично для меня ничего обиднее этого нет: «Государство…» Вы шутите? Такое слово применить! Да оно кого хочешь проймет.

Вот он, директор…

- Кажется, Коплик?

- Коплик, товарищ директор.

- Григорий?

- Нет, Павел.

- Староста группы?

- Точно.

- В чем дело?

Молчу. Настойчиво обождав, он надевает на свой тощий нос большие очки в черных рамках и с жаром приступает к обвинительной речи.

- Неужели уже дошло до того, что староста группы, уважаемый всеми юноша, бежит из ремесленного училища? Кажется, достаточно случая с Федюкиным, которого поймали под Рязанью. Я просто не понимаю, какую надо иметь совесть, насколько надо быть низким, чтобы на это решиться. Положение слишком серьезное, Павел Кои-лик, чтобы я стал подымать на вас голос. Вам не двенадцать лет. Вы комсомолец. Государство заботится о вас, не жалея ни средств, ни сил, а вы…

Я закрыл лицо руками и заревел. Мои воспаленные нервы не выдержали.

- Лучше вы… ударьте… меня, Иван Григорьевич, - давясь горючими слезами, вымолвил я. - Но не говорите такие болезненные слова. Я не… вынесу.

- Обмануть доверие это он вынес, а правду слушать не может вынести. Завтра перед строем доложить мастеру и всей группе о своем поступке. А сегодня от работы отстраняешься, - зловеще закруглил директор и метким взмахом руки снял со своего носа очки, как будто они были нужны ему только ради того, чтобы пересчитать волосы на моей макушке, потому что я все время стоял, опустив голову.

Тяжелый, точно памятник, он зашагал прямо к дежурке.

- Отберите у него казенные вещи! - приказал он этой лисе.

- На, держи свой чемодан. Приехали. - хихикнула мне в лицо бисова дивчина и оскалила свои мелкие зубы. - Неси его в комнату и вытряхивай казенные вещи.

- Слушай… - оказал я, поперхнувшись от бешеной обиды. - Я все тебе прощал: и лукавство твое, и зловредность… Но чтобы обвинять меня в воровстве!.. Казенных вещей я не брал и открывать тебе чемодан не буду. Поняла? А если поиграешь мне на нервах еще одну минуту, то я не посмотрю, что ты слабый пол…

- Ох, какая продолжительная речь, нельзя ли короче?

Однако, видя мою твердость духа, она прекратила свои насмешки и скрылась в дежурке. Я с чемоданом вошел в комнату.