Научи меня дышать

20

— В больницу? — он нес ее на руках по ступеням. И Элина понимала, что позволила слабости пересилить разум. От пережитого ужаса до сих пор дрожала, словно в лихорадке. Или от ощущения сильных рук мужчины. От его горячего тела. От того, как он выгнал собственную дочь ради нее. Все слова Алины глубоко засели на подкорке сознания. Изнасиловал. Утонула. Замена. А ведь по сути, Элина не знает ничего о Тобольском, как о человеке. Как о мужчине. Она знает его дочь. Дочь, с которой приходилось лишь воевать. И Алине нет смысла врать или претворяться. Значит, Алина говорила то, что смогла узнать сама. Но что из сказанного правда, знает лишь один человек. Тот, что в очередной раз несет ее на руках. Как ребенка. Он создает ей проблемы и сам же их решает. Смешно. Как распутать этот клубок вопросов и странных событий.

— Нет. Лучше напьемся.

— Я не напиваюсь.

— Не могу же я одна, как алкоголичка. Мы в ответе за тех, кого …задержали! Так что пить со мной придется.

— Ты, моя милая, можешь все. Вот только я давно в ответе за тебя. Хотя еще и не приручил. Позволь мне это, Элина. Пусти меня ближе. И ты не пожалеешь об этом. — он внес ее в другую комнату. Вообще весь дом слишком не постижимой планировки. Современные линии. Скрытые мебельные вариации. Зеркала, увеличивающие пространство. Даже окна необычной формы. И резные яркие мозаики повсюду.

В просторной комнате, где они теперь находились располагался бар, большой экран, и кресла, как в кинотеатре.

Она слышала все его слова. Но не отвечала. Потому что пока не понимала, как надо ответить. Что она чувствует. Что нужно ей?! Ее пугает сама суть полной отрешенности от мира. Ее закрыли невидимыми цепями прошлого. Лишили права выбора.

— Я одета немного не по кинотеатральному.

— Это я заметил. — он усадил девушку в очень удобное кожаное кресло. С подголовником, и специальной мягкой частью под ноги. — ноги сильно не раздвигай, а то могу принять за приглашение. — он смотрел слишком пристально. Сканировал. Или наоборот, любовался. Ведь, понимал, что под мягкой бирюзовой тканью лишь кожа. Элина вдруг спрятала щеки ладонями. И сжала колени. Он взрослый. И все равно перед ним появляется странное ощущение стыда. Стыдно за то, что нравится? Или от его взгляда и слов? Он видит ее в другом свете. Тобольский отвернулся, а потом подошел уже с тонким покрывалом в руках. Бережно и заботливо укрыл длинные ножки. Присел на корточки совсем близко. Рукой не отпускал колени под покрывалом. — Элина, про больницу не пошутил. Знаю, о твоей боязни животных. Алина не должна была так поступать.

— Ты же сам и подавал ей подобные примеры. Она твоя дочь. И защищая меня, не надо ее отталкивать. Возможно, именно Алина помогла мне вспомнить все. И тем самым теперь намного легче воспринимать панический страх.

— Ты так же станешь моей семьей. Скоро. — опустила голову после этих слов. Не хотела открыто противостоять или соглашаться. — О больнице.

— Нет. Я на самом деле хочу выпить. — Говорила очень тихо. И он так и не сдвинулся с места. Их лица очень близко друг к другу.

— Хорошо. — поднялся и отошел к барной стойке в стороне. — посмотрим фильм? Какой фильм ты, Элина, хотела бы посмотреть?

— Ни какой. Не люблю кино. Алина правду сказала, про твою жену? — она поставила руку, согнутую в локте по подлокотник и сжала кулачок под подбородком. Она не могла остановится и изучать человека, так упорно рвущегося в ее жизнь. Сейчас он был настоящим заботливым и искренним. Что совсем не вязалось с его брутальной внешностью. — Сергей, расскажи.

— Скоро я тебе все расскажу. Пока рано. Ты все еще не часть моей семьи. — он налил виски. И себе. И Элине. Протянул ей бокал. Обхватил ее пальчики вместе с бокалом. Склонил голову и поцеловал запястье. — это важно. Чтобы ничто нас не разделяло.

— Дорн, он твой? Доберман подготовлен к защите дома? Или выполнять команды, нападать…

— Такого больше не повториться. Элина. Дорн это не единственный пес. И да, во всех моих владениях присутствуют собаки. Для защиты дома. Дорн долгое время жил в квартире Алины. И изначально являлся ее защитником.

— А потом?

— В этом не было необходимости. Достаточно было водителя, приставленной компаньонки и прочей прислуги. Алина проделывала подобные фокусы, пытаясь привлечь мое внимание.

— Сергей. Я не Алина. И не твоя жена из прошлого.

— Ты мое будущее. Завтра ты пойдешь со мной в ЗАГС. Завтра ты, Элина Аркадьевна Филатова, станешь моей женой.

Она выпила все содержимое бокала. Закашлялась. Но тепло разлилось по ледяным венам.

— Ты же пошутил? Я здесь. Посмотри? Нет смысла в этом браке. Я не могу. Замуж? Для меня это как очередная фобия. Тот ошейник, который я примерила в самолете. Зачем ты его снял? Посади меня на цепь. Но зачем замуж?

Он присел на ее же кресло. Взял из ее руки бокал и поставил рядом. А потом за плечи притянул к себе. И поцеловал макушку. Она дрожала. Как в лихорадке.

— Это и есть мое условие. — Элина вытянула руки. Хотела оттолкнуть мужчину. Но он ловко прошелся по ее позвонкам. Обхватил затылок. Сейчас Тобольский как никогда был уверен в правильности своих действий. Увидев ее там, на самом моменте падения, готов был прыгнуть следом. Она не позволит сейчас принять все. Но позже осознает. — Хватит. Шутки кончились. Ты же понимаешь, что полностью моя. Не будет больше никого. Мы поженимся. Завтра. После этого посетим твоих родителей. Их благословение мне не нужно. Главное, твое согласие. Просто с ними ты можешь попрощаться. А потом, Элина, мы уедем из этой страны. — он положил перед ней лист бумаги. Это был брачный контракт. Элина фыркнула и отвернулась. — Подписывай. Это сделка. Взаимовыгодная сделка. Все твои жертвы окажутся не напрасными. Максимум, что ты сможешь выжать из того образа жизни, который ведешь — та самая психушка на окраине мира! Или онкологический диспансер.

— Нет. Ты во мне золотую жилу нашел? Я свободный и живой человек! Рабство отменили в 1723 году! Петр мать его первый! — она снова срывалась на крик. Потому что вся ситуация переходила за рамки допустимого.

— Ты дослушаешь то, что я скажу. И не будешь никогда повышать голос при мне. Элина. Способы наказания, поверь, я смогу применить к тебе. На сколько, понимаю, — он снова дернул ее за шею, так чтобы теперь почти соприкасались их губы. Дыхание смешалось. — ты собиралась умереть. Знаешь, что такое смерть? — сдавил ей горло достаточно сильно. До тех пор, пока она не начала царапать его руки своими ногтями.

— Нет. Отпусти. Ты загораживаешь воздух! — он отпустил и Элина закашлялась. Но страшно не было. Понимала, что это лишь показательное выступление.

— Ты сама себе этот воздух перекрыла. — Вот тогда он поцеловал ее. Требовательно. Жестко. Но в то же время очень нежно. Он гладил ее тело. Прижимал к себе. И дышал ею. Успокаивая дрожь. Впечатывал ее губы своими. Она сжала зубы и зажмурилась. Но Сергей не отпускал. И все же проник языком в ее рот. Она не ответила, но и сопротивляется перестала. Обмякла в его руках.

Потом резко встал. Снова налил виски и сделал глоток. Элина попыталась встать. Но понимала, что просто упадет. У нее не осталось сил. Пережитый страх, алкоголь и теперь слова Тобольского словно лишили ее сил окончательно. Но и реветь она не собиралась.

— Ты знаешь о моем состоянии? Ты маньяк? Убьешь меня в другой стране.

— Смешная ты. Убить тебя для меня никогда не было проблемой. Даже сейчас. Я прав? О том, что ты не собиралась делать операцию? Собиралась гнить заживо. Поэтому решила отогнать всех от себя. Ко мне хотела шпионом приблизиться. Так вот он я. Тобольский весь перед тобой. Следи. Можешь исследовать во мне все, что пожелаешь! А завтра моя жизнь станет частью твоей, и наоборот. Подписывай. — он рукой со стаканом махнул, указывая на бумаги, лежащие рядом. Элина сделала вид, что не слышала.

— У меня нет даже телефона. Хотя, после того как выйду за тебя замуж, родители и сами от меня откажутся. Не с кем будет общаться.

— Ты же этого хотела.

— Не так! Зачем тебе жена инвалид?

— Мне не нужна жена инвалид. И ты им не будешь. В течении года ты будешь находиться в клинике. Это не просто клиника, а целый город. Лаборатории, лечебные корпуса, жилые комплексы. Там живут и лечатся только избранные. В лабораториях проводят немыслимые исследования и открытия. Лучшие врачи. Новейшие препараты и приборы. Там такое оборудование, которого больше нет нигде в мире. Поверь. Ты переживешь операцию и реабилитацию как в раю. И забудешь о своих проблемах. И там же с тобой будет жить суррогатная мать. Нашего ребенка. Элина это и есть мое условие. Ты выходишь замуж за меня. То чего ты избегала и отказывалась. Никто и никогда не сможет предложить тебе всего этого. Новая жизнь. Совершенно в другом статусе.

Она молчала. И понимала, что теперь знает все. Он именно этого и добивался. Навсегда, рядом с этим человеком? Навсегда без того, кто остался далеко за пределом возможного. Вот уж точно жирная такая точка на прошлом и настоящем!

— Не временно. Навсегда. Ты моя. Только моя. Никогда в твоей жизни не будет больше никого кроме меня. И ребенок. Наш с тобой ребенок. В той же клинике ты сделаешь пластику, уберешь этот уродливый шрам. Он больше тебе не нужен. Никакого прошлого. Лишь будущее. Вместе со мной.

Слезы теперь катились по ее щекам. Она давно так не плакала. И не могла остановиться. Словно вывернули ее душу наизнанку. Скрутили в узелок. И этот узелок держит Тобольский в своих жестоких руках.

— И тебе плевать, что я влюблена совсем в другого человека. — она произнесла это очень тихо. Но Тобольский вздрогнул. Лица его не было видно. Он словно спрятался в тени. Но сжал кулаки. Так, что побелели костяшки. Ненадолго. Мимолетно.

— Плевать. Соболевых к тебе никто не подпустит. Забудь о нем. — он сказал Соболевых. Но имел ввиду только Диму. Она понимала это. Смахнула слезы. Плакать перед ним. Низость какая. — это не любовь. Элина. Ты проживаешь слишком простую жизнь. По течению плывешь. Слушая лишь сердце. Ты достойна большего. И самого настоящего. Я предлагаю тебе то, о чем ты могла только мечтать. Здоровье. Без боли. Жизнь в физическом смысле полную и свободную. Любовь слишком скупое понятие в современной интерпретации. Она ничто по сравнению с тем, что тебя ждет.

— Я смогу лазить по горам?

— Я тебе этого не позволю. Но это возможно будет для тебя.

— Жить как овощ в золотой клетке? Далеко от своих близких.

— Там ты так же найдешь близких и друзей. Если хочешь, можешь петь. Занятия вокалом. Выступления. Устрою тебе самую выдающуюся карьеру певицы. Или задумайся, ты станешь матерью. Новый благотворительный фонд? В твоих руках будут такие капиталы, что ты сможешь всех детей Африки вылечить. Или построить дома для бездомных животных. Все, что пожелаешь!

— Замороженная яйцеклетка это не гарантия.

— Когда я обещаю, я исполняю. — от звука его голоса, и предчувствия, того, что скажет, Элина вздрогнула, — Она уже оплодотворена. Процесс уже пошел. — все. Теперь это точно конец. Фини та ля комедия. Занавес упал. Возврата нет. Элина повернулась к тем самым бумагам. Взяла в руку тяжелую, но резную металлическую ручку. И расписалась на всех страницах. Он знал. Кажется, еще пять лет назад знал, что однажды ухватит ее крепко. Элина зажмурилась и мотнула головой. Так явно и остро перед глазами ожила живая картина — она держит на руках своего ребенка. Своего ребенка! Девочку. С черными глазами. Оплодотворена? Увы. Черные глаза будут у ребенка другой женщины. Значит, девочка должна быть похожа на нее, на Элину. Господи! Как легко она во все это верит. А это лишь слова лживой и фальшивой Дианы. Слова, жаждущего завоевать ее, Тобольского!

Элина перестала плакать. Откинулась на спинку. Тобольский быстро унес бумаги в другую комнату. Словно она могла порвать их. Могла. Да, слишком сильно хотела сейчас не только бумаги порвать, но и весь этот дом спалить. До тла!

Вернулся. Он старается казаться все таким же собранным и серьезным. Но глаза блестят. И уголки губ готовы расплыться в улыбке. Взволнован.

— У твоих родителей больше не будет проблем в ресторане. В поселке прекратиться беспредел. Твой фонд вернется. Главной будет твоя сестра. Дима восстановится в обществе. Ни каких обвинений. И главное, я исчезну совсем из жизни города. Детский дом не просто оставлю в покое. Полная реставрация и лучшее оснащение. Скалодром. Что ты хочешь еще?