Портрет Алексея Навального будет неполным без портрета тех, кто может и кто мог бы не только проголосовать за него, но и реализовать его программу в том случае, если Навальный придет к власти, одержав победу, к примеру, на мэрских выборах. А, между тем, социальный тип будущего соратника Навального являет собой едва ли не большую загадку, чем он сам.
С самим Навальным все как раз более или менее объяснимо. Его можно рассматривать как порождение стихийного протеста, характерного сегодня для всей живой и мыслящей части российского общества. Навальный в этом случае оказывается персонифицированным выражением закономерного отторжения и отталкивания интеллектуальной части россиян от нынешнего, антиинтеллектуального по самой своей сути, российского государства, главной идеей которого стала унаследованная от СССР идея тотальной несвободы каждого отдельного человека. Несвободы, возведенной в основу идеологии и высшую добродетель. Несвободы, реализуемой ежеминутно и во всех смыслах и аспектах повседневной жизни — физических, моральных, идейных и юридических; когда тотальное унижение всякого гражданина и тотальное же его ничтожество перед лицом всемогущей государственной машины превращает в фикцию само понятие «гражданин».
Олицетворением российского протестного движения стали представители интеллектуальных профессий — так называемый «креативный класс». Несмотря на то, что термин существует уже более десятка лет, именно после первых массовых протестных митингов зимой 2011 года это словосочетание прочно вошло в русский лексикон. Именно «креативный класс» составляет ядро электората Навального.
Однако протест сам по себе способен породить, возможно, и сильный, но лишь кратковременный порыв свежего ветра. Для долговременного же успеха, для создания политической программы, способной внести в российскую действительность принципиальные и устойчивые изменения, необходим позитивный блок. Иными словами, помимо раздела «Кто виноват?», в такой программе должен присутствовать ещё и раздел «Что делать?». И совершенно логично ожидать, что этот раздел будет принципиально отличаться от одноименного раздела, предлагаемого существующей властью.
Увы, но такого, отчетливо отличного от существующих посылов раздела в программе Навального нет. По сути, Навальный предлагает делать то же самое, что, хотя и только на словах, но, тем не менее, провозглашает также и нынешняя власть. Конечно, дальше слов у нынешней власти эти декларации не идут. Но ведь законно задать вопрос: а почему они пойдут дальше слов у Навального? На что принципиально иное, на какую другую группу общества и на какие иные идеи Навальный может опереться?
Проблема тут в том, что никакая власть не бывает сама по себе ни «честной», ни «нечестной», ни «злой», ни «доброй», ни «нравственной», ни «аморальной», и так далее по всему обширному списку. Никакая власть, даже в самом закрытом и самом кастовом обществе, даже при полном отсутствии социальных лифтов не существует в замкнутом пространстве. Даже тогда, когда правительство бесконечно далеко от народа — тут сразу вспоминается фраза Би из данелиевской «Кин-Дза-Дза»: «Правительство на другой планете живет, родной!» — даже тогда власть неизбежно является отражением всего общества. В этом смысле известный тезис «всякая власть от Бога» абсолютно справедлив — надо лишь уточнить, что такое Бог. И «Партия Жуликов и Воров», и «Взбесившийся Принтер» в Госдуме — это тоже отражения современного российского общества, такого, какое оно есть. Отражения, прямо скажем, нелицеприятные — но, тем не менее, абсолютно верные и неподкупно правдивые.
Разумеется, какие-то группы такого общества могут быть своим положением крайне недовольны и даже находиться на грани бунта. Но такое недовольство означает всего лишь их стремление изменить собственные позиции в существующей системе координат, и не более. И довод о том, что Навального поддерживают в основном «сетевые хомячки», офисный планктон из больших городов — близкий к властной элите географически и по этой причине видящий то, как она живет и ей завидующий; но при этом совершенно не сопричастный к власти и властным привилегиям, очень этим недовольный и требующий своей доли того же самого пирога, испеченного по тому же воровскому и жульническому рецепту, — вот этот довод является, пожалуй, самым сильным аргументом власти против Навального. Его сила в том, что вопрос сам по себе поставлен абсолютно верно — но вот краткий, лозунговый, в одну хлесткую фразу ответ на него едва ли возможен. Вопрос сложный. Вопрос требует отдельного и вдумчивого анализа. И такой анализ уже проделан. Проблема реального соотношения сил в современном российском обществе и место России в сегодняшних мировых процессах довольно подробно — и очень нестандартно, под совершенно непривычным углом зрения — рассмотрены в книге философа-марксиста Сергея Ильченко «Другим путем», только-только вышедшей в издательстве «Книжный мир».
Не пытаясь в двух словах пересказать всю работу — довольно объемную, к тому же оперирующую достаточно специфической марксистской терминологией, коснемся только тех её сторон, которые, как раз и дают ответ на поставленный выше вопрос.
Будучи вполне последовательным марксистом, Ильченко обосновывает неизбежность коммунизма. Но будучи при этом марксистом абсолютно неортодоксальным и подвергая каждый тезис Маркса придирчивой проверке, с опорой на исторический опыт последних полутора столетий, он приходит к весьма неожиданным выводам — при том, что выводы эти непробиваемо логичны и железно подкреплены фактами.
Итак, по мнению Ильченко, ни СССР, ни постсовесткая Россия ещё не достигли капитализма. Оба государства проходят по сложному и долгому пути к нему, шаг за шагом выбираясь из феодализма.
Процесс перехода от одной формации к другой, описанный у Маркса, подвергнут у Ильченко беспощадной ревизии, ключевым пунктом которой стало понятие о смешанных, переходных формациях, в частности феодально-капиталистической, и вывод о том, что «чистая» формация может порождаться только уникальным стечением обстоятельств и для обычного хода истории, вообще говоря, совершенно нехарактерна.
При этом феодальным классам — бывшим сеньорам, эволюционировавшим в чиновничью номенклатуру, и бывшим крепостным крестьянам, индустриализовавшимся, но сохранившим вполне феодальную психологию и систему ценностей, — противостоят нарождающиеся в борьбе и муках буржуазия и капиталистический пролетариат, оперирующие принципиально иной ценностной системой. Именно это противостояние и порождает конфликт, причем интересы всех феодальных классов в нем противоположны интересам всех классов капиталистических. Иными словами, в этом противостоянии как раз и возможны классовые союзы. Надо сказать, что такой вывод Ильченко вполне подтверждается фактами эпохи европейских буржуазных революций, когда нарождавшийся пролетариат выступал союзником буржуазии в борьбе против феодалов, а крестьянство, напротив, солидаризовалось именно с феодалами, как это было в Вандее, и вовсе не жаждало для себя никакого «освобождения». Нечто подобное происходит и сегодня в России.
Навальный в этом раскладе выступает как сторонник буржуазных и антифеодальных реформ — безусловно, не единственный, но один из самых ярких. При этом помимо российской буржуазии, не сросшейся с чиновничеством (а только такая буржуазия и является собственно буржуазией, та же, что срослось с чиновничеством, неизбежно принадлежит к уходящей феодальной формации), в антифеодальных реформах заинтересован и пролетариат. Пролетариат заинтересован в них по той причине, что может полноценно отстаивать свои права только в рамках буржуазного правового поля, включая полноразмерную парламентскую демократию и полноразмерную же правовую систему в тех её формах, которые присущи именно капитализму.
Оценив, таким образом, российскую ситуацию, Ильченко задается вопросом: а где здесь левые? Какова их роль на этом этапе? И вообще, кто они такие, современные левые?
С идентификацией левых у Ильченко проблем нет: левыми, по его мнению, являются только те партии, организации и граждане, которые видят своей исторической миссией участие в построении коммунизма. Но коммунизм нельзя построить «просто так», по произвольному желанию, в любой момент времени и в любой точке мира. Старт к коммунизму возможен только тогда, когда капитализм достиг предела своих возможностей, когда все капиталистические институты, в том числе и общественные и юридические, отлажены и доведены до совершенства. Капитализм здесь подобен первой ступени ракеты выводящей общество на орбиту, с которой возможен уже старт в коммунизм, и если первая ступень не сработает или сработает не полностью, то такая ракета просто рухнет на землю и разобьется. И тогда, следуя логике ситуации, Ильченко приходит к парадоксальному, на первый взгляд, но неизбежному выводу: единственно верной позицией для российских левых является сегодня союз с вестернизо-ванной буржуазией для совместной борьбы против феодального патернализма во всех его формах.
Иными словами российские левые должны поддержать Навального, поскольку построение капиталистических отношений в современной России есть непременное условие для дальнейшего перехода к коммунизму. А тот, кто в нынешней России выступает против капитализма, кто тоскует по уютному феодализму времен СССР, тот не левый, а, напротив, самый, что ни на есть, последовательный антикоммунист.
Итак, опираясь на рассуждения Ильченко, мы можем очертить группу поддержки Навального, способную стать его опорой в практической деятельности: в ходе реформ, принципиально отличных от действий нынешней власти. В эту группу естественным образом попадают все буржуазные классы — как буржуазия, так и пролетариат, а также все последовательные левые — настоящие левые, не на словах, а на деле.
Идея о том, что пролетариат является могильщиком капитализма, некогда высказанная Марксом, внимательно им изучается, проверяется на прочность — и отбрасывается как негодная и ошибочная. Ильченко ясно показывает, что к восстанию против любого общественного строя способен не какой угодно «угнетенный класс» (попутно Ильченко весьма жестко обходится и самим понятием «угнетенного класса»), а только тот, который в этом строе не существует экономически. В любом другом случае такой класс будет вести борьбу не за смену правил игры, а лишь за улучшение своего положения в рамках сложившихся отношений, поскольку вне этих отношений он вообще не существует. Этот вывод Ильченко также полностью подтверждается новейшей историей: во всех развитых капиталистических странах пролетариат неизменно утрачивает свою революционность, переходя на позиции реформизма.
Пытаясь увидеть пути перехода к коммунизму, тот же Ильченко приходит к выводу о возникновении в недрах капитализма принципиально нового класса, который, с одной стороны, не является реликтом феодальных отношений, а с другой — ни при каких обстоятельствах не вписывается в капитализм именно с экономической точки зрения. И он находит этот класс, названный им «креативным классом». Креативный класс исторически неизбежно вырастает из той части пролетариата, которая занята в интеллектуальном производстве.
Сам термин «креативный класс» (или «творческий класс», от англ, creative class) впервые предложил американский экономист Ричард Флорида[183] для обозначения социальной группы населения, включённой в постиндустриальный сектор экономики.
Согласно его исследованиям, ключевым фактором успешного экономического развития городов и регионов является интеллектуальная и творческая элита. Это часть среднего класса, ставшая самой влиятельной и массовой социальной группой в развитых странах. К примеру, в США их доля составляет 30 % всех работающих. По мнению Флориды, именно «креативный класс» сегодня создаёт в развитых странах повестку дня, служит образцом для подражания и формирует общественное мнение[184].
В отличие от рабочего и обслуживающего классов, представители творческого класса предпочитают вертикальному продвижению по служебной лестнице горизонтальное перемещение и смену мест работы в пользу наиболее творческой. Также, они предпочитают моральное и духовное удовлетворение денежноматериальному. Для людей данной группы характерной чертой также является ярко выраженное чувство индивидуальности и личной свободы.
По мнению Флориды, «радикальное отличие между креативным и другими классами заключается втом, за что они получают свои деньги. Представителям рабочего и обслуживающего класса платят, главным образом, за выполнение работы согласно плану, тогда как креативный класс зарабатывает деньги, проектируя и создавая что-то новое, и делает это с большей степенью автономии и гибкости».
Среди профессий, которые имеют представители творческого класса: учёные и инженеры, работники IT-сектора, специалисты PR, дизайнеры, архитекторы, артисты, художники и пр. В целом это участники основанной на знании высокотехнологичной экономики, требующей наличия творческого мышления и способности нешаблонного решения задач. Однако это меньшая часть креативного класса. В более широком смысле, «креативный класс» — это все трудящиеся, чей способ производства основывается на комплексных знаниях и самостоятельных решениях, те, кто нуждается в знаниях и создает смыслы, но не всегда является инноватором. Это врачи, учителя, юристы, финансисты и управленцы.
В России креативный класс — население в основном крупных городов, это образованный и зачастую материально обеспеченный слой общества. Иными словами, креативный класс в России — это русские образованные горожане.
«Согласно самым строгим из моих критериев, в России сейчас около 13 млн. представителей креативного класса, то есть ей принадлежит второе после США место в мире по абсолютному числу работников, занятых в креативных профессиях», — пишет Флорида.
Вместе с тем, «с формированием креативного класса связаны глубокие и значительные перемены в наших привычках и методах работы, ценностях и стремлениях, а также в самой структуре нашей повседневной жизни», — констатирует экономист. Если феодальный строй опирался на рабочий класс и его же силами реформировался, то общество новейшего времени будет двигаться вперёд именно силами креативного класса.
Креативный класс зачастую и напрасно путают с интеллигенцией. Люди ошибочно думают, будто этот класс — наследник, преемник исчезнувших либеральных шестидесятников, семи- и восьмидесятников… Та интеллигенция практически исчезла, исчерпав свои жизненные силы. Креативный класс — это совсем другая социальная группа, с другими целями и с иным отношением к жизни.
Креативный класс находится в авангарде описанных другим американским учёным-социологом Рональдом Инглхартом[185] глобальных перемен. Трансформируются политические и экономические цели, религиозные нормы и семейные ценности, а эти изменения, в свою очередь, влияют на темпы экономического роста, на стратегические установки политических партий и на перспективы для демократических институтов. Меняются сами человеческие ценности: от материальных к «постматериальным»[186]. Богатые и средний класс меньше покупают вещей и больше тратят на искусство и красивый отдых. Occupy и «арабская весна» — общественные движения нового типа, связанные в первую очередь с активностью не рабочего класса, а креативного[187]. Модернизация человечества происходит прямо сейчас. Новый мир еще скрывается внутри каркаса старого, и переход не будет безболезненным, а каким будет этот новый мир, мы пока не можем знать. Но осознание новой роли нового класса и политическая готовность к глобальным переменам должны помочь.
Здесь можно говорить о двух аспектах глобальных изменений ближайшего будущего:
• Интеллектуальный продукт неизбежно станет основным продуктом в общей массе общественного производства, причем нам, находящимся практически в стартовой точке этого процесса, сегодня даже трудно представить себе подлинные масштабы данного явления;
• Распределение интеллектуального продукта в рамках капиталистических отношений предельно неэффективно уже сегодня, причем, эта неэффективность будет лавинообразно нарастать. Непрекращающаяся, но совершенно бесплодная борьба с «интеллектуальным пиратством» — лишь крошечная верхушка огромного айсберга поистине катастрофических проблем, которые порождают попытки капитализации интеллектуальной собственности. Ильченко показывает неизбежную провальность всех таких попыток и, как следствие, неизбежный экономический крах капитализма в процессе роста значимости интеллектуального продукта.
Формы такого краха могут быть самыми различными, и, собственного говоря, не имеют особого значения. Наиболее вероятным сценарием современные идеологи левого движения видят «высокотехнологическую социальную революцию» — но оговариваются, что это лишь предположение, никак не сказывающееся на общем итоге. Для нас же представляет интерес попутный вывод о технологическом барьере, объективно присущем любому общественному строю, и, как следствие, о том, что креативный класс может возникнуть и стать значимой силой только в условиях полностью реализованного капитализма. Иными словами, избавление общества от феодальных реликтов есть обязательное условие возникновения креативного класса именно как класса, как экономической силы, а не изолированного в своей «башне из слоновой кости» сообщества интеллектуалов.
А это означает, что интеллектуальная элита общества — но только, опять же, настоящая, действительно творческая элита, а не её имитации, в диапазоне от официально-чиновничьей до развлекательнопотребительской, — такая элита прямо заинтересована в ликвидации пережитков феодализма и построении в обществе полноразмерного во всех смыслах капитализма. И это — ещё один ресурс, на который может опереться Навальный, ресурс численно немногочисленный — но весьма влиятельный.
Многие наблюдатели, присутствовавшие на митингах на Чистопрудном бульваре и Болотной площади, а также на последующих протестных акциях, отмечали, что заметную часть митингующих составляли не маргиналы и студенты, пришедшие «отстоять зарплату», а вполне состоявшиеся взрослые успешные люди — крупные менеджеры, бизнесмены, те самые «творческие» профессионалы.
По словам Леонида Волкова, руководителя предвыборного штаба Навального, на сегодняшний день группа поддержки Навального — это мужчины 25–35 лет с высоким уровнем доходов[188].
Алексей Навальный стал популярен в среде креативного класса благодаря публикации своих антикоррупционных расследований. Его политический вес увеличился после серии массовых протестов. Впоследствии его деятельность, в том числе выдвижение в мэры Москвы, умноженная на личную харизму, вполне заслуженно принесла Навальному звание одного из лидеров российской оппозиции.
Русский креативный класс по своей природе обречен стать могильщиком нынешней политической системы. Это связано с тем, что прежний трудовой договор — «лояльность в обмен на зарплату и стабильность» — не устраивает работников новой мировой экономики, отстаивающих другую модель взаимоотношений с властью — «талант в обмен на свободу самореализации и уважение к своим ценностям». Именно ценности креативного класса делают его антагонистом современной российской модели государственного управления, и только полный ее демонтаж сможет обеспечить интеллектуальным работникам классовую самореализацию и удовлетворение их ценностных ожиданий.
Итак, Навальный вовсе не висит в воздухе и не является проектом, созданным с целью организации перестановок внутри уже сложившейся системы без изменения самой этой системы. Напротив, программа Навального неизбежно будет весьма радикальна по отношению к нынешним российским реалиям. Она предполагает очистку российского общества от реликтов прошлого, связавших его по рукам и ногам, и именно эта часть программы Навального является сегодня самой важной. К сожалению, именно эта её часть сегодня в наибольшей степени замолчана и совершенно не разработана в деталях. Впрочем, всё это, вероятно, просто трудности роста.
Что касается избирателей, то им стоит, пожалуй, не ждать попутного ветра в лице неизвестно откуда взявшегося «идеального кандидата», а внимательно оценить ситуацию и выбрать более или менее «своего» лидера из числа реальных фигур. Алексей Навальный, безусловно, не гламурный «идеальный кандидат»-да он и не может быть таковым. Он кандидат-компромисс, явившийся, в полном смысле этого слова, «из того, что было» в современном российском обществе. Выбор же был, увы, небогат. Политический выбор в современной России вообще похож на полки продуктовых магазинов времен краха СССР. И до того момента, пока политическое наследство советской номенклатуры не будет изжито, этот выбор таким и останется. Алексей Навальный не обещает воплощения идеала и исполнения всех желаний. Но он обещает шанс. Реальный шанс. Который не упадет в руки сам, но который можно воплотить в жизнь общими усилиями. И это в сегодняшней России — предел того, что можно обещать, не опускаясь до откровенной и бессовестной лжи.
Президент Фонда развития институтов гражданского общества «Народная дипломатия» Алексей Кочетков