Не стреляйте в рекламиста

ГЛАВА 22

Ефим остановился около симпатичного, недавно построенного придорожного кафе, стилизованного под русскую избу. Он аккуратно припарковал машину на стоянку, почти уткнувшись носом в ствол желтолистого дерева, заглушил двигатель и поставил машину на иммобилайзер и сигнализацию — береженого Бог бережет.

Внутри кафешка оказалась так себе: не слишком чисто, не слишком стильно. И грязновато. Но все равно не сравнить с прежним советским общепитом.

Решив не быть слишком придирчивым, Береславский сел за столик в отдельной кабинке, выгороженной тесаными сосновыми досками. Они уже потемнели, но еще пахли деревом.

Тут же подошла официантка, симпатичная девчонка лет двадцати. Она назвала реально существующие блюда, — примерно треть от обозначенных в лежащем на столе меню, — и, приняв заказ, удалилась, гордо покачивая обтянутой рейтузами попкой.

Ефим вздохнул. Эту девушку он интересовал только в качестве поглотителя ее стряпни (она сама же и готовила еду в крохотной кухоньке). И то лишь в обмен на денежные знаки.

Впрочем, девушка сейчас тоже интересовала его не очень. Пока был у мамы, немножко отошел от происшествия у кладбища. Теперь же, вспомнив страшного Терминатора в зеркальце заднего обзора, вновь пережил весь ужас утренней погони.

«Пригнись — и пуля пролетит», — снова засвербила мозг пришедшая там, на шоссе, строчка. Береславский попробовал подумать о чем-нибудь другом, но фраза не уходила. Он придвинул к себе салфетку и быстро набросал:

Перечитал написанное. Как всегда, после «излияния» на душе стало легче. Ефим скомкал салфетку и бросил в пепельницу. Раз судьба повернулась так, значит, надо принять это как должное.

Он еще раз «прокачал» имеющиеся факты. Откровенно говоря, они не радовали.

Никогда в жизни Береславскому не приходилось чувствовать себя дичью. Никогда он специально не лез ни в какие передряги. Да, выпендривался перед девицами. Да, из-за гордыни принимал не самые осторожные решения. Но Ефим никоим образом не причислял себя к искателям приключений на ниве кулачных, а тем более — огнестрельных взаимоотношений. И вот он вполне сознательно угробил человека.

Береславский аж головой помотал: настолько все было ирреальным. Но здравый смысл и тяжесть здоровенного пистолета во внутреннем кармане не позволяли ему счесть запечатлевшиеся в мозгу картинки следствием временного помрачения. Он потрогал куртку рукой, как бы вминая «ствол» вглубь: все время казалось, что окружающие внимательно присматриваются к подозрительной выпуклости.

Тем временем девушка принесла салаты и ушла за занавеску жарить на газовой плитке котлеты.

Ефим задумчиво принялся за еду. Салат типа «Оливье», идущий на этот раз под именем «Столичный», оказался на удивление вкусным и свежим. Береславский обожал это кушанье, которое в России давно стало символом либо праздничного стола, либо хорошей жизни. Когда он начал ездить по миру, его очень удивило, что, кроме как на его родине, это блюдо нигде не готовят. Более того, в Испании нечто похожее, — и гораздо менее вкусное, — называется «енсаладо руссо». То есть русский салат.

Настроение сразу поднялось. Ефим про себя ухмыльнулся. Вот ведь как устроен человек! За ним по следу идут какие-то странные злодеи. Под курткой у него штуковина, за которую сразу можно схватить три года тюрьмы. Впереди — вообще непонятно что. А вот написал стишок, поел салата «Оливье» — и жизнь уже не кажется столь уж мрачной. А чего удивляться: собака — млекопитающее, горилла — млекопитающее, и человек — тоже млекопитающее. Различия, конечно, есть, — бессмысленно их отрицать, — но сходства все же больше.

Когда девушка принесла дымящуюся, отлично прожаренную котлету с классно приготовленной картошкой, его страх перед будущим отошел совсем уж в дальнюю область подсознания. Картошка была не общепитовской новомодной «фри», а нормально, по-русски, жареной картошкой: с луком, маслом или чем-то там еще. Ефим не вникал в такие нюансы, главное, что было исключительно вкусно. От одного запаха рот сам раскрывался.

Только когда на тарелках стало чисто, а обладательница замечательной попки, не дожидаясь, пока он покончит с десертом, слупила с него причитающуюся за еду плату, он задумался о дальнейшем.

Машинально уплетая кусок торта и запивая его чаем, Береславский планировал остаток сегодняшнего дня. Первое и главное, за чем он подался в Обнинск, — научиться обращаться с нечаянно доставшейся ему «пушкой». Что бы там ни было, а безропотной жертвой Ефим не станет никогда. Потрясется, подергается, но если уж встал на тропу войны, то воевать будет по полной программе.

Этому научился еще в первом дворе его детства. Именно там он постиг поистине великое заклинание, которое помогало собраться перед главными ребячьими битвами. Оно было коротким и звучным: «Не бзди!»

Маленький Ефим затруднился бы перевести это на общепринятый язык, но знал точно, что лучше потерпеть боль, чем стыд, когда уважаемые во дворе люди станут называть тебя «бздуном». Даже легкая слабость — это называлось «взбзднуть» (единственное известное литератору Береславскому слово, имевшее в своем составе шесть согласных подряд) — считалась постыдной и каралась всеобщим презрением.

Береславский мысленно произнес обращенное к самому себе заклинание. После чего направился к автомобилю.

Уже в движении еще раз спокойно «прокачал» ситуацию.

На них с Сашкой кто-то наехал. Наехал так сильно, что это невозможно объяснить бизнесом: «Беор» не стоил даже денег, истраченных на убийц. Все, казалось бы, объяснилось вычисленной ошибкой налетчиков. Но наезд на этом не прекратился!

Правда, и он, и Сашкина семья — живы. Однако Ефим отдает себе отчет, что это произошло в значительной степени из-за удачного стечения обстоятельств. Разложись карты иначе, — и зарезервированная Береславским могила на Салтыковском кладбище уже была бы занята. Ефим поежился.

Итак, что сделано на сегодня. Сашка — в безопасности, насколько можно их ситуацию определять данным термином. Сам Береславский отбил прямую атаку и, почти вооруженный, двигается к Роману Сереброву. С его помощью он надеется стать по-настоящему вооруженным.

Но все это не то. До тех пор пока не будет ясности по причине наезда, опасность останется. Даже если она исчезнет, по независящим от Ефима обстоятельствам, то Ефим об этом еще долго не узнает и будет обречен на жизнь, полную мучительного страха.

Вывод: в первую очередь попытаться разобраться с Сашкиным соседом, из-за которого весь сыр-бор. И, параллельно, резко усилить медийную кампанию. Спастись можно, только став центром общего внимания. Причем если с соседом разобраться будет чрезвычайно сложно, — Береславский понимал уровень конкуренции и соотношение сил по этому направлению, — то второе вполне возможно. В конце концов, он ведь профессионал.

Приняв решение, он успокоился. По крайней мере, пока он все делает правильно. Мама, конечно, сильно испугалась, но тут уж ничего не поделаешь.

Ефим заехал к маме сразу после стычки с Терминатором. Задача у него была непростой: удалить ее с места постоянного проживания, ничего при этом не объяснив, да еще и по возможности не напугав. Он долго думал, как бы половчее соврать. Потом решил, что сообразит по ходу дела.

Мама встретила его с радостью. Но вопросик в ее глазах все же наблюдался. Обычно Береславский заезжал поздно вечером, после работы. А тут — утро рабочего дня. Странно.

С мамой у Ефима было полное взаимопонимание, но все же здесь был не тот случай, когда откровенность могла помочь. Ефим напрягся и соврал изощренно. Зная, как мама мечтает о том, чтобы он наладил семейную жизнь, Береславский начал с Наташки.

— Знаешь, я все же решил жениться, — объявил он. Такое чрезвычайное известие вполне оправдывало чрезвычайный визит. Мамины мысли устремились по благоприятному руслу.

— Не прошло и двадцати лет, — не удержалась она от упрека. Но, поскольку радости было больше, тему развивать не стала. К Наташке мама относилсь хорошо, зная, как та относится к Ефиму. Суть их размолвки она интуитивно чувствовала, и считала, что даже если девочка в чем-то виновата, то вину свою уже давно искупила. За последние годы они постоянно общались друг с другом, иной раз больше, чем с Ефимом. — Когда и где мы соберемся?

— Мам, уже возраст не тот, чтоб сильно отмечать. Смеяться будут.

— Для радости никакой возраст не поздний, сынок.

Они еще поговорили, обсуждая планы торжества. Мама, безусловно, не упустила бы такой повод для закрепления их отношений. Затем Береславский приступил к главному:

— Мам, здесь есть еще один момент. Неприятный.

— Какой? — напряглась женщина. — Что ты еще выдумаешь? Неужели ты думаешь, что найдешь лучше? Да молодая тебя быстро выжмет! Ты посмотри на себя: лысина больше головы!

— Мам, речь не том.

— А о чем еще?

— У Наташки есть ухажер. Безуспешный, — успокоил он мать, увидев, как та вскинулась. — Она любит только меня.

— Ну, и в чем проблема?

— Проблема в том, что он бандюк.

(«Прости меня, Наташка…»)

— И что? — упавшим голосом спросила мама.

— Угрожает чем попало. Вплоть до близких. А из уязвимых близких у меня только ты.

— Как же это? — упавшим голосом спросила мама. Она очень испугалась. Понятно, не за себя, а за сына. — Может, тогда не надо? Что за жизнь такая?

— Как это не надо? — рассердился Ефим. — То ты говоришь — женись, то — не надо.

— Лучше холостой сын, чем… — Мама даже слово выговорить не смогла. — Есть же еще девушки.

— Мам, ты пойми. Все это — чепуха! Ничего он мне не сделает. Человек погорячился. Тем более что, пока мы не женимся, у него есть надежда. Поженимся — исчезнет сам повод. А пока я хочу сделать все, чтоб меня труднее было шантажировать.

— Сынок, может, в милицию обратиться?

— А что я им скажу? Что девушку не поделили, и поэтому давайте мне охрану? Мам, ничего не бойся. Ничего плохого не случится. Нужно только немного времени.

— Давай позвоним Василию Федоровичу. У него наверняка есть друзья.

— Его нет дома. Он на курорте. Будет только через неделю.

— Нет, он уже приехал. Вчера мне звонил.

Теперь настала очередь удивляться Ефиму:

— Старик тебе вчера звонил?

— Да.

— И что сказал?

— Что у нас очень усилилась уличная преступность и чтобы я никому не открывала дверь, если не узнала голос по домофону.

(«Старый лис, ни слова не сказал!»)

— Мам, я тебя часто обманываю?

— Ты же знаешь, сынок.

— Значит, мне можно верить? Нет, ты скажи прямо.

— Можно.

— Тогда уж поверь без доказательств. Мне ровным счетом ничего не грозит. Тем более что приехал Василий Федорович. Но ты должна мне помочь. Если тебя неделю, максимум, две не будет дома, а меня прикроет Ивлиев, то бандюк просто не будет иметь предмет шантажа. А через пару недель после свадьбы вопрос просто рассосется. Сама понимаешь, горячая кровь долго не кипит. Ты ведь хочешь, чтобы я женился на Наташке?

— Хочу. — Теперь мама не знала, что и думать. — Ты уверен, что мне надо уехать?

— Да.

— А как ты гарантируешь свою безопасность?

— Василий Федорович гарантирует. Мы с Наташкой просто уедем на пару недель, и все. А когда вернемся, все уже быльем порастет.

Мама еще немного повздыхала и, не до конца успокоенная, согласилась. Договорились, что она сегодня же уедет к своей подруге во Владимирскую область на междугородном автобусе. Позвонит ей прямо со Щелковского автовокзала, чтобы та встретила на остановке.

Мама слегка обиделась, что Ефим не предложил, как обычно, машину с фирмы. Береславский решил, что лучше пусть обидится, но зато никто не сможет выяснить, куда она делась. Даже если прослушивают телефоны. Последнее предположение сильно его напрягало, потому что являлось вполне допустимым, особенно относительно личных номеров: офисного, домашнего и сотового.

Машина шла ровно восемьдесят километров в час. «Детская» скорость позволяла спокойно думать и оберегала от ненужных — с пистолетом в кармане — встреч с милицией.

Итак, он готов к бою. Эвакуировал слабых, собрал резервы. Теперь еще посмотрим, кто кого.

Благополучно миновав два милицейских кордона, Ефим добрался до цели. Роман, как и обещал (Ефим звонил ему из автомата, не стал пользоваться «мобильником»), ждал на остановке.

Береславский с удовольствием потряс руку своего обширного и громкоголосого друга. Их общность основывалась на большой и чистой любви к отечественной словесности. Но если Ефим писал все, что попало — от любовной лирики до научно-популярных и рекламных статей (ему жутко нравился и сам процесс связывания слов в цепочки, и, еще больше — причитающиеся после опубликования гонорары), — то Роман созидал только стихи. Его произведения, не лишенные тонкости и шарма, печатались время от времени в богемных альманахах, но в принципе не могли сделать его лицом богатым и популярным.

Пикантность ситуации состояла в том, что всю сознательную жизнь этот здоровенный стихотворец прослужил во внутренних войсках и в милиции, преподавая абсолютно специфический предмет: огневую спецподготовку для сотрудников элитных частей. Подполковник Роман Серебров стрелял из всего, что способно стрелять и что можно спрятать под одеждой. И стрелял очень качественно.

Вот его-то и собирался попросить Ефим, чтобы тот сделал из полного лысоватого рекламиста чуточку Рэмбо.

— Я тебя три года зову, ты все не мог. А тут вдруг как с цепи сорвался. Ты чего, на войну собираешься? — очень точно предположил Роман.

Береславский аж вздрогнул. Кое-что ему рассказать придется, но не в первые же две минуты!

— Выдалось время, я и приехал.

— Пошли сразу в тир или ко мне?

— Давай в тир, Роман. А то опять передумаю.

Они миновали два поста и прошли в тир, устроенный в подвале и оборудованный очень современ-но, вплоть до динамического тренажера, на котором проецировались боевые эпизоды, а обучающийся должен был палить в выскакивающих на экране бандитов.

Береславский повернул было к тренажеру, но Роман схватил его за рукав:

— Рано тебе туда. Только патроны жечь.

«Как бы потом поздно не было», — с обидой подумал Ефим, но подчинился.

На огневом рубеже они были одни.

— У тебя проблем не будет из-за меня? — вежливо поинтересовался Береславский.

— Не боись. Здесь и коммерческое обучение. Потом квитанцию выпишем.

— Бандитов, что ли, учите? — не понял Ефим.

— Каких еще бандитов? Частные охранные предприятия, коммерческие инкассационные службы, мало ли кто.

Серебров долго и нудно объяснял Ефиму правила обращения с личным оружием, потом показывал неполную сборку-разборку пистолета Макарова. И наверное, только минут через сорок дошел до основных правил прицеливания и стрельбы.

Береславскому было очень тошно. Сколько себя помнил, ему всегда фатально не везло, как только дело касалось милитаризма. Конечно, он не прошел стороной мимо детских мальчишечьих привычек. Был у него и автомат, вырезанный из доски, и большой зеленый танк, привезенный отцом из столицы, а в чуть более зрелом возрасте, когда началось его увлечение авиацией — целая библиотека мемуаров военных летчиков и конструкторов. Но особой тяги к «войнушкам» Ефим не испытывал никогда.

В мечтах, было дело, он воевал и с американцами во Вьетнаме, и с немцами в России, и еще, непонятно почему, в античных войнах, причем всегда на стороне древних греков. Однако, как только дело касалось практики, все становилось просто смешным.

Например, он, получив от родителей, после долгих уговоров, собаку, поимел прямое отношение к Министерству обороны: щенка официально зарегистрировали в кинологическом клубе, и отец Ефима подписал собачье мобилизационное предписание на случай войны. Так вот, щенка Ефим отдрессировал. Его Лорд стал серьезным служебным псом и даже имел жетоны: за ОКД — общий курс дрессировки и ЗКС — защитно-караульную службу. Ефиму нравилось заниматься с понятливым и веселым псом, а Лорду нравилось все, что нравилось Ефиму.

Через полтора года у начальника клуба служебного собаководства созрела идея отправить Лорда и Ефима на так называемые «военизированные соревнования». Там и собака, и проводник могли набрать максимум по сто баллов, принеся команде своего района заветные очки.

Лорд полностью оправдал возложенные на него надежды, заработав 96 баллов. Ефим же получил 12, и то из жалости: его толстая задница застряла под проволочной полосой препятствий, под которой ранее без проблем проползли все сорок участников соревнований. Он же застрял прочно, пришлось даже проволоку выкусывать, слава богу, не колючую. Теоретически он сошел с дистанции, но судьи пожалели подростка и оставили в зачет жалкие баллы, набранные на других снарядах.

Всю обратную дорогу Ефим сидел на заднем сиденье автобуса, а Лорд слизывал с его лица соленые слезы обиды.

Дальше — больше. Военрук в школе, Виктор Иванович, был по-настоящему классным мужиком. Старый вояка, он не отравлял их незрелые мозги политинформациями, а рассказывал о реальной войне (чем, может, и вызвал стойкий хронический пацифизм Береславского), пытался учить ходить по компасу, мучил бесконечной сборкой-разборкой АКМ.

Он был неглупым человеком, но и на старуху бывает проруха: решил вылепить из Береславского универсального солдата. Даже занимался с ним индивидуально. Но не рассчитал своих сил.

Например, в тире Ефим плохо видел мишень: близорукость мешала. Поэтому стрелял в то, что видел, — в лампочки на потолке. Получалось недурно, однако Виктор Иванович и без доносчиков определял авторство всех его проектов. Так Ефим впервые столкнулся со специфическим армейским средством воспитания: мытьем туалетов.

С военруком Береславский провел и свой первый политдиспут. Ему попалась книжка про революцию, в которой упоминался расстрел царской семьи. Это глубоко возмутило пацана. Николая ему жалко не было — война есть война, но убийства девчонок-царевен и мальчика сильно расстроили его. Это никак не походило на легенды про честных и благородных рыцарей — «комиссаров в пыльных шлемах».

Виктор Иванович кинулся объяснять подростку его ошибку: любой член царской семьи мог стать знаменем для белого движения, красный террор в ответ на белый террор и так далее. У Ефима был лишь один аргумент — детей убивать нехорошо. Старый вояка никак не мог его переубедить. Наверное, потому, что и сам в глубине души считал, что детей убивать нехорошо. Короче, эта дискуссия становилась явно политически вредной: на улице было начало 70-х, шел «третий решающий» год одной из пятилеток.

Поэтому Виктор Иванович отправил Береславского и еще одного мальчика в военный кабинет (они почему-то в тот день занимались в обычном классе) принести для разборки два автомата. Понятно, автоматы были учебные, с прорезанными стволами.

И надо ж было случиться: Ефим, возвращаясь с автоматом, встретил одну сволочь из 10-го "Б" класса. Это была крепкая сволочь, которая регулярно задирала Ефима. Береславский боялся дать ему жесткий отпор, так как тот парень был на год старше, и к тому же боксер. Правда, и задирался тот не так, чтобы Ефим пошел ва-банк. Но все равно очень обидно.

А встретил его Ефим в туалете, куда зашел по пути, чтобы потом, на перемене, не тратить драгоценного времени. Обидчик сидел на толчке и занимался тем, чем и должен был бы заниматься в таком месте и в таком виде.

Береславский при виде врага принял решение: как всегда быстро и, как это частенько с ним бывало — неправильно. Он наставил на парня автомат и дурным голосом заорал: «Ложись, сука! Смерть твоя пришла!» В итоге десятиклассник пережил тяжелую душевную травму, распластавшись на грязном полу мужского туалета. Ему почему-то показалось, что Ефим не шутит…

История приобрела огласку: сам обиженный, наверное, промолчал бы, но второй мальчик, посланный вместе с Береславским и ждавший того у входа в туалет, разболтал всем. Это попахивало крупными неприятностями, вплоть до вылета из славных рядов ВЛКСМ. Выручил военрук. Восхитившись военной хитростью своего неудачного воспитанника, он отстоял его на педсовете.

Однако в десятом классе отказался от Береславского сам. Произошло это опять-таки в школьном тире. Ефим довольно удачно отстрелял четыре патрона. На пятом пожилая «мелкашка» сделала осечку. Береславский в тот момент думал о чем-то своем, причем довольно далеком от происходящего. Только этим обстоятельством можно объяснить его последующие действия. А именно: он встал с огневого рубежа, взял винтовку за цевье, подошел к лампе и заглянул в дуло. Что он рассчитывал там увидеть, так потом и не смог объяснить.

Все это Виктор Иванович наблюдал лично. Когда старая тозовка оказалась в его руках, он свистящим шепотом сказал Ефиму:

— Пожалуйста, уходи.

— Куда? — не понял Ефим.

— На х…, — уточнил военрук. — И чтобы я тебя в тире не видел!

Они остались в хороших отношениях, просто Виктор Иванович понял, что нельзя делать из трепетной лани коня, а из Ефима Береславского — солдата. Позже, на встречах выпускников, военрук всегда радовался его приходу. И как-то сказал, что более страшного момента, чем тот, когда он наблюдал, как мальчишка заглядывает в дуло заряженной винтовки, в его жизни не было…

Тем временем Ефим продолжал свою военную карьеру. Когда они пошли получать в военкомат свои приписные свидетельства, пошел шикарный влажный снег. Просто грех было не поиграть в снежки. Играло человек тридцать, никак не меньше. Но именно Ефимов снежок разбил стекло в окне районного военкома…

Тот с максимальной доходчивостью объяснил перепуганному Береславскому, где и сколько ему придется служить.

Конечно, не все угрозы нужно принимать близко к сердцу: в институте, куда поступил Береславский, была военная кафедра, и немедленный призыв под знамена злобного военкома ему не грозил. Однако и военная кафедра тоже черной полосой прошлась по его биографии.

Невоздержанность на язык стала причиной продолжения его школьных упражнений. Только тут туалеты были больше, а принуждающие возможности офицеров — выше.

На первом же занятии он спросил у заведующего кафедрой, зачем нужна их военная специальность (военный химик), если в стране с самой высокой трибуны заявлено о прекращении производства химического оружия.

Полковник внимательно посмотрел на студента, но любознательный Ефим привык все доводить до конца и поинтересовался, не производят ли на наших заводах ОВ тайком. Завкафедрой, интеллигентный доктор наук, объяснил ему, что если даже такой вопрос задать директору нашего завода по производству ОВ, то он непременно даст отрицательный ответ.

И в стрельбе у Береславского все оказалось очень запущенно. Но если в школе это было факультативно, то здесь от результатов стрельб зависело получать или не получать студенту стипендию.

Ефим попытался решить эту проблему в своем стиле. Во время зачета по ГТО (для тех, кто не знает — Готов к Труду и Обороне) на огневом рубеже он занял среднюю позицию. Для зачета достаточно было трех попаданий. Поэтому он заранее договорился, чтобы стрелки-одногруппники справа и слева от него (один член сборной вуза по стрельбе, второй тоже имел хорошие навыки в этом деле) пальнули по разу в его мишень. Из собственных пяти патронов он рассчитывал хоть раз, но попасть.

В результате майор Пушенко, легендарный герой институтского фольклора, насчитал в мишени Береславского семь пулевых пробоин: «десятка», «девятка» и пять — по краям. Это чрезвычайно озадачило бедного майора — он лично выдал студенту Береславскому пять патронов и опять же лично отслеживал выстрелы. Учитывая полное отсутствие чувства юмора и почти полное — ума, майор обеспечил себе не одну бессонную ночь…

Да, насколько легко Ефим прошел остальную институтскую программу, настолько тяжко ему пришлось на «военке». Никто не верил, что он выделывается не специально.

Пущенная его рукой учебная граната-"болванка" едва не окончила военную карьеру уже упомянутого майора Пушенко. Он стоял слева метрах в двадцати и никак не ожидал, что граната полетит перпендикулярно предполагаемой траектории. Да и никто не ожидал, в том числе сам Ефим. Он просто швырнул «болванку» так, как видел это в кино, а также на картине художника Дейнеко «Оборона Севастополя». С правого бока, широко отведя назад руку. Она и полетела по окружности…

Несмотря ни на что, Ефим закончил военную кафедру и получил звание лейтенанта войск химзащиты. С тех пор его рука к оружию не прикасалась.

В общем, военное дело было не по нему. Он очень сомневался в своей способности выстрелить в человека. А если в этом нет уверенности, то зачем же изучать материальную часть? Ведь стреляет не оружие, а его хозяин.

Но сейчас случай был иной. Ефим вдруг ощутил себя ополченцем. Брат его покойного деда тоже впервые взял в руки винтовку в его возрасте. Может, даже постарше. Он был ученым-математиком с близорукостью минус восемь диоптрий. И призыву не подлежал. В Красную Армию его, можно сказать, призвал Гитлер, подошедший осенью сорок первого к Москве на расстояние винтовочного выстрела.

Двоюродного деда убили в первом же бою. И вовсе не из-за плохих навыков в стрельбе. Стрелять ополченцам его батальона было просто не из чего: винтовок не дали. Дедова брата, как и всех его безоружных соседей, передавили немецкие танки, сделав из белой поляны красную.

Береславский помнил эту семейную историю и собирался с полной ответственностью подойти к своей войне, раз уж в нее пришлось влезать.

— Не дергай крючок, — сначала мягко советовал наставник. — Когда ты двигаешь ствол на миллиметр, пуля улетает прямо в небо. Слышал когда-нибудь про подобие треугольников?

Ефим честно старался фиксировать руку и нежно нажимать на спуск. Ни черта не получалось.

— Может, пистолет плохо пристрелян? — предположил Береславский.

Роман выхватил оружие и в течение пары секунд сдвоенными выстрелами-"флэшами" расстрелял всю обойму. Пули буквально вырвали из мишени середину. Ефим сник.

— Послушай, — мягко сказал Роман. — Ты просто боишься выстрела. Попробуй еще.

Ефим попробовал. С тем же результатом.

И… получил затрещину!!! Уже лет двадцать Береславский не сталкивался с подобным!

— Какого хрена я время теряю? — орал потерявший остатки терпения Серебров. — Ты будешь меня слушать или нет? Рекламист хренов!

Ефим смирился. Если Роман не поможет, никто не поможет. А выходить как двоюродный дед, безоружным против танков, Береславский не собирался.

— Извини, — утихомирился наконец Роман. — Это я по привычке. Ты боишься выстрела, вот так и получается. Ствол прыгает.

— Что же делать?

Роман задумался. Даже посидел немного. Наконец принял решение.

— Ты сейчас прицелься. Зафиксируй руку. Потом закрой глаза…

— Что?

— Что слышал. Закрой глаза и плавно нажми на спуск. С закрытыми глазами.

Ефим повиновался. Самое странное — дело пошло. «Макар» перестал прыгать в руке, а пули ложились довольно кучно, правда, внизу поясной мишени.

— Так ты ему яйца отстрелишь, не более того, — сказал Роман. Хорошо, хоть не дрался. Ефим внес коррективы, и следующая серия легла очень пристойно.

Когда рука Береславского уже не могла держать пистолет, они пошли пообедать. Потом оформили документы на стрельбу и снова вернулись в тир.

На прощание Роман показал, как стрелять «флэшами».

— Это позволяет стрелять, не выцеливая, — объяснил он. — Ты видишь, как летят пули, и корректируешь огонь. Получается, как в автомате, хотя пистолет не автоматический.

К концу дня правая рука Ефима была как чужая.

Потом они шли по осенней, засаженной старыми деревьями улице, к машине. Роман читал ему свои последние стихи. Как всегда, мрачноватые и, как всегда, явно некоммерческие.

Одно из них называлось «Ночь на Кипре», где он недавно побывал по турпутевке, и было «про любовь». Читал Роман без изысков и завываний, но, прямо скажем, печально:

— А ты здорово нажрался на Кипре? — уточнил Ефим.

— При чем тут я? — возмутился Роман. — Это лирический герой.

— А я думал, бузука — спиртной напиток.

— Темный ты, — сказал Серебров, но не смог отказать себе в удовольствии испытать на слушателе свое второе, недавно созданное произведение.

Второе стихотворение было тоже про любовь.

Давай, бери меня скорей!

Своими голыми руками.

Своими нежными глазами.

Клыками добрыми согрей!

На теплом горле их сомкни.

Почувствуй нервное биенье.

И разожми. Или сожми.

Прервав полет моих видений,

Моей фантазии полет.

… А что придушишь невзначай —

Так это был не твой расчет.

И будет не твоя печаль…

— Ну, как? — спросил Роман.

— Ничего, — сказал Ефим. — Но как-то нетипично для подполковника-спецназовца.

— При чем здесь подполковник? — обиделся Роман. — Мы о литературе говорим.

— Нормальные стихи, — одобрил наконец Береславский. — Хотя мои лучше.

— Сволочь ты, — улыбнулся Серебров. — Жалко, ты мне это в тире не сказал. Когда в моей руке был «Макаров».

— Что ж я, совсем ненормальный? Слушай, у меня к тебе еще одно дело.

— Какое?

— Давай отъедем пару километров.

Роман удивился, но послушно сел в «Ауди». Когда выехали за пределы поселка, Ефим притормозил и достал из бардачка пистолет.

— Научи, как с ним обращаться.

— Вот почему ты приехал. — Серебров сразу посерьезнел. — Ты уверен, что тебе это надо?

— Меня пытаются убить. Не знаю, кто. Не знаю, за что.

— Я могу чем-то помочь?

— Пока нет, Ром. Я действительно не знаю.

— А откуда оружие?

— Утром из него в меня стреляли.

— Как же ты отбился?

— Он был на мотоцикле. Споткнулся об «лежачего полицейского». Слушай, Роман, если не хочешь связываться, я не обижусь.

Роман вздохнул.

— Думаю, ты неправильно делаешь.

— Ром, решение принято. Или помогай, или не мешай. Не обижайся.

— Это «Глок-17».

— Мне ни о чем не говорит.

— Австрийская «пушка». Говорят, киллеры любят. Видишь, пластик? Очень легкий пистолет. Семнадцать мощных патронов. Плюс один в патронни-ке. Очень удобная рукоятка. Она же — предохранитель.

— Как это?

— Смотри. — Серебров привел оружие в боевое положение. — Если ты как следует обхватил рукоятку и притопил эти «кнопки», то «ствол» готов к стрельбе. Случайный выстрел невозможен. Три предохранителя.

— Давай еще раз.

Роман терпеливо показывал Ефиму, как заря-жать и разряжать оружие. В обойме они насчитали 12 патронов. Значит, пять гнезд было пустых. (Про запасную обойму Береславский говорить не стал.)

Серебров заставил Ефима повторить основные операции. Наконец тот запомнил.

Береславский довез друга до дома. Роман медленно выгрузился из салона.

— Зря ты это, Ефим, — сказал он. — Может, передумаешь? Ты же знаешь мои связи.

— Я не знаю, на кого жаловаться, Ром. Узнаю — скажу. И спасибо тебе.

— Не за что. — Роман повернулся и побрел к подъезду. У него даже спина была огорченной.

А Ефим развернул свой «лайнер» и отправился в Москву. Он был уверен, что бояться осталось недолго. Очень скоро все должно проясниться…