Не стреляйте в рекламиста

ГЛАВА 27

Как только проснулся, Ефим, не вставая с постели, позвонил Насте. Она, как всегда, оказалась на высоте. Студенты их вуза, а также еще двух институтов, где у нее на похожих должностях работали подруги, за два с небольшим дня набрали почти половину требуемого количества подписей. Количество самих студентов в трех вузах было без малого десять тысяч… Но это была ненаказуемая хитрость.

В ходе сбора подписей Насте пришлось столкнуться и с противодействием конкурентов. Студенты, собиравшие подписи у станций метро, рассказывали о странных случаях, когда к ним подходили особо активные граждане и буквально навязывали свои автографы и паспортные данные.

Устроив выборочную проверку, Настя выяснила, что люди намеренно фальсифицировали подписные листы, чтобы потом поставить под сомнение результаты кампании. Она внимательно просмотрела листы и выкинула сомнительные.

— Так что не беспокойся, — подытожила Настя. — К концу недели отвезем в избирком.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Береславский. — С меня причитается.

— Что? — волнующим голосом спросила Настя.

— Что захочешь, — ответил Ефим.

На том и расстались. Настин голос был необычным. Неужели и эта крепость падет? Он был бы очень рад.

Береславский посмотрел на еще спящую Наталью и почувствовал легкий укор совести. Но, в конце концов, она же знала, на что шла! Он теперь ее по гроб жизни не бросит. По крайней мере Ефим так искренне считает. Но обет верности он Наташке не давал.

Береславский вспомнил анекдот, герой которого ненавидел женщин. Потому что их много и успеть со всеми — невозможно. Ефим в чем-то понимал этого героя. Он вовсе не был секс-спортсменом. Например, за всю жизнь не имел ни одного контакта с проститутками (правда, никогда не относился к этим девчонкам с презрением, скорее, жалел их и им сочувствовал).

Он просто искренне восхищался многими женщинами. Они были очень разными, но все — восхитительными. И никогда — похожими друг на друга. Каждая обещала совершенно особые впечатления. А пройти мимо чего-то необычайного так сложно!

Устыдившись собственной неугомонности, Ефим не стал будить Наталью. Он прошел на кухню, сам приготовил себе скромный завтрак. Поев, рванул на работу.

Здесь тоже все было в норме. Марина Ивановна положила перед ним собственноручно Ефимом же написанный перечень дел. Значительная часть из них была выкрашена красным маркером, то есть — выполнена.

— Тащите макеты, — распорядился Береславский.

С макетами, точнее, компьютерными эскизами предполагаемых рекламных материалов, пришел главный художник, Семен Тригубов, печальный герой компьютерной революции. Он одним из первых промграфиков в стране, еще в середине 80-х, сел за компьютерную графическую станцию. Она тогда его чрезвычайно возбудила. Однако по прошествии десяти лет Семен окончательно уверился в том, что именно поголовная компьютеризация дизайна привела нашу державу к той безумной визуальной действительности, которая сегодня нас окружает.

Тригубов активно публиковал в специальной прессе статьи, в которых прослеживлась одна идея: «Компьютер — убийца дизайна».

Его аргументы не были лишены логики.

Компьютер дает художнику возможность вариативности. То, на что раньше уходила неделя, можно сделать за два часа. Например, можно сколько угодно варьировать композицию, сепарировав «послойно» ее элементы: скажем, человек — один слой, его шляпа или авто — другой, его дама — третий. В принципе, для современных быстродействующих компьютеров число используемых слоев практически неограниченно. Работая с отдельными слоями, можно за десять минут создать полсотни вариантов одного и того же изображения. В одном дама будет в шляпе и слева от кавалера. В другом — рядом с автомобилем, но без шляпы и кавалера. И так далее.

Компьютер позволил буквально любому работать и с собственно изображением. Отсканировал «фотку» или слайд, — а то и просто картинку из журнала, — и давай ее обрабатывать!

Различные фильтры, спецэффекты, приемы буквально пьянили молодых «дизигнеров» (как их презрительно называл Семен), как правило, пришедших в рекламные агентства и дизайн-студии из технических вузов.

По мнению же Тригубова, художнику вариативность не только не нужна, но даже вредна. Он перестает думать, когда есть возможность просто перебирать и сравнивать.

Ефим предпочитал не спорить с Семеном, чтоб не заводить долгие разговоры. Кроме того, Тригубов немножечко презирал Ефима за то, что он, человек, умеющий писать стихи, вместо них писал рекламные слоганы*, продав свой талант Мамоне.

Береславский все это понимал и даже в чем-то с Семеном соглашался. Его и самого иной раз покалывало, когда он перед очередным днем рождения подводил итоги прожитого года. Нетленного от его творчества, откровенно говоря, оставалось маловато…

Но день рожденья проходил, и, как правило, бурно. Жизнь наваливалась по новой, а все продолжалось по-старому. И, если честно говорить, то продолжалось не так уж плохо. А главное — совсем не скучно.

Что касается Ефимова отношения к Семену, то Тригубов «Беору» был очень полезен. В агентстве постоянно работали три-четыре «дизигнера», среди которых были и талантливые ребята. Но полиграфически и художественно образованных, тонко чувствующих пластику и эстетику произведения промышленной графики, кроме Семена, не было никого.

А еще Ефим знал, что Семен, демонстративно не прикасавшийся в «Беоре» к клавиатуре и лишь отдающий указания «дизигнерам», с первой же крупной премии (по случаю победы на рекламном фестивале) приобрел себе домой не самый скверный компьютер.

Что ж, у каждого из нас есть свои маленькие слабости.

— Ну показывай, — предложил Ефим.

Тригубов расстелил на большом столе цветные наброски.

— Это — листовка А4, это — плакат А1. Здесь — биллборд* 3 на 6 метров, «наружка». Все «четыре плюс четыре», кроме биллборда, разумеется.

— Что? — не поняла подъехавшая в «Беор» Настя.

— Четыре краски с одной поверхности. Четыре с другой.

— Не морочь ей голову, — перебил Семена Ефим. И, обращаясь к Насте, объяснил: — Чтобы получить полноцветное изображение, нужно на бумагу положить три краски: голубую — циан, красную — мадженту и желтую — йеллоу. Последний проход — черный. Модель цветосложения называется CMYK. Циан, маджента, йеллоу. Буквой "К" обозначили черный, чтобы не путать с другой моделью, в которой черный — "В", от «black». Этих четырех красок достаточно, чтобы изобразить все цвета, которые мы видим.

— Недостаточно, — перебил его Тригубов. — Весь видимый глазом спектр отобразить невозможно. Можно только к нему приближаться. Шестикрасочной моделью. Восьмикрасочной.

— Это уже неважно, — успокоил слегка очумевшую Настю Ефим. Главное, запомни, что если «четыре плюс четыре» — значит, листовка цветная с двух сторон. Если «один плюс один» — значит, листовка черно-белая с двух сторон.

— Одноцветная, — поправил Семен. — Может, синяя. Или зеленая. Или любого другого цвета по шкале Пантона.

— Все, хватит! — завопила Настя. — Сами вы Пантоны!

— Это лестно, — задумчиво сказал Семен. — Я был бы не прочь, чтоб мое имя тоже увековечили.

— Кончаем базар, — вернул всех на место Ефим. — Давай дальше.

— Последняя листовка — для черно-белого воспроизведения, под ризограф*. Две сторонки.

— «Один плюс один», — заявила Настя.

— Умница, — оценил Береславский.

— И еще стикер для вагонов метро. «Четыре плюс ноль». Пока все.

— Почему «ноль»? — не поняла Настя, теперь обращавшая внимание прежде всего на арифметику.

— Потому что стикер одной стороной приклеивают к стене, — мстительно заявил Семен.

Он не любил женщин в искусстве.

— Не всегда, — вступился за Настю Береславский. — Если лепить стикер на стеклянные двери, то нужно печатать «четыре плюс четыре».

— Только «в зеркале», — согласился Тригубов. Он был справедливым человеком.

— Все. Достали, — объявила Настя. — Я пошла к Марине Ивановне, решать избиркомовские дела.

Семен и Ефим остались одни. Береславский внимательно разглядывал продукцию. В чувстве прекрасного Семену не откажешь. Из многочисленных фотографий Сашки и его домочадцев Семен «слепил» очень трогательные композиции. Он четко подметил скрытые черты Орлова: мягкость, доброту. А какими глазами Толстый смотрел на Лену и детей!

— Ну, как? — поинтересовался Тригубов, ожидая заслуженной похвалы.

— Отлично, — честно сказал Ефим. — Сейчас подумаем, как все это переделать.

— Опять какую-нибудь туфту погоним?

— Типа этого. Сень, Сашка должен стать выше, грубее, мужественнее. Он любит детей и не любит бандитов. А твой персонаж любит всех подряд. Как сам знаешь кто. Видишь, слоган? «Защитил свою семью, защитит и вашу!» Тригубов, сделай из него Чака Норриса!

— Да из вас с Сашкой героя второго плана не сделать!

— Ну, Семен! Ну, ты же талантливый челоовек! Я просто не знаю, кто еще смог бы это сделать, кроме тебя.

— Ты мне специально льстишь, начальник!

— Да ты что, Семен! Окстись! Но из нас двоих художественный гуру — ты. Я только продавец. Правда, я знаю, что хочет покупатель. Так что, уж тряхни талантом.

— Черт с тобой. Испорчу картинки, — пробурчал Тригубов. — На компьютере. Чтоб рук не марать.

— Договорились.

Марина Ивановна накормила шефа таблетками и чаем с бутербродами. И Береславский рванул по своим вызвоненным заранее союзникам.

Первым в списке значился Костя Долгов. Немногословный молодой человек двадцати четырех лет был полноправным хозяином шестиметровой здоровенной штуковины, именуемой полноцветным струйным плоттером.

Плоттер давал о себе знать еще на входе. Вонь на свежий нюх была просто невыносимой. Издержки производства: используемая акриловая краска позволяла наносить полноцветное «долгоиграющее» изображение прямо на баннерную ткань*, из которой и выполнялись декорированные поверхности биллбордов.

Сама машина занимала большую часть огромной светлой комнаты. Она затягивала баннер с длинного, шестиметрового рулона и с помощью системы сопел, закрепленных на ездящей вдоль рулона головке, «плевалась» на баннер красками четырех базовых цветов. Делала она это с огромной скоростью, точно перенося на полотно изображение, принесенное заказчиком в электронном виде. Костя был здесь же, как и подобает руководителю-технарю новой формации. Начинал с обслуживания компьютеров, потом «менеджерил» и, почувствовав силу, занялся собственным бизнесом.

Банк, давший ссуду, не пожалел: совсем молодой парень знал технику, а главное, умел с ее помощью оперативно делать деньги. Быстрые деньги особенно важны в производстве, напрямую связанном с электроникой. В соседней комнате стоял трехметровый принтер, недавно купленный Костей буквально за копейки.

Морально устарел! Его разрешение печати составляло 36 точек на дюйм (столько капелек каждого цвета выплевывал принтер на дюйм запечатываемой длины). Два года назад этого было вполне достаточно для огромных щитов три на шесть метров, на которых никто не разглядывает мелкие детали. Но разрешение новой машины, обошедшейся банку в полмиллиона долларов, составляло уже 300 точек на дюйм. Почти вдесятеро выше.

Такое качество было необходимо при печати панно меньших размеров или когда изображение использовалось внутри здания, например на мобильных экспозиционных системах, применяемых на выставках и на местах продаж. Их зрители могли разглядывать в упор, и здесь разница была заметна.

Впрочем, «точки на дюйм» в основном применялись для давления на карман заказчика. Часто клиенты, не обладавшие достаточной полиграфической грамотностью, но зато обладавшие избыточным апломбом и дурными деньгами, требовали только высшее разрешение. Потому-то и разорилась фирма — прежняя хозяйка «маленького» трехметровика. Костя же использовал обе машины, в зависимости от задач и материальных возможностей заказчика.

— Привет, Ефим, — сделал шаг навстречу Костя. — Как там у вас, утряслось?

— Утрясается. Тут еще одна идея созрела. Хочу тебя пригласить.

— Какая?

— Выдвинуть Сашку в выборные начальники ГУВД.

— Круто, — хмыкнул Долгов. — Достаточно безумно, чтобы вызвать интерес.

Его не удивила идея. Он быстро просчитал вероятность, счел ее отличной от нуля и собирался принять решение в зависимости от того, во что это ему встанет. В конце концов, если бы студенту Долгову сказали, что он через три года станет долларовым миллионером (когда полностью отдаст ссуду банку), он бы тоже не поверил. Жизнь научила Костю считать, а не удивляться.

— Ты знаешь, что наш пиар уже начался?

— Кто ж не знает? «Дорожный патруль», «Дежурная часть», вот тут недавно новый ведущий — не помню передача как называется, что-то про подвиги — прямо в камере с твоим «бухом» общался. В газетах читал. Вы молодцы.

Ефим удивился. Про последнюю передачу он не знал, с Леной подробно еще не разговаривал. Значит, пошла вторая, самостоятельная волна интереса к Сашке, порожденная зрительским интересом. Телевизионщики сражаются за рейтинг. Отлично.

— Социологи с нашей кафедры сделали пробный замер. О Сашке слышали уже сорок процентов москвичей.

— Не удивляюсь.

— И самое главное, что почти все, кто о нем слышал, ему симпатизируют.

— Тоже понятно. Прямо голливудский сценарий.

— Включаешься? Если победим, тебя не забудем.

— Чего ты от меня хочешь?

— Наружка. Что еще с тебя взять.

— У меня только десять мест собственных. Ты ж знаешь, я — производство.

— Сделай мне рекламные поверхности. А места я поищу сам.

— Давай считать. Сколько тебе надо?

— Двести-триста. Шесть на три.

— Пятнадцать долларов метр умножим на 300, умножим на восемнадцать метров квадратных. Получаем…

— Эй, эй, стоп! Давай посчитаем по восемь долларов метр. Самый дрянной баннер, самые дрянные краски — висеть-то им месяц! И самое низкое разрешение. Запустишь свою старую колымагу.

— Ладно. Все равно, сорок тысяч.

— Давай, думай, как еще снизить.

— Если висеть не долго, можно напечатать на бумаге, трафаретным способом. По крайней мере, большую часть. Месяц точно провисят.

— Тогда сколько?

— Тогда двадцать тысяч.

— А ты говорил, у тебя лежалый баннер есть.

— Он с полосой.

— Полоса на всех рулонах?

— Да. Там заводской брак. С правого края в полутора метрах.

— А если мы учтем это при макетировании и зальем краской?

— Тогда пятнашка.

— У меня есть десять. Твой вклад, соответственно, пять.

— Идет.

Ефим передал ему пачку стодолларовых купюр, которую прислал Ольховский. Эх, сюда бы знаменитую коробку из-под ксерокса — дело пошло бы веселее! А так — «Хейдельберг» стал слегка проданным. Если б Толстый узнал — убил бы!

Костя взял деньги, не пересчитывая.

— А вы ж на диете сидели после покупки пре-пресс*. Откуда финансирование? — спросил он.

— Пока ниоткуда. Только пиар-спонсоры. Это я «Хейдель» заложил, — кивнул на исчезнувшую в Костином кармане пачку Ефим.

— Понятно, — усмехнулся Костя. — С голой жопой в большую политику. Это — по-нашему! — Он достал из кармана пачку, отсчитал из нее 30 бумажек и вернул их Береславскому.

— В случае успеха вашего безнадежного предприятия моя доля становится выше.

— Нет вопросов.

Ефим ушел, а к Косте подошел его заместитель.

— Что, выгодная сделка?

— Не знаю, — засмеялся Костя. — Но если выгодная, то очень. В любом случае надо коллегам помогать. А за Ефимом не пропадет. Думаю, он тоже мне бы помог.

А Береславский уже мчался в Останкино. Получив пропуск, он прошел в указанную комнату. Там его встретила Сунь Ли. В жизни она оказалась еще симпатичнее, чем на экране. Обаятельная китаянка вела бешено популярную программу «То самое», где разные люди рассказывали о том, что у них получается или не получается в постели. Эта передача была просто обречена на гороподобный рейтинг, и Ефим через приятелей напросился на беседу.

— У вас все персонажи — либо герои, либо, в глазах общественного мнения, антигерои, — начал Береславский.

— Вторые чаще, — согласилась очаровательная Ли.

«Или Сунь?» — подумал Ефим, так и не разобравшийся, что — имя, а что — фамилия.

— У меня другая идея. Рассмотреть, что такое секс-символ в наши дни. Со Шварцнеггером понятно. С Сидихиным или Караченцовым — тоже. Но это — не единственный вариант. Вы же про моего друга знаете?

— Который пятерых «замочил»? — непринужденно поинтересовалась Ли.

— Точно. Он маленький, толстый и застенчивый.

— И к тому же — в тюрьме, — добавила китаянка.

— Вот именно. Передачи о маленьком, толстом и застенчивом секс-символе у вас еще не было. К тому же — из тюрьмы. Он обожает свою жену. Она его — тоже. И бандитов он поубивал — ради нее. Интересно?

— Пожалуй, — задумалась Ли.

— И он выдвинут на пост начальника ГУВД столицы.

— Кем?

— Населением, — гордо ответил Береславский. Кто скажет, что Ефим — не население, пусть первый бросит в него камень.

Сунь Ли заинтересовалась проектом. Интеллигентной девушке, коей она и являлась, такой проект был интересен гораздо более, чем бесконечные выяснения типа «Кто? Кому? Как?». Самый сложный вопрос — с начальством тюрьмы — она собиралась решить быстро.

Обнадеженный Береславский покинул телецентр и направился к своей машине. Но сигнализация с брелка не отключалась. Ефим уже заметил, что рядом с телебашней она часто отказывала.

Он выругался и полез под капот, заблокировать чертову электронику специальным ключом.

Вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Это был Ленька Просиндеев, старый знакомый по временам работы Ефима в «молодежке». Правда, там его фамилию частенько произносили с буквой "х" в серединке.

— Хорошая у тебя тачка, — хохотнул Ленька. — Такой под капот даже как-то неприлично лазить.

— Сигнализацию ваша башня вырубает, — объяснил Береславский. — Сам как?

— Выпускающий на первом канале, — гордо объявил тот. «Растут кадры», — подумал Ефим. — А про тебя я слышал. Книжки твои читал. Чего там с твоим бухгалтером?

— Сидит пока. Я тут собрался из него народного героя сделать. Выдвинул его на обер-полицмейстера.

— Отличная мысль, — восхитился Просиндеев. — И раскрутка дармовая, и из тюрьмы в любом случае выкатится. А ты сам-то чей будешь?

— Как чей? — не понял Ефим.

— Ну, Путина, Лужкова, Чубайса? Чей ты? Может, дурашевский?

— Сам ты дурашевский, — разозлился Береславский.

Тут Просиндеев понял, что Ефим не слышал о Дурашеве. Так оно и было. Виктор Петрович Дурашев старался не светиться в телеке, а Береславский старался телек не смотреть. И не читать газеты. И не слушать радио, если оно говорило о политике.

— Ты что, и в самом деле, сам по себе? — изумился Ленька.

— Я всегда сам по себе, — отрезал Ефим. — Кстати, Лень, если тебе нужна рейтинговая «стори», то я отвалю красивых подробностей про Сашку.

— Я видел, наши конкуренты сделали с ним репортаж из тюрьмы. Пипл-метры* на повторе передачи чуть не зашкалили.

— Подумай на эту тему. Если согласитесь, у вас будет эксклюзив. Гарантирую.

— Хорошо, подумаем обязательно. Это интересно.

Они попрощались, и Ефим поехал в типографию «Беора».

Начальник типографии, спокойный и надежный Филиппыч, встретил Ефима радостно:

— Ну, что, Сашку скоро выпустят?

— От нас зависит.

— Если в самом деле так — ставь задачи.

— Ты отпечатаешь мне два миллиона А-третьих форматов в четыре краски?

— Отпечатаю. С двух сторон?

— С одной. «Четыре плюс ноль».

Они подошли к гордости «Беора», старенькому «Хейделю», которого Ефим уже заложил и собирался сегодня же эту операцию повторить.

— Давай считать. — Филиппыч поднял голову. — У нас за один прогон кладется две краски. Значит, на плакат нужно два прогона. При скорости… Тебе качество какое нужно?

— Среднее. Сашкин портрет и описание его деяний.

— Понятно. Значит, с учетом возраста, — он любовно погладил серый лоснящийся бок офсетного пресса, — будем шлепать пять тысяч краскопрогонов в час. Два миллиона на пять тысяч, получаем…

— …четыреста рабочих часов. Чуть больше месяца работы, — подвел итог Береславский. — Отменяется.

— Жаль, — огорчился Филиппыч.

— Ничего, вы тоже пригодитесь, — утешил его Ефим. — В этот месяц всем будет тошно. Я найду, где напечатать. В принципе, я уже почти договорился с Озерным.

Он поехал в офис, где Сеня Тригубов подготовил новые эскизы. Эти понравились Ефиму гораздо больше. Семен использовал фотографии из многочисленных офисных альбомов, благо, с учетом увлечения шефа, недостатка в сюжетах у него не было. Выбирать старался снятые с нижних ракурсов, и не самые послед-ние, когда Толстый все же был похудее. Кроме того, при изготовлении электронного коллажа, он увеличил Сашкины габариты по сравнению с размерами изображений жены и детей.

Композиция была несложной. На первом плане — суровый толстяк, по-видимому, только что порешивший пучок бандитов. Рядом с ним — влюбленно смотрящие на него жена и дети. И на заднем плане, фоном — многочисленное столичное население, нуждающееся в защите бесстрашного Сашки.

— Отлично, юноша! — поощрил Ефим.

Семен, бывший на три года старше Береславского, только хмыкнул.

— Работая с тобой, научишься лепить всякую гадость, — сказал он.

— Во-первых, это невежливо, — заметил Ефим. — А во-вторых, это слизнуто. У Карлсона.

— Какого? — не понял Сеня.

— Который живет на крыше.

И поехал в расположенную сразу за кольцевой автодорогой (так дешевле аренда и меньше зарплаты) новую типографию, к Геннадию Озерному.

— Здорово, Озорной!

— Озерный, — поправил Геннадий. Он не любил, когда Ефим называл его Озорным, Речным, Морским или Источниковым.

— Ладно, хвастайся своей обновкой.

Строго говоря, Геннадий здесь хозяином не был. Хозяева были где-то «за бугром». Но он с гордостью повел Ефима в машинный зал.

Да, уж! Это не беоровская типография! В первой части на специальных платформах стояли высокоскоростные фотовыводные устройства. Их задачей было, получив файл с плакатом заказчика, разложить его на четыре основных цвета и вывести, соответственно, четыре фотоформы. С безумным разрешением и, что немаловажно, с высокой повторяемостью. Формы выходили последовательно, одна за другой, и даже на восьмой фотоформе каждая точка, засвеченная лазерным лучом, отклонялась от такой же на первой форме не более чем на пять микрон!

Далее стояли копировальная рама и проявочный процессор.

Полученная ранее фотоформа накладывалась на алюминиевую пластину (будущую печатную форму) с нанесенным на ее поверхность чувствительным слоем и засвечивалась мощной ультрафиолетовой лампой. В проявочном процессоре эта пластина проявлялась и промывалась, после чего готовую печатную форму натягивали на формный цилиндр офсетной машины.

Офсетная же машина, пятикрасочная, первого формата (восемь обычных «писчих» листов сразу), шлепала за один прогон полноцветный плакат, да еще и лаком покрывала!

— Какая у нее реальная скорость? — не скрывая зависти, поинтересовался Ефим.

— Как в паспорте: 18 000 оттисков в час!

— Блестяще! — восхитился Береславский. — Значит, если на одной форме можно положить четыре формата А3, то ты напечатаешь мне два миллиона оттисков меньше чем за сутки! А если я ограничусь миллионом, то вообще полторы смены.

— Чего это я должен печатать тебе миллион?

— Я тебе печатника на неделю обещал?

Это было полной правдой. Печатник Озерного запил, а второй оказался неопытным и уже наделал браку на тысячи долларов. Огромная машина при наличии «живых» заказов простаивала, и Озерный Христом-Богом умолил Ефима и Филиппыча откомандировать к нему хотя бы на неделю их опытного Сергея. Пока не найдутся кадры.

Они всегда выручали друг друга.

— Так что, друг мой, долг платежом красен. Или ты печатаешь мне два миллиона…

— Миллион, — согласился Озерный.

— Вот и славненько. Я пришлю Филиппыча с готовыми формами.

— Ты террорист, Береславский, — на прощание обиженно заявил Озерный.

— А кому сейчас легко? — вздохнул Ефим.

Похоже, этот бесконечный день заканчивался. Но прежде чем ехать к Наталье, Ефим решил навестить Лену и Атамана. Похоже, из-за своего путешествия в Феодосию он начал сильно отставать от жизни.

По дороге с «мобильника» позвонил своему другану-банкиру. Тот был человеком чрезвычайно веселым, эпикурейского склада. Потому, видимо, и не вышел в олигархи. Но был уж, конечно, побогаче беоровцев.

Именно он ссуживал деньги на их «Хейдельберг» под вполне приличные проценты. Сейчас ссуда была практически полностью возвращена.

— Да, — послышался в трубке веселый голос.

— Вовка, мне денег надо.

— Всем денег надо, — радостно заржал Ефимов собеседник.

— Мне надо много и срочно.

— Еще один «Хейдельберг» берешь? — спросил банкир.

— Нет. Продвигаю Сашку в полицмейстеры.

— А что с ним?

— Он в тюрьме.

— Как в тюрьме? Он же тихий!

— Ты что, газет не читаешь?

— Нет, — опять засмеялся банкир. — Только эротическую литературу. И то мне ее читают чтицы. Ты же знаешь, я умею только считать.

— Короче, Вовка. У меня куча дел. Дашь мне сорок тысяч?

— Рублей?

— Баксов! Обеспечение — наш «Хейдельберг».

— Не люблю я отдавать деньги, — вздохнул банкир. — Люблю получать.

Но Ефим уже понял, что избирательный фонд его кандидата возрос на 40 тысяч долларов.

Совесть его особо не мучила. В крайнем случае, продаст «Ауди», вернет долг Ольшанскому, а банкир получит «Хейдельберг». Кроме того, если он женится на Наташке, то его собственную двухкомнатную квартиру можно загнать. В конце концов, должны же быть какие-то удовольствия от потери свободы…

Тем более что его наследников, воспитанных мамами, к сожалению, более интересуют квартиры в Хайфе и Чикаго, чем в столице его Родины.

Береславский позвонил в квартиру по домофону. Ответил Атаман.

На этот раз Ефим был так вымотан, что даже есть не стал. Лена рассказала последние новости. Атаман помалкивал.

Ефим рассказал про свои с Ивлиевым подвиги. Лена тряслась от ужаса, а Атаман слушал с большим одобрением.

Потом он сделал знак Ефиму, что хочет пообщаться наедине.

— Говори при ней, — отмахнулся Береславский. Он не был готов из-за излишней секретности покинуть удобное, продавленное Сашкиным задом, кресло.

— Я «завалил» Психа, — спокойно объявил Атаман.

Лена вздрогнула. Она уже достаточно знала своего жильца, чтобы счесть его заявление черным юмором.

— Какого психа? — не понял Береславский.

— Натурального. Три года с ним «чалился» на Урале.

— За что?

— Он хотел убить ее. — Атаман протезом показал на Лену. — Получил отвертку под ребра.

Лена вся сжалась.

— Откуда ты знаешь?

Он рассказал все подробно и отдал фотографии Лены и детей, которые вытащил из бумажника убитого. Сомнения отпали. Эти же фото Ефим видел у Кунгуренко.

— Я уже хозяину звонил, — продолжил доклад Атаман.

— Какому?

— Который его послал.

— С чего ты решил? Тебе Псих сказал?

— Нет, он его не сдал. В записной книжке нашел телефон.

— А откуда ты знаешь, что это его хозяин?

— Псих очень его не любил. На букву "Т" записал: «Труп». Разве бывает такая фамилия? И трупов с телефонами не бывает. Вот я и решил. Попал точно.

— Ладно, Атаман. Дело сделано. Но тело могут найти, будут проблемы.

— Не найдут до весны.

— Почему?

— Сейчас он уже не завоняет. Похолодало.

— А если дворник зайдет?

— Туда лет пять никто не заходил. Только вот еще что…

— Что еще? — уже со страхом спросил Ефим.

— Теперь девочка на мне.

— Какая девочка? — не понимал Береславский. С Атаманом не соскучишься!

— У Психа девочка была. В частной школе. Адрес есть. Десять лет. Он с меня клятву взял перед смертью, что я о ней позабочусь. Я клятву дал.

— И что я должен делать?

— У меня есть опасения, что на твоей службе долго не живут. Если меня убьют, ты и ты, — он ткнул пальцем настоящей руки в Лену и Ефима, — отвечаете за девчонку.

Лена широко раскрытыми глазами смотрела на Атамана. Он удивлял ее постоянно. Впрочем, удивлял — явно не то слово.

— Обещаете?

— Да, — подумав, сказал Ефим. В конце концов Наташка поможет. А потом, с какой стати Атаману умирать? После того как Береславский вернулся из Феодосии, он чувствовал себя гораздо спокойнее. И считал, что время прямых угроз должно уже закончиться.

— Да, — ответила Лена.

Атаман, явно успокоенный, прямо на глазах расслабился.

— Слушай, Атаман, — обратился к нему Ефим. — Когда я тебя нанимал, не думал, что все так получится. Если хочешь, дам тебе оплаченный отпуск на месяц. Тем более ты уже свое отработал.

— Не переживай, Ефим, — усмехнулся Атаман. — Я не устал.

— Чудны дела твои, Господи, — пробормотал Береславский, покидая квартиру Орловых.