Нечаянный тамплиер

Глава 16

В трактире при постоялом дворе гостевой зал оказался довольно просторным. Несмотря на идущую войну, посетителей там сидело за столами немало. А сами столы и лавки выглядели вполне добротными и даже оказались ошкуренными. В заведении у перекрестка дорог останавливались перекусить те из беженцев, возвращающихся из Акры в родные места, которые были не слишком бедны. Эти люди пересидели нашествие армии Бейбарса за каменными стенами столицы, имея возможность заплатить за пищу и за услуги.

А цены в Леванте, как поведал Бертран, на большинство товаров и услуг держались в разы выше, чем в Европе. Конечно, во многом такому росту цен способствовала идущая война. Но и торговые общины Венеции, Генуи и Пизы, соперничая друг с другом, специально взвинчивали стоимость всего и вся, чтобы получать с продаж баснословные барыши. Но, получалось, что сильнее всего от войны страдало небогатое население. Те христианские бедняки, кто не имел возможности заплатить городской страже за то, чтобы их пропустили в город переждать вражеское нашествие, становились жертвами врагов в первую очередь. Потому что именно на них, на беззащитных крестьянах, сарацины вымещали всю свою злобу, резали многих, а оставшихся массово угоняли в рабство.

Григорий рассматривал людей самого разного вида. Многие гости постоялого двора имели не европейскую, а, скорее, восточную внешность. Других голубоглазых блондинов, кроме Бертрана и самого Грегора, видно не было. А коричневатый левантийский загар уравнивал по внешнему виду темноволосых и кареглазых выходцев из южной Европы, итальянцев, испанцев и уроженцев южной Франции с местными жителями королевства крестоносцев в третьем поколении.

Первый крестовый поход состоялся больше чем полтора века назад. И многие семьи тех первых христианских поселенцев, приехавших из Европы следом за крестоносным войском в поисках лучшей жизни в завоеванных землях, за это время уже перемешались с местными. Колонисты из Европы в Леванте часто обзаводились женами из армянок, гречанок, крещенных сарацинок и евреек. И дети от таких браков назывались пуленами. Причем, не только простые люди вступали в смешанные браки, но даже и знать. Например, знаменитейший и богатейший в Иерусалимском королевстве баронский род Ибелинов хорошо разбавила восточная кровь гречанок из Державы Ромеев и армянок из Киликии.

Эти полукровки по внешнему виду мало отличались от тех же коренных сирийцев. Поэтому пленный Мансур никак не удивлял христиан в трактире своим видом. К таким парням, как он, невысоким и загорелым брюнетам с небольшими усиками и бородками, здесь давно привыкли. Много похожих местных парней служили наемниками в той же армии Акры. Даже сержанты ордена тамплиеров набирались из подобных людей.

Государство крестоносцев было многонациональным и главной опознавательной системой свой-чужой левантийцы в третьем поколении все еще считали не национальную, а религиозную принадлежность. А она не была написана у человека на лбу. Но, если смуглый парень приехал в компании двух христианских рыцарей, да еще и монаха, то его принадлежность ни у кого не вызывала никаких вопросов. Тем более, что приехал он на лошади и не был связанным. Потому с первого взгляда понять, какое место занимает этот местный в прибывшей компании, является ли он слугой или конюхом, или же просто едет в роли попутчика, не представлялось возможным. И, тем более, никто не подозревал в нем врага. Видя, что окружающие относятся к нему вполне лояльно, Мансур повеселел и даже начал улыбаться. Когда они уселись за длинный стол на не менее длинную лавку, сарацин спросил у Григория:

— Ты меня отпустить? Я не быть пленником?

Родимцев кивнул, подумав, что наконец-то избавится от странного парня. Но, неожиданно сарацин предложил:

— Твоя оруженосец нет. Я быть.

— А своему шейху Халеду, получается, больше служить ты не хочешь? — спросил Григорий.

— Я сдаваться. Пленник. Трус. Халед не простить, — сказал Мансур.

Родимцева, конечно, несколько удивило желание этого парня остаться при нем. Но, Григорий сразу подумал, что ординарец ему, конечно, не помешал бы. Иначе самому придется и за конем ухаживать, и все звенья кольчуги вычищать, и меч точить, да и много чего еще делать. А с ординарцем, то есть с оруженосцем, существование сразу сделается несколько попроще и приятнее. Правда, говорит он на языке франков плоховато. Но ничего, подучит потихоньку. Какие его годы? На вид парню лет двадцать. Так что лучше такой оруженосец, чем никакого.

— Ну, будь моим оруженосцем, если хочешь. Только денег у меня не имеется, чтобы жалованье тебе платить. Разве только покормить могу, — сказал Гриша.

Мансур обрадовался и заулыбался.

— Нет, нет! Ни в коем случае нельзя, чтобы нехристь стал оруженосцем у христианина, да еще и у храмовника! Церковь такое не одобряет! Да и тебя, брат Грегор, выгонят из ордена с таким оруженосцем, — возмутился монах Иннокентий, сидящий рядом.

— Я хотеть крестись. Мой мама франк называть меня Мишель, — выкрутился хитрый сарацин.

— Ну, тогда другое дело. Вот, в ближайшей церкви покрестим тебя, как Михаила, потом и оруженосцем сможешь стать, — сказал францисканец, успокоившись.

Этот постоялый двор, который находился уже не так далеко от Акры, предоставлял даже некоторый сервис. Во всяком случае, тут имелись самые настоящие официантки-подавальщицы, которые разносили еду и собирали оплату. По виду девушки казались настоящими сарацинками, турчанками или сирийками, чернявыми, кудрявыми, носатыми и худыми. Одетые в длинные черные платья, они, тем не менее, умудрялись очень проворно сновать между столами с деревянными подносами, полными еды.

— Я угощаю, — неожиданно объявил Бертран, достав один из своих трофейных кошельков. Хотя все остальные трофеи барон Монфор и отобрал у рыцаря из Луарка, срезанные сарацинские кошельки и даже две трофейные лошаденки остались при нем. Вот только Гриша не ожидал, что Бертран так расщедрится, чтобы заказать угощение на всю их компанию.

— Спасибо, ты очень щедр сегодня, — сказал Григорий, когда им на стол подавальщицы принесли три подноса полные еды.

Здесь подавали не шашлыки и бульон неизвестно из кого, как это было в заведении на перевале у людоеда, а честную зажаренную курятину со свежей зеленью. Отдельно девушки принесли вино в глиняных кувшинах, чарки из той же глины, куда вино следовало наливать, и плоские кругляши местного хлеба, сложенные стопкой на глиняной тарелке. Себе Бертран заказал полный поднос крылышек и ножек. Монаха, как видно, рыцарь решил отблагодарить за чудесное исцеление от раны, потому и для него предназначался поднос не меньше. Правда, монах разделил трапезу с Адельгейдой, которая сидела рядом с ним. А Григорию достался поднос пополам с Мансуром. Впрочем, еды на большом подносе вполне хватало на двоих, тем более, что теперь Гриша все равно предполагал делиться с новоиспеченным оруженосцем.

Все это время Родимцев внимательно наблюдал за монахом. Интересы церкви старик, конечно, соблюдал. Вон сразу как начал возмущаться, что оруженосцем хочет стать нехристь. Но, например, молился довольно мало. Лишь тихонько, почти шепотом, благословлял трапезу. Монашеского пострига, тонзуры, на голове монаха тоже заметно не было. Впрочем, макушка его и так облысела из-за естественных причин старения организма. Так что есть у францисканца эта самая тонзура, или нет ее, понять не представлялось возможным. В любом случае, брат Иннокентий на религиозного фанатика мало походил.

Вдруг где-то у входа послышались грубые голоса. Девушки, прислуживающие в зале, сразу насторожились. А в глазах их и в выражении лиц угадывалась тревога.

— Месье Гильом, пожаловали госпитальеры, — сказала одна из официанток хозяину заведения, пожилому франку.

Хозяин торопливо выскочил из-за прилавка и собственной персоной вышел навстречу новым гостям.

— Уйди, Сара. Беги прячься на кухне. Не попадайся им на глаза. Они не должны узнать, что я приютил евреек, — услышал Григорий фразу, произнесенную шепотом, когда хозяин заведения поравнялся с чернявой девушкой возле их столика, с краю которого возле прохода и сидел Родимцев.

Монах, сидящий напротив, поперхнулся и закашлялся. Наверное, тоже услышал.

— У меня и самой нет никакого желания встречаться с госпитальерами, — бросила Сара, заторопившись в сторону кухонной двери, открытой по другую сторону прилавка.

Это казалось странным, но в трапезном зале сразу повисла напряженная тревожная тишина. Словно все посетители, сговорившись, мгновенно прекратили жевать и общаться. Григорий обернулся и увидел, что у входа стояли шесть человек в черных плащах с белыми «мальтийскими» крестами, концы которых расходились жирными треугольными стрелками.

Родимцев сразу вспомнил, что госпитальеры и храмовники не могли терпеть друг друга. И причиной тому были не столько даже политические интересы, сколько обыкновенная жадность. Что приобретал один орден, всегда мгновенно вызывало зависть у другого. Хотя рыцари каждого из этих самых могущественных военно-монашеских братств, вроде бы, отказались от мирского имущества, но зато у руководства орденов амбиции имелись непомерные. И обуздать их великие магистры не могли даже перед лицом смертельной опасности, созданной Бейбарсом и нависшей над королевством христиан Леванта.

Один из братьев, выше других и шире в плечах, одетый в новенький плащ и дорогой шлем с поднятым забралом, выглядел командиром этих госпитальеров. Ожидая, когда подойдет хозяин заведения, он пытался чистить свои широкие грязные ногти какой-то щепкой. Пожилой седой трактирщик шел к нему неуверенно. По-видимому, слава о госпитальерах ходила не слишком хорошая. Во всяком случае, на Грегора Рокбюрна, как на тамплиера, в заведении не обратили особого внимания, а госпитальеров тут явно побаивались.

— Да, благословит вас Господь, дорогие гости, — подобострастно произнес хозяин, кланяясь на ходу. Потом угодливо спросил:

— Что прикажете подавать, братья-рыцари?

— У нас нет возможности обедать, как там тебя, — перебил трактирщика госпитальер. И добавил:

— Мы объезжаем все окрестные заведения вокруг Акры. Ищем лазутчиков Бейбарса, нехристей и мародеров. Говорят, что тут их прикармливают.

Выражение лица хозяина трактира сразу изменилось. Он побледнел и сказал:

— На моем постоялом дворе никогда не бывало никого из них! Каждый, кто останавливается здесь — это честный подданный Иерусалимского королевства, либо христианский паломник!

— Ты врешь, трактирщик. Война совсем недавно прокатилась вдоль дорог. Войска Бейбарса разорили даже эти ближние окрестности Акры. И тебе еще очень повезло, что твой постоялый двор уцелел. Что же до посетителей, то, понятное дело, с виду они все кажутся честными подданными и паломниками. Да только под их личинами и прячутся враги, дурья башка! — воскликнул госпитальер.

В зале заскрипели лавки. Посетители поворачивались на звук странного разговора. И многие смотрели на госпитальеров с ненавистью. Братья-рыцари в черных плащах непроизвольно нащупывали рукояти мечей. Но, их командир сделал вид, что не замечает реакции публики и продолжал гнуть свое:

— Учитывая то, что я сказал, советую всем собравшимся проявить уважение к нашим поискам и выдать тех, кого я назвал. В военное время тем из вас, кто укрывает врагов, предназначена суровая кара. А я вижу в твоем заведении, трактирщик, откровенных нехристей.

— Послушайте, братья госпиталя, вам не кажется, что вы занимаетесь не своим делом, пугая людей, которые и так уже устали от войны? — неожиданно произнес монах Иннокентий.

— Ты, старик, должно быть, выжил из ума, раз пытаешься поучать братьев иерусалимского госпиталя святого Иоанна Крестителя!

Тишина сделалась звенящей. Подавальщицы давно спрятались на кухне. А хозяин заведения стоял, как вкопанный. Даже почти не дышал. Но, монах проявил твердость, сказав решительно:

— Ты зря оскорбляешь меня. Ибо воздастся тебе за грехи твои, брат госпиталя. Я тут представляю Святой Престол. И прекрасно знаю, что у госпитальеров нет никаких прав обходить подобные заведения с угрозами. Это не ваша забота, кто тут кушает. Лучше уйдите и дайте людям спокойно поесть.

Григорий встал со своего места и поддержал Иннокентия:

— Я брат-рыцарь ордена Храма и подтверждаю слова брата-францисканца. Нету тут никаких врагов. Все просто есть хотят.

— А я христианский паломник. И тоже подтверждаю, — сказал Бертран де Луарк, встав во весь свой немалый рост и придерживаясь правой рукой за рукоять меча, наполовину вытащенного из ножен.

— Вот уж не знал, что нынче паломники в Святую землю и монахи-францисканцы сделались такими дерзкими. Что до тамплиеров, то тут, как раз, все понятно. Ладно. Сейчас мы уйдем. Но, еще вернемся к тебе, трактирщик, — сказал командир госпитальеров с угрозой в голосе.

И все же он дал своим людям команду разворачиваться и идти к выходу. Как только госпитальеры удалились к коновязи, народ тут же зашумел, обсуждая происшествие. В сторону их компании поглядывали с уважением. Из кухни выпорхнули девушки-подавальщицы. Григорий услышал, как Сара спросила хозяина:

— Что, месье Гильом, опять деньги вымогали?

Трактирщик кивнул и сказал:

— Обещали позже зайти, а то тут у нас монах-францисканец и тамплиер обедают. Их постеснялись, похоже.

Тут Родимцев смекнул, что братья госпитальеры занимаются обыкновенным рэкетом, придумывая благовидные предлоги для «стрижки» заведений общепита. Конечно, этот постоялый двор выглядел достаточно солидно. И в эту смутную военную пору, наверняка, считался недешевым заведением. Потому корыстный интерес местных братанов от госпиталя вполне просматривался. Родимцеву сразу вспомнились бандитские девяностые. Тут тоже, похоже, общественные взаимоотношения были устроены больше по понятиям, чем по законам. Да и законы еще даже не сформировались, а существовали «кутюмы», которые представляли собой, скорее, те самые традиции, обычаи и понятия. Имелся, конечно, и официальный свод «ассизов», но местные их чаще игнорировали, чем жили по ним.

Пока оба рыцаря, монах, девочка и сарацин трапезничали, их лошади и ослик тоже передохнули и подкрепились. Вскоре всей компанией они поехали дальше. От перекрестка за трактиром они повернули не в сторону Акры, а свернули к югу, в сторону горы Кармель. Сразу за перекрестком дорога проходила через небольшое селение. В нем даже имелся какой-то небольшой рынок, но фермеров там собралось не слишком много. Но, похоже, в округе еще сохранились какие-то фермы, которые не только могли прокормить себя сами, но и имели излишки сельскохозяйственной продукции, которые могли позволить выставить на продажу.

Рынок расположился посреди деревни рядом с дорогой на пустыре. Голая земля, нещадно палимая солнцем, и желтая пыль окружали прилавки с товарами. Вокруг стояли телеги и даже крытые фургоны с примитивными навесами, защищающими от жары не столько людей, сколько скоропортящиеся товары, молочные продукты и мясо. Помимо торговцев, виднелись и вооруженные люди, лениво прохаживающиеся наемные охранники. У коновязей под навесами из соломы суетились конюхи. Загорелые ребятишки, почти голые, бегали в пыли, играя среди сточных канав. Смуглые женщины с волосами, замотанными косынками, предлагали покупателям не только фрукты, но и себя. За покосившимися заборами загонов пастухи продавали овец, коз и лошадей.

Неподалеку внимание Гриши привлекала кузница, откуда доносился звон металла, а на длинном прилавке возле нее рядами различных новеньких изделий блестела сталь. Один из выложенных для продажи предметов заинтересовал Родимцева. Он подъехал поближе, рассматривая неплохой шлем. Дорога в этом месте выглядела ровной и безопасной, потому Адельгейда сидела самостоятельно на своей пегой лошадке. За девочкой ехали Мансур, Бертран и монах. Григорию шлем внезапно понравился, потому он и решился сделать еще одну остановку. Но, он не заметил, что с другой стороны кузни остановились те самые госпитальеры.