Неизвестный геноцид: Преступления украинских националистов на юго-восточном пограничье Польши 1939-1946

Ева М. Томпсон Университет Райс, Хьюстон Постмодернизм и европейская память[530]

Эта постмодернистская констатация была изложена Каролой Дитце, научным сотрудником Немецкого исторического института, в ноябре 2006 года в Вашингтоне, во время конференции, частично посвященной европейской памяти, и спонсировавшейся этим институтом. Она не противоречила взглядам других участников конференции на исторические проблемы и память. К самым заметным участникам этой конференции относились: Алеида Ассманн[532], профессор английской филологии Университета в Констанце и признанный автор многих книг, поднимающих проблемы исторической памяти, а также Питер Новик, отставной профессор истории Университета Чикаго и автор работы «Холокост в жизни Америки» (“he Holocaust in American Life”)[533]. Я считаю, что это утверждение представляет повсеместно принятый постмодернистский взгляд на исторические исследования в Германии и Соединенных Штатах в начале XXI в. Оно приводит к мнению, что сила составляет закон, а также намекает, что некоторые Общества и группы людей создают всего лишь «происшествия», недостойные того, чтобы их запоминать — происшествия, которые могут вспоминать в массе, но которые затем должны быть быстро отодвинуты в тень. Эта конференция не только указывает на отсутствие прогресса в европейской дискуссии на тему исторической памяти, она также усложнила понимание между народами Европейского Союза из-за признания и декларирования ошибочных постсовременных подходов к истории.

На первый взгляд, тезис Дитце, кажется, можно легко защитить. История складывается из событий, а не из происшествий; она складывается из вещей, которые считаются важными и выбираются исходя из их важности. Однако подобного рода изначальное допущение содержит подмену понятий. Во-первых, на онтологическом уровне это утверждение основано на априорной уверенности в том, что определенные человеческие существа сами являются создателями истории, что факты не имеют значения, имеет же значение только важность, определенная обладающими всемогущим интеллектом личностями, решающими, какие факты важны, а какие нет. Этот взгляд сейчас не редкость среди западных историков. Наоборот, большинство историков более раннего периода, даже когда они писали со светской точки зрения и сами себя декларировали историцистами, вводило в собственную методологию следы некоего убеждения, что существует своеобразная упорядочивающая сетка, как эпистемологическая, так и основанная на ценностях, которая стирает границы между отдельными историками и их временем. Ученые могли совершать это подсознательно, поскольку находились под влиянием обычаев и аппарата западной научной традиции, а могли это совершать сознательно. Весь корпус исследований Холокоста опирается на квазитрансцендентную идею, что подобные вещи недопустимы, — независимо от того, были ли они элементом «общественной конструкции». Без отсылки к морали и возмущения исследования Холокоста утратили бы резонанс. Точно так же исторические работы, лишенные опоры на традиционные моральные ценности и/или традиционные способы оценки фактов, деак-туализировали бы сами себя сразу же после возникновения новых событий. Во-вторых, заявление Дитце отрицает положение, долгое время признававшееся очевидным, что исторические наррации всегда неполны и лишены точности. «Неполнота» перестает быть вполне применимым термином, поскольку нет единиц измерения «правильности» или «неправильности» «события, сконструированного обществом». Действительно, понятие «правильность» в этом контексте кажется абсурдным. Избранные человеческие существа рассматриваются как легитимизированные создатели наррации, отнесенной к истории, поскольку они сумели достичь поставленной цели конструировать событие, высказываясь о нем часто и авторитетно. Их усилия и способности в конечном итоге определяют, что остальные будут помнить. И мы не должны доискиваться ничего плохого в таком состоянии вещей.

Разница между постсовременным и традиционным взглядом может показаться незначительной, но является критической. Постулат Дитце, каким бы приемлемым он ни казался, является деструктивным для западной культуры, которая опирается на возможность проведения дискуссий об относительной важности событий, безотносительно того, сколько внимания или огласки получили они со стороны историков либо общества. Констатация Дитце не оставляет места коррекции, исключая случай, когда коррекция опирается на силу. А это означает, что более сильная власть по природе своей должна служить основой исторического, а значит, и морального авторитета.

Алеида Ассманн, главный докладчик на конференции Немецкого исторического института, старалась определить параметры европейской памяти. Она была не первой европейкой, которая попыталась это сделать. После кровопролития Второй мировой войны европейские интеллектуалы неоднократно предпринимали усилия по созданию дискурса, который мог бы развивать и сохранять национальную память таким образом, чтобы поколебать ее способность к разжиганию розни в массах. Европейские страны решительно заявили, что места конфликтов прошлого являются священными lieux de memoire (местами памяти), достойными всеобщего уважения. Эта идея имела целью сохранение воспоминаний без возбуждения враждебности и жажды реванша, так чтобы культурная память стала общей собственностью народов, наделенных общей памятью, а Западная Европа дозрела бы до формирования такой общей памяти. В значительной степени подобная готовность к развитию европейской памяти поддерживалась чувством общей угрозы с Востока (и одновременно ошибочным выводом, что ненемецкая Центральная Европа является частью Востока и дружественна ему). Западноевропейские страны с успехом выдвинули инициативу примирения собственных национальных исторических памятей или, по крайней мере, необходимости формального понимания, которое должно быть выше существовавших между ними различий. Французский теоретик памяти Пьер Нора заметил, что lieux de memoire стали общим элементом общественной и политической жизни в Европе; они стали местами, которые вместо того чтобы разделять, объединяют западноевропейские народы[534]. Джей Винтерс, автор одной из лучших англоязычных книг, посвященных европейской памяти, указал на опирающееся на сочувствие общее значение данных lieux de memoire, которое помогло таким образом инспирировать общее сожаление и усилить, а не ослабить европейское единство[535].

Таким образом, новейшие исследования на тему исторической памяти отличаются от попыток пропаганды национального шовинизма в XIX в. посредством памяти, которая велась как при помощи книг, так и иных символических представлений о прошлом. Увековечивающие памятные ритуалы того столетия принимались и пропагандировались европейскими империями, жаждавшими утверждения и усиления своего имперского статуса. Историки XIX в., в свою очередь, создавали образ Европы с выгодой для собственных наций. Многие ритуалы памяти, часто подававшиеся так, как будто они являлись наследием веков, были созданы имперским воображением, вместо того чтобы быть делом многих поколений: парады, памятники и музеи организовывались, основывались и оплачивались европейскими монархами с целью их легитимизации и усиления лояльности граждан к имперскому государству[536]. В противоположность этому, lieux de memoire, как их описал П. Нора, или поля битв Первой мировой войны, описанные Дж. Винтерсом, суть попытки аннулировать европейскую агрессивность и заменить ее духом сотрудничества. Конференция Немецкого исторического института, на первый взгляд, была устроена в этом духе. Однако — в отличие от Нора и Винтерса, которые просто проигнорировали восточную часть Европы, — главный докладчик склонялся к тому чтобы давать инструкции незнакомым ей «восточноевропейским Иным» (государствам Европейского Союза, расположенным к востоку от Германии), как конструировать общую память в отношениях со странами, национальные воспоминания которых в прошлом были источником конфликта. Ассманн предложила принять некие абсолютные принципы, что, по ее мнению, привело бы к желаемым результатам. Ее подход радикально отличается от спорадического подхода Дж. Винтерса или П. Нора, а также от традиционного метода историков, которые стремятся к объективности, конфронтации с доступными данными, проверке и перепроверке источников и фактов, а также к упорядочиванию этих фактов с учетом их значимости.

Наиболее важная часть предложения Ассманн относится к методологии создания проектируемой общей памяти. Она с одобрением привела критерий «европейской идентичности для Германии», сформулированный, как она отметила, Бассамом Тиби — немецкосирийским студентом Макса Горкхаймера, одного из теоретиков франкфуртской школы. Его первый постулат, а возможно, также и ее постулат, касался необходимости отбросить любую из трансцендентных истин, которые европейские историки привыкли считать основой для своих исследований, и вместо этого выбрать в качестве центральной концепцию «разума». Какого разума? Из представления Ассманн ясно следовало, что она и Тиби (а также Новик), имели в виду скорее просвещенческую, нежели аристотелевскую (т. е. христианскую) концепцию разума. Так, например, Ассманн исключила из числа тех, кто обязан определять, что именно европейцы должны помнить, всех, кто не подписывался под субъективизмом, который предложило Просвещение. Затем она заявила, что Церковь и политика должны быть отделены друг от друга, а царить должны плюрализм и толерантность. Мысль о том, что первая часть этого утверждения является тавтологией, и что обе части, взятые вместе, противоречат друг другу, не пришла ей на ум. Ассманн далее предложила отдать приоритет скорее воспоминаниям, нежели дискуссии о них; остановить «соперничество мартирологий», уважать память каждой из групп, и ввести контекстуальные рамки для памяти личности и группы. Она предложила эти постулаты, демонстрируя отрицание по отношению к мартирологии восточных соседей Германии; это, однако, никак не удержало ее от того чтобы обобщить их одним словом: «Едвабне»[537]. В заключение она заметила, что согласна с Тиби в вопросе примата прав личности над правами общества.

В то время как Тиби наиболее ясно сформулировал эти постулаты исключительно для Германии, быть может, по причине особенностей ее истории в XX в., Ассманн предложила, чтобы они были признаны действительными для всего Европейского Союза. Она поступила так, не дожидаясь никакого вклада со стороны ученых из других стран ЕС, особенно тех, которые до сей поры лишь в небольшой степени могли включиться в диалог с немецкими коллегами или представить возможные наблюдения относительно способа определения Ассманн и Тиби европейской идентичности. Другими словами, когда Ассманн перешла на территорию истории Иных, и порекомендовала, как на нее следует смотреть, ее элегантная и, на первый взгляд, стройная теория охватила территории, о которых сама она мало что знала, но на тему которых, несмотря на это, готова была теоретизировать.

Экспортировав немецкий продукт Бассана Тиби в страны, ей не знакомые, Ассманн сослалась на британского экспатрианта в Америке Тони Джудта, как на авторитет по вопросам Восточной и Западной Европы. По ее мнению, в одном из очерков Джудт «показал», что после Второй мировой войны восточноевропейские воспоминания застыли «таким образом, чтобы поддерживать политическое status quo», т. е. состояние лестного для восточноевропейских народов самоосознания. Пренебрежение Джудтом и Ассманн действительностью советской оккупации в Центральной и Восточной Европе, позволило им формулировать подобного рода бессмысленные высказывания. Выступления против советской мощи и хорошо закамуфлированные, но теперь известные усилия советской стороны, чтобы задержать развитие оккупированных стран путем ограничения в них обновления инфраструктуры и образования, должны были подействовать как тревожный звонок, сигнализирующий о неправильности их рассуждений, но этого не случилось. Ассманн продолжила свои вывод, утверждая, что страны Центральной и Восточной Европы безосновательно приняли позу невинных жертв и/или обществ, которые сопротивлялись немецкому нашествию, в то время как в действительности они на это не имеют на это права. Безосновательное изображение невинной жертвы повлекло за собой «затмевающие воспоминания» и «помогающие забыть» тему сотрудничества с немцами, повсеместно направленного против еврейских жертв фашизма. Ассманн придерживается мнения, что хотя эти «защитные стратегии» начали разрушаться в Западной Европе в 80-е гг. XX в., в Восточной Европе они остались нетронутыми. Несоразмерность ее сравнений (Восточная Европа находилась под советской оккупацией в течение 1939–1941 гг. и 1944–1989 гг., т. е. в течение первых двух лет Второй мировой войны, что имело ощутимые последствия), скорее всего не пришла ей на ум. Однако даже по отношению к Западной Европе Ассманн продемонстрировала необычайную нехватку осведомленности. Она заключила, что западноевропейские страны даже не настолько виновные, как Германия, начиная с коллаборационистского правительства Виши до швейцарской защиты собственных банков и границ, по крайней мере являются наследниками многих «конфликтных и позорных» воспоминаний. С легкостью, недостойной ученого с замечательной репутацией, Ассманн нашла аналогии там, где их нет, а затем заявила, что рассказ о Едвабне вызвал в Польше сильную негативную реакцию, поскольку роль жертвы столь глубоко там укоренилась.

«Психоаналитики, — инструктировала Ассманн, — говорят о “защитных воспоминаниях”, которые тормозят другие воспоминания и служат для сохранения собственного позитивного образа. Говоря иначе, что-то помнится для того, чтобы суметь забыть что-то еще. Когда это касается сферы национальной памяти, то значит, что кто-то напоминает себе о собственном страдании, чтобы спрятать то, что помнит о собственной вине. Мифы возникают, когда такие неполные воспоминания признаются гомогенными национальной общностью, а воспоминания, признанные несоответствующими, исключаются из национального дискурса и убираются из коллективного самосознания»[538].

Кроме того, Ассманн поучает, что автовосприятие Польши, как жертвы, может привести к отторжению чувства вины и ответствен-ности[539].

Принятые Ассманн эпистемологические принципы не позволяют ей проводить элементарные различия относительно степени ответственности; не будем уже говорить об отсутствии, мягко говоря, хорошего вкуса, которое позволяет ей давать советы народу, уничтоженному нацистами и советской властью, по вопросам, относящимся к тому, как он обязан воспринимать свои неописуемые потери. Кроме того, она показывает себя человеком, неспособным заметить качественной разницы между созданием во Франции, в условиях иноземной оккупации, заслуживающего презрения правительства Виши, и последствиями беспричинного нападения на Францию со стороны нацистской Германии. Она не может также заметить ни разницы в несравнимо более жестоком отношении гитлеровцев к полякам, нежели к французам, ни разницы в масштабе движения Сопротивления в обеих странах, и многих других обстоятельств (практически игнорировавшихся западными и советскими историками) в период двухлетней нацистско-советской дружбы (1939–1941 гг.). В своем последнем романе Энн Райс замечательно подметила последствия, которые влекут за собой злые поступки в зависимости от их веса и обстоятельств:

«Я видел поступки, самые мелкие, самые обыденные. Я видел, как они разрастаются, как сплетаются с другими деяниями, и как все вместе образуют непроходимые заросли и великие разрастающиеся пустыни, от которых мир делается маленьким, словно нарисованным на карте, тот мир, образ которого мы храним в душе. И лицо Иакова, когда я сказал те слова: “ты меня утомил, брат мой”, и с того мгновения злые слова отдались в пространстве миллионным эхом для тех, кто слышал или думал, что слышит, для тех, кто запомнил, повторил, признал, подхватил. Пока не уперся в небо перст указующий, не сошел на воду корабль, армия не погибла в северном лесу, не сгорел город, где пламя в ярости бросалось от одного дома к другому!»[540]

Если ученый не стал рабом механицистской логики Просвещения, параллели между художественным текстом Райс и научным текстом становятся очевидны. Для ученого, который знает факты, даже если они еще не спеклись в «события», последствия немецких деяний по всей Европе были несравнимо более вредоносны, чем последствия французского или швейцарского недеяния, которое само по себе было вызвано изначально немецкими проступками. Любое теоретизирование по поводу относительности этих последствий допустимо со стороны ученых, хорошо знакомых с любой пострадавшей (Франция) или смертельно раненной (Польша) страной, однако же Ассманн не в состоянии провести различий, необходимых для оценки последствий немецкий действий.

Разум Просвещения, на который ссылается Ассманн в начале своего доклада, относительно методологических инструментов не много что может предложить для справедливого разрешения вышеописанных проблем. Поэтому ее попытки выработать общий подход к исторической памяти тех стран, тяжесть потерь которых несоразмерна, обречены на неудачу. Для того чтобы найти общее отношение к действиям, последствиям действий и одновременно к относительному весу действий, следует употреблять понятия, укорененные в морали, опирающиеся на что-либо иное, нежели логика Просвещения. Несомненно, приравнивание такой страны, как Швейцария, с ее беспримерно эгоистической политикой обеспечения комфорта собственным гражданам путем закрытия границ для гуманитарных миссий, к немецкой агрессии не только по отношению к евреям, но также к католикам, которые были главной целью нацистской кампании массовых убийств в 1939–1941 гг. (Освенцим изначально был построен с целью истребления образованных слоев польского народа), указывает на неспособность давать сравнительную оценку моральному значению исторических событий при одновременном призыве принять универсальные критерии, которые обеспечили бы примат этических принципов в межевропейских отношениях. Ассманн пытается воспрепятствовать «взаимному соперничеству» жертв и «сравнениям» различных периодов, проведенных в состоянии жертвы, без исследований этих периодов и без необходимых знаний, обязательных для того чтобы положить конец таким сравнениям и такому соперничеству. Она не осознает, что хотя немцы целиком приняли на свои плечи все последствия своего поведения по отношению к евреям (и частью этой тяжестью было воспитание каждого немца с осознанием того, что произошло в немецко-еврейских отношениях во время войны), то в отношении поляков в Германии такого осознания не существует. Современные немцы не знают и (судя по примеру Ассманн) не хотят знать, что совершили немцы против католиков на Востоке и что в этой области совершил Советский Союз. Из очерка Ассманн и его заключительных выводов ясно следует, что она не читала ни одной книги, выделяющей нацистские и советские декларации относительно католиков на Востоке и их реализацию. Она знает о Едвабне, но не знает про Конюхи или Налибоки; не слышала о Быковне, Замостье, Райске, Михнёве, Склобах, Кульне, Цицове, Ольшанке, Борове, Лазке, Юзефове, Сумене, Ямах, Милеёве, Кашицах, Сохах, Липне, Мрозах, Крушах — у каждой из этих деревень есть история не менее пронзительная, в каждой из них жертвами были католики. Ее ссылки не содержат упоминания даже настолько базовых книг как «Забытый холокост» (he Forgotten Holocaust) Ричарда Лукаса. Кажется, она абсолютно не понимает «заражения земли», которое немцы совершили на польских, чешских и украинских территориях, расположив там Аушвиц, Терезиенштадт, Бабий Яр и другие лагеря смерти и места совершения массовых убийств. Хотя лагеря уничтожения строились также и на немецкой земле, достаточно упомянуть только Бухенвальд и Дахау, в большинстве они были построены на оккупированных территориях, так чтобы «иным» пришлось иметь дело с упреками за обладание подобными «навязанными» воспоминаниями. Здесь дело не в «соревновании жертв», это вопрос немецкого невежества, незнания о том, что совершали нацисты по отношению к восточноевропейским католикам и вопрос отсутствия воли, чтобы найти средства от этого невежества. Такие вопросы должны обсуждаться немецкими учеными, прежде чем они предложат своим восточно- и центральноевропейским коллегам инструкцию, как перейти «от травмы к пониманию», как «отделить память от аргументов», как остановить «соревнование жертв», и насколько лучше «делиться воспоминаниями, нежели держаться исключительно за воспоминания своего общества».

Последствия 50 лет советского тоталитаризма (прямого результата гитлеровского нашествия), в Литве, Латвии, Эстонии, Польше, Западной Украине и Белоруссии, утрата таким образом нескольких поколений, не соотносится с легкомысленным призывом Ассманн перестать сравнивать и заморозить европейские воспоминания в их текущей фазе, ссылаясь на швейцарские и французские воспоминания (которые не всегда представляют швейцарцев и французов в добром свете), в контексте немецких преступлений Ассманн пытается дать понять, что западноевропейские страны, которые вели себя недостойно во время Второй Мировой войны, сейчас должны стать рядом с Германией как равно виновные, и приглашает страны к востоку от Германии признать и подтвердить свое собственное (т. е. восточноевропейское) соучастие в нацистских преступлениях. С исторической, психологической и моральной точки зрения это требование абсурдно.

Доклад Ассманн и вся конференция были лишены участия ученых, знакомых с воспоминаниями и исследующих их и возможности справиться с ними, используемые в Центральной и Восточной Европе. Ассманн выразила свое мнение на тему статуса «комме-моративного сознания» в странах, истории которых она не изучала; кроме того, она приняла как само собой разумеющееся, что при конструировании европейской памяти надо опустить все метафизические размышления. Дерзость в приведении подобных высказываниях по отношению к таким странам, как Польша или Литва, где подавляющее большинство населения является религиозным, вызывает мозговые конвульсии. Это, как я понимаю, частое явление в немецкой интеллектуальной жизни. Смелость немецкого теоретизирования относительно мира и окружающей действительности хорошо известна, а также многократно была одобрена и принята в научных кругах стран «Первого мира». Но когда эта самая смелость бьет по людям, на чьей земле немцы построили лагеря смерти, людям, которые остались практикующими христианами, она становится чем-то, что принять невозможно.

Меня удивляет, что такой ученый, как Ассманн, будучи высокочувствительной к страданиям евреев, и сориентированный в вариантах контекстуализации еврейский исторических воспоминаний, посчитала себя лицом, достаточно компетентным для создания теории относительно народов, ей неизвестных. Единственно возможным вариантом объяснения может быть, что 50 лет молчания, навязанного советским террором негерманской Центральной и Восточной Европе, привели к тому, что теперь у немецких ученых появилась позиция, будто странам к востоку от Германии нечего сказать по поводу Второй мировой войны, и что все уже было сказано исследователями Холокоста и немецкими исследователями.

Ассманн с одобрением приводит мнение Петера Эстерхази о «лжи относительно единственного преступника и… неправде относительно исключительной жертвы Второй мировой войны». Ни разу не вспоминает она о переломных, но забытых двух первых годах Второй Мировой войны от сентября 1939 до немецкого нападения на Советскую Россию (т. е., скорее, и на оккупированные Советским Союзом польские земли) 22 июня 1941 г. Она элементарно не знает, кто там воевал, против кого, когда и почему, и какие у этого были последствия. Она ссылается на комментарии Христиана Майера относительно «зверств», совершенных немцами «в Польше и России». Однако можно ли на самом деле отбросить все последствия немецких деяний в Польше, на Украине, в Литве при помощи единственного слова «зверства», а затем читать лекции о том, как эти страны должны справляться с собственным знанием об этом и с собственными воспоминаниями? На конференции Немецкого исторического института не было ученых, представлявших польские, литовские, латышские, эстонские, белорусские или украинские территории — не было Анджея Пачковского, Януша Куртыки, Яна Кеневича, Анджея Новака, Генрика Виснера, Антония Дудки, Яна Жарина, Мари-уша Мушиньского, Петра Гонтарчика, Марека Яна Ходакевича или Себастьяна Боемского. В сущности, вся эта конференция кажется организованной таким образом, чтобы лишить слова восточноевропейских католиков. Немецкие обычаи ставят Германию в «центр» цивилизации и интеллектуальной артикуляции, признавая, таким образом, немецких ученых уполномоченными самостоятельно транслировать голос «периферии» (Центральной и Восточной Европы). Эта «иная Европа» признается местом для колонизации, наставлений, экспериментов инициированного Германией исторического прогресса, но никогда не считается местом, которое может предложить собственную точку зрения — местом, где западная цивилизация развивается неповторимым, несколько отличным от Западной Европы образом, но также, без сомнения, остается и строится на западном, латинском, фундаменте. В недавней статье историк Ян Кеневич аргументировал, что прибалтийские государства, а также Польша, Венгрия, Чехия и Словакия изобрели собственную цивилизационную модель, опирающуюся на те же самые, что и принятые в Западной Европе, принципы, но примененные иным образом, с учетом других географических и политических обстоятельств[541].

Я не знаю ни одного немецкого ученого, который захотел бы всерьез принять во внимание такие тезисы. В немецкой историографии страны к востоку от Германии существуют как не культурно-родственные, а как отдельные и самостоятельные элементы бытия. Все они подгоняются под туманный образ некоей территории, которая требует наставников и артикуляции извне — образ остановки по дороге в Россию, которой немцы до сих пор очарованы.

Представление Ассманн еще более укореняет эти дурные привычки колониального сознания. Она предложила модель памяти, которая, как она заявила, является универсальной, хотя базируется исключительно на опыте Западной Европы и Германии, а также на теориях марксистской франкфуртской школы. Я считаю, что без того, чтобы принять во внимание голоса и точку зрения новой Европы, проект создания общей европейской исторической памяти не может быть запущен.

Докладчики конференции были подобраны Немецким историческим институтом. В этом контексте жест в сторону «безмолвных масс» на Востоке имеет свое значение. Вместо того чтобы пригласить польских, литовских, эстонских, украинских или литовских исследователей, специализирующихся на истории Второй мировой войны и проблемах исторической памяти, Немецкий исторический институт пригласил польского посла в США Януша Рейтера. Нетрудно понять, что присутствие посла Рейтера имело целью создать впечатление, будто все стороны были приглашены к дискуссии, и что теоретизирование теперь может проходить в атмосфере полного понимания.

Случайность (contingency) была признана фундаментальным и всеобъемлющим принципом, а единственным возможным указателем при этом должно было быть осуществление властных функций («если происшествие было достаточно широко обсуждено»). Питер Новик с презрением говорил о концепции «органического развития общества», о точке зрения, являвшейся сутью мысли Джона Генри Ньюмана и Т.С. Элиота (не говоря уже о миллионах менее известных авторов, которые до сих пор рассматривают общество, как «органически развивающееся»). Однако по мнению П. Новика, этот тип мышления был дискредитирован, и не должен приниматься во внимание учеными, претендующих на статус ученых мирового уровня[542]. Другими словами, П. Новик заявил, что тех, чье мировоззрение основано на эссенциалистических понятиях, нельзя считать серьезными учеными. В такой ситуации католическим ученым, включая двух последних Римских Пап, надо отказать в научном статусе, попросту потому, что они признают действительность, которая дала начало метафоре органичного развития. Лишение их статуса ученых мирового уровня является догматизмом a rebours, который не сочетается со свободой научных исследований и нейтральным отношением к широкому спектру эпистемологических подходов, с чем и ассоциируется научность в открытом обществе.

Стоит также припомнить, что постулат примата прав личности над правами общества был предложен здесь представителем самого сильного среди всех европейских сообществ, а именно немецкого народа. Скорее всего, кажется малоправдоподобным, чтобы права этого сообщества могли бы быть попраны в каких бы то ни было возможных обстоятельствах. Общественные права немецкого народа в последнее время были укреплены финансированием немецким правительством Центра против выселений в Берлине, который призван сохранить память о выселении немцев с территорий, признанных «Большой Четверкой» после Второй мировой войны частью Чехословакии и Польши. Этот центр был построен, несмотря на протесты чехов и поляков. Он игнорирует или же крайне мало говорит о других выселениях, в частности, тех, что были инициированы Советской Россией и обернулись переселением на бывшие немецкие территории более миллиона нерусских, до того времени живших в Литве, Белоруссии и на Украине. Те, кто протестовал против создания Центра, видели элемент гротеска в стремлении почтить немецкие страдания, связанные с гитлеровской войной, прежде чем почтить память ненемецких жертв-католиков, число которых достигает нескольких миллионов. Центр был основан до того как в немецких исторических книгах было бы выражено соответствующее отношение ко всей тяжести немецкой вины, хотя бы по отношению к полякам[543]. Несмотря на то что Ассманн выразила свое неодобрение агрессивных инициатив организаций немецких переселенцев, она не могла не осознавать, что такие как она, высказывающиеся на научной конференции, проходящей на американской территории, не играют значительной роли в политике немецкого правительства.

Можно ли в Европе сформировать общую историческую память? Верю, что это так. В XXI в. Европа объединена политически, а до определенной степени также экономически и идеологически. Однако же существует определенная дисгармония касательно знаний друг о друге между странами «старой» и «новой» Европы. Исправить эту ситуацию можно, если немецкие ученые подробно ознакомятся с историей и воспоминаниями своих восточных соседей. До сих пор они отказывались это сделать.

Существует связь между тем, как народ относится к собственной политической безопасности, и способностью конвертировать свои воспоминания в тот вид памяти, который описывает в своей книге Винтерс, либо тот вид памяти, который был признан участниками конференции Немецкого исторического института и способен безотлагательно стать частью самовосприятия каждого из нас. Каждый народ достигает определенного уровня стабильности и с уважением признается соседними нациями как творец и хозяин собственной истории (вносящий вклад в формирование возможных способов восприятия истории соседями). Он может вспоминать прошлое вместе со своими былыми оппонентами без горечи в отношении давних обид и потерь. Достижение данного состояния требует, чтобы история и автовосприятие этого народа были в определенной мере разделены соседними народами, в особенности теми народами, которые некогда жестоко с ним обходились. Если народ не достиг подобного состояния безопасности и стабильности, попытки поучать его и говорить о более высококультурном поведении его соседей равняются интеллектуальному насилию и культурному империализму.

Нужно отдать должное Немецкому историческому институту. Другая немецкая докладчица, выступавшая на конференции, Гезине Шван, выдвинула подобные постулаты:

«Исследования показывают, что поляки проявляют не только больше уважения, но также гораздо больше симпатии к немцам, нежели немцы к полякам. Отношение немцев изменяется очень медленно. Однако заслуживает внимания факт, что поляки, которые были жертвами немецкой политики не только во времена правления национал-социалистов, но и ранее, гораздо более свободны и более миролюбиво настроены к немцам, нежели наоборот. Это понятно с психологической точки зрения, поскольку те, которые совершили что-то плохое, часто проявляют подсознательную тенденцию думать, что жертвы также должны были принимать в этом участие. Этот психологический механизм создает “антисемитизм враждебности” (anti-semitism of resentment). Поскольку мы не хотим признавать нашей роли в качестве преступников, то чтобы облегчить наши эмоции, говорим: “сами жертвы также принимают в этом участие”. И до определенной степени это также относится к Польше. Я бы сказала, особенно в последние годы. Публичные дискуссии в Германии о нацистском прошлом и Второй Мировой войне изначально касались евреев, а после — изгнанных. Однако не так уж часто — того, что причинили Польше. Я думаю, что это дефицит, который необходимо восполнить, чтобы показать современной Германии то, что на самом деле произошло в Польше»[544].

Однако замечания Шван были проигнорированы.

Чеслав Милош в своей нобелевской лекции говорил о «другой Европе»[545]. Он не имел в виду Россию, которая известна концентрацией на самой себе, но скорее страны на запад от России, культура которых имеет корни в западном христианстве и греко-римских образцах, но которые, однако, утратили политическую независимость в разные моменты истории и обрели ее в результате Первой мировой войны[546]. Битвы, памятники, музеи и lieux de memoire, связанные с «великой войной», рассеяны по этим странам. Но названия этих мест, городов, населенных пунктов и лиц, с ними связанных, не присутствуют в памяти западных европейцев, т. е. в общей памяти, которая была предметом дискуссии на конференции Немецкого исторического института. Исключением являются места, связанные с Холокостом. Страны, расположенные к востоку от Германии, в т. ч. Польша, были в XIX в. разделены между империями, в результате чего более ранняя их история была стерта из европейского, а главным образом, из немецкого сознания. Несмотря на это, данные страны сыграли значительную роль в предыдущих столетиях. И даже сейчас, после всех этих поражений, располагают сильной и выразительной идентичностью. Польша насчитывает почти 40 млн. граждан, из которых 97 % воспринимает себя как поляков (в Германии 91,5 % граждан воспринимает себя как немцев[547]). Кто же за пределами Польши вспомнит сейчас, что Павел Влодковиц (1370–1435) представил в 1412 г. на Соборе в Констанце трактат De potestate papae et imperatoris, в котором сформулировал основы международного права и провозгласил, что «также язычники имеют право на жизнь в мире»? Или о том, что в Праге и Кракове университеты были раньше Вены и Гейдельберга? В связи с подобного рода амнезией, в XXI в., после присоединения к Европейскому Союзу, страны к востоку от Германии называются «новой Европой», так, будто бы их Средневековье, Возрождение и барокко никогда не существовали, будто Европа началась с Просвещения.

Почему эти вопросы столь важны для американской интеллектуальной жизни, и американского консерватизма в особенности? Поскольку, во-первых, сейчас консерваторов в «новой» Европе больше чем в «старой», и именно с ними американские консерваторы обязаны начать диалог. В этой «другой Европе» больше исповедующих христианство, нежели в Западной Европе. Несмотря на вторжение постмодернизма в восточно- и центральноевропейские университеты и в систему образования, гуманитарные науки в этих странах отличает в немалой степени логоцентризм, и поэтому они также более гармонируют с консервативной мыслью в Соединенных Штатах, чем с гуманистической научной мыслью в «старой» Европе. Это особенно релевантно по отношению к Польше, где аристотелевские рассуждения (т. е. такой вид мышления, началом которого служит признание действительности, существующей вне людского сознания, в большей степени, нежели начало, происходящее от человеческого сознания — так, как этого хотели Декарт и Просвещение), принимается гораздо более широко, чем в Германии или в американских университетах.

Потому также важно понять последствия подхода к исторической памяти, пропагандируемого в ходе конференции Немецкого исторического института. Этот подход призывает «старую» Европу отбросить свою логоцентрическую ориентацию и реструктурировать свою систему ценностей в соответствии с постсовременными принципами. «Конструктивистский» подход Ассманн находится в «особой оппозиции» к эссенциализму, если воспользоваться ее собственными словами. Она утверждает, что мы всегда выбираем из прошлого то, что для нас наиболее выгодно. Другими словами, мы всегда относимся к прошлому инструментально, более помня о собственных интересах, чем о принципах объективности. Однако существует огромная разница между признанием в том, что мы никогда не сможем быть совершенно объективны, и ограничением нашей памяти только лишь собственными интересами. Ассманн признает вслед за Хальбвахсом, что коллективная память является конструкцией памяти «соответствующей потребностям современности». В связи с тем, что современность и с какой точки зрения не стабильна, реконструкция прошлого является изменяющимся открыто-закрытым проектом[548]. Другими словами, правды о прошлом не существует.

Осмелюсь сказать, что это издевательство над концепцией памяти, которой придерживаются американские консерваторы, и которая до недавнего времени была принята также и в Европе. Разумеется, наше представление о прошлом всегда возникает в процессе конструкции. В конструктивизме Ассманн, однако, не хватает механизмов, предупреждающих нас, что определенная важная часть прошлого не была принята во внимание; это уничтожает разницу между «существенным» и «второстепенным», ограничивая процесс нашего запоминания тем, что служит современности. Заявление Ассманн является рафинированной и применимой в частном случае версией марксистского принципа, что наш материальный статус определяет наше сознание. Ассманн может предложить нам только лишь кратковременную замену европейской памяти, ту, что опирается на «события» Каролы Дитце, излагаемые и разъясняемые выдающимися личностями, престижными университетами и хорошо известными издательствами. Народы, которые сумели сформулировать свою историю мира, будут удовлетворены таким порядком вещей, но от тех, которые этого не сделали, нельзя ожидать согласия на что-либо, что является для них разрушением истории. Таким образом возникают конфликты между народами.

Историки, которые собрались в Немецком историческом институте в ноябре 2006 г., чтобы оглашать ученые трактаты, дискутировали об истории таким образом, который подразумевал, что их дискурс является единственным признаваемым на мировом уровне, и в связи с этим он не может быть подвергнут сомнению. Хотя тенденция к навязыванию интерпретаций появилась в искусственной атмосфере академии и поэтому может также представляться незначительной, необходимо принимать во внимание угрозу, связанную с подобной манерой поведения. Постмодернистский подход к истории не может быть принят восточными соседями Германии, а также теми, кто отказывается бросить логоцентризм в «мешок беспамятства», если пользоваться определением Оруэлла. Анализ конференций, подобных этой, дает понять, что современная западноевропейская наука не является союзником в борьбе за выживание западной культурной традиции. Если должны быть найдены интеллектуальные союзники, надо сосредоточиться на «новой» Европе и ее интеллектуалах, от Вацлава Клауса и Виктора Орбана до Рышарда Легут-ко и Здислава Краснодембского[549].

С английского языка перевел Павел П. Врублевский

Ева Семашко Варшава Состояние исследований геноцида, совершенного против польского населения Организацией Украинских Националистов и Украинской Повстанческой Армией

Тема преступлений украинских националистов в течение нескольких десятков послевоенных лет практически отсутствовала в научных работах и публицистике, за исключением преступлений, совершенных на территориях современной Польши, которым были посвящены публицистические работы явно пропагандистского звучания и воспоминания. Вплоть до 1989 г. и конца функционирования политической системы ПНР обсуждение тематики, касавшейся земель, присоединенных в 1944 г. к СССР, не приветствовалось властями. В свою очередь, в Третьей Речи Посполитой стремление воздержаться от исследований геноцида, совершенного ОУН-УПА, следует из общепринятой концепции налаживания добрососедских отношений с независимой Украиной путем избегания щекотливых тем.

До 1989 г. убийствам поляков украинскими националистическими группировками были посвящены краткие разделы в нескольких научных работах, а их авторы опирались исключительно на фрагментарные донесения либо на общие обсуждения ситуации польского населения в документах польского подпольного государства, которые, впрочем, были доступны исследователям исключительно после получения специального разрешения. Из общего объема публикаций в период ПНР не следовала полная картина хода и размеров преступлений украинских националистов, и не одно научное учреждение не приступало к углубленным исследованиям.

В описанной выше ситуации бывшие аковцы, солдаты 27 Волынской пехотной дивизии АК, в большинстве своем осведомленные о преступлениях украинских националистов, силами своего общества взялись за сбор свидетельств преступлений, т. е. сообщений свидетелей о потерпевших. Ранее подобного типа доказательств преступлений никто не собирал. Собранный материал затем был обработан и издан в 1990 г. Главной комиссией изучения гитлеровских преступлений (современное название более поздней Главной комиссии расследования преступлений против польского народа — Институт Национальной Памяти). Это была работа за авторством двух солдат 27 ВПДАК Юзефа Туровского и Владислава Семашко под названием «Преступления украинских националистов, совершенные против польского населения на Волыни 1939–1945»[550], в которой, в хронологическом порядке, были представлены преступные действия на в населенных пунктах на территории Волыни, с указанием численности жертв и их именными списками, а также обстоятельства преступления в разной степени подробности. Кроме сообщений свидетелей были использованы найденные материалы округа АК Волынь. Необходимо отметить, что на этом этапе исследования преступлений на Волыни именные списки жертв были короткими. Поскольку работа Туровского и Семашко вызвала резонанс среди бывших жителей Волыни, которые предоставляли новые свидетельства, В. Семашко продолжил эти исследования, стремясь максимально подробно отобразить ход и масштаб преступлений на основании разрозненной базы источников. К этой работе подключилась также его дочь Ева Семашко.

Одновременно Общество ветеранов 27 Волынской дивизии АК, переформированное в 1991 г. в Округ Волынь Всемирного Союза солдат АК, пыталось заинтересовать этой темой научных работников, публицистов и политиков. Как вспоминает многолетний председатель Общества Волынских Ветеранов Анджей Жупаньский:

«В течение первых двух лет независимости проходили различные встречи на польско-украинские темы: историков, публицистов и политиков. В некоторых из них принимали участие и члены нашего общества. Все они проходили под знаком объединения с украинцами. И всегда, именно всегда, слово на них брали люди, которые стояли на твердой позиции, заключающейся в том, чтобы не напоминать украинцам о преступлениях, совершенных ОУН-УПА. Можно сказать, что любая наша попытка представить истинный ход событий во время войны и сразу после нее всегда отвергалась. Наши собеседники воспринимали нас как людей, переполненных ненавистью к украинцам и тем самым причиняющих вред Польше»[551].

Первая работа Туровского и Семашко о преступлениях на Волыни, вопреки здравому смыслу, была встречена с недоверием, и, по причине принадлежности ее авторов к АК, сильной связи с этой средой, а также пребывания авторов во время волынской резни на Волыни, считалась субъективной и малодостоверной.

Несмотря на неблагоприятную общественно-политическую атмосферу, в 1992–1994 гг. Всемирный союз солдат АК (ВССАК) обратился к научным кругам с инициативой заняться исследованием волынской резни. По воспоминаниям А. Жупаньского, реакция в те времена была следующей:

«Мы посетили несколько крупнейших университетов (Варшавский, Краковский, Вроцлавский, Торуньский, Люблинский), пытаясь разузнать, есть ли там кто-либо серьезно заинтересованный волынским делом. Везде результат переговоров был отрицательным. От знакомых компетентных профессоров мы узнали, что в некоторых других учебных заведениях было то же самое»[552].

Не переставая прилагать усилия по освещению волынских преступлений и сбору неоспоримых доказательств, ВССАК выступил с рискованной инициативой по организации циклов семинаров с участием профессиональных историков Польши и Украины из нескольких научных центров под общим названием: «Польша — Украина: трудные вопросы», результатом которых — по планам ВССАК — должно было стать совместное польско-украинское определение и описание причин, хода и последствий волынско-малопольской резни.

В 1997–2001 гг. состоялось 11 исторических семинаров, на которых был рассмотрен весь комплекс проблем, составляющих Польско-украинские отношения в годы Второй мировой войны. Были опубликованы доклады, а также т. н. протоколы согласования и расхождения по каждой встрече, свидетельствовавшие о разном подходе и различных интерпретациях проблем, обсуждаемых польскими и украинскими историками. Если польская сторона, по крайней мере, в принципе, представила обстоятельства преступлений соответствующими действительности, то определение причин преступлений вызывает опасение. Идеология украинского национализма не указана как основная. Занижена также численность потерь польского населения. Это вызвано тем, что описывавшие потери не проводили углубленных исследований, они исходили исключительно из анализа данных, приведенных в публикациях и некоторых архивных документах, которые авторы сопровождали собственными оценками.

Получение независимости в 1989 г. активизировало также деятельность других сообществ бывших жителей Кресов. В 1990 г. возникло Товарищество по увековечиванию памяти жертв преступлений украинских националистов с резиденцией во Вроцлаве, которое также занялось сбором документов, относящихся к этим преступлениям. С 1992 г. Товарищество издает журнал «На рубеже» (“Na Rubieży”), в котором публикуются работы, посвященные преступлениям в отдельных административных округах довоенной и послевоенной Польши, а также избранные документы, собранные Товариществом. Найденные документы — это сообщения и воспоминания лиц, потерявших близких, родственников, соседей и друзей; фотографии, личные документы, например, свидетельства о периоде преступлений и террора, касающиеся всей территории, на которой был совершен геноцид. Это самое большое в Польше собрание подобного рода свидетельств. Собранная Товариществом документация, а также материалы, находящиеся вне архивов Товарищества, в том числе воспоминания, которые издавались главным образом после 1989 г., и отдельные публикации, относящиеся к некоторым территориям совершения преступлений, Товарищество подвергло обработке и анализу, результатом которых стала публикация трех важных работ, касающихся трех малопольских воеводств. Эти работы будут рассмотрены ниже.

Определенный вклад в изучение преступлений украинских националистов вносят также другие товарищества, в которые входят бывшие жители Волыни, собирающие, подобно Товариществу во Вроцлаве, сообщения и воспоминания свидетелей, публикующиеся затем в форме книг и использующиеся исследователями волынского геноцида. Это Товарищество памяти поляков, убитых на Волыни с резиденцией в Замостье, и Товарищество друзей Кременца и Волынско-Подольской земли с резиденцией в Люблине.

Главную тяжесть раскрытия правды о муках поляков на Кресах, таким образом, взяли свои плечи пострадавшие.

Участие польского государства в выяснении обстоятельств преступлений на Волыни и в Малопольше выражаются исключительно в работах органа, созданного для расследования и разоблачения преступлений, совершенных против польского народа. Сперва их проводила в (1991–1999 гг.) Главная комиссия расследования преступлений против польского народа — Институт Национальной Памяти, затем — созданная на ее основе в 2000 г. Главная комиссия разоблачения преступлений против польского народа, как структура Института Национальной Памяти, в состав которой входят окружные комиссии расследования преступлений. Следствия «по делу об убийстве в 1939–1945 гг. украинскими националистами нескольких десятков тысяч мужчин, женщин и детей польской национальности» на территории Волынского, Тарнопольского, Львовского, Станиславовского воеводств и Люблинского воеводства были возбуждены в 1991–1993 гг., и до сих пор продолжаются. По установленным данным, только одна из трех проводящих следствие окружных комиссий прослушала 4 500 свидетелей[553]. Таким образом, можно предположить, что число показаний как минимум в 2 раза больше. Комиссия, кроме огромной доказательной базы, располагает также многочисленными копиями исторических документов разного характера, и даже фотографической документацией. Поскольку следствия еще не закончены, не были оглашены и их окончательные результаты. Тем не менее, публикуемые выводы отдельных этапов следствий сходны с выводами исследователей вне Института Национальной Памяти, о чем будет сказано далее, хотя способы установления картины преступления прокурорами, документалистами и историками отличаются друг от друга. Таким образом, можно констатировать, что выводы органов следствия при расследовании преступления, даже если они не окончательны, образуют существенный вклад в изучение украинского геноцида. В последнее время они публиковались в 2008 г. в 10 сборниках вспомогательных материалов Института Национальной Памяти: Преступления прошлого. Исследования и материалы прокуроров ИНП. Т. 2. Геноцид[554]. Там находятся две статьи, посвященные геноциду на Волыни и в Восточной Малопольше, обобщающие результаты прокурорских рас-следований[555].

В свою очередь, научно-исследовательский отдел ИПН до 2007 г. не проводил углубленных исследований, направленных на упорядочивание реестра преступлений и определение их масштаба. Преступлениям на Волыни и в Малопольше был посвящен сборник докладов на конференции «Антипольская операция ОУН-УПА 1943–1944. Факты и интерпретации»[556], изданный под тем же названием в 2002 г. В этом сборнике величайшее из преступлений, т. е. геноцид, даже не называют преступлением, но именуют маскирующим сущность событий термином, происходящим из документов преступников — «антипольская акция». В содержании некоторых докладов была уменьшена роль интегрального украинского национализма как причины геноцида, и сделан акцент на мотивах из категории «смягчающих обстоятельств», внушающих необходимость понимания преступников.

В 2005 г. ИНП совместно с архивом Министерства Внутренних Дел, Государственным архивом Службы Безопасности Украины и Институтом политических и национальных исследований Национальной академии Украины, издал сборник документов: «Польская Украина в тридцатые-сороковые годы XX века. Неизвестные документы из архивов спецслужб. Т. 4. Поляки и украинцы между двух тоталитарных систем 1942–1945»[557], содержащий 194 документа, подобранные таким образом, что возникает ощущение симметрии между антипольскими выступлениями украинских националистов и польскими акциями возмездия, и даже — в отношении некоторых регионов — создается ощущение, что это преступная агрессия польской стороны вызвала украинское возмездие.

В ходе работ ИНП, кроме того, был составлен реестр случаев спасения поляков украинцами, которые с риском для жизни различным образом способствовали спасению жизни многих поляков, озаглавленный «Книга праведных на Кресах 1939–1945. Об украинцах, спасавших поляков, подвергавшихся уничтожению ОУН и УПА»[558]. Автор, Ромуальд Недзелько, опирался на публикации и не публиковавшиеся ранее свидетельства. С 2007 г. в исследовательском отделе Института Национальной Памяти, т. е. в Бюро Общественного Образования, реализуется многолетняя программа исследований «Людские потери польско-украинского конфликта в 1939-1947 годах»[559], которая ограничена территориями послевоенной Польши. Поскольку исследования продолжаются, их результаты будут известны в будущем. В качестве вклада в полное прояснение обстоятельств геноцида можно рассмотреть изданную ИНП в 2010 г. книгу «Сестры-монахини — жертвы преступлений украинских националистов на территории львовской метрополии латинского обряда в 1939–1945»[560] за авторством сестры Агнешки Михной. Ценность этой работы заключается в использовании материалов, находящихся в недоступных для общего пользования архивах женских монастырских общин.

Как следует из представленной истории обсуждения непопулярной темы преступлений украинских националистов, подробные исследования, направленные на установление фактов преступлений и их последствий на уровне минимальных административных единиц довоенного административного деления, до сего времени проводились в Польше прежде всего общественными силами.

Их результатом стало издание четырех работ, рассматривающих волынско-малопольские преступления на главных территориях их совершения, т. е. в довоенных воеводствах: Волынском, Тарнопольском, Станиславовском и Львовском. Пятая работа касается территорий, находящихся в границах послевоенной Польши, и охватывает восточный пояс повятов, входящих в состав Люблинского и Жешувского воеводств (часть повятов Жешувского воеводства принадлежали ранее к Львовскому воеводству).

— Первая работа появилась в 2000 г.: «Геноцид, совершенный украинскими националистами в отношении польского населения Волыни 1939–1945»[561] (2 тома, 1438 страниц), ее авторы — Владислав Семашко и Ева Семашко. Изначально она возникла на основе работы Туровского и Семашко, изданной в 1990 г., однако же, поскольку база источников возросла почти в 20 раз, она стала совершенно новой работой. При подготовке исследования были использованы 2 534 источника, в т. ч. 1759 сообщений и воспоминаний, писем, 204 судебных документа, 136 документов из следственных дел, проводимых Комиссией расследования преступлений против польского народа, 58 документов польского подпольного государства, 37 церковных документов, а также иные различного рода источники, как, например, донесения, памятные доски.

— В 2004 г. Товарищество памяти жертв украинских националистов во Вроцлаве издало работу Геноцид, совершенный украинскими националистами против поляков в Тарнопольском воеводстве в 1939–1946, авторства Генрика Команьского и Щепана Секерки[562] (на основании 2 956 сообщений свидетелей и 694 различных источников, описанных как «публикации»).

— Следующая работа появилась в 2006 г.: «Геноцид, совершенный украинскими националистами против поляков в Львовском воеводстве в 1939–1947», авторства Щепана Секерки, Генрика Команьского, Кшиштофа Бульзацкого[563] (на основании 2098 сообщений свидетелей и 1143 публикаций).

— В 2007 г. Вроцлавское товарищество опубликовало очередной реестр преступлений: «Геноцид, совершенный украинскими националистами против поляков в Станиславовском воеводстве в 1939-1946», авторства Щепана Секерки, Генрика Команьского, Эугени-уша Ружаньского[564] (на основании 1 215 сообщений свидетелей и 357 публикаций).

В группе источников, определенных во всех трех работах Вроцлавского товарищества как «публикации», находятся ошибочно отнесенные сюда архивные документы (например, сообщения и рапорты Делегатуры лондонского правительства, документы РГО), акты судебно-медицинской экспертизы, свидетельства о смерти и об обстоятельствах ее наступления, а также иного типа источники, в т. ч. памятные доски, надгробия, некрологи.

Все перечисленные публикации приводят факты преступлений в территориально-хронологическом порядке. Используя довоенное административное деление, населенные пункты, в которых имели место преступления, были сгруппированы в алфавитном порядке по повятам (в случае с Волынским воеводством еще и по гминам), а внутри каждого раздела проведено хронологическое описание преступных действий и событий, с ними связанных, для каждой местности в отдельности. При этом для большинства населенных пунктов указаны число и список убитых.

— В свою очередь, пятая работа 2006 г., авторства архивиста (т. е. профессионала) Здислава Конечного «Польско-украинские отношения на землях современной Польши в 1918–1947», которая также была издана Товариществом памяти жертв украинских националистов во Вроцлаве, отличается по своему составлению от предыдущих, поскольку представляет собой хронологический реестр преступлений на территории 17 восточных и юго-восточных послевоенных по-вятов, в котором перечисляются жертвы, известные по фамилиям (большинство указанных жертв).

Это наиболее важные работы, которые достаточно точно отражают (даже если можно наткнуться на единичные ошибочные сведения, что представляется неизбежным при реконструкции событий через несколько десятков лет), ход преступлений практически на всей территории их совершения, а также содержат огромную массу сведений, отвечающих на возникающий вопрос: «Как могло произойти тотальное уничтожение польского населения руками ОУН и УПА на Волыни и Восточной Малопольше?» Эти работы также определяют масштабы совершенных преступлений. Впечатление, которое остается после их прочтения у читателей, особенно у тех, кто не родился на территориях преступлений, и в связи с этим не имеет никакой информации по этой теме, в самом общем случае можно определить как потрясение, настолько негативный образ ОУН-УПА вызывает реакцию, силящуюся уменьшить познавательную ценность этих работ. Не раз поднимался вопрос субъективности сообщений и воспоминаний, которая могла бы поколебать истинность свидетельств. Дело в том, что упрек в субъективизме и следующее за этим сомнение в масштабе и жестокости преступлений выдвигается практически исключительно в отношении свидетельств, касающихся преступлений ОУН-УПА. Никто не отваживается упрекать в субъективности показания уцелевших узников немецких концентрационных лагерей или сосланных в Сибирь заключенных лагерей советских. Огромная заслуга в деле выявления истинной причины осуществления на Волыни и Восточной Малопольше актов геноцида, направленных против польского населения, принадлежит ныне уже покойному доктору Виктору Полищуку, украинцу из Польши, который с 1981 г. жил в Канаде. Его основные работы указывают на идеологию интегрального украинского национализма, как на источник решения о преступном истреблении и изгнании польского населения с земель, которые поляки населяли вместе с украинцами; на способы проведения этих акций, а также на моральное разрушение той части украинского общества, которая принимала данную идеологию. Наиболее важные аналитические работы В. Полищука это: «Интегральный украинский национализм как разновидность фашизма». Т. 1. «Идеологические принципы украинского национализма. Украинское националистическое движение: организационная структура и программные положения». Торонто, 1998; Т. 2. «Деятельность украинских националистических структур в 1920–1999». Торонто, 2000; «Доктрина Дмитро Донцова». Торонто, 2006[565].

Указанию на роль идеологии украинского национализма в деполонизации Волыни и Восточной Малопольши способствовали также Кшиштоф Лада и Чеслав Партач, разместившие в опубликованной ими работе «Польша относительно украинского стремления к независимости во время Второй Мировой войны». Торунь, 2004[566] две главы, посвященные возникшей на переломе XIX и XX вв. и постепенно развивающейся концепции мононационального государства, т. е. Украины для украинцев, а также методам укоренения этих идей среди украинского народа.

Следовало бы перечислить еще много работ, также явившихся результатом исследований, проведенных общественными деятелями, которые касаются отдельных районов преступлений — повятов, гмин и приходов, или даже отдельных польских населенных пунктов. Список был бы слишком длинным, поэтому я приведу только некоторые примеры:

— монография, посвященная двум уничтоженным деревням — Островки и Воле Островецкой — авторства доктора Леона Попека, профессионального историка, семья которого связана с Волынью, и трех бывших жителей Любомельского повята — Томаша Трусюка, Павла Виры и Зенона Виры «Волынское завещание»[567]. Люблин, 1997;

— Влодзимеж Славош Дембский, «Жило-было местечко. Во-лынское сказание»[568]. Люблин, 2006. Монография, посвященная Киселину и Киселинскому приходу в Гороховском повяте на Волыни;

— Феликс Ясиньский, «Хроника. Судьбы поляков прихода Конты Кременецкого повята Волынского воеводства в 1939–1945»[569]. Сандомир, 1999. Эта очень ценная работа содержит документы о деполонизации 19 деревень и поселений;

— четыре работы Чеслава Пиотровского о нескольких гминах Костопольского, Сарненьского и Луцкого повятов, а именно: «Кровавая жатва за Стырью, Горынью и Случью»[570], 2 издания: Варшава, 1995 и Торунь, 2004; «Уничтоженные и забытые польские поселения и костелы в гминах Колки и Сильно Луцкого повята на Волыни»[571]. Варшава, 2001; «Уничтоженные и забытые польские поселения и костелы в Костопольском повяте на Волыни»[572]. Варшава, 2004; «Уничтоженные и забытые польские поселения и костелы в Сарнецком повяте на Во-лыни»[573]. Варшава, 2004;

— Владислав Бонковский, «Гибель Гуты Пеняцкой»[574]. Краков, 2001. Это исследование ликвидации польской деревни в повяте Броды Тарнопольского воеводства;

— Ян Бяловонс, «Кровавый подольский сочельник в Игровице в 1944 году»[575]. Люблин 2003. Здесь речь идет о гибели польской деревни в Тарнопольском повяте;

— историю обороны и разгрома поляков в Подкаменье в Бродском повяте Тарнопольского воеводства рассказал Збигнев Ян Иловский в своей книге «Подкамень. Холм апокалипсиса»[576]. Опо-ле, 2011;

— Юзеф Выспяньский, «Бесчинства ОУН-УПА»[577]. Люблин, 2009. Эта работа касается Пшемысльского повята в Тарнопольском воеводстве.

Огромные заслуги в деле проведения исследований геноцида ОУН-УПА, совершенного против поляков, принадлежат в последнее время немногочисленным профессиональным историкам, которые отыскивают в архивах ранее неизвестные документы и подготавливают их к публикации. Речь идет о документах, возникших в период совершения кровавой деполонизации польского пограничья и вскоре после этого. Перечислю самые важные примеры, которые образуют неоценимое собрание т. н. прямых доказательств преступления:

— Ян Бжесский, Адам Ролиньский, «Архив Адама Беня, Национальный архив 1942–1944»[578]. Краков, 2001;

— Люцина Кулиньская, «История Комитета Западных Земель на фоне судеб населения польского пограничья в 1943–1947»[579]. Т. 1. Краков, 2002; Т. 2. «Документы и материалы, собранные деятелями и членами КЗЗ»[580]. Краков, 2001;

— Люцина Кулиньская, Адам Ролиньский, «Антипольская операция украинских националистов в Восточной Малопольше в свете документов Главного опекунского совета»[581]. Краков, 2003;

— Люцина Кулиньская, Адам Ролиньский, «Украинский вопрос и истребление польского населения в Восточной Малопольше в свете документов польского подпольного государства»[582]. Краков, 2004;

— Мечислав Адамчик, Януш Гмитрук, Адам Косеский (ред.), «Восточные земли. Рапорты Восточного бюро Делегатуры эмигрантского правительства в Польше 1943–1944»[583]. Варшава-Пултуск, 2005;

— Мечислав Адамчик, Януш Гмитрук, Адам Косеский, «Восточные земли. Еженедельные рапорты Департамента печати и информации Делегатуры эмигрантского правительства в Польше, мартапрель 1944 года»[584]. Варшава-Пултуск-Кельце, 2006;

— Ежи Дембский, Леон Попек, «Жестокое предупреждение»[585]. Люблин, 1997. (сборник сообщений свидетелей преступлений, составленный усилиями Товарищества памяти поляков, убитых на Волыни и в Замостье);

— Леон Карлович, Леон Попек, «По следам геноцида на Волы-ни»[586]. Люблин, 1998 (сборник сообщений свидетелей преступлений, составленный усилиями Товарищества памяти поляков, убитых на Волыни и в Замостье, и Товарищества друзей Кременца и Волынско-Подольской земли в Люблине);

— Люцина Кулиньская, «Дети Кресов»[587]. Варшава, 2003 (сборник сообщений), а также следующие тома под тем же самым заглавием: «Дети Кресов II»[588]. Краков, 2006; «Дети Кресов III»[589]. Краков, 2009;

Как следует из заглавий представленных сборников документов, они содержат:

1) свидетельства уцелевших, но пострадавших поляков, собранные непосредственно после нападения ОУН-УПА, либо в недолгом времени после него.

2) Сведения, собранные членами различных структур польского подпольного государства и обработанные в форме рапортов, отчетов, докладов и обсуждений ситуации и т. п.

Три сборника документов, по большей части связанных со структурами националистических организаций, составляющие доказательства их преступного характера, собрал и опубликовал Виктор Полищук в качестве дополнений к своим работам об интегральном украинском национализме:

— «Украинский национализм в документах. Интегральный украинский национализм как разновидность фашизма». Т. 3. «Документы из области идеологических принципов и программных положений украинского национализма»[590]. Торонто, 2002;

— «Украинский национализм в документах. Интегральный украинский национализм как разновидность фашизма». Т. 4. «Документы из области деятельности структур украинского национализма в период с 1920 до декабря 1943 года»[591]. Торонто, 2002;

— «Украинский национализм в документах. Интегральный украинский национализм как разновидность фашизма». Т. 4. «Документы из области деятельности структур украинского национализма в период с декабря 1943 по 1950 год»[592]. Торонто, 2003;

В последние года ценные документы были обнаружены в церковных архивах. Если говорить о римско-католической церкви в Малопольше, то это записки и сообщения приходских священников и старост приходов, а также священников, исполнявших другие функции, направленные в курию метрополии во Львове и, сразу же после войны, в курию архиепископа в Любачове; хроники приходов и монастырей на территории Восточной Малопольши; сообщения прихожан, собранные приходскими священниками. Они являются необычайно ценным и достоверным подтверждением и дополнением других «гражданских» документов и свидетельств, которые были получены через несколько десятков лет, и становятся особенно сильным обвинением в преступлениях ОУН-УПА и поддерживавших их слоев украинского общества. Эти документы собрал и подготовил к печати ксендз профессор Юзеф Волчаньский из Университета Папы Иоанна Павла II в Кракове: «Истребление польского народа и римско-католической церкви украинскими националистами в Восточной Малопольше в 1939–1945»[593]. Т. 1. Краков, 2005; Т. 2. Краков, 2006.

В связи с тем, что положение римско-католической церкви на Волыни было еще более трагичным, чем в Восточной Малополь-ше, документация с этих территорий сохранилась исключительно в отрывочном состоянии. В 2005 г. доктор Мария Дембовская из Католического университета в Люблине опубликовала «Материалы к истории Луцкой децезии. Сообщения о состоянии деканатов и приходов в 1941–1944»[594]. Бялы-Дунаец-Люблин-Луцк-Острог, 2005. Это немногочисленные уцелевшие письма приходских священников в епископскую курию в Луцке о состоянии приходов, и переписка между некоторыми священниками, в которой, с точки зрения безопасности, обзорно описано трагическое положение польского населения, в том числе убийства, нападения на костелы, уничтожение церковного имущества, а также упадок приходов по причине гибели и бегства верующих. В 2010 г. в Люблине опубликована работа Марии Дембовской и Леона Попека «Духовенство Луцкой децезии. Жертвы войны и репрессий оккупантов»[595], в которой в качестве приложений размещены около 20 документов со сведениями об убийствах, совершавшихся ОУН-УПА даже в отношении православных священников.

Подводя итог описанию усилий, приложенных исследователями, и их материального эффекта в виде публикаций, можно констатировать, что, несмотря на неблагоприятные условия, такие как отсутствие финансирования исследований и неблагожелательная атмосфера вокруг данной темы, чаще всего продиктованная ложно понимаемой необходимостью налаживания хороших отношений с Украиной путем замалчивания черных страниц прошлого, в течение последних 20 лет удалось собрать обширный объем задокументированных доказательств преступлений, обеспечить доступ широким слоям читателей к неизвестным ценным документам, и на основе этого провести реконструкцию преступлений и оценить их с точки зрения права. Это, однако, не означает, что мы получили полную картину волынско-малопольских преступлений, в особенности если речь идет об установлении имен всех жертв.

Следственный материал Главной Комиссии расследования преступлений против польского народа — Института Национальной Памяти, многие тысячи сообщений свидетелей, документы польского подпольного государства и Главного опекунского совета, документы католической церкви, опубликованные документы ОУН (особенно рапорты и донесения местных структур), разведывательные материалы советских партизанских отрядов, протоколы допросов членов ОУН и УПА, бывших фигурантами судебного следствия в Советском Союзе и в Польше — неоспоримо свидетельствуют о национальном мотиве преступлений, совершенных украинскими националистами против польского населения. Они стремились к изменению национальной структуры территорий, которые населяли вместе с поляками, любыми средствами, причем в качестве наиболее успешного метода выбирали массовые убийства. Окончательной целью должно было стать создание независимого украинского государства, предназначенного исключительно для украинцев.

Цели ОУН и способ их реализации следовали из принятой этой организацией крайне националистической фашистской доктриной интегрального украинского национализма, сформулированной Дмитро Донцовым. Донцов полагал, что нации являются биологическими видами, которые, для того чтобы существовать, должны постоянно бороться за жизненное пространство и бытие. Таким образом, нации по отношению друг к другу естественным образом остаются в состоянии враждебности, при этом «природная правота» находится на стороне более сильных. В борьбе за жизнь нации Донцов «позволял» пользоваться любыми методами, в том числе убийством, обманом, жестокостью и порабощением, отрицая христианские ценности и принципы. Он указывал на необходимость отбросить все моральные принципы, рекомендовал применять насилие для достижения целей, использовать как движущую силу для реализации целей жестокость и ненависть, экспансию, фанатизм.

Согласно этой доктрине, ОУН действовала по следующим принципам: подчинение организации вождю, а народа — так называемому инициативному меньшинству, т. е. элите «лучших людей, задачей которых является применение творческого насилия», касавшегося не только наций-конкурентов, но и собственной. Националисты использовали в качестве популярного толкования этих принципов «Декалог Украинского Националиста»[596], который противоречил общепринятым моральным заповедям и толкал к преступлениям. Намерение избавиться от неукраинских народов на землях, определяемых, как этнически украинские, было выражено в документах высших органов ОУН — сперва в момент создания организации, на учредительном конгрессе в 1929 г. в Вене, а затем на II конгрессе украинских националистов в Риме в конце августа 1939 г. (Украина для украинцев. Не оставить ни пяди земли в руках врагов и чужеземцев). Акт провозглашения 30 июня 1941 г. ОУН Бандеры во Львове независимой Украины (не признанной гитлеровской Германией) обещал Украину для украинцев. Согласно косвенным уликам, постановление об уничтожении поляков на Волыни было принято в феврале 1943 г. на III конференции ОУН Бандеры. Было принято решение «убрать» всех не-украинцев, которые, по мнению ОУН, заняли украинские земли. Немногочисленные сохранившиеся документы ОУН и УПА от 1943 г., касающиеся кровавых операций против поляков на низовом уровне этих формирований, указывают на выполнение приказов по полному уничтожению польского населения, переданных с вышестоящих уровней. Во всех документах явным образом сформулировано намерение уничтожить поляков как поляков. Это также подтверждает характер совершения преступных действий против польского населения, что следует из показаний польских свидетелей.

Геноцид польского населения имел место главным образом на территории четырех довоенных воеводств: Волынского, Тарнопольского, Станиславовского и Львовского, причем меньшая часть последнего вошла в состав послевоенной Польши. Преступления, хотя и с меньшим размахом, также совершались в восточных повятах Люблинского воеводства (Томашовский, Хрубешовский, Хелмский, Влодавский), и южных повятах довоенного Полесского воеводства (Столинский, южная часть Пинского, Каменско-Коширский, южная часть Брестского).

Период, в котором украинские националисты убивали поляков, можно разделить на два подпериода: прегеноцидальную фазу и собственно период геноцида. В прегеноцидальной фазе мы имеем террористические акты по отношению к полякам, устрашение, избиения, грабеж, сожжение и уничтожение имущества, различного рода издевательства и преследования, а также убийства, часто из засады, единичные или групповые, но еще не связанные с национальным, этническим, расовым или религиозным мотивами. Кроме актов, направленных непосредственно против лиц польской национальности, украинские националисты в разной форме проводили антипольскую агитацию среди украинского населения (собрания, объясняющие необходимость истребления поляков, литература и песни, подпитывающие ненависть), создающую соответствующий климат и инициирующую акты насилия.

Прегеноцидальная фаза длилась на Волыни в течение 19391942 гг. со значительными перерывами: в сентябре-октябре 1939 г. (т. е. после нападения на Польшу Германии с запада и Союза Советских Социалистических Республик с востока), а затем летом 1941 г. после нападения Германии на СССР и смены советской оккупации пограничья ПР (17 сентября 1939 — 22 июня 1941) на немецкую, а также в 1942 г., особенно осенью и зимой.

В Восточной Малопольше прегеноцидальная фаза продолжалась дольше, от 1939 г. до второй половины 1943 г. Увеличение числа преступлений и террористических нападений наступило, точно так же, как и на Волыни, в сентябре-октябре 1939 г. и летом 1941 г. Среди совершавших антипольские выступления на Волыни, в отличие от Восточной Малопольши, с украинскими националистами были и коммунисты.

В начале войны для всей территории, на которых совершались преступления украинских националистов, особенно характерны были нападения на солдат Войска Польского и полицейских. В сентябре 1939 г. в Восточной Малопольше, по согласованию с властями гитлеровского Рейха, силами ОУН должно было быть поднято украинское восстание. Однако, после удара с востока сил Советского Союза, немцы отказались от попыток его инициировать. Нападения на поляков прекратились после завершения IV раздела Польши.

Следующая явная волна нападений на Волыни и в Восточной Малопольше — период после нападения Германии на Советский Союза в 1941 г., т. е. в конце июня и в июле, — была спровоцирована прибывшими вместе с немецкими войсками активистами ОУН, агитировавшими за «национальную революцию», которой в то время не удалось совершить, скорее всего, по причине значительного ослабления ОУН советскими репрессиями.

Период собственно геноцида начался на Волыни с наступлением 1943 г., и продолжался до второй половины 1945. Ранее, в конце 1942, было отмечено постепенное усиление нападений на единичных лиц и целые семьи, которое разрослось в массовые убийства, грабежи, уничтожение имущества и поджоги, систематически очищавшие от поляков сельские территории с востока на запад. Преступления массового характера совершались в 1943 и в первом квартале 1944 г. В то же самое время, что и на Волыни, украинские националисты истребляли поляков в южной части Полесского воеводства. Позднее убивали уже только отдельных лиц, поскольку антипольская активность УПА ослабевала по мере того, как Волынь и Полесье занимали советские войска и НКВД, которые приступили к планомерной ликвидации украинского подполья. В 1945 г. большинство поляков, еще проживавших на Волыни, были экспатриированы в Польшу в ее послевоенных границах.

Во второй половине 1943 г. начался рост числа нападений на поляков в Восточной Малопольше, а также в Хрубешовском и Томашовс-ком повятах Люблинского воеводства, т. е. начала на этих территориях собственно геноцида. Апогей преступлений в Малопольше (а на Люб-линщине апогей преступлений и польско-украинских боев) наступил в первой половине 1944 г. Экспатриация населения из той части Восточной Малопольши, которая была включена в состав Советского Союза, продолжалась дольше, чем на Волыни, поскольку шла еще в 1946 году, и убийства поляков, хоть и все более редкие, происходили вплоть до завершения переселения. На территориях послевоенной Польши больше всего убийств поляков происходило в 1944–1945 гг. позднее их число уменьшалось, а единичные убийства совершались вплоть до проведения операции «Висла», т. е. до 1947 г.

Концепция физического устранения поляков, составлявших на Волыни и в Восточной Малопольше меньшинство по отношению к украинцам, была выдвинута Организацией Украинских Националистов, запланирована ей[597], и долгое время подготавливалась. Еще в межвоенный период ОУН проводила террористические и диверсионные акты[598], вела среди украинского общества пропаганду, возбуждавшую ненависть к полякам и побуждавшую к кровавой реализации украинских государственных амбиций[599].

Намерения ОУН были воплощены в жизнь после раздела ОУН в 1940 г. на две фракции: ОУН Степана Бандеры (ОУН-Б, бандеровцы), и ОУН Андрия Мельника (ОУН-М, мельниковцы), причем главным организатором и исполнителем геноцида поляков была имевшая численный перевес и отличавшаяся большей экспансивностью ОУН Бандеры. Именно эта фракция организовала вооруженные отряды под названием «Украинская Повстанческая Армия» (УПА), которые в 1943–1946 гг. совершали массовые преступления против поляков. В этих преступлениях участвовали также выделенные боевые группы ОУН и боевые группы Службы Безопасности УПА.

Кроме того, ОУН Бандеры располагала деревенскими боевыми группами под названием «Кущевые Отряды Самообороны»[600] (в Восточной Малопольше они изначально назывались Украинской Народной Самообороной), члены которых в повседневной жизни занимались сельским хозяйством, а по призывам ОУН и УПА подключались к их операциям, в т. ч. к ликвидации путем убийств, грабежей и поджогов польских поселений и хозяйств в смешанных по национальному признаку местностях. Деревенские боевые группы, как правило, не располагали огнестрельным оружием, вместо которого использовали различного типа хозяйственные инструменты, такие как: вилы, косы, секиры, лопаты, ножи, пилы и т. п.

В акциях по уничтожению поляков не раз участвовали соответственным образом сагитированные ОУН-УПА лица, находившиеся вне организационных структур, в т. ч. женщины, подростки и практически дети.

Обе фракции ОУН посылали своих членов на службу к немцам в ряды украинской вспомогательной полиции, которая также имеет на своем счету преступления против поляков, совершенные самостоятельно, без взаимодействия с немцами (не считая операций под немецким командованием)[601].

Значительно менее многочисленные мельниковцы также принимали участие в убийствах поляков, хотя и в значительно меньшей степени, нежели бандеровцы, и только на Волыни[602].

В свою очередь, недостаточно выяснено участие в геноциде на Волыни националистической организации Максима Боровца «Тараса Бульбы» (бульбовцы). Последний раньше чем бандеровцы и мель-никовцы организовал вооруженные отряды, действовавшие на Северо-Восточной Волыни. Сам командующий «Бульба», в переписке с руководством ОУН Бандеры, осуждал нападения на поляков, но многочисленные свидетели указывают на бульбовцев, как на совершавших преступления, точно так же, как на это указывает разведка действовавших на Волыни советских партизан. Оценка отношения бульбовцев к полякам непроста. С одной стороны, трудности в идентификации националистических группировок, действовавших в конспирации, могли вызвать ошибочную идентификацию, с другой же стороны, возникает подозрение, что отряды «Бульбы» совершали нападения на поляков без его ведома, а сам «Бульба» стремился уберечь себя от возможной ответственности, отрекаясь от преступных акций[603]. С осени 1943 г. большинство бульбовцев и мельниковцев, из-за террора УПА вынуждены были вступать в ряды бандеровских боевых групп, в составе которых позднее убивали поляков.

Заслуживает внимания, что как жертвы-поляки, так и преступники-украинцы были польскими гражданами и жили вместе. Оставшимся в живых польским жертвам было особенно больно от того, что беспощадными преступниками, нападавшими на них, часто оказывались их же близкие украинские соседи, с которыми до того их объединяли дружеские отношения.

Действия ОУН-УПА были направлены против польского населения как такового, безотносительно возраста, пола, физиологического состояния (беременные женщины), здоровья (инвалиды), имущественного статуса, положения в обществе, профессии и вероисповедания. Поводом совершения преступлений была исключительно принадлежность к польскому народу. Это следовало из характера и результатов действий националистов, а также из лозунгов, распространявшихся в различных версиях и формах, как до начала актов геноцида, так и непосредственно в ходе них. Эти лозунги выражали единственную мысль: смерть всякому поляку. Жертвами геноцида были, главным образом, безоружные поляки — женщины, дети, старики.

Уничтожению также подвергались смешанные польско-украинские семьи, рассматривавшиеся как элемент, зараженный чуждой, нежелательной кровью. Эти семьи погибали полностью или частично — той частью, которая признавалась польской (дети того же пола, что и польский супруг или супруга, либо все дети). Презрительное название этих семей: крижаки[604] — польско-украинские семьи, и по-курчи — дети из таких семей, — давали понять, что их существование в украинском обществе исключено.

От смерти поляков не спасала ни православная вера, ни греко-католический обряд, которые были типичны для украинского населения. Это доказывает намерение истребить всех поляков как лиц неукраинской национальности. На Волыни убивали поляков православного вероисповедания, а также поляков, которые переходили в православие, в надежде таким образом быть отнесенными к украинскому народу и спастись; лиц, которые перешли из православия в католицизм, а значит, были признаны украинцами-предателями. В Восточной Ма-лопольше, где среди украинцев доминирующим вероисповедованием был католицизм восточного обряда, убивали также поляков грекокатолического вероисповедания.

Программное стремление ОУН-УПА Бандеры получить национально однородную территорию, заселенную исключительно украинцами, диктовало также уничтожение других национальностей кроме польской. Как исключительно нежелательный элемент рассматривались евреи. Их уничтожение, правда, организовывали немцы, но на Волыни и в Восточной Малопольше их пособниками в преступлениях были украинские полицейские, одновременно являвшиеся членами ОУН, а позже членами УПА (после окончания службы у немцев). Евреев, которые избежали гибели во время массовых казней, жестоко преследовали, отлавливали и убивали бандеровцы и их сторонники. Убийства также коснулись других национальностей: русских, чехов, армян, цыган.

Жертвами ОУН-УПА в большой степени становились также украинцы. Среди причин, из-за которых украинцы становились жертвами ОУН-УПА были: неподчинения требованиям ОУН-УПА, демонстрация неприязни к этим формированиям, отказ вступать в УПА, дезертирство из ее рядов, принадлежность к советским партизанам или сотрудничество с коммунистами, коммунистические убеждения, подчинение требованиям советской власти, помощь полякам, отказ участвовать в убийствах, принадлежность к националистическим организациям Мельника и «Тараса Бульбы». Особенно преследуемой группой были украинцы, происходившие из т. н. Восточной, советской Украины, называвшиеся «схидняками». Причем, среди преследуемых были даже те, которые вступили в УПА. Это были лица, бежавшие из немецкого плена, вывезенные немцами во время отступления немецких войск, или дезертиры из формирований, состоявших на немецкой службе[605].

В 1944 г., после изгнания с Волыни и Восточной Малопольши немцев, прихода на эти территории советских войск, и установление советской администрации, УПА совершала убийства представителей советской администрации, председателей колхозов, солдат Красной Армии, прибывших с Востока учителей, врачей и других специалистов разных национальностей.

Для совершения в благоприятный момент так называемой национальной революции, что в терминологии ОУН означало вовлечение украинских масс в «устранение» всех врагов и очистку украинских земель от неукраинских элементов (в особенности поляков, считавшихся главными противниками независимости Украины), сперва ОУН, а позже также УПА, должны были проделать огромную «разъяснительную» и организационную работу.

Годами, начиная еще с межвоенного периода, проводились тайные собрания, действовали кружки самообразования, распространялись пропагандистские материалы, в которых говорилось о необходимости изгнать ляхов с украинской земли. Систематическое насаждение идеологии ненависти поэтапно воздействовало на польско-украинские отношения. Сначала на определенной территории обрывались общие связи между украинским и польским обществом, затем ослабевали соседские отношения и постепенно разрушались связи, вплоть до формирования враждебности и готовности к преступлению. В самом конце наступал раздел внутри смешанных семей, что не раз приводило к убийству их польских членов. Организационная и пропагандистская работа ОУН особенно усилилась с 1941 г., вместе с оккупацией немцами Волыни и Восточной Малопольши, к чему немцы, считая ОУН противовесом польской среды, относились с пониманием, до тех пор, пока не нарушались их интересы. Неудачи немцев на советском фронте мобилизовали ОУН и побудили в начале 1943 г. развязать геноцид поляков.

В марте-апреле 1943 г. часть украинской полиции, находившейся на немецкой службе на Волыни (около 5000 человек с оружием и боеприпасами), дезертировала, усилив созданные в 1942 г. националистические лесные отряды, благодаря чему реализация постановлений III Конференции ОУН приобрела размах: в огромных масштабах совершались массовые убийства поляков, составлявших в то время (после ликвидации в 1942 г. Немцами, при участии украинской полиции, евреев) самую многочисленную неукраинскую этническую группу на территории действий ОУН.

Несколько иной была ситуация в Восточной Малопольше. Если на Волыни УПА господствовала на сельских территориях, и уже с февраля 1943 массово ликвидировала поляков, в Восточной Малопольше бандеровские отряды начали создаваться только в июне 1943 г.

Нападения на польские поселения и семьи, жившие в населенных пунктах с этнически смешанным составом, усиливались, охватив в первые месяцы 1943 г. северо-восточные повяты Волыни — Сарненский и Костопольский. Кроме этих повятов, резня охватила граничившие с ними регионы Луцкого и Ровненского, а также Кременецкий повят. В мае и июне 1943 г. случаи нападений участились в следующих повятах: Дубненском, Луцком, Столбуновском. В июле 1943 геноцид охватил всю Волынь, но крупнейшие акции геноцида произошли во Владимирском и Гороховском повятах, т. е. там, где ранее нападений было немного, и где они были старательно спланированы и организованы. Особенно ужасающие по своими масштабами и способами убийств «расправы с ляхами» произошли 11–12 июля 1943 г., когда поляков убивали одновременно в 125 населенных пунктах. Столь же крупные акции, хотя и уступавшие по масштабам совершенным 11–12 июля, были проведены 4–5 июля (в Луцком повяте), 16–18 июля (в Гороховском, Костопольском и Сарненском повятах), 30 июля (в Сарненском повяте).

В августе 1943 г. Боевики ОУН-УПА стремились ликвидировать все еще существовавшие крупные общины поляков и уничтожить поляков в тех регионах, где они, несмотря на угрозу жизни, пытались выжить. Нападения были во всех повятах, но более всего пострадали Владимирский, Любомельский, Ковельский и Ровненский. Главные удары по польским поселениям имели место во второй половине августа, особенно в последние дни этого месяца. В течение 28–31 августа 1943 г. произошло повторение масштабного геноцида 11–12 июля — одновременно были атакованы поляки, проживавшие в 4 повятах. В это время их убивали в 139 административных пунктах. В сентябре 1943 в волынских деревнях жило не так много поляков, но их все продолжали убивать. Поляки выжили главным образом на территории около 20 очагов самообороны, в основном защищаемых организованными после июльской резни отрядами, а также в городах и небольших местечках, охранявшихся немецкими гарнизонами, где из-за наплыва беженцев возникло перенаселение, сопровождавшееся плохими санитарными условиями и голодом. Только немногочисленные поляки продолжали пребывать в своих хозяйствах в деревнях и поселениях, расположенных вокруг городов, у железнодорожных станций, охраняемых немцами и венграми, а также в районе упомянутых 20 центров самообороны. Часть беженцев, отправившихся в город (вероятно, около 50 тыс.), была вывезена на принудительные работы в Германию. С весны 1943 г. волынские поляки, разными способами преодолевая охраняемый кордон между Волынью и Восточной Малопольшей и Люблинщи-ной, относившимися к генерал-губернаторству, искали там безопасности. В это время акции геноцида распространились с территории Волыни на остальные территории, на которых совместно проживали поляки и украинцы.

В то же самое время, что и на Волыни, ОУН-УПА проводила геноцид в южных повятах Полесского воеводства.

Во второй половине 1943 г. волна убийств поляков поднялась в малопольских воеводствах — Львовском, Станиславовском, Тарнопольском. Особенно пострадали повяты, граничившие с Волынью, откуда переходили банды УПА, в т. ч. Збаражский, Сокальский и прилегавший к нему Равский, а затем следующие подкарпатские по-вяты: Долинский, Надвожанский, Турчанский и прилегавший к нему Дрогобычский, а также район четырех повятов центрального пояса восточной части Малопольши, т. е. Чортковский, Бучацкий, Станис-лавовский и Рогатинский повяты. Здесь совершались единичные и реже групповые убийства. С января 1944 г., в связи с приближением советско-немецкого фронта к Тарнопольщине, и после истребления поляков на Волыни, ОУН-УПА приступила к деполонизации Восточной Малопольши в большом масштабе. Было заметно стремление избавиться от поляков до окончания войны, чтобы после победы над Германией у Польши не было аргументов на международных переговоров относительно границ вновь создающихся государств. Постепенное вытеснение немцев Красной Армией с Волыни и Восточной Малопольши началось в начале 1944 и продолжалось в течение более полугода. На занятых территориях немедленно создавались институты советской власти и проводилась мобилизация мужчин в 1-ю и 2-ю Армии Войска Польского, что существенно ослабило безопасность остававшегося там гражданского польского населения — женщин, детей, стариков, брошенных на произвол УПА. Больше всего нападений было совершено в первом полугодии, с особенным ростом их числа в феврале-апреле. Они затронули 32 из 47 малопольских повя-тов. В остальных 15 повятах убийства происходили либо с одинаковой частотой в течение всего года, либо чаще во втором полугодии. Для Восточной Малопольши 1944 г. был самым интенсивным периодом массовых убийств и нападений на поляков.

Значительное снижение числа жертв среди поляков, погибших от рук ОУН-УПА, наступило в 1945 г. В этом году было реализовано заключенное 9 сентября 1944 г. соглашение между Польским Комитетом Национального Освобождения и правительством Украинской Советской Социалистической Республики об обмене польским и украинским населением в форме переселения. В двух регионах, в восточных повятах Тарнопольского и западных повятах Львовского воеводства, т. е. в тех, которые с сентября 1945 г. принадлежали Польской Республике, преступная активность бандеровцев в 1945 г. была особенной. На южных и восточных землях современной Республики Польша нападения на поляков продолжались вплоть до 1947 г. Их ход был подобен событиям на Волыни, а цель была той же самой — уничтожение поляков. На Волыни стремились истребить всех поляков, до которых удавалось дотянуться — от грудных детей до старцев. А в Восточной Малопольше, где польская общность была более многочисленна, а значит, и истребить ее было значительно труднее, стремились уничтожить как можно большее число поляков и вынудить террором к бегству тех, кого не удастся вырезать. Поэтому в Малопольше применялись и более «мягкие» способы избавления от польского населения. В некоторых населенных пунктах полякам подбрасывали или вешали на видных местах листовки, призывавшие их немедленно, в течение 24 или 48 часов, «убираться за Сан» под угрозой смерти, в случае если они не подчинятся приказу[606]. Однако речь не всегда шла именно об изгнании, поскольку имели место и нападения на поляков, уже собиравшихся покидать деревни.

На всей территории действий ОУН и УПА можно было выделить несколько видов нападений. Чисто польские поселения или поселения с преобладанием поляков ликвидировались крупными отрядами УПА и ОУН с участием боевых групп КОС, а также сагитированного украинского населения без организационной принадлежности. Польские поселения окружал кордон стрельцов УПА, задачей которых было вылавливать убегающих, а украинцы из всех боевых групп, вооруженные разнообразными хозяйственными орудиями, способными причинить смерть, захватывали село, хватали поляков и убивали их. Затем следовали разграбление имущества и сожжение построек, которые совершались непосредственно после нападения или через некоторое время. Второй тип нападений касался маленьких общин поляков, обычно из нескольких хозяйств, находившихся на территории украинской деревни, либо функционировавших как отдельная часть поселения. Они уничтожались небольшими группами нападавших из ОУН, УПА и КОС. На некоторые населенные пункты совершали по нескольку нападений, если устанавливали, что предыдущие не привели к полному уничтожению поляков.

Третий тип нападений — это убийства отдельных лиц, а также групп лиц, как правило, вне места их жительства, совершавшиеся патрулями УПА и КОС из двух и более человек. Их жертвами становились: по разным причинам направлявшиеся в другие населенные пункты; в поиске более безопасных мест спасавшиеся бегством из родных мест; возвращавшиеся в свои хозяйства после вылазки за продовольствием или с целью проведения сельскохозяйственных работ; т. е., кого нападавшим удавалось выманить из деревни или поселения; работавшие в поле; укрывавшиеся в полях, лесопосадках, лесах, украинских хозяйственных постройках; пожилые люди, которые несмотря на бегство всех поляков из деревни или поселения, оставались в своих хозяйствах, т. к. были неспособны обустроить свою жизнь в новых, неизвестных условиях. Они считались для украинских националистов безопасным противником.

Четвертый тип нападений происходил главным образом в Восточной Малопольше, и заключался в похищении отдельных лиц, прежде всего мужчин, останки которых находили затем в отдаленных местах либо же не находили никаких следов. Целью таких нападений было либо устранение лиц, способных сыграть важную роль в самообороне, либо устрашение и попытка вызвать бегство остальных.

Кроме физического уничтожения поляков, стремление к ликвидации следов польского присутствия на Волыни и в Восточной Мало-польше проявлялось и в истреблении материального и культурного наследия, создававшегося в течение нескольких сотен лет. Кроме личных утрат, которые понесли уцелевшие, но изгнанные (ограбленные, оставившие уничтоженные хозяйства и мастерские и лишенные материальных средств к существованию), были потери, которые понесло польское общество в целом. ОУН-УПА уничтожила огромное количество неинвентаризованных (в основном старинных) объектов, таких как: костелы, часовни, усадьбы, дворцы вместе с их ценной обстановкой, парки, школы, народные дома, промышленные постройки и оборудование.

Для геноцида, совершенного украинскими националистами, было характерно повсеместное издевательство над жертвами, не исключая детей и женщин, в т. ч. беременных. Садистское поведение было настолько отвратительно, что производило впечатление не только на немецкую администрацию, но даже на немецких солдат и полицейских, многие из которых также имели на своей советси преступления. Среди практиковавшихся по отношению к полякам зверств отмечены: разрубание секирой или топором конечностей и иных частей тела, вспарывание животов с извлечением внутренностей, в том числе нерожденных детей, ломание конечностей, выкалывание глаз, отрезание языков, ушей, носов, груди, гениталий, сожжение живьем, связывание колючей проволокой и утопление в реке или болоте, волочение за лошадью, сбрасывание в колодцы живых и раненых, нанесение колотых ран острыми предметами по всему телу, оставление раненых в муравейниках, распиливание живых. Такие способы убийства дают основание применить для украинского геноцида специальный термин genocidium atrox: геноцид дикий, страшный, зверский[607].

Доступные на сегодня результаты детальных исследований геноцида, опубликованные в 5 работах, содержащих реестры преступлений и списки жертв[608], а также неопубликованные собственные подсчеты позволили автору произвести анализ статистики преступлений[609]. Подсчет общего числа потерь польского населения в результате преступных действий украинских националистов, отражающий актуальное состояние исследований по данному вопросу, содержится в следующей таблице:

ТАБЛИЦА. Поляки, убитые ОУН-УПА и другими вооруженными формированиями украинских националистов в 1939–1948 гг. Документально подтвержденные цифры и расчеты.

595[610], 596[611], 597[612], 598[613], 599[614]

Акции геноцида коснулись поляков по крайней мере в 4 314 населенных пунктах. Наибольшее количество населенных пунктов, охваченных геноцидом (1865), установлено на Волыни. Задокументированное число жертв, следующее из установленных фактов преступлений, включая жертвы, известные и неизвестные по фамилиям, в 5 воеводствах составляет по крайней мере 91 200 человек. В том числе 42 % жертв — это поляки, убитые на Волыни (по крайней мере, 38 600 человек). К настоящему времени было идентифицировано 43 998 жертв, т. е. 48 % от общего числа установленных жертв, а результаты проведенных на настоящий момент исследований показывают, что это число еще возрастет. Неустановленные преступления находят место в подсчетах, которые были выполнены методом экстраполяции результатов исследования и указаны в таблице для отдельных воеводств. Общее предполагаемое число убитых для 5 воеводств — это 42 580 поляков.

Из сравнения потерь в 5 воеводствах следует, что наибольшие масштабы украинский геноцид принял на Волыни. В этом воеводстве было установлено наибольшее число как задокументированных убийств (около 38 600), так и предполагаемых (21 400), что в сумме дает цифру 60 000 поляков, лишившихся жизни в ходе преступных нападений.

Вероятные потери польского населения в ходе геноцида ОУН-УПА и других украинских националистических организаций, которые являются суммой числа задокументированных и предполагаемых жертв для 5 воеводств, составляют по крайней мере 133 800 поляков.

Отсутствие детальных исследований, представляющих картину преступлений ОУН-УПА на территории Полесского воеводства, побудило автора воздержаться от приведения цифр, способных вызвать сомнения. Анализируя ситуацию в этом регионе и действия ОУН-УПА, можно сделать предположение, что в данном регионе поляков убивали в меньшем количестве, нежели в Волынском воеводстве, поскольку большие группы советских партизан боролись с УПА, а также предоставляли охрану польским беженцам в лагерях при своих отрядах.

То, что исследования геноцида ОУН-УПА начались через несколько десятков лет после совершения преступлений, несомненно, ограничило степень полноты его изучения, однако благодаря решительности исследователей и общественной поддержке, все же удалось установить относительно точное число польских жертв.

Из доступного материала исследований следует, что убийства, совершенные украинскими националистами на Волыни, Восточной Малопольше, Полесье и на Восточной Люблинщине были спланированы, подготовлены и совершены с тщательностью, свидетельствующей о намерении истребить всех поляков, которых можно было обнаружить. Поводом для убийств была принадлежность жертв к польскому народу, часть которого, проживавшую на территориях планируемого ОУН украинского государства, было решено уничтожить.

Подобные действия и их мотивы однозначно отвечают определению геноцида, сформулированному в Конвенции о противодействии и преследовании геноцида, принятой на заседании генеральной Ассамблеи ООН 9 декабря 1948 г. Согласно статье II этой Конвенции, геноцидом называется «следующие действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую:

a) убийство членов такой группы;

b) причинение серьезных телесных повреждений или умственного расстройства членам такой группы;

c) предумышленное создание для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение ее;

d) меры, рассчитанные на предотвращение деторождения в среде такой группы;

e) насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую»[615].

Первым волынско-малопольские преступления, к огромному неудовольствию политических кругов, части научных кругов и средств массовой информации, квалифицировал как геноцид профессор Рышард Шавловский. Эту квалификацию он представил и обосновал в 2000 г. во вступительном слове к «Геноциду […] на Волыни», развивая эту тему в следующих работах и доказав, что волынско-малопольское преступление было третьим геноцидом, совершенным по отношению к польскому народу — после немецкого и советского.

Такую же квалификацию преступлений ОУН-УПА против поляков приняли прокуроры Главной комиссии расследования преступлений против польского народа Института Национальной Памяти, ведущие следствия по делу о геноциде, совершенном в 1939–1945 украинскими националистами на территории Волынского воеводства в границах Второй Речи Посполитой и на территории Восточной Малопольши, т. е. воеводств Тарнопольского, Станиславовского и Львовского в части, остававшейся вне послевоенных границ Польши. При вынесении уголовно-правовой оценки преступлений, ИНП пользовался указанной Конвенцией о противодействии и преследовании геноцида, а также параграфом 1 статьи 188 польского Уголовного Кодекса от 1997 г.[616]

Люцина Кулиньская Краковская горно-металлургическая академия, гуманитарный факультет Проблема отношения и осуждения преступлений ОУН-УПА, СС «Галичина» и других коллаборационистских формирований украинцев со стороны западных демократий во время «холодной войны»[617]

В последние годы в Европе возникло явление ревизионизма по отношению к истории ХХ в. Особенно это затрагивает период Второй мировой войны и первых 20 лет с момента ее окончания. Причины данного явления комплексные. В большой степени оно стало результатом углубления знаний о прошлом, связанного с рассекречиванием скрываемых десятки лет документов секретных служб. Кроме того, в некоторых странах можно наблюдать тенденцию к оправданию и даже к возведению в ранг героев лиц, организаций или целых военных формирований, которые в годы войны совершали преступления против человечности. Это особенно касается таких стран как Украина и Латвия. Эта тенденция не миновала также Германии, Австрии, стран, сотрудничавших с гитлеровцами, как, например, Венгрия, или даже тех, граждане которых были объектом планомерного геноцида. Примером такой страны может быть Польша, где в течение многих лет развивается вдохновляемый украинскими националистами при помощи части элит, формирующих общественное мнение, процесс оправдания преступлений членов ОУН-УПА, и почитание их за их послевоенную борьбу с коммунизмом.

Данная статья содержит размышления над причинами безнаказанности, которой, после войны, на Западе пользовались члены украинских организаций, ответственные за истребление населения юго-восточных воеводств Польской Республики. В нем мы постараемся приблизиться к ответу на следующие вопросы:

1. Какие причины склонили представителей западных демократий и Ватикана к сокрытию и уничтожению следов военных преступлений, совершенных членами украинской вспомогательной полиции, отрядов «Нахтигаль», «Роланд», дивизии СС «Галичина», ОУН, а также УПА, которые нашли убежище на Западе?

2. Какие пропагандистские действия украинских националистов и прикрывавших их западных элит привели к тому, что информация о преступлениях на Кресах исчезла из коллективного сознания европейцев и даже народов, которых непосредственно коснулось уничтожение?

3. Почему современное возрождение крайнего национализма на Украине не встречает однозначного осуждения со стороны Польши, Европы или демократического мира?

Следует отметить, что темы эти не только вообще не исследованы, но даже не поднимаются польскими учеными, в то время как эти вопросы чрезвычайно важны как с научной и политической, так и с этической точки зрения.

Вслед за отступавшими немецкими войсками на Запад потянулась большая часть деятелей и членов УПА, а также украинских организаций, сотрудничавших с гитлеровской Германией. После войны самая большая их группа обосновалась в Германии, Великобритании, США, Канаде и странах Южной Америки. Многие из них имели на своей совести военные преступления, в том числе геноцид еврейского и польского населения Кресов. Несмотря на ожидания жертв, преступники не были не только осуждены правосудием, но даже не встретили морального осуждения со стороны западных демократий[618].

Объяснение этому явлению нам придётся искать в конфликте между союзниками, который произошёл после окончания Второй мировой войны. Он известен в литературе под названием «Холодная война». Ещё до директивы А. Даллеса, черпавшей поддержку в фултонской речи У Черчилля произнесенной в 1946 году, которая считается отправной точкой «холодной войны», все средства массовой информации США и той части европейских стран, которые поддерживали политику Вашингтона, начали пропагандистскую войну против СССР. Решением Г. Трумэна от 26 июля 1947 года было создано Центральное Разведывательное Управление (ЦРУ). Для того чтобы придать его функционированию формальные рамки, Совет Национальной Безопасности США 14 декабря 1947 г. издал директиву № 4/17, согласно которой Управлению поручались особые задания, включавшие также психологическую войну[619].

Информация о «Холодной войне» сейчас весьма незначительна, а многие невыгодные, компрометирующие события умалчиваются и затушевываются. «Холодная война»[620] была битвой аппаратов пропаганды и разведок, она была полна саботажно-диверсионных операций и провокаций, и часто велась с использованием неэтичных методов. Лучшим тому доказательством было вовлечение в нее бывших военных преступников. Определенно, эти люди повлияли на затягивание и эскалацию «Холодной войны», конфликта, продолжение которого, так или иначе, обеспечивало им безнаказанность. Истощенное и обедневшее население центрально-европейских стран, проданное в Ялте Иосифу Сталину, стало пешкой в беспощадной игре двух гигантов. На них также лежит ответственность за втягивание в конфликт очередных сотен и тысяч людей и заманивание их надеждой на Третью мировую войну, что на практике приводило к увеличению списков репрессированных, заключенных, сосланных, убитых. На победителях также лежит вина за продолжающееся до сих пор молчание вокруг совершенного против поляков украинскими националистами и коллаборационистами геноцида на Кресах.

В концы войны украинские националисты, очень многие из которых совершили преступления против гражданского населения оккупированных территорий, начали искать новых покровителей на Западе. Довольно быстро они заметили симптомы распада антигитлеровской коалиции, а прикидки на скорое начало Третьей мировой войны стали основой для их дальнейших политических расчетов. Еще в ходе военных действий они начали заботиться о завязывании сотрудничества с союзниками.

Уже в сентябре 1944 г. руководство ОУН, через посредников, обратилось к английскому правительству с беспардонной просьбой признать их борьбу «национально-освободительной». Пребывавшие за границей лидеры ОУН связались также с представителями разведок США и Англии на территории капитулирующей Германии, и начали в массовом порядке наниматься на службу к новым хозяевам, обещая им свою помощь в борьбе против Советского Союза. Среди них были: Степан Бандера, Микола Лебедь, Иван Гринёх, Степан Ленкавский, Василь Охримович, Мирон Матвиенко, Ярослав Стецько и многие другие[621]. При этом они утверждали, что в западных регионах Украины существует и сражается против коммунистических властей насчитывавшая почти 100 000 человек УПА. Однако в тот раз ни США, ни Англия не были заинтересованы принять предложение[622]. Эффект от этих действий наступил после капитуляции Германии.

После капитуляции Германии большинство украинских националистов, бегущих от советской армии, оказалось на территории Западной Германии. Следует помнить, что сама Германия уже осенью 1944 начала создание т. н. антисоветского блока. Это действие предполагало изменение расклада сил в коалиции. В первую очередь немцы начали приготовления к передаче 3-й американской армии всех своих контактов с антикоммунистическими деятелями в Центральной и Восточное Европе, в т. ч. с членами ОУН и УПА. Немцы проводили концентрацию рассеянных по территории всей Германии функционеров, главным образом в Регенсбурге[623]. Этот город вскоре стал главным центром деятельности Организации Украинских Националистов и Украинской Повстанческой Армии на Западе[624]. В мае 1945 г. в Ратсбоне пребывало уже около 8 000 так называемых перемещенных лиц — DPs (Displaced Persons). В пиковый период (июнь 1948 года) их число составило 11 710 человек. Самую большую группу, 5 000-6 000 человек, составляли украинцы, большинство которых до войны было польскими гражданами[625]. Оккупационные американские власти гарантировали им полную безнаказанность, несмотря на то, что многие из них совершили действия, квалифицированные Международным Военным Трибуналом в Нюрнберге, как преступления против человечности[626].

Многие бывшие члены украинской полиции и других коллаборационистских и националистических формирований, американскими оккупационными властями были сгруппированы в лагере Бад-Вёрисхофен в Баварии (80 км к западу от Мюнхена). Там они готовились к действиям против СССР и стран, находившихся в орбите его влияния. В лагере проходили регулярные военные учения, главным образом в области диверсий, саботажа и шпионской деятельности[627].

В Западной Германии, под прикрытием оккупационных властей, украинские националисты вели свободную деятельность. В 1947 г. в Баварии легально издавались следующие газеты и журналы: «Украинская трибуна» [ «Украiнська трибуна»] (Мюнхен), «Наша жизнь» [ «Наше життя»] (Аугсбург), «Украинская мысль» [ «Украiнська думка»] (Ансбах), «Украинские известия» [ «Укрiнськi вiстi>] (Ной-Ульм), и «Время» [ «Час»] (Нюрнберг), который был бандеровским еженедельником[628]. Среди чисто бандеровской прессы выделялись орган Главного Провода ОУН «Освобожденная политика» [ «Визволена полiтика»] и «Украинская трибуна». Похожая ситуация была и в других западных странах[629].

Весь этот период украинские националисты из ОУН-УПА, украинской полиции или дивизии СС «Галичина» особенно полезными для западных разведок при проведении антикоммунистической деятельности. Их характеризовали фанатизм, умение проводить акты террора и саботажа, производить разведку, а также антисоветская и антипольская направленность. Они были великолепным материалом для выполнения самых рискованных заданий. Большинство располагало богатым конспиративным опытом, прекрасно разбиралось в методах партизанской войны и, что самое важное, было родом с территорий, на которых планировались антисоветские операции. Итакже большое значение имело их владение польским языком, благодаря чему они могли выполнять свои задания, не возбуждая подозрения, что являются украинцами.

Тем временем в лоне ОУН дошло до внутренних конфликтов между новым руководством, сосредоточившимся вокруг Главной Украинской Освободительной Рады Миколы Лебедя, и выпущенным из немецкой тюрьмы Степаном Бандерой. В феврале 1946 в Мюнхене бандеровцы создали Заграничные Части ОУН, управляемые Бандерой (сокращенно ЗЧ ОУН-Б)[630]. Важную их часть составляла Служба Безопасности ЗЧ ОУН, которая, как в прошлом, так и теперь, должна была заниматься убийствами советских агентов и политических противников. В 1947 г. в Германию прибыли еще несколько сотен членов УПА, которые пробились из Польши. Они заинтересовали западные разведки возможностью использовать их в разведывательных операциях. Однако это не разрядило внутреннего напряжения. 28–31 августа 1948 г. в Миттенвальде собралась чрезвычайная конференция ЗЧ ОУН, на которой произошел раскол, в результате чего из партии, среди прочих, вышли Лев Ре-бет и Микола Лебедь. Это вызвало критику Центрального Провода ОУН. В свою очередь, Степан Бандера отрекся от руководства ЗЧ ОУН. В партию вновь приняли исключенных ранее членов УГВР [Украiнська Головна Визвольна Рада]. В 1951 г., на III конференции ЗЧ ОУН, председателем был выбран Я. Стецько. Однако согласие продлилось недолго. 25 декабря 1956 г. Лев Ребет основал новую организацию, ОУН-З, опирающуюся на демократическую платформу УГВР. Одновременно ЗЧ ОУН официально вернулись к идеологии Дмитро Донцова[631].

Поскольку обе фракции ОУН срочно искали покровителя, союзники поделились ими. Великобритания начала сотрудничество с Бандерой, а США с Лебедем. На первый взгляд, такой расклад был выгоден обеим сторонам. Украинские националисты получали необходимую для выживания финансовую поддержку, а англосаксы — доступ к обширной базе потенциальных шпионов[632].

При посредничестве представителей Ватикана Микола Лебедь и Иван Гринёх связались с американской разведкой[633]. В обмен на финансовую помощь они обязались активизировать антисоветскую деятельность и шпионаж не только в Украинской Советской Социалистической Республике, но и на всей территории Советского Союза. Такой приказ был передан Роману Шухевичу, которому было поставлено задание реорганизовать УПА в Галиции и создать в западной части УССР небольшие оуновские боевые группы, которые, террористической деятельностью, должны были создать впечатление подготовки к общенародному восстанию. Взамен американцы обещали материальную помощь и присвоение членам ОУН и УПА статуса «участников восстания»[634].

Тем временем Степан Бандера и Ярослав Стецько подписали соглашение с англичанами. Они обязались доставлять английской разведке шпионские сведения о СССР и других социалистических странах. Англичане, со своей стороны, также начали финансирование ОУН. В своем письме к Шухевичу, посланааым 18 ноября 1946 г. из Мюнхена, Бандера так описывал сотрудничество лидеров ОУН-Б со «спецслужбами» западных государств:

«[.] Мы, сориентировавшись в ситуации и, в отношении союзников, приняли решение не напирать и не напрашиваться задаром, чтобы не скомпрометировать себя. Пока что мы ограничились информированием их источников, которые выражают заинтересованность. Теперь вместе с развитием и осложнением международных условий начинает возрастать заинтересованность такими силами, как мы. Надеюсь, что нам будет открыта официальная дорога. Этих возможностей мы не упустим. Мы сделали многое в области пропаганды общего фронта. В Германии всюду ширится братство между украинцами и союзниками. Ясно, что теперь присутствует политический, дипломатический конфликт между Советским Союзом с одной стороны, и союзниками — с другой. Союзники, жестко поставив вопрос, хотят вынудить большевиков отступить на линию 1939 года, ситуация похожа на ту, какая была в 1941–1942 годах. В этом наш интерес и главная задача: своими силами и при помощи союзников реализовать нашу собственную концепцию — национальную революцию»[635].

Поскольку украинские националисты знали, что их деятельность возбуждает живой интерес, особенно у американских военных и в разведывательных кругах на территории Западной Германии, их козырной картой было умелое ведение пропаганды. Особенно большое поле для успешных действий они получили именно после 1946 года, когда мир начал погружаться в атмосферу «Холодной войны»[636]. Ложная, антиисторическая, можно было бы сказать, геббельсовская интерпретация фактов имела решающее значение на формирование благоприятного для ОУН-УПА общественного мнения в мире. Члены ОУН располагали с этой точки зрения богатым опытом еще до войны[637]. Показателем успешности их действий послужил в том числе визит, нанесенный представителями США местному командованию УПА в районе Прешова в Словакии 15 мая 1947 г. Туда, вместе с корреспондентом «Ассошиэйтед Пресс», аккредитованном в Праге, прибыл вице-консул. На месте они ознакомились с положением военизированного подполья украинских националистов[638]. К прославлению начинаний УПА подключились даже умеренные газеты, такие как шведская «Стокхольмс Тидинген» или французская «Ля Републик». В 1948 г. они опубликовали множество статей, популяризировавших УПА и «генерала Чупринку» (Романа Шухевича).

Пропагандистский аппарат ОУН-УПА поддерживал дух своих членов, постоянно обманывая их надеждой на скорое начало Третьей мировой войны. «Дожить до времени начала мирового конфликта» стало главным лозунгом бандеровцев[639]. За чистую монету принимались выступления западных политиков в духе «Холодной войны», интерпретировались их заявления и недружественные действия по отношению к СССР и его социалистическим странам-союзникам. Доказательство этому можно найти в переписке упов-цев под псевдонимами «Гринь» и «Роман» от 7 мая 1947 г.:

«[…] В эти дни к нам из американской зоны добровольно прибыл старший сержант СС (возможно, что шпион), и рассказал очень интересные вещи, а именно: конференция сорвана и больше ее уже не будет — как сказал Маршалл; 70 % американского населения выражает желание сражаться с большевиками; американцы, французы, японцы и т. д. поздравляли украинского кошевого по поводу убийства Сверчевского[640]… Весь год об УПА говорили, как о бандитах. Теперь весь мир говорит о нас, как о величайших героях: война будет в июне-июле»[641].

C течением времени сотрудничество привело к разработке конкретных операций против Советского Союза[642]. Бывший член ЦП ОУН Мирон Матвиенко в книге «Черные дела ЗЧ ОУН» писал:

«В связи с обострением в 1948 международной политической ситуации, Бандера и заграничные отряды ОУН подготовили к заброске в помощь генерал-гауптману Шухевичу организованные и вооруженные группы»[643].

Сброшенные с самолетов парашютисты — агенты иностранных спецслужб, а также эмиссары ОУН, после их задержания на «западно-украинских» землях подтвердили, что разведка Англии и Америки уже:

«с 1945 вела переговоры с руководителями ОУН о создании на территории СССР широко разветвленной сети шпионов, диверсантов и террористов, и особых террористических отрядов для участия в грядущей войне.»[644]

В свою очередь из документов Министерства Общественной Безопасности в Варшаве от июня 1949 г., известно, что с 1947 г. в здании Украинской высшей школы экономики в Регенсбурге размещалась разведывательная школа американской военной разведки (CIC) для граждан Восточной Европы, главным образом ук-раинцев[645].

В конце 1949 г. гражданским судом американской оккупационной зоны в Баварии лагерь для перемещенных лиц в Регенсбурге был распущен. Тогда также строились планы создания в этом месте Института Восточной Европы[646]. Такой же институт позже был создан в Мюнхене, куда вскоре переселились жившие в Германии украинские националисты, прежде всего члены ОУН-Б[647]. Директором мюнхенского института стал профессор доктор Ганс Кох[648], который перед войной сотрудничал с ОУН и выполнял шпионские задания в Польше[649]. По заказу правительственных департаментов, институт, в большой мере опирался на сведения, предоставляемые украинскими эмигрантами, проводил научный анализ[650]. Тайный инициатор работы этого центра, Теодор Оберлендер[651], до 1954 работал на уже упомянутую американскую разведку CIC, частью которой была организация Гелена, т. е. бывшего руководителя управления Иностранные армии востока — создатель немецкой Федеральной Разведывательной Службы[652]. Шпионажем в пользу немецкой разведки занимались особые разведывательные группы, возглавляемые Романом Хайлингером (псевдоним «доктор Грау»), работником Восточного института в Мюнхене[653]. Многие из сотрудников доктора Грау набирались из ОУН (Провод которой разместился в Мюнхене)[654].

Важную роль в затушевывании правды об истреблении поляков сыграл переведенный из Праги в Мюнхен Свободный украинский университет, который присуждал «докторские степени» за деятельность не столько научную, сколько политическую (напр., Василю Вериге или Богдану Осадчуку). Членом попечительского совета Свободного украинского университета в Мюнхене, в котором беспрепятственно преподавал, в том числе, бывший капеллан батальона «Нахтигаль» и член Украинского Национального Комитета ксендз Иван Гринёх, с 1949 г. был профессор Кох[655].

Летом 1950 г. работник американской разведки Блэк, под присмотром которого работал Иван Гринёх, порекомендовал ему перейти на работу в разведывательную школу[656]. До 1953 Гринёх занимался подбором агентов среди украинских националистов, их подготовкой и заброской на территорию УССР с заданиями американской разведки. В 50-е гг. Иван Верчун, один из бандеровских агентов, который изначально работал на западногерманскую разведку, а затем стал агентом американской военной разведки, открыл некоторые подробности тайного сотрудничества бывших руководителей оуновского подполья в УССР с западными спецслужбами. В мае 1955 он открыто делился своими наблюдениями и опытом шпионской деятельности:

«В 1948–1949 я работал в подчинении сотрудника западногерманской разведки доктор Грау. Затем я начал сотрудничать с военной разведкой американской армии на территории Западной Германии. Мне известно, что в 1948 г., для ведения подрывной деятельности против Советского Союза и Польши, сотрудником геленовской разведывательной службы был завербован священник греко-католической церкви Иван Гринёх. Я лично знал нескольких агентов, которых Гринёх сбросил на Украину и Польшу»[657].

Вот как пишет об этом английский публицист Джеффри Ричел-сон:

«Операции начались в 1949 г. с переброски агентов в Советский Союз сухопутным, водным и воздушным путем. В течение 5 лет такие операции не принесли практически никаких результатов и были приостановлены. Потери были велики, затраты значительными, а результаты ми-нимальны»[658].

Также не миф, а подтвержденный источниками факт, что получивших отпущение грехов от спецслужб США и Западной Европы бандеровцев выбрасывали на польскую территорию с оружием, большими суммами денег, радиостанциями и взрывчатыми веществами, используя их для шпионажа и диверсий[659]. В собраниях документов ИНП находится много доказательств ведения бандеровца-ми саботажной и террористической деятельности[660]. Оживили сеть бывшей «Основы», антипольской украинской организации, действовавшей в Гданьске, Гдыне, Познани[661]. Помимо антикоммунистического, их деятельность носила гораздо более широкий и опасный антипольский характер[662]. Акции, начавшиеся в 40-х гг., продолжались до 60-х гг. ХХ в., на севере и западе Польши их тыл составляли группы переселенного в рамках операции «Висла» украинского и лемкского населения[663].

Необходимо помнить, что советские спецслужбы, с задачей дезинформации именно ЗЧ ОУН, вели оперативную игру с украинскими националистами в эмиграции. Операция эта началась в 1948 г. вербовкой Леона Лапинского, псевдоним «Зенон». С этого времени заброски парашютистов на территорию СССР контролировались, а агенты обезвреживались. Кроме того, были созданы подставные отряды подпольной сети, передавались фальшивые радиограммы в бандеровский центр в Германии. С 1951 по 1954 г. были перехвачены 4 группы курьеров, ликвидированы 33 агента ЦРУ и CIC. Удалось схватить двух последних членов Центрального Провода ОУН — Василя Галасу и Василя Кука[664].

В начале 50-х нажим британцев, добивавшихся конкретных разведывательных данных, а также страх перед утерей влияния в подполье на территории СССР, склонили Степана Бандеру к радикальному шагу — посылке на Восток своего непосредственного представителя. Его задачей должна была стать реорганизация структур подполья и их полное переподчинение ЗЧ ОУН. Поскольку во время пересечения границы курьерские группы все чаще проваливались, или же ликвидировались еще в Чехословакии, на этот раз было решено перевозить курьера воздушным путем. И эта операция закончилась неудачей. В самолете, везущем диверсионные группы, оказалось двое советских агентов, по одному на группу. В 1954 г., после провала сети «Зенона», британцы разорвали сотрудничество с ОУН. В 1955 они окончательно утвердились во мнении, что Бандера их обманывает, а единственной целью мнимой разведывательной деятельности было вытягивание больших сумм денег. Сотрудничество переросло в конфликт, и Бандере даже запретили въезд на территорию Великобритании. В 1956 г. советские органы госбезопасности посчитали, что дальнейшее пребывание на свободе недобитых членов украинского подполья лишено смысла. Начались аресты. Последними «взяли» двух эмиссаров, присланных итальянской разведкой. После обнаружения, что с самого начала вся их деятельность проходила под контролем советских органов госбезопасности, один из них покончил жизнь самоубийством[665].

Члены ОУН также активно действовали в Северной Лиге — антикоммунистической организации со штаб-квартирой в Голландии, основанной в 1958 г. и насчитывавшей около 5 000 членов. Эмблемой этой организации были соединенные гербы — гитлеровская свастика и оуновский трезубец[666].

В 1940 г., после раскола в Организации Украинских Националистов, ОУН Бандеры создала Всемирный Украинский Освободительный Фронт (Свiтовий Украiнський Визвольний Фронт), в рамках которого действовали местные бандеровские организации. Американцы поставили бандеровцам определенные условия (отречься от фашистской идеологии), что для исповедовавших Декалог украинского националиста, конечно, не составляло никаких проблем. Здесь следует искать генезис возникновения т. н. ОУН за границей (ОУН-З), или Украинского главного освободительного совета (Украiнська Головна Визвольна Рада, УГВР), который также называли «двийкарями»[667].

В Соединенных Штатах бандеровцы вскоре взяли под контроль всеамериканский Комитет Конгресса Украинцев Америки (УККА) [Украiнський Конгресовий Комiтет Америки]. В свою очередь, мельниковцы создали организацию Украинская Американская Координационная Рада (УАКРада) [Украiнська Американська Координацiйна Рада]. В Канаде оуновцы подчинили себе Комитет Украинцев Канады [Комiтет Украiнцiв Канади]. В результате соглашения, заключенного между бандеровцами и мельниковцами, был созван Всемирный Конгресс Вольных Украинцев (СКВУ) [Свiтовий Конгрес Вiльних Украiнцiв]. После возникновения украинского государства название было сокращено: Всемирный Конгресс Украинцев (ВКУ) [Свiтовий Конгрес Украiнцiв]. Эта организация контролируется бандеровцами. Союз Украинцев в Польше является ее членом. Председателем ВКУ был известный бандеровский деятель Аскольд Лозинский.

Следует подчеркнуть, что в период «Холодной войны» националистические деятели контролировали жизнь украинских диаспор на западе. На американские деньги оуновцы широко развернули пропагандистскую и издательскую деятельность (примерно как перед войной). Примером тому может стать издательство «Пролог», выпускающее журнал «Современность» [ «Сучаснiсть»], бандеровский журнал “Ukrainian Quarterly”, т. е. «Украинский историк» [ «Украiнський iсторик»]. Большими тиражами издавались бандеровские и мельниковские журнальчики и газеты. Возникли националистические научные центры при американских и канадских университетах (особенно в Гарварде и Эдмонтоне). Огромное значение для фальсификации правды о преступлениях на Кресах сыграла публикация в Торонто 38 томов «Хроник УПА» [ «Лiтописи УПА»], авторы которых (в большинстве своем военные преступники), представили миру препарированную версию периода оккупации. Они оказались великолепным орудием для навязывания «отбеленного» образа украинского национализма, впрочем, без сопротивления, а нередко и с одобрения польских исследователей. Имеет значение также состоятельность украинской диаспоры на Западе, благодаря чему она без проблем может финансировать гранты и стипендии, читай: покупать избранных историков для написания работ в националистическом духе. Большая часть убийц, осевших на Западе, осталась абсолютно безнаказанной. Например, Дмитро Купьяк, псевдоним «Клей», командир боёвки СБ ОУН-УПА в 1943–1945 на территории повята Каменка Струмилова и соседних, несет ответственность за смерть как минимум 200 человек, в т. ч. женщин и детей, из которых около 20 он убил лично. В 1969 г. в Польше над ним состоялся заочный процесс. Однако, опознанный в 1946, он бежал в Канаду, где нашел убежище и удобно устроился на награбленное у жертв золото. Он абсолютно спокойно, не скрывая своих «заслуг», вел деятельность на благо украинского национализма.

Примером особого отношения оуновцев с американской разведкой является бывший агент немецких спецслужб Микола Лебедь. Принятый после войны западными союзниками, Лебедь учил американских спецназовцев убивать. С этой целью, не принимая во внимание его пожилого возраста, Лебедя привлекали как «специалиста» по подготовке их к боям во Вьетнаме[668]. Украинские националистические деятели быстро взбирались по финансовой и политической лестнице, становясь даже советниками высших властей США.

Трудно согласиться с фактом оказания всесторонней помощи и предоставления убежища украинским эсэсовцам, бандеровцам и иным, в том числе духовным, сподвижникам гитлеровцев со стороны Ватикана. Однако все больше исторических исследований доказывает, что Ватикан и Международный Красный Крест были причастны к спасению, укрывательству и организации побега нацистов. Считается, что в 1945–1948 в западные страны (а главным образом, в Латинскую Америку), было переброшено около 30 000 лиц, подозреваемых в совершении преступлений против человечности либо военных преступлений. Переброской занималась возглавляемая австрийским епископом Алоизом Худалем организация под названием «Спасение». Спасали не только немцев, но также лиц, разыскиваемых СССР, т. е. прежде всего украинских и хорватских националистов[669]. Дискуссии историков многие годы вызывает факт существования тайной эсэсовской организации, занимавшейся эвакуацией военных преступников — «Одесса» (Organisation der Ehemaligen SS-Angehorigen — организация бывших членов СС), с которой должен был сотрудничать Ватикан[670].

Рим стал главным местом «паломничества» нацистов, нуждавшихся в безопасном размещении, питании, деньгах, одежде, а прежде всего, в поддельных документах, которые позволили бы им покинуть Европу через итальянские порты в Генуе и Неаполе. Церковное государство создало специальную организацию под названием Pontifica Commissione Assistenza, которая, точно так же, как и Красный Крест, подбирала для фашистов удостоверения личности.

Главный «ловец» нацистов, основатель Центра еврейской документации Симон Визенталь, указывал также на вовлечение в спа-сиение нацистов духовенства католических благотворительных организаций (Каритас). Он утверждал, что римско-католическое духовенство, главным образом францисканцы, помогали тайно переправлять беженцев от монастыря к монастырю, вплоть до Рима, где их принимал Каритас. В тайном рапорте от 15 мая 1947 г., отправленном в Вашингтон, агент американских служб безопасности Винсент Ла Виста заявлял, что Ватикан был самой большой организацией, замешанной в нелегальную эмиграцию, и помогал всем, вне зависимости от их политических убеждений, кто был настроен антикоммунистически и действовал в интересах Церкви[671].

Джон Лофтус, который с 1979 г. занимался в Чрезвычайном следственном департаменте американского Министерства Юстиции преследованием и депортацией нацистских военных преступников, а сейчас является директором Музея Холокоста во Флориде, писал:

«Ватикан всегда утверждал, что не имел понятия о том, кем являлись лица, которым он предоставлял гуманитарную помощь, однако, в сущности, многие влиятельные духовные лица не только знали, кто именно из них были нацистами, но целенаправленно разыскивали их и обеспечивали им особое отношение»[672].

Епископ Алоиз Хундаль, ректор Collegio Teutonico di Santa Maria dell ‘Anima в Риме и председатель Папского Комитета Помощи в Австрии открыто признал, что помог многочисленным нацистам, которые «часто были абсолютно невиновны». В своих дневниках он писал, что благодаря фальшивым документам многие из них «могли ускользнуть от преследователей и бежать в счастливые страны». Он хвалился, что помог Оттону Вехтеру, бывшему оккупационному губернатору округа Галиция, ответственному за смерть десятков тысяч евреев и поляков[673]. После войны Вехтер укрылся под видом монаха в одном из римских монастырей под фамилией Отто Райн-хардт. Хундаль описал его смерть в 1949 г. в римском госпитале Сан-то Спирито.

В Генуе бежавшие нацисты пользовались расположением архиепископа Джузеппе Сири, который, опекая отправку беженцев, создал комитет, высылавший их главным образом в Аргентину. Согласно рапорту разведки США, архиепископ Сири обращал особое внимание на эмиграцию европейских антикоммунистов в Южную Америку: «К общей классификации антикоммунистов относятся, очевидно, фашисты, усташи, и другие подобные им группы»[674].

Некоторые историки стараются приуменьшить действия Хундаля и его помощников. Утверждают, что он делал это по собственной инициативе, что Папа ничего не знал, а большинство документов были подделаны восточногерманской службой Штази. Уки Гони, автор фундаментальной работы на тему роли Ватикана в бегстве нацистов под названием «Настоящая Одесса», замечает:

«Епископы и архиепископы, такие как Хундаль и Сири, делали все необходимые приготовления. Священники, такие как Драганович, Хайнеман или Дёмётер, подписывали запросы на выдачу паспортов. Перед лицом настолько однозначных доказательств вопрос о том, был ли Папа Пий XII полностью информирован обо всей операции, является не только излишним, но также абсолютно наивным»[675].

Историк из Южного Тироля, работающий в краевом архиве Больцано, доктор Геральд Штайнахер многие годы исследовал тайны бегства нацистов. Штайнахер проанализировал неизвестные до сих пор документы Международного Красного Креста в Женеве, который открыл свои архивы для исследователей, и дела союзников из римского Палаццо Цези, резиденции итальянской военной прокуратуры. В результате появилась книга “Nazis auf der Flucht. Wie NS-Kriegsverbrecher uber Italien nach Ubersee entkamen 1946–1955” («Нацисты в бегах. Как нацистские военные преступники в 1946–1955 бежали через Италию за море»). Автор утверждает, что тайной «Одессы» не существовало, а побег для нацистских убийц организовали американские спецслужбы, католическая церковь (а также и евангелистские церкви), и Международный Красный Крест.

Возникает вопрос, почему же после войны Ватикан помогал коричневым палачам. Доктор Штайнахер объясняет:

«После того как нацизм годами распространял так называемое неоязычество, католическая, а также евангелистская церкви, стремились к рехристианизации Европы. Коричневым овечкам охотно простили грехи, чтобы привести их обратно в лоно матери-Церкви. Это делалось даже не совпадающим с христианской доктриной образом, например, посредством повторного массового крещения»[676].

Епископ Хундаль не был исключением. Ватикан организовал целую систему помощи нацистам. После войны наибольшей опасностью для Церкви стал коммунизм. Гитлеризм же был признан закрытой главой, к которой больше не следует возвращаться. Штайнахер утверждает, что секретные службы США прекрасно знали о монастырских путях бегства, однако не сделали ничего, чтобы положить конец начинаниям ватиканских иерархов. Более того, они использовали эти пути для эвакуации своих шпионов из советской оккупационной зоны в Австрии. Епископ Хундаль получал финансирование от американской разведки УСС. Так же как и Ватикан, Вашингтон прежде всего опасался, что к власти в Италии придут коммунисты, а бывших гитлеровцев считали лучшими экспертами по борьбе с «красной заразой». Поэтому только доли процента гитлеровских преступников были осуждены и наказаны по справедливости.

Реабилитации украинского национализма способствовали также — о чудо! — сами поляки. Неясную роль в укрывании польскими солдатами большой группы украинских националистов сыграл генерал Владислав Андерс. Это касается, прежде всего, солдат дивизии СС «Галичина», которые сдались союзникам в окрестностях Радштадта и Тамсвега на итальянско-австрийско-словенской границе, и были заключены в лагерях под Римини. Благодаря стараниям генерала Андерса, произошло неслыханное: он не только признал их польское гражданство, и тем самым спас от выдачи Советской России, но еще и нашел для них место в шеренгах II Польского корпуса. Факт, что виновные в преступлениях против польского народа встали под польские знамена, подтверждает Василь Верига, солдат и историк дивизии СС «Галичина». 7 июня 1945 г. во II корпус перешло 176 человек[677]. Благодаря старанием дипломатов, в том числе ватиканских, и помощи генерала Андерса в 1946–1947 гг. для нескольких тысяч украинских коллаборационистов, в том числе членов СС, стала возможным эвакуация в Англию. Часть зачем эмигрировала в Канаду, Австралию и США, где вместе с националистами из ОУН-УПА они создали сильные националистические центры[678].

Преступники дождались также отпущения грехов от части польской эмиграции, особенно той части, которая быстрее всего установила связи с американской разведкой и перешла на ее содержание. Такой поступок не только продемонстрировал пренебрежение к жертвам, но также проложил бандеровцам дорогу к власти после получения независимости Украиной. Самую важную роль в релятивизации вины украинских палачей следует приписать Ежи Гед-ройцу, людям из круга парижской «Культуры» и польской службы радиостанции «Свободная Европа»[679]. Обосновавшиеся в этих институтах польскоязычные украинские националисты оказали влияние на искажение правды о геноциде и антипольских действиях ОУН и УПА на Кресах. Особенно непристойным и возмутительным следует признать тот факт, что Гедройц принимал в институте и в своем доме главного идеолога украинского фашизма Дмитро Донцова. Хуже того, он предоставил страницы «Культуры» моральным вдохновителям и физическим исполнителям волынских и малопольских убийств, таким как Лебедь или Кубийович. Там регулярно пописывал со временем превратившийся в так называемый духовный авторитет немецкий коллаборационист и враг всего польского Богдан Осадчук. А ведь на «Культуре» выросло все поколение «Солидарности», получая оттуда исковерканную и оболганную информацию о прошлом. В очередной раз политика восторжествовала над исторической правдой.

Первой, и самой важной причиной безнаказанности части украинских военных преступников стало начало «Холодной войны». Эта многочисленная группа, отчаянно старающаяся скрыть от мира свои массовые злодеяния против гражданского населения, неожиданно выросла до серьезного партнера мировых держав. Это произошло благодаря вовлечению ее британскими и американскими спецслужбами в саботажную и разведывательную деятельность против коммунистов. В безопасности под крылом западных разведок укрылись и сумели уйти от правосудия тысячи убийц. Западные демократические государства не выполнили условия Декларации о зверствах, принятой представителями трех мировых держав в Москве 1 ноября 1943 г., согласно которой преступники должны были быть выданы стране, на территории которой они совершили преступления, с целью их осуждения и наказания.

По иронии судьбы для украинских националистов пропуском в спокойную и удобную жизнь на Западе стало так ненавидимое ими довоенное польское гражданство. В их спасении и укрывании на территории Великобритании и обеих Америк значительную роль сыграли Ватикан и Международный Красный Крест. Наиболее неосознанной и возбуждающей противоречивые чувства стала помощь, которую оказала бандеровцам и идеологам украинского национализма часть польской эмиграции на Западе, в том числе сотрудников парижской «Культуры» и радио «Свободная Европа».

Продолжающийся до сих пор заговор молчания и попустительство возрождающемуся на Украине крайнему национализму, отчетливо показывают, что по крайней мере в этом вопросе «Холодная война» все еще продолжается.

Томаш Роля Портал www.kresy.pl Образ ОУН-УПА и геноцида на Кресах в современной Украине

Если бы возникла необходимость с первых слов суммировать информацию об уровне знаний украинского общества относительно геноцида на Кресах, можно было бы сказать только одно: он невысок. Хуже того, даже если хотя бы часть украинцев слышала что-либо на эту тему, то их знания фрагментарны и часто не соответствуют действительности.

До недавнего времени о геноциде на Волыни не слышали даже украинские историки. Трудно в связи с этим говорить о том, что знает общество. Ярослав Грицак, один из наиболее известных украинских историков, открыто говорит, что сам он узнал об этом в конце 80-х гг.[680] А ведь он тогда уже был доктором исторических наук в Львовском университете. В официальных учебниках и советской литературе эта тема практически полностью отсутствовала. Грицак также вспоминает, что когда в 2003 г. эта тема, в связи с подготовкой польско-украинских мероприятий к 60 годовщине волынской резни, в которых должны были принять участие президенты Александр Квасьневский и Леонид Кучма, появилась на Украине, его коллеги, историки из Киева, ничего не знали о событиях, годовщина которых отмечалась. Стоит добавить, что Ярослав Грицак один из немногих украинских историков, кто, говоря о преступлениях, совершенных Украинской Повстанческой Армией (УПА) на Волыни и в Восточной Малопольше, употребил термин «геноцид»[681].

Таким образов, в момент возникновения независимой Украины абсолютно отсутствовала информация на тему преступлений на Кресах, кроме Волыни и частично Восточной Галиции, где она существовала в виде памяти непосредственных свидетелей и их семей. Это было начало столкновения на Украине двух мировоззрений и двух взглядов на историю. Согласно первому из них, бесспорно доминировавшему до 1991 г., УПА — это организация коллаборационистов, взаимодействовавшая с гитлеровской Германией, т. е. предательская. Героями, в свою очередь, были солдаты Красной Армии, сражавшиеся за освобождение СССР, в состав которого входила Советская Украина.

Другая точка зрения в большой степени была импортирована из-за границы, из среды украинской диаспоры, в которой наиболее многочисленными и лучше всего организованными группами были ветераны и продолжатели традиции ОУН-УПА. Именно националисты, деятели ОУН Бандеры, а также другой группы ОУН — мель-никовской, подчинили себе большинство структур этой эмиграции, задавая им тон высказываний. Когда в 1992 г. президент Украинской Народной Республики (УНР), наиболее престижной структуры украинской эмиграции, торжественно передавал символы власти первому президенту независимой Украины Леониду Кравчуку, то этот акт передачи совершал националист Микола Плавюк, проводник мельниковской ОУН и одновременно президент УНР.

Наиболее многочисленную и самую сильную националистическую группу составляла, однако, ОУН-Б. Когда возникла независимая Украина, она начала активную работу над возрождением бан-деровских структур на Украине. Это было нелегко, и сегодня можно прямо сказать, что это им не удалось. Однако они достигли успеха в других областях, прежде всего в области истории и культуры. Уже в начале 90-х гг. националистические эмигранты придавали особый вес распространению на Украине своих взглядов на историю. Благодаря деньгам украинской диаспоры издавались сотни книг и дотировалась националистическая пресса. Изначально это были работы, написанные в эмиграции. Сейчас эстафетную палочку приняли молодые 20-30-летние историки, воспитанные в молодежных националистических организациях. Наиболее известен среди них сегодня Володимир Вятрович, который до недавнего времени, при президенте Викторе Ющенко, исполнял обязанности директора архива Службы Безопасности Украины. Значительные деньги от диаспоры все еще поступают, благодаря чему на Украине появляется множество прекрасно изданных книг, посвященных прославлению ОУН-УПА. Хотя, очевидно, не только благодаря этим средствам. Современные публикации подобного рода дотируются также органами самоуправления на Западной Украине, в которых доминируют националисты, националистическими организациями всех мастей и частными спонсорами. Для примера, не далее как несколько дней тому назад я держал в руках прекрасно изданный украинский альбом о дивизии СС «Галичина», который вышел в свет благодаря частичному финансированию из бюджета города Драгобыча.

На Украине существуют два доминирующих взгляда на прошлое. Первый — советский: Красная Армия — это освободители, русские — это братья украинцев, а УПА — это коллаборационисты и предатели. И второй, бандеровский: ОУН-УПА — это освободительное движение, сражавшееся за независимость Украины с двумя оккупантами, т. е. гитлеровской Германией и Советским Союзом. Голоса, находящиеся между двумя этими точками зрения, слышны редко.

Тема же Польши и польско-украинского конфликта во внутриукраинской дискуссии появляется редко, чаще всего с комментарием, что этот конфликт не был нужен. Что не мешает при этом возлагать вину за его развязывание на поляков. В свою очередь, тема геноцида на Волыни и в Восточной Малопольше релятивизуется. Вина возлагается на обе стороны, чаще всего при этом сообщается, что число жертв с обеих сторон неизвестно, или же, приблизительно одинаково. Я уже упоминал, что политически бандеровцы являются маргиналами. Однако благодаря тому, что большая часть украинского политического общества приняла бандеровский взгляд на историю, националистам открыта дорога к карьерам в самых значительных политических партиях. Особенно националистам младшего поколения, мыслящим реалистичными, не догматическими категориями. Бывшие бандеровцы действуют таким образом в самой большой оппозиционной партии, блоке Юлии Тимошенко. Молодежная организация другой большой партии — «Наша Украина» — также возглавляется лицами или прямо происходящими из бандеровских организаций, или разделяющими их точку зрения.

Разумеется, это касается не только двух данных партий. Раздел на противников и сторонников УПА лучше всего виден именно в молодом поколении украинцев. Патриотически настроенная молодежь, которая отбросила советский взгляд на историю, приняла традицию ОУН-УПА. Согласно ей, боевики ОУН-УПА — это романтические рыцари, сражавшиеся и отдавшие жизнь за святое дело независимой Украины — ценность, которая очень дорога также современному молодому поколению на Днепре. В свою очередь, знания современной молодежи по теме преступлений этих формирований против поляков и других национальностей, к сожалению, практически нулевые.

В этой связи стоит затронуть еще одну проблему: бои украинцев с советской властью продолжались почти до 60-х гг. За это время через УПА прошли многие, кто никогда не принимал участия в преступлениях 40-х. Мой знакомый, поляк с Украины, рассказывал недавно, как посетил кладбище боевиков УПА под Станиславовом. Там лежат убитые в 1959 молодые, 18-19-летние ребята, которым в момент, когда на Волыни происходил геноцид поляков, было по 2–3 года.

Быть может, именно признание польским общественным мнением того, что часть УПА не запятнала себя преступлениями, а украинским — что не следует ставить памятников преступникам, станет началом столь необходимого объединения и примирения между нашими народами? Я надеюсь, что так и будет. Однако для этого прежде всего необходима правда, часто болезненная для обеих сторон. Только она может стать фундаментом понимания.

Польско-украинскому единению вредят сегодня прежде всего те лица, которые релятивизуют, а временами даже отрицают факт совершения УПА убийств польского населения.

В конце я хочу еще раз подчеркнуть: средний украинец ничего не знает о геноциде на Кресах. А если что-то и услышит, то в манипуля-тивном или прямо ложном контексте. Хорошим примером и итогом моего выступления пусть будут события декабря прошлого года.

В то время в деревне Малиновке Ружищанского района на Волыни прошли торжественные мероприятия, как их описывали в местной прессе: в честь «жертв польско-украинского конфликта в годы Второй Мировой войны». В мероприятиях, в ходе которых в том числе был открыт финансированный, главным образом, из бюджета местного самоуправления, памятник этим жертвам, приняли участие представители высших региональных властей во главе с тогдашним губернатором Волыни Миколой Романюком.

Описание совершенного в деревне преступления, которое появилось в волынской печати, звучит знакомо для тех, кто сталкивался с сообщениями свидетелей геноцида, совершенного УПА на Волыни и в Восточной Малопольше, с той разницей, что здесь, безусловно, говорилось о преступлении, совершенном против украинцев Армией Крайовой и Батальонами Хлопскими. Вот описание, которое появилось в волынских СМИ:

«Трагедия в Малиновке произошла на рассвете 13 декабря 1943 г. Деревню окружили группы польских националистов. Одновременно они врывались в соседнюю деревню Марьянов-ку. Каратели не выбирали — убивали и молодых и старых, кололи штыками, рубили секирами. Свидетели вспоминают, что младенцам разбивали головы о деревья. Всего после нападения на улицах деревни осталось 26 трупов».

Что еще интересней, фотография, которая иллюстрировала эту статью, это известное в Польше изображение ребенка, убитого УПА во время нападения на деревню Липники в марте 1943 г. Фотография никоим образом не была описана, т. е. читатель должен был думать, что это фотография украинского ребенка, убитого АК.