Неизвестный геноцид: Преступления украинских националистов на юго-восточном пограничье Польши 1939-1946

Богуслав Пазь Вроцлавский университет Умолчание как радикальная форма исторической лжи

Не подлежит сомнению, что можно лгать в разговоре или на письме. Однако можно ли лгать молча? Ведь латинская поговорка гласит: “Silendo, nemo peccat” т. е.: «Молча никто не грешит». И все же. Можно лгать не столько молчанием, которое этически само по себе нейтрально, сколько умолчанием. Прежде чем я это докажу, хотелось бы объяснить несколько гласных понятий и дать основные определения правды, лжи и самого умолчания.

Стоит обратить внимание, что вопрос молчания и умолчания оказывается одной из важнейших проблем той отрасли науки, которой является история. В особенности такую проблему представляют собой «территории молчания» истории. Именно их имел в виду французский историк Жак Ле Гофф, когда писал: «Необходимо […] спрашивать о пробелах исторической документации, обо всем, что предано забвению, дырах, белых пятнах». Свою мысль он заканчивает вот таким вот императивом: «Нужно составить список архивов молчания. И заниматься историей исходя как из исторических документов, так и из их отсутствия»[192]. Проблема (у)молчания оказывается общей проблемой философии и истории, однако методологическое первенство относительно диагноза его природы и структуры, принадлежит исключительно философии, а точнее двум ее областям: эпистемологии и этике.

Начнем с понятия правды, поскольку ложь (как род отрицания истины) структура гораздо более сложная. Та форма лжи, которой является умолчание, предполагает изначальное знание истины, однако правда вовсе не предполагает знания лжи. Поэтому человек, когда он впервые начинает говорить, спонтанно говорит ту правду, которую знает, а лжи он должен научиться. Это находит подтверждение в психологии развития детей. Это объясняет в том числе известную искренность — иногда «до боли» — в случае детей, и такую же самую неискренность у взрослых.

Так что же такое правда? Особенности ее природы были открыты и описаны в том числе великим греческим мыслителем Платоном (427–347 до н. э.)[193]. В ее описании Платон сослался на основное значение, которое несет само слово, которым греки определяли правду άλήθεια (aletheia). В нем содержатся основные интуитивные значения, которые описывают смысл правды. Слово «алетхея» является сочетанием приставки а- (так наз. а приватиум), означающей отрицание или отсутствие чего-либо (ср. «аномальный»), и слова «λήθη» (lethe). Это последнее означает состояние скрытности, тайны, непонимания или отсутствия памяти о чем-либо. В связи с этим, слово «άλήθεια», которое мы переводим как «правда», дословно означает «нескрытность», или, говоря утвердительно, открытость, явность того, что есть.　

Поэтому по-гречески «говорить правду» («άλήθειαν ειπείν»)[194]значило дословно «высказывать то, что непосредственно явлено моим глазам», «выявлять, обнаруживать то, что скрыто». Правда в значении Платона, это сам момент раскрытия, выявления, извлечения на свет того, что изначально нам невидимо или неизвестно[195]. Точно так же в современном языке сегодня мы слышим, что кто-то, например, некий журналист, раскрыл какую-либо глубоко скрытую финансовую аферу. Сказать правду о скрываемой тайне, значит: сделать явным то, что скрыто, и наоборот: сделать явным то, что скрыто, значит сказать правду. Указанный момент раскрытия, выявления того, что скрыто, это суть изначально понимаемой правды. Человек кажется именно тем существом, которое по своей природе стремится именно к такому пониманию истины.

Однако другой греческий мыслитель, Гераклит, говорил, что «природа вещей любит скрываться» (physis philei kryptes thai)[196]. В этом утверждении мы находим важную подсказку: классически понимаемая правда как выявление того, что по при роде скрыто, означает состояние, противное тому, которое нам привычно и определяет мир вещей и явлений. Познание истины идет в своем роде наперекор скрытости природы отдельных вещей.

Скрытость природы вещей, о которой писал Гераклит, одним образом проявляется в мире природы, и совсем иначе — применительно к людям. Скрытость природы, отдельных физических предметов и явлений вокруг нас, следует из их внешней структуры (греч. physis). Поскольку природа вещей изначально скрыта от нас, для специалистов в области природных наук — физиков, астрономов, биологов, — становится необходимым предпринимать усилия для познания, чтобы — как мы говорим — вырвать у природы сокрытые от нас тайны.

Абсолютно иначе обстоит дело в случае человека. Он скрывает от нас свои тайны не в силу определяющей его внешней структуры, но в силу своей свободы. Он скрывает что-либо от нас, например, свое знание, но делает это не по необходимости, а потому, что так хочет.

Насколько факт непроявленности или скрытости сути (природы) вещей в случае определенных природных факторов является чем-то, что по сути характеризует сами эти вещи, а с точки зрения этики является чем-то абсолютно нейтральным, настолько же абсолютно иначе обстоит дело в случае человека. Поскольку только человек подлежит этической оценке.

Почему? Откуда эта разница?

Человек, в отличие от вещей, которые определены по своей сути природой и молчат, является существом, которое говорит и свободно. Наша речь по своей природе направлена на то, чтобы проявлять то, что есть, и чтобы делать явным то, что скрыто, т. е. направлена на выражение правды[197]. Поэтому не нужно учиться говорить правду, поскольку наши первые слова уже являются высказываниями о том, что есть, а точнее: о том, что открыто и доступно для познания нашим глазам и нашей душе. Правда высказывания, словно свет, позволяет тому, кто ее воспринимает, увидеть то, что мы сами видим. Правда — это нечто очень простое и, в своем роде, ее понимание доступно нам с рождения. Оно тоже является чем-то изначальным. Это подтверждает психология развития человека: дети в самой ранней фазе развития речи всегда говорят правду, поскольку спонтанно начинают с выражения того, что и как им доступно.

Ложь — это совсем иное. Она — структура гораздо более сложная нежели правда. Мы не умеем сразу лгать, этому мы должны учиться. Человек начинает лгать только тогда, когда хорошо овладеет языком и познает сложные правила и структуру лжи.

Ложь — это явление исключительно человеческое. Знаменательно, что латинское слово persona, которым со времен Средневековья обозначается человек (человеческая личность), во времена Древнего Рима обозначало маску, или человеческую голову в маске[198]. В этом заключена глубокая мысль философов-христиан, согласно которой не проявленность нашей жизни, но скрытость бытия свойственна истории человечества. И с этим связана наша склонность ко лжи, несмотря на изначальную направленность человека на истину, понимаемую как проявление того, что скрыто. Таким образом, в человеке проявляется своеобразная драма, заключающаяся в наличии в нем двух противоположных векторов: первого, направленного на поиски правды, т. е. — подобно прожектору, направленного в сторону темноты — на выявление того, что скрыто. И другого, направленного на скрытость, «затемнение» (ср. греч. глагол lanthano), что заключается в маскировании того, что есть, т. е. во лжи. Хотя естественным природным образом мы направлены на познание того, что есть, в его явном проявлении, т. е. на правду в понимании Платона, одновременно мы способны ко лжи как отрицанию (маскированию) этой явности.

Категория лжи неоднократно была предметом философских размышлений. Философ и теолог раннего Средневековья св. Августина Гиппонского (354–430) так определил ложь:

«Ложь есть любое высказывание, произнесенное с желанием ввести в заблуждение»[199].

По мысли этого определения, сущностью лжи является желание ввести в заблуждение. Это означает, что имеем ли мы дело в данном случае с ложью или нет, в конечном итоге решает чья-то конкретная воля, желание ввести кого-то в заблуждение, а не обязательно сам факт введения кого-то в заблуждение. Однако наряду с этой дефиницией, мы находим в письмах Августина еще одно определение:

«Ложь — это неверное обозначение (falsa signification), употребленное с намерением ввести в заблуждение»[200].

Значит, можно представить себе ситуацию, когда кто-то захочет кого-то обмануть, т. е. ввести в заблуждение, но по причине неполной информации или по ошибке скажет ему правду. И хотя адресат высказывания не будет введен в заблуждение или обманут, однако ложь будет иметь место, поскольку этическая квалификация чьего-либо высказывания решается наличием момента воли или также интенции ввести кого-то в заблуждение (intentio fallendi), а не логической ценностью этого высказывания.

Св. Августин выделил различные формы лжи, понимаемые как обманывающее адресата наших высказываний сокрытие правды о чем-либо. Сокрытие всегда имеет форму некоей тактики, суть которой заключена в намерении ввести в заблуждение (intentio fallendi) адресата широко понимаемого высказывания. У лжи также есть свои чрезвычайно разнообразные формы выражения: от самых простых, в виде мимики лица, жестов рук, т. е. того, что мы называем языком тела, до крайне сложных форм языкового общения — от вводящих в заблуждение туристя, который на самом деле спрашивает у нас дорогу на вокзал, неискренних поздравлений с днем рождения, до лживой, скрывающей нашу неприязнь к кому-либо, улыбки на лице. Нас, однако, будет интересовать та особая разновидность лжи, коей является ложь через умолчание.

Вначале я хотел бы разделить две категории — молчание и умолчание. Молчание — это явление этически нейтральное[201].

Мы молчим, когда едем в трамвае, ждем у кабинета зубного врача, наблюдаем захватывающий дух пейзаж в горах. Никакому из перечисленных случаев молчания мы, однако, не можем приписать какой-либо этической квалификации, поскольку они этически нейтральны. Молчание само по себе не имеет никакой этической квалификации или определенного смысла, но может быть началом этого смысла.

В истории философии молчание имело свой метафизический, но также и этический смысл. Если речь идет о первом, то, согласно идеям неоплатоников, весь мир родился из изначального молчания (sige)[202], само же оно является условием, дабы — как утверждали неоплатоники — человек мог уверовать и вернуться (epistrophein) к богу, источнику всякого смысла (logos). Ранее, в школе пифагорейцев, молчание было не только духовным упражнением, которое, в течении первых трех (а, по мнению некоторых, и более) лет должны были обязательно выполнять новички, но также и своеобразным основным условием концентрации внимания, позволявшим всматриваться в вездесущую гармонию, а прежде всего, вслушиваться в музыку мира. Согласно св. Августину, настоящая риторика находит высшее воплощение в молчании, в котором замысел непосредственно достигает действительности[203].

Молчание можно также рассматривать в знаковой семиотической перспективе. Соотнесенное с семиотическо-прагматическим измерением, которое описывается схемой:

автор сообщения — адресат сообщения, т. е. при наличии двух или более лиц, оно становится потенциальным знаком[204], т. е. носителем определенного смысла. В качестве знака молчание оказывается чрезвычайно объемным средством выражения, которое оформляет различные смыслы и принимает разные формы. Эти смыслы должны как-то выражаться на межличностном плане[205]. Это значит, что кроме их субъекта-автора (отправителя), должен быть некий получатель, который является их адресатом. В контексте рассуждений об умолчании, нас будут интересовать две основные разновидности форм молчания, одни из которых (1) что-то проявляют, другие же (2) скрывают[206].

В первом случае мы имеем дело с формами значимого, красноречивого молчания, которое является особой (предпредикативной) формой выражения правды в ее платоновском понимании. Такой формой значимого молчания является, например, великолепный образ Лив Ульман в фильме «Персона» (1966 г.) Ингмара Бергмана, в котором она не говорит ни единого слова, но молчанием и актерской игрой выражает всю глубину внутренних переживаний и личного страдания. Стоит обратить внимание на само название этого фильма, т. е. слово «персона». Обычно оно означает личность, однако, как уже было сказано, это слово передает глубокий план человеческого существования, который символизирует театральная маска, бывшая в классической латыни изначальным десигнатом слова «персона». Ведь человек может перед одними открывать, проявлять правду, а от других ее скрывать[207]. Это молчание оказывается прозрачным medium, которое великолепно раскрывает выражаемые мимикой лица переживания персонажа, которого играет норвежская актриса, и полностью концентрирует на них внимание зрителя.

Однако то же молчание может принять и иную форму, которая ничего перед нами не раскрывает, но также и не скрывает чего-либо. Молчание (silentium) в этом случае является знаком абсолютно непрозрачным, поскольку оно концентрирует внимание на себе вместо действительности, которая потенциально могла бы выражать и ком-муницировать. В этом случае, однако, она ничего не выражает. Поскольку молчание ничего не сообщает, оно не является носителем ни правды, ни лжи. Примером такого молчания может быть пассажир, сидящий напротив нас в поезде или пешеход, которого мы видим за стеклом какого-нибудь кафе, откуда смотрим на прохожих.

Абсолютно иную и более ярко выраженную характеристику имеет молчание в значении (2), понимаемое как умолчание. Оно является состоянием, характеризующим исключительно человека. Это такая форма сознательного и целенаправленного сокрытия информации о чем-либо, особым средством выражения которой, и вместе с тем, средством введения в заблуждение, является именно молчание. Эта форма молчания понимается, однако, несколько иначе, нежели та, о которой шла речь выше. У так понимаемого молчания есть своя, чрезвычайно богатая, семантика в области риторики и эстетики музыки, а именно, воздержание от какого-либо высказывания. Молчание в значении (2) по-гречески обозначается как dnoatwnqatę (aposiopesis), а по-латыни — reticentia либо obtinentia. Оно является формой скрытости lethe, которая, в свою очередь, есть или может быть исходным компонентом лжи. Не каждая форма скрытости в случае человека должна означать ложь. Например, кто-то может скрывать от других факт, что пережил в детстве некий болезненный опыт (например, смерть кого-то из родителей), которым он не хочет делиться с другими. Однако в любой лжи, наряду с элементом намерения ввести в заблуждение (intentio fallendi), выступает элемент скрытости как основной фактор этой лжи.

Умолчание, в отличие от этически нейтрального и пустого по значению молчания, является феноменом со сложной структурой. Оно состоит из следующих элементов, которые соответствуют основным признакам лжи:

— во-первых, умолчание является действием, обусловленным целью, и добровольным;

— во-вторых, умолчание всегда скрывает под завесой молчания от кого-то определенную информацию;

— в-третьих, это форма скрытости, которая является отрицанием классически понимаемой истины в значении, сформулированном для нее Платоном;

— в-четвертых, у умолчания по своей сути есть его адресат, то есть тот, от кого скрывается эта информация.

Тем, что отличает эту форму лжи от иных ее проявлений, является ее особый знаковый носитель, при помощи которого скрывается знание. Это молчание, как изначальная единица плана выражения, своеобразное начало-источник (principium) речи и языка. Такое молчание не является молчанием нейтральным, о котором шла речь ранее.

Молчание, которое скрывает правду, не является молчанием «глухим», а тем более семиотически нейтральным, ничего не значащим, ничего никому не сообщающим. Обычно это так называемое красноречивое молчание. Оно сообщает нам нечто конкретное при помощи неписаного внутреннего языка (lingua mentalis): «ничего не знаю» или «ничего не случилось». Умолчание, или молчание, скрывающее правду, использует молчание как средство. Это знаковое выражение экспрессии, которое сообщает конкретному адресату состояние, противоречащее тому, которое испытывает тот, кто умалчивает. Что это значит? Умалчивая об информации, которой я располагаю, своим молчанием я сообщаю о состоянии противоположном тому, что на самом деле переживаю в данный момент, а именно даю понять: «но ведь я ничего не знаю!» Хотя я осведомлен, то есть знаю о чем-то, о чем я должен в данной ситуации проинформировать моего собеседника, однако своим красноречивым молчанием я даю понять, что ни о чем не знаю, либо что то, о чем я знаю, не имело места. Это классический пример лжи, о котором писал св. Августин, когда приводил определение лжи, построенное как бы в обратном порядке по отношению к предыдущему:

«Каждый, кто лжет против того, что чувствует душа, тот говорит с намерением ввести в заблуждение»[208].

Само реализованное в данный момент намерение ввести в заблуждение, является сущностью лжи. В свою очередь, умолчание это именно такого рода ложь против того, что чувствует душа, и одновременно действие, которое имеет целью ввести в заблуждение кого-то, от кого скрывают правду о чем-либо.

Классически понимаемая правда в изложении Платона, или не-скрытость (aletheia), всегда оставалась в тесной связи с памятью (anamnesis). Эта связь возникала, поскольку то, чему в качестве aletheia была противопоставлена правда, и что обозначалось словом lethe, само было эффектом беспамятства и забытья. Отсюда правда как явность — отрицание состояния lethe — должна была быть связана с получением при помощи силы памяти знания (осознания) того, что уже каким-то невыраженным образом присутствует в нашем сознании, хотя одновременно остается скрытым от нас. Душа, чтобы познать истину, т. е. то, что есть, должна была в ходе воспоминаний о себе, т. е. пользуясь силой памяти, заново отыскать знание о чем-то[209]. К этому знанию принадлежало, в том числе, и ее собственное прошлое. Знакомство с индивидуальной историей отдельных личностей не только проясняло генезис отношений этих индивидуальностей между собой, объясняя этим ту, а не иную их общественную позицию, но прежде всего формировало их индивидуальное тождество и создавало естественные связи в рамках одного и того же народа (ethnos), частью которого они были и с историей которого себя идентифицировали. Память, а тем самым и правда, имели, таким образом, огромное значение одновременно в масштабе как индивидуальном, так и общественном. По отношению к индивидуальностям, память была, как уже было сказано, основой их тождества, а также условием понимания мира, в котором жила данная индивидуальность.

Дело в том, что Платон провозглашал врожденность идей, т. е. основных понятий и принципов, объясняющих существование и природу мира. Эти идеи могли быть познаваемы на базе своеобразно понимаемой памяти — анамнеза. В рефлексийном процессе воспоминания действительно существующего, но скрытого в нашей душе знания. В масштабе общества, понимаемая таким образом память формирует реальные связи в существовавшем до сих пор традиционном сообществе (семья, народ) и государстве. Историческое прошлое, которое вызывает представление о памяти, было своеобразным пространством, в котором судьбы отдельных членов данного сообщества и их предков переплетались друг с другом, составляя настоящее. Кроме того, память служит основой еще одного измерения общественной жизни, ценность которого подчеркивалась от начала времен нашей цивилизации, а именно традиции. Традиция, дословно «передача» (лат. trado — «передаю из рук в руки»), становится возможной исключительно на базе памяти, индивидуальной и коллективной. Составными частями традиции являются как различные ценности, достоинства и практические навыки, так и историческая память, передающаяся из поколения в поколение.

Зло, проистекающее из лжи умолчания, как фактора исторического свидетельства, заключается прежде всего в том, что негативно воздействует на индивидуальную и общественную память, в результате чего препятствует, или даже делает невозможным, создание аутентичного отождествления личности и народа. В значительной мере это зло направлено против правильного понимания закономерности современного мира и против традиции, которая, в свою очередь, является базой развития культуры, понимаемой как сохра-ниение (лат. colo) и развитие существовавших до сего дня ценностей, открытых или созданных в прошлом предыдущими поколениями.

Примером лжи через умолчание является выступление президента Леха Качиньского на Вестерплатте 1 сентября 2009 года. Так вот, президент в своем вступительном слове, которое освещалось крупнейшими средствами массовой информации всего мира, приводил примеры геноцида, совершенного по отношению к польским гражданам после начала Второй мировой войны. Он привел в качестве примера немецкие концентрационные лагеря и советские лагеря. Когда он говорил о первых, где погибли миллионы польских граждан, то выразительно смотрел на канцлера Германии — Ангелу Меркель. Когда он говорил о преступлении в Катыни, где нашли смерть около 20 тысяч польских офицеров, он смотрел на премьера России — Владимира Путина. Однако рядом с Меркель и Путиным сидела и премьер Украины Юлия Тимошенко. Несмотря на то, что она была так хороша собой, на ней взгляд Качиньского в ходе этой речи не задержался ни на мгновение. Он не только ни разу красноречиво не посмотрел на нее, но в ее присутствии ни единым словом не вспомнил о судьбах более 200 тысяч поляков — женщин, стариков и детей — которые были варварски истреблены украинскими нацистами из дивизии СС «Галичина» и ОУН-УПА. Теми самыми, чьи оставшиеся в живых «ветераны» коллективно пополняют ряды партии пригожей украинской премьерши. Свою речь Лех Качиньский закончил следующими словами:

«Слава всем солдатам, которые сражались во Второй мировой войне против немецкого нацизма, но также и против большевистского тоталитаризма!»

Эти слова вызывают множество вопросов. Первый и главный из них звучит так: а как же те тысячи часто безымянных бойцов отрядов самообороны пограничья (Кресов), которые — как, например, полковник Ян Невиньский, — не щадя сил защищали жителей польских поселений, спасая тысячи из них от бандерских зверств? Неужели Лех Качиньский ничего не знал о судьбе польских жителей Волыни и других регионов Южного пограничья? Нет, он все прекрасно знал. Представители землячеств польских Кресов неоднократно контактировали с ним, прося поддержать разнообразные инициативы, имевшие целью увековечить память жертв преступлений, совершенных УПА против поляков. Но всегда натыкались или на прямой отказ, или на молчание его канцелярии.

А может быть, его молчание на Вестерплатте было случайным, ненамеренным? Нет, Лех Качиньский молчал абсолютно намеренно, чтобы, с одной стороны, не допустить проявления старательно скрываемой в публичном медийном дискурсе темы бандеровского геноцида на Кресах (не так давно Рафал Земкевич написал на эту тему замечательную аналитическую статью «Нежелательная история» (Ziemkiewicz R. Niechciana historia. “Uważam Rze” 2011. Nr.39 (31.X-6.XI.2011). S. 14–17), а с другой стороны, поддержать на Украине президентскую кампанию Виктора Ющенко, который объявил сначала Романа Шухевича[210], а затем Степана Бандеру, солдат дивизии СС «Галичина» и членов ОУН-УПА Героями Украины.

Давайте спросим, было ли его молчание относительно судьбы 200 тысяч зверски замученных польских жителей Кресов молчанием этически нейтральным и значимо «пустым», как то, которое мы наблюдаем во время поездки в трамвае? Медийный и политический контекст однозначно указывают: нет, не было! Это было так называемое красноречивое (значащее) молчание. В коммуникативно-медийном контексте оно было очень конкретным умышленно скрытым сообщением, которое можно было выразить следующими словами: «Иных агрессоров, кроме немецких и советских, на землях Второй Речи Посполитой не было», «Ни о каких преступлениях и геноциде на Волыни и в других регионах Кресов я ничего не знаю». Это была ложь. Но не обычная, банальная, ложь.

Ложь подобного рода следует назвать радикальной (лат. radix — «корень»), поскольку она затрагивает глубины исторического сознания, отрицая правду о событиях, известную тем, кто был их жертвами, а также искажая (греч. pseudesthai) историческое сознание тех молодых поколений, которые по причине своего позднего рождения и из-за программ обучения, принятых в школах, ничего не знают о геноциде на Кресах. Этот публичный, намеренно реализованный акт умолчания исторической правды, был актом публичного отрицания исторической правды. Актом, истоки которого находятся в самой воле, в желании отрицания этой правды. Как таковой, данный акт является репрезентативным проявлением алетофобии[211], то есть страха перед исторической правдой, который выражается в появлении новой формы цензуры в виде политической корректности.

Следует обратить внимание, что когда св. Фома Аквинский (1225–1274) проводил анализ отдельных компонентов лжи, среди которых были, в том числе, знания, намерения (цель), фальшивое обозначение (falsa significatio) и воля, именно в последнем, т. е. в воле, в сознательном желании, видел он сущность (суть) лжи. Желание было для него ее обязательным признаком и наиболее тяжелым обвинением ложилось на самого лжеца.

11. «Смерть через умолчание» (Todschweigen) как тактика современных лжецов в политике и средствах массовой информации

Ложь умолчания в прагматическом и медийном измерении является наиболее удачным видом лжи вообще. Я проиллюстрирую это на примере злодеяния в Катыни. Как мы помним, почти полвека коммунистическая пропаганда заявляла: «Убийство польских офицеров в Катыни совершили немцы». Это утверждение и подобная ему советская надпись на могилах польских офицеров:

Жертвам фашизма — польским офицерам, расстрелянным гитлеровцами в 1941 году хотя и были ложны, но, однако, допускали хотя бы возможность задать вопрос: на самом ли деле это преступление совершили немцы? Потому что каждое явно высказанное суждение, даже это, на первый взгляд как нельзя более очевидное, дает его адресату возможность поставить его под сомнение.

Но что происходит, когда вместо высказанных ложных, скрывающих правду суждений, в качестве скрывающего или маскирующего правду фактора мы примем последовательное молчание о ней? Тогда никто не задаст никакого вопроса и ничего не поставит под сомнение, поскольку в ситуации последовательного умолчания нечего ставить под сомнение и не о чем спрашивать. Этот аспект лжи отмечает Войцех Худы, когда, указывая на роль высказанного слова, как знака, говорит:

«Знак, как посредник, обличает разоблачение лжи. Он может не сочетаться с другими знаками, и таким образом вызывать подозрение того, кого обманывают; он может стать основой для будущей конфронтации с действительностью (ideą) и продемонстрировать свою несочетаемость с ней. Знак дает некий шанс на защиту от предполагаемой лжи»[212].

Потому умолчание, если только оно последовательно и удачно реализовано, становится совершенной ложью, особенно удачной сейчас, во времена вездесущих средств массовой информации. Их повсеместное присутствие приводит к тому, что наше восприятие мира меняет свой статус, мир становится своего рода отраженным в них, поскольку в такой перспективе «быть» или «существовать» по отношению к какому-либо событию или политику, означает: «быть содержанием сообщения в средствах массовой информации», «быть содержанием чьего-либо высказывания в СМИ». Параллельно с этим: «не быть содержанием сообщения в средствах массовой информации» означает то же самое, что и «не быть вообще», «не существовать».

Вслед за Евой Томпсон можно сказать, проводя применявшееся ранее в западной литературе разделение между фактами и событиями, что нечто, некий факт «есть», «существует» только тогда, когда он становится медийным «событием», и только при этом условии он имеет значение, «считается»[213]. Это разделение и выводящийся из него принцип говорят нам, что в современности, когда наше мировоззрение в огромной мере формируется при посредстве СМИ, самый значимый факт в настоящем или прошлом имеет значение лишь настолько, и присутствует в общественном сознании лишь в той мере, насколько он будет этими СМИ подхвачен и доведен до общего сведения, если СМИ сделают из этого факта «событие»: дня, недели или даже года. Это СМИ решают де факто решают, что является, а что не является «фактом», поскольку это они решают, что они сделают «событием». Но это, последнее, вовсе не должно быть значащим фактом; оно вообще не должно быть фактом, т. е. чем-то, что на самом деле произошло в некоторое время в некотором месте. Как удивительно точно пишет Карола Дитце: «События [сами по себе. Прим. авт.] не происходят, события производятся (art produced)»[214]. Задачей средств массовой информации является создание событий и концентрирование внимания общества на них, независимо от того, произошло ли то, о чем они информируют, в действительности, или нет.

Так спросим же, в чем проявляется цель, успешность и одновременно зло этой формы лжи? Ответ мы находим в языке. В словаре понятий немецкого языка мы находим слово «Todschweigen». Оно идеально передает суть деятельности современных лжецов из СМИ. Дословно оно означает «осуждение кого-либо или какого-либо события на смерть через молчание о нем». Это радикальная форма лжи. Я называю эту форму радикальной, поскольку она является самой жесткой противоположностью правде, понимаемой как открытость и явность, или же: «извлечение на свет того, что скрыто». На радикализм подобным образом понимаемой лжи указывает выразительно звучащее в данном термине «Todschweigen» слово «смерть» (Tod). Оно здесь абсолютно не случайно, и великолепно передает суть описанного явления.

Связь так понимаемой смерти, отсутствие в общественном сознании, с намерением умолчания, реализованным с полным умыслом, замечательно выразил покойный Ян Залесский, очевидец бандеров-ских преступлений, отец ксендза Тадеуша Исаковича-Залесского. В одной из своих неопубликованных статей о судьбе жителей Кре-сов он констатировал:

«Кресовян убили дважды. Первый раз ударами топора, второй раз умолчанием»[215].

Умышленное игнорирование жертв посредством умолчания в масштабах общества означает их отсутствие в человеческом сознании и памяти[216]. Жертва не только перестает быть, т. е. существовать для других, но и теряет все принадлежащие ей права, раз уж ее нет, и создается впечатление, что никогда не было. Прежде всего, она теряет право на защиту и элементарную справедливость. Особенно опасно использование тактики умолчания в русле истории, исторической политики или текущей политики. Упоминавшийся здесь В. Худы писал:

«При интерпретации событий умолчание становится устрашающе грозным оружием, если им хотят воспользоваться с целью внушения лжи, поскольку абстрагирование от определенных аспектов содержания — это часть рутинной деятельности историка, а опущение в фактическом описании даже единственного нюанса может значительно исказить сущность явления[217].

Современные инженеры общественной жизни, «дизайнеры» от истории и прочие лжецы хорошо это знают, а политики в рамках текущего политического курса с большой охотой прибегают к инструменту манипуляции, которым является умолчание.

Я думаю, что репрезентативным и вместе с тем вопиющим примером такого историко-политического умолчания является позорное постановление Сената Польской Республики от 30 августа 1990 года, осуждающее т. н. операцию «Висла»[218]. В нем осудили абсолютно легальные[219], в свете международного права, действия тогдашних властей Польши, защищавших польское население [после окончания Второй Мировой войны, на территории восточных и юго-восточных воеводств самой Польши! — Прим. пер.] от убийств бандами ОУН-УПА, которые продолжались беспрестанно в ходе всей Второй Мировой войны и в течение двух лет после ее окончания; действия, имевшие своей целью лишить их снабженческой и разведывательной базы. Сенат, однако, не посчитавшись с мнением подавляющего большинства поляков, постановил осудить операцию «Висла», хотя она не повлекла никаких жертв среди находившегося в зоне ее действия украинского и лемкского населения. Вместе с тем Сенат (а также сенаторы последующих созывов) полностью умолчал следующее:

Во-первых, умышленное, реализованное в атмосфере террора, повлекшего несколько тысяч жертв среди поляков, евреев, русских и армян, изгнание нескольких сот тысяч поляков из областей на польском пограничье, бывших для них родиной на протяжении почти семи веков. Изгнанные жители Кресов ни в малейшей степени не были причастны к убийствам и бандитским нападениям на своих соседей (подобные были редкостью). В упоминаемом постановлении полностью умолчали также, что бегство из обжитых на протяжении веков родных мест было для поляков часто единственным шансом спасти свою жизнь от необычайно жестокой смерти от рук банд ОУН-УПА и дивизии СС «Галичина», стремившихся вселить ужас в тех, кто хотел бы остаться в своих домах[220]. Поэтому, руководствуясь элементарной логикой и универсальной этикой природного права, в первую очередь осуждения Сенатом Польской Республики заслуживали изгнание поляков из их родных мест и преступная антипольская деятельность гитлеровских коллаборационистов из ОУН-УПА и дивизии СС «Галичина».

Во-вторых, разграбление огромного количества ценностей польской культуры (в том числе собрания библиотеки Ossolineum и собраний бесчисленных частных, школьных, монастырских и научных библиотек), а также умышленное уничтожение[221] любой собственности изгнанного оттуда польского населения. До сего дня в подавляющем большинстве она не была возвращена.

В-третьих, и это самое важное, в постановлении Сената умолчали об уничтожении абсолютно изуверским образом около 200 тысяч поляков на Юго-восточном пограничье Второй Речи Посполитой. Это преступление, совершенное против поляков, а также евреев, армян, русских, чехов и добропорядочных украинцев бандами ОУН-УПА и отрядами дивизии СС «Галичина», хотя и квалифицировано следственными группами ИНП как геноцид, никогда не встречало осуждения со стороны Сената РП.

В-четвертых, ни одно из огромного числа этих преступлений не было осуждено Парламентом независимой Украины. Напротив, в последние годы идеологи, вдохновители и главные организаторы этого преступления — Степан Бандера и Роман Шухевич, — специальными указами президента Виктора Ющенко были объявлены Героями Украины (что встретило критику, но не со стороны польского Сената, а со стороны Европейского Парламента).

Упомянутый В. Худы подробно описал, именно в перспективе подобных рассуждений, явление каскадности, присутствующее в структуре и динамике лжи[222]. Здесь имеется в виду внутренняя логика процесса, согласно которой одной ложь, как определенным добровольным этическим актом, мы открываем дорогу целой спирали ложных утверждений, необходимых, чтобы более ранняя ложь не проявилась.

Для этого ложь должна генерировать все новые и новые свои формы. В конкретном анализируемом примере молчание о преступлении, особенно о столь большом, не только не принесет, но и по природе своей не может принести никаких позитивных последствий. Происшествия последних лет, похоже, однозначно это подтверждают. Об этом свидетельствуют происходящие на Украине события, которым нет аналога ни в одной цивилизованной стране со времен падения Третьего Рейха: практически ежедневно проходят марши украинских неонацистов с бандеровскими флагами, факелами и шовинистическими лозунгами[223]. Происходит повсеместная бандеровская индоктринация в местных школах и высших учебных заведениях, систематическое уничтожение следов любого рода неукраинской истории и памяти на территории бывшего польского Юго-восточного пограничья. Но, прежде всего, происходит направляемая сверху и явно реализованная на уровне Администрации Президента и Парламента героизация украинских архитекторов геноцида: Романа Шухевича и Степана Бандеры вместе с дивизией СС «Галичина» и формированиями ОУН-УПА, кульминацией которой стали декреты предыдущего президента, Виктора Ющенко.

С точки зрения передачи информации, ложь умолчания является нарушением существовавшей доселе конвенции/логики языка, согласно которой, молчание в определенной ситуации означает неведение либо является нейтральным по значению.

С точки зрения истории, как науки о минувших событиях, применение умолчания вызывающе подрывает сам базовый императив научной добросовестности. Прежде всего, умолчание — это отрицание истины как главной ценности научного познания, и оно поражает основной источник, из которого рождается история как наука, а именно, индивидуальную историческую память. С точки зрения онтологии, умолчание как форма исторической лжи является отрицанием, а скорее, намеренно реализованным уничтожением, аннигиляцией (лат. nihil — «ничто») знания о прошлом, реального прошлого, присутствующего в сознании того, кто умолчанием стремится обречь его на полное небытие.

Наконец, с точки зрения этики, умолчание, как и любая ложь, т. е. сознательное введение в заблуждение адресата высказывания, является ограничением свободы тех, кто ищет истину, чтобы суметь верно оценить действительность или совершить верное, т. е. соотносимое с действительностью, действие. Таким образом, ложь умолчания направлена против основного природного права человека — права на правду. Ограничение доступа человека к правде одновременно означает попытку поставить под вопрос другое право человека — право на свободу. Каждое наше действие, каждое сознательное решение всегда обусловлено диагнозом действительности — действительности в настоящем, но также и в прошлом, которая бывает умышленно скрыта актом умолчания.

Таким образом, желая дать ответ на поставленный вначале вопрос, можно ли лгать молча, мы должны дать только один ответ: да! Только молча и умалчивая правду можно лгать настолько явно. А значит, прав один предприниматель, который недавно написал в своем блоге: «Умолчание правды еще хуже, чем ложь».[224]

Чеслав Партач Кошалинский политехнический институт Причины геноцида, совершенного ОУН-УПА по отношению к польскому населению, и их умолчание в украинской историографии

Вторая Мировая война началась 1 сентября 1939 года нападением на Польшу войск гитлеровской Германии, к которым 17 сентября присоединились войска Советского Союза. Для удара по Польше немцы использовали в том числе и Украинский легион, насчитывавший около 600 националистов. Для советских и российских политиков и историков Вторая мировая война, которую позже назвали Великой Отечественной войной, началась с момента нападения Третьего Рейха на Советский Союз, т. е. 22 июня 1941 года. Для Соединенных Штатов Вторая Мировая война началась 7 декабря 1941 года атакой японской авиации на Перл-Харбор.

Для стран Западной и Центральной Европы война закончилась 8 мая 1945 года. Для Советского Союза — 9 мая. Для Соединенных Штатов и СССР — капитуляцией Японии 2 сентября 1945 года. А для поляков в Люблинском и Жешовском воеводствах в результате действий ОУН-УПА она продолжалась еще два года.

Эта война привела к разделению территории Польши между Третьим Рейхом и Советским Союзом. Немцы оккупировали 49 % территории Польши, а Советский Союз — 51 %, главным образом Восточное пограничье[226]. Эти территории населяло почти 14 млн. польских граждан, среди которых были поляки, украинцы, белорусы, евреи и литовцы. Земли, населенные ими, оказались под советской оккупацией вследствие пакта Молотова-Риббентропа, нападения Советского Союза на Польшу, а также псевдоплебесцита (выборы в Советы народных депутатов Западной Украины и Западной Белоруссии) 22 октября 1939 года[227]. На территории Второй Речи Посполитой украинцы проживали главным образом на Волыни и в воеводствах: Тарнопольском, Станиславовском и Львовском в количестве около 5 млн., поляков на этой территории проживало 2,6 млн. Главным образом это было крестьянское население.

Любая война пробуждает чудовищ во множестве людей. По мере развития цивилизации, роста уровня образования и благосостояния, войны становились все более жестокими. Так было и во времена Второй мировой войны. Крайние украинские националисты, по образцу Третьего Рейха и в соответствии с собственной нацистской идеологией, решили создать тоталитарное украинское государство. Это должно было быть государство этнически чистое, без чужаков, или, как говорили националисты, «без заиманцев» — поляков, евреев и русских. В сентябре 1939 года, а также в период с 1941 по 1946 год, националисты убивали польских военнослужащих и гражданское население. В результате в ужасных мучениях умерли от 134 до 200 тысяч поляков и сотни тысяч польских граждан других национальностей — евреев, украинцев и армян. К жертвам этих преступлений нужно добавить и сотни тысяч тех жителей Кресов, которые, в чем были, часто в одних штанах и рубашке, бежали со своей родной земли на Запад, куда глаза глядят, лишь бы подальше от ножей и секир УПА и ОУН-СБ. Это был первый геноцид. Только после этого советские власти провели экспатриацию[228] поляков.

В Народной Польше, которую западные союзники продали Сталину, и в которой правили агенты Кремля — коммунисты, а часто даже бывшие бандеровцы, которых перетянули на свою сторону Советы, семьи польских жертв преступлений не могли даже зажечь поминальных свечей на могилах убитых. Расцветала провозглашенная сверху дружба народов Польши и Советского Союза, точно так же, как современное польско-украинское «единение» — без покаяния, без раскаяния и без христианского признания вины. Геноцид поляков, совершенный ОУН-УПА, был запретной темой. Большинство книг на тему Восточного пограничья уничтожалось в угоду советскому империализму, а история фальсифицировалась. Это было второе убийство.

Когда в 1989 году возродилась независимая суверенная Польша, перенятая у Соединенных Штатов политкорректность, т. е. перекрашенный неомарксизм, снова запечатала уста политикам. Уроженцы Кресов должны были молчать и вспоминать убитых в четырех стенах или на своих закрытых конференциях — во имя высшей политической цели окружения России. Только некоторые деятели Польской крестьянской партии поддержали их стремление к сохранению памяти о замученных соотечественниках и преступлениях ОУН-УПА. Это было третье убийство, которое, как и предыдущее, так и последующее, можно было бы назвать «убийством через умолчание» (нем. Das Todschweigen).

Убийство жителей Кресов также совершили и в эмиграции. Парижская «Культура», вопреки мнению большинства польской эмиграции, во имя польско-украинского единения, чаще публиковала высказывания украинских националистов, нежели их польских жертв. Это было четвертое убийство.

Как видим, только первое, физическое убийство и моральное унижение, было совершено бандеровцами и украинскими рогулями. Поляки, изгнанные с родных мест бандеровцами и Советами, стали жертвой польско-украинского (галицкого) «единения». За растоптанное достоинство перед ними никто не извинился. С полными горечи сердцами понемногу уходят они из этой несправедливой юдоли. Три следующие убийства — убийства через умолчания — совершили польские власти, пресса и ученые: в ПНР, в эмиграции и в Третьей РП. И это самое грустное и позорное.

Каковы были причины этого страшного геноцида, который Ры-шард Шавловский назвал “genocidium atrox” («геноцид страшный, жестокий, дикий»)[229]? Мы можем констатировать, что научные исследования в их современном состоянии четко указывают на три группы причин:

1. Идеологические — стремление к построению украинского тоталитарного государства нацистского типа;

2. Общественные, продиктованные низкими побуждениями — царившая на Кресах бедность, усиленная войной, а также стремление украинских рогулей обогатиться;

3. Интересы третьих сторон — Советского Союза, заинтересованного в деполонизации Восточного пограничья, как нового приобретения своей империи, и Третьего Рейха, как незначительный вклад в помощь украинскому интегральному национализму, т. е. нацизму.

Как к упоминанию и выяснению обстоятельств преступления подходят украинцы и галичане[230]? Историки Польши и Украины подходят к проблеме геноцида ОУН-УПА двояко, обычно в соответствии со своими политическими взглядами. Польские историки в этом трудном вопросе разделяются на «историков польского пог-раничья» и «ревизионистов»[231]. Первые стараются добыть необходимые сведения независимо от их источника, сопоставляя между собой источники разного происхождения: немецкие, украинские, советские, польские и бандеровские. Они высоко ценят понятия правды, государства, народа и памяти, согласно исследованным источникам. Они осознают значение Кресов в истории польского народа, при этом демонстрируют критический подход к источникам и понимание сущности геноцида, а также осознают факт уничтожения бандеровскими боевиками и местными крестьянами культуры пограничных земель. Они подчеркивают преступный характер деятельности ОУН-УПА не как деятельности национально-освободительной, но как ЗЛА, которому нет места в европейской традиции и культуре или латинской цивилизации. Они также используют сведения из опросов и показаний потерпевших, родственников жертв и свидетелей преступлений. Для них объективная истина является высшей ценностью. К этой группе исследователей следует отнести в том числе: Еву и Владислава Семашко, Люцину Кулиньскую, Леона Попека, Здислава Конечного, Михала Климецкого, Анджея Зембу, Влодзимежа Бонусяка, Кароля Грундберга и Болеслава Шпренгеля, Влодзимежа Осадчего, Яцека Вильчура, Тадеуша Исаковича-Залесского, Владислава Филяра, Мариана Маликовского, Збигнева Паль-ского, Рышарда Томчика, Богумила Гротта, Чеслава Партача, а также издающихся за границами Польши Кшиштофа Ладу и уже ушедшего от нас Виктора Полищука. К этой же самой группе нужно отнести очень сильное течение исследователей-общественников, берущее начало из среды жителей Кресов, и представленное такими организациями как: Всемирный Союз Солдат Армии Крайовой, Общество 27-й Волынской пехотной дивизии АК, вроцлавское Товарищество Памяти Жертв Преступлений Украинских Националистов (SUO-ZUN)[232] во главе с председателем Штепаном Секеркой, и многих других.

Вторая группа — это историки-«ревизионисты» (как они сами себя называют), которые стараются уравновесить существующий в Польше негативный образ украинца, опираясь на ход мысли парижской «Культуры». Историки этой группы активно популяризируют искажающие действительность[233] определения и утверждения о преступной деятельности ОУН-УПА типа: «польско-украинская война на Кресах» или «антипольская операция УПА»[234]. Их отличает употребление топонимов, неприменимое к описываемому исторически времени, например, «Галиция» вместо «Восточная Ма-лопольша», а также частое умалчивание результатов исследований историков пограничья. Некоторые из них абсолютно некритично подходят к воспоминаниям политических деятелей или боевиков, которые были написаны с определенными целями, а также к украинско-галичанским исследованиям. Нестором этой группы и образцом для подражания был Рышард Тожецкий, которого за его книги обожали украинские националисты, а также их наследники в Польше и за границей. И такие публицисты как: Богдан Скарадзиньский (Казимеж Подлясский) и Тадеуш Ольшанский. К этой группе следует также причислить Гжегожа Мотыку[235], Рафала Внука, Вальдемара Резмера, Гжегожа Грицюка[236], Анджея Леона Сова, Гжегожа Мазура, Томаша Стрыека, Влодзимежа Менджецкого, Яна Писулиньского и Станислава Стемпеня. В кругу этих лжеисториков следует отметить чрезвычайно активную в деле обеления преступлений УПА поло-нистку Богумилу Бердыховскую, украинских филологов Володими-ра Мокрого и Ольгу Гнатюк. Наконец, назовем журналистов «Газеты Выборчей» Марцина Войцеховского, Павла Смоленьского и Мирослава Чеха. Упомянутая Гнатюк прославилась на ниве «науки» в том числе тем, что из польского поэта XVI в. Себастьяна Клёновича, который жил в Люблине и писал по-польски и по-латыни, а оба его родителя происходили из Великопольши, сделало некоего украинца Кленовича[237]. В свою очередь, в качестве атташе польского посольства в Киеве публично осудила по украинскому радио выставку, посвященную преступной деятельности галичанских нацистов из ОУН-УПА, которую совместно с украинской стороной организовало SUOZUN («Нельзя публиковать все под заглавием: «Резня на Волыни», особенно нельзя употреблять слово «резня»)[238].

Третью группу составляют работающие в польских учебных заведениях исследователи, в той или иной степени декларирующие себя украинцами — почти тридцать членов Украинского Товарищества Историков. Это такие историки, как ректор Поморской Академии в Слупске Роман Дрозд, автор печально известной книги под названием «Украинская Повстанческая Армия. Документы. Структура» (Варшава, 1998, стр. 285), в которой порезали и политкорректно «демократизировали» документы ОУН-УПА[239], или уже покойный Ми-колай Сивицкий, или Эугениуш Мисило и другие апологеты банде-ровщины. Что касается Сивицкого, то его работы служат примером крайней степени украинского шовинизма, с которым только можно встретиться в Польше. В книге «История польско-украинских конфликтов»[240] он называет польское общество «дегенеративным и больным». В своей ненависти к полякам он даже не поколебался оправдать необходимость преступления, совершенного советскими властями против польских офицеров в Катыни[241]. Особый случай в польской историографии представляет работа Романа Высоцкого, возникшая на базе его докторской диссертации и исследований П. Мирчука. В этой книге, под названием «Организация Украинских Националистов в Польше в 1929–1939 гг.»[242], авторы отдают предпочтение избранным отрывкам истории, согласно пожеланиям наследников бандеризма.

Огромную работу проделали бывшие солдаты 27 Волынской пехотной дивизии АК — Анджей Жупаньский[243] и профессора Владислав Филяр и Эдмунд Бакуняк. В атмосфере неприятия и страха со стороны польских академических кругов, не желающих проводить исследование причин и осуществления геноцида со стороны ОУН-УПА на Волыни и в Восточной Малопольше, они, совместно с Союзом Украинцев в Польше (ZUwP), организовали цикл исторических семинаров на тему: «Польско-украинские отношения в годы Второй мировой войны». Эти заседания попеременно проходили сначала в Рембертове и Луцке, а затем в Торунии и Львове. Их плоды составили 11 томов научных статей на польском языке и 6 на украинском, которые были опубликованы в книгах под общим титулом: «Польша-Украина. Трудные вопросы» (Polska-Ukraina. Trudne pytania). Когда результаты семинаров показали правду о преступной деятельности ОУН-УПА, ZUwP вышел из числа учредителей.

Украинской историографии во времена Советского Союза практически не существовало. Только в украинских диаспорах — в Федеративной Республике Германии, Соединенных Штатах и Канаде эмигранты, главным образом бывшие деятели и боевики ОУН-СБ и УПА, а также другие коллаборационисты издавали панегирики в собственную честь. В них они избегают упоминания всех невыгодных им событий, в том числе истребления поляков, евреев и украинцев на Кресах. Когда в результате распада Советского Союза появилось украинское государство, украинские историки, до сих пор занимавшиеся историей коммунистического движения, приняли работы украинской бандеровско-мельниковской эмиграции как откровение. Единственное исключение составляет работа историка Виталия Масловского из Львова[244]. Началось прославление банде-ровского прошлого[245]. Несмотря на это, Верховная Рада Украины приняла 1 февраля 1993 года Постановление № 2964-Х11 «О проверке деятельности ОУН-УПА» [Про перевiрку дiяльностi ОУН-УПА]. Созданная группа в составе шести работников Службы Безопасности Украины исследовала архивные материалы НКВД и КГБ Украинской ССР. Это были: В. Выжак, В. Бурлаков, М. Цимох, О. Лябах, В. Шевцов и М. Василенко. Они исследовали документы органов безопасности, материалы ОУН-УПА и трофейные немецкие документы. Результатом их работы был обвинительный вердикт против программных установок и действий ОУН-УПА, изложенный в виде сухой беспристрастной выдержки из архивных документов. Однако этот рапорт, насчитывавший 39 страниц, по решению политиков был положен в долгий ящик в архивах СБ Украины. В результате, опубликован он был только в 2005 году[246]. Незнакомые с этой работой украинские историки начали «творческую работу» на тему «освободительной деятельности» ОУН-УПА и разделились на две группы. Историки Восточной и Центральной Украины в принципе продвигали старые советские стереотипы исследований о бан-деровском фашизме. Историки с территории бывшей Второй РП взяли за образец сочинения бандеровцев, обеляющие исполнителей и организаторов геноцида[247]. Начали публиковаться панегирики, отпускающие грехи преступникам и обвиняющие в преступлениях поляков. Абсурдность тезисов этих публикаций, авторам которых щедро платили и предоставляли иностранные стипендии, состоит в попытке доказать, что поляки сами во всем виноваты и, видимо, сами поубивали друг друга. Во всем виноваты «чужие», главным образом поляки и русские (советские), но более всех Польская Республика, которая не подала на блюдечке независимости украинцам, а галичанам автономии (читай: тоже независимость). Основными фальсификаторами в этом русле являются: Володимир Сергийчук — историк-медиевист из Киева[248], в советское время школьный учитель, сельский школьный учитель по образованию, так называемый культуролог Ярослав Царук[249], бывший директор Украинского Института Национальной Памяти Владимир Вятрович и другие деятели из Львова, Тернополя и Ивано-Франковска. Одним из наибольших курьезов украинской историографии стал многократно переизданный альбом (в последний раз со вступительным словом тогдашнего президента Виктора Ющенко) под названием «Украинская Повстанческая Армия. История непокоренных» [Украiньска Повстанська Армiя. Iсторiя нескорених] (Львов, 2007). Этот альбом предоставляет мало исторических данных, но зато много фотографий (некоторые из которых инсценированы), и еще больше пропаганды. В третьей главе, озаглавленной «Польско-украинский конфликт» [ «Польсько-украiнський конфлiкт»] повторяются националистические стереотипы о польских «оккупантах» или бандах АК. Однако об истреблении УПА и украинскими крестьянами 134 тысяч поляков авторы даже не заикнулись. И такие факты можно продолжать приводить. Конечно, украинские историки и политики утверждают, что убийства начали сами поляки на так называемой Холмщине, или в Хелмском крае[250]. Эту ложь уже в 1943 году придумали бандеровцы. На фоне таких работ обнадеживающе смотрится «История Польши» [ «Iсторiя Польщi»] львовян Леонида Зашкильняка и Миколы Крыкуна (Львов, 2002, сс. 752). Однако, этого нельзя сказать об «Истории Украины» [«Iсторiя Украiни»] Ярослава Грицака[251], изданной также на польском языке Институтом Центральной и Восточной Европы в Люблине. Помещенные там карты показывают ревизионистские, так называемые этнографические границы Украины на протяжении последних трех столетий.

Независимая и объединенная (согласно националистам — не до конца объединенная) так называемая Западная Украина требовала поставить на постамент героев национально-освободительной борьбы. Неслучайно в некоторых архивах в конце существования ПНР были уничтожены не только отдельные документы операции «Висла», но и другие «украинские» архивы XX века. Теперь в борьбе за славу могли участвовать, практически без конкуренции, сторонники независимой государственности (читай: тоталитаристы и нацисты) из ОУН Бандеры. Это они хотели наибольшего признания своих заслуг. На так называемой Западной Украине и в Польше выжил, возродился и развился интегральный галичанский, т. е. этнический национализм. Он требовал признания своих заслуг в борьбе за независимость и жаждал медалей, прав ветеранов войны и памятников[252]. Таким образом, на этот раз из лояльных историков, была создана комиссия под руководством профессора Станислава Владиславовича Кульчицкого[253] — замдиректора Института Национальной Истории Академии Украины. Эта лояльная властям комиссия подготовила рапорт, в принципе освобождающий ОУН-УПА от ответственности за все преступления, и подчеркивала «выдающиеся» заслуги в борьбе за независимость[254].

Исторически все народы, как те, которые начали творить свою историю сотни лет назад, так и те, что рождаются на наших глазах, имеют в своей коллективной памяти множество элементов традиции, примеров индивидуальных и коллективных усилий, героической борьбы с врагами, а также примеров самопожертвования, жертв, принесенных во имя народа и государства их героями. Это позитивные элементы, формирующие общность и лучшее будущее народа. Кроме элементов, положительно влияющих на будущее, есть и негативные, такие как: чрезмерная идеализация собственной истории, умолчание ее нежелательных страниц, слишком явная подмена понятий или избыточная вера в множащиеся мифы, особенно те, что служат для порабощения и захвата земель других народов. Часто это целенаправленное формирование негативной и враждебной позиции в отношении соседних народов, чужеземцев либо людей иной веры и иных обычаев. Если мы приглядимся к истории нашего ближайшего соседа из-за Буга, или Украины, как земли между Бугом, Днепром и Десной, то увидим в ее историографии множество таких негативных элементов.

История стран, написанная историками из Лондона, Парижа или Берлина, показывает историю Европы сквозь призму истории ее западной части. У немецких историков иной взгляд на Восточную Европу, нежели у русских или поляков. Специфический взгляд историков в большой мере зависит от его принадлежности к группе исторических или неисторических народов, а временами и от имперских устремлений. Так, например, взгляды англичанина, русского, немца, поляка, чеха или украинца не обязательно будут отличаться национальной или государственной центричностью.

В течение многих веков нация отождествлялась с государством и общественным статусом. В Древнем Риме рабы, так же, как и средневековые крестьяне, не были гражданами. В Восточной Европе в Средневековье и в Новое время, вплоть до самой Французской революции 1789 года, народом были исключительно дворяне. Как народы современные нации сформировались уже в эпоху капитализма, с чем не соглашаются украинские историки, которые видят украинскую нацию уже в XVII веке, что является подменой понятий[255]. В славянской Европе поляки и русские (до времени Петра I — московиты, а позже уже россияне) были историческими народами. Со второй половины XIX в. в тяжелом труде и страданиях создавались такие крестьянские народы, как чешский, словацкий, словенский, украинский, белорусский, литовский и латышский. Поскольку на данной территории формирование нации увязывалось с социальными общественными проблемами, возрастало чувство обиды. Латышские крестьяне чувствовали себя униженными немецкими баронами, белорусские или украинские — польскими или русскими дворянами. Если к чувству обиды, национального и социального унижения мы добавим религиозную вражду, а со временем крайние проявления идеологии социализма и национализма, возникнет взрывчатая смесь большой силы. Так же случилось на территории географической Украины и на польско-украинском пограничье. Вместе с выделением из этноса русского/русинского народа, а со второго десятилетия XX в. — народа украинского, формирующаяся украинская интеллигенция все в большем масштабе начала демонстрировать то, что отделяет исторических русин[256] от поляков и русских, чем то, что их связывает. Украинцы в царской России были населением православного вероисповедания.

В свою очередь, в австрийской Галиции они принадлежали к грекокатолической церкви. Они жили под властью царского самодержавия и австрийской демократии. Венгерские русины были униатами, т. е. греко-католиками, не имели никаких политических свобод и подвергались мадьяризации. Теперь они считаются отдельным народом и называют себя карпато-русинами, а не украинцами[257]. Эти три различные политические и две религиозные культуры привели к тому, что в начале XX в. начали создаваться две, а позднее три отдельные нации: российские малороссы постепенно становились украинцами с другой политической и религиозной традицией. Галицийские русины, жившие в условиях австрийско-польской демократии, становились галичанами-украинцами, а русины Подкарпатской Руси — карпато-русинами. В стороне от основных изменений находились лемки и русофилы, напуганные общественным и политическим радикализмом галичан. В межвоенный период эти различия усугубились, главным образом в результате развития украинского интегрального национализма, опиравшегося на национальную и социальную ненависть и пропагандировавшегося ОУН бандеризма, т. е. галичанского нацизма.

Для того чтобы преодолеть национальные комплексы по отношению к историческим народам: русским, полякам или венграм, украинцы начали все ярче демонстрировать их отличия на так называемых «материнских украинских землях»[258]. Со временем эта демонстрация переродилась в националистический[259] миф «оккупанта»[260], присутствующий до сего дня в украинской националистической историографии, невзирая на действующие международные трактаты и историческую правду. Для того чтобы излечиться от комплексов «нации, которая появилась неожиданно»[261], как пишет Эндрю Вильсон, украинские историки, независимо от своей политической ориентации, начали создавать весьма специфическую историю украинского государства и народа. Они относили его возникновение к библейским временам, усматривая в сыновья Яфета или внуках Ноя первых жителей Киева[262]. Позднейшие арии и скифы были, по мнению Юрия Канигина и Зеновия Ткачука, «хлiборобами», т. е. украинскими крестьянами[263]. Согласно украинским историкам, это праукраинцы создали Трипольскую культуру (4000–2700 лет до н. э.) и «украинскую цивилизацию», представители которой первыми в мире одомашнили лошадь, изобрели колесо и телегу, научились добывать медь и создали первую письменность. По версии украинской историографии, эту письменность приняли от «древних украинцев» греки и римляне. Это украинцы создали шумерскую культуру, а предки Христа происходили из Галиции[264]. Некоторые украинские историки даже утверждают, что вождь гуннов Аттила и был тем легендарным Кием, который основал город Киев[265].

Принимая во внимание столь крайнюю мифологизацию генезиса украинского народа, а также форм его государства, существовавших и не существовавших, мы должны поставить вопрос: где находятся истоки тех комплексов по отношению к иным народам или истоки столь явного приукрашивания выдуманной истории украинского народа? Мы должны констатировать, что истоки эти лежат в XIX в., когда, на волне помощи галичанам, создававшим нацию в оппозиции к полякам и русским, а также к старорусскому пророссийски ориентированному движению, польские консерваторы, управлявшие Галицией, перевели в 1894 году из Киева в польский Львовский университет им. Франца-Иосифа молодого украинского историка Михайло Грушевского[266]. Этот 28-летний магистр, по политическим мотивам назначенный профессором, развернул интенсивную научную работу, издав среди прочего монументальный труд «История Украины-Руси» [«Iсторiя Украiни-Русi»], написанный без подробных архивных и археологических исследований. Грушевский был личностью чрезвычайно яркой и противоречивой, отличавшейся националистическими, антипольскими и антирусскими взглядами. Они стали результатом работы со студентами-галичанами, которые заразили его бациллой национализма[267]. С тех пор началось псевдонаучное приукрашивание и мифологизация истории Руси-Украины. Украинские историки начали представлять княжество Литовское эпохи Ягеллонов как форму украинской государственности, впрочем, традиционно соглашаясь с пониманием Грушевского. Вячеслав Липиньский, украинский монархист польского происхождения подвергал сомнению сущность и политические последствия польско-литовской Люблинской унии 1569 года, когда в состав Короны[268]были включены земли позднейших воеводств: Киевского, Брацлавского, Волынского и Подлясского (причем, по предложению местных бояр), а также значение Переяславского соглашения 1654 года, отдававшего Левобережную Украину под власть московского царя. Как писал А. Земба: «Когда события перестают быть реальными фактами и становятся для историка легендами, такими как «люблинская легенда» или «переяславская легенда» в понимании Липиньского, под его пером буйным цветом расцветает сказочная история»[269].

Воображаемая государственность козаков считается украинскими историографами империей и партнером ведущих держав тогдашнего мира (у нее якобы были равноправные отношения со Швецией, Англией, Священной Римской Империей и папским престолом!). Похожим образом рассматривается история XVIII и XIX вв., где Польша, Россия и Австрия признаются заграницей, а политики и парламентарии (независимо от их национальности и государственной принадлежности), происходящие с украинских земель — представителями Украины (которая, заметим, не существовала как предмет политики, т. е. государство)[270]. Эти историки не желают знать, что с момента разгрома под Полтавой и до подписания Брестского мира Украина была не субъектом, а лишь только объектом европейских политических игр. Мы должны отдавать себе отчет, что порядочный историк знает о необходимости соблюдения пропорций между исторической правдой и создаваемыми мифами. Поляки знают, что смерть Ванды в Висле[271], которая не хотела выйти за немца, это всего лишь легенда, приукрашивающая историю Польши для детей. Древние римляне повторяли вслед за Цицероном: “Historia magistra vitae est” — «История — учительница жизни». Если история фальсифицирована или перевес в ней получают мифы, то выводы, следующие из нее для политиков, также ложны. Такая политика не может достичь положительной цели для собственного государства, она только приносит народу несчастья, а в будущем подвергнет его различным опасностям. Как написал украинский географ из Киева Павло Зубяк: «Пришло время перейти границу, которая отделяет пропагандистскую сказку от суровой, но реальной исторической правды. Переход этой границы — это первый шаг к выходу из безнадежной националистической маргинализации»[272].

Первая мировая война принесла не только полякам борьбу за свободу и независимость, а галичанам и русинам — стремление к автономии Восточной Галиции в рамках Австро-Венгрии. Эта война принесла также Талергоф[273] — лагерь интернирования и смерть для многих русофилов-святоюрцев, вызванную отказом признавать их со стороны собратьев, придерживавшихся другой национально-политической ориентации, т. е. украинскими националистами. Война 1918–1919 гг. вызвала новую ненависть, преступления и жестокость со стороны украинской галицкой армии, УГА (Украинской галицкой армии)[274]. Малые народы окраин европейской политики — литовцы, латыши, эстонцы, чехи или словаки — создали собственные государства. Заднепровским украинцам и галичанам этого не удалось. После Первой мирвой войны, волей победителей, русины Закарпатской Руси были выделены из состава Венгрии и присоединены к Чехословакии. От этого они ничего не получили, а даже наоборот — потеряли. Возможно, украинцы и галичане хотели слишком многого. Украинцы были абсолютно неизвестным в Европе народом, в результате чего западноевропейские державы не были позитивно настроены в отношении украинских устремлений к независимости. Уже в 1914 году власти Франции и Великобритании обещали России свое согласие на включение в ее состав земель Галиции от Сбруча до Сана[275], разумеется, после победы над монархией Габсбургов. Западноевропейские политики относились к малым народам Восточной, Южной и Центральной Европы, как к периферийным, и использовали их для достижения конкретной выгоды своих государств: Британии, Франции, Германии или России. Украинцы жили под властью России и Австро-Венгрии. В свою очередь, после Первой Мировой войны, они оказались в составе Советского Союза, Польши, Румынии и Чехословакии. Как пишет Анджей Земба, «если мировое сообщество и интересовалось их судьбой, то исключительно в аспекте их нахождения в Польше или в Советском Союзе»[276]. После войны за Восточную Галицию возникла огромная национальная и социальная ненависть галичан к Польше. Позднее ею питались идеология и пропаганда ненависти Украинской Войсковой Организации. Разгорелся антипольский террор как со стороны националистов, так и проигравших коммунистов. 31 августа 1920 года, когда Войско Польское и отряды Украинской Народной Республики Симона Петлюры истекали кровью в боях с большевиками, в Праге состоялся съезд делегатов украинских военных организаций за границей. На нем была создана Украинская Войсковая Организация [Украiнська Вiйськова Органiзацiя][277]. Это была подпольная структура, намеревавшаяся, в каком-либо отдаленном будущем, создать независимую Галичину. Ее основной целью было не допустить укрепления польской государственности на этой территории, что совпадало с политикой как Советской России, так и Германии. Эту организацию финансировали: Веймарская республика, Литва, Чехословакия, а, временами, и Москва. Ее задачей было вести разведывательную деятельность, а также проводить индивидуальный и коллективный террор по отношению к полякам и представителям польского государства. Она боролась против евреев как конкурентов в торговле, а также украинских христиан, которые хотели просто спокойно жить и работать. Организация насчитывала несколько сотен членов, в основном бывших военных из числа Украинских сечевых стрельцов (УСС), греко-католических священников, представителей интеллигенции и студентов. Только в 1923 году ее боевики совершили более 300 террористических актов, в том числе убийства 22 польских полицейских и 13 украинцев[278]. Одновременно галичанам прививалась ненависть к Польше. Именно прививка ненависти была, по замыслу деятелей УВО и ОУН, ведущим мотивом деятельности этих шпионско-террористических организаций. УВО проделала огромную работу, дабы «балканизировать» ситуацию на землях Восточной Малопольши[279]. Это должно было пробудить совесть европейских политиков и Лиги Наций. Как пишет Кулиньская, ответственность за этот посев ненависти, ставший делом рук крайних украинских националистов и шовинистов, лежит на украинской интеллигенции, учителях, адвокатах и, к сожалению, также на греко-католических священниках. Даже греко-католический митрополит архиепископ Андрей Шептицкий после 1908 год занял враждебную позицию по отношению к полякам-греко-католикам[280], а позднее и к Второй Речи Посполитой. Будучи «перекиньщиком» (выкрестом), как в первые годы ХХ в. называли его галичане, он был обязан быть большим украинско-галичанским националистом, чем местные галичане. Галичанский депутат радикальных взглядов Кирилл Трыловский даже назвал его «новым Валленродом»[281]. УВО в 1929 году преобразовалась в ОУН, вооруженную идеологией ненависти, которая была создана родившиеся на Украине Дмитро Донцовым[282], Миколой Михновским[283], Юрием Лыпой[284] и Миколой Сциборским[285] и галичанами Дмитро Мироном[286] и Степаном Ленкавским[287].

Адвокат М. Михновский пытался осуществить в Революционной Украинской Партии синтез социализма с национализмом[288], что, к сожалению, удалось сделать после его самоубийства. В политической брошюре «Самостшна Украша» он заложил основы крайнего украинского национализма. Среди украинцев Михновский был проводником идеологической линии, которая отличалась ксенофобией и ненавистью к чужакам, которую до сих пор проводят украинские националисты. В своей брошюре он обобщил указания для будущих поколений националистов. Это были идеи, укорененные в ксенофобии и тоталитаризме: «Тот, кто на Украине не с нами, тот против нас. Украина для украинцев, и покуда хотя бы один ворог-чужеземец останется на нашей территории, у нас нет права сложить оружие»[289]. Как пишет Кшиштоф Лада, трудно было поверить, что эти слова написаны за 20 лет до возникновения ОУН. Именно Михновский написал так называемые 10 заповедей, которые послужили образцом для Декалога ОУН, служившего индоктринации собственных членов[290]. Эти заповеди объясняют, что означает понятие «Украина для украинцев». Это его идеология разбудила зверя в украинце-галичанине.

Анализ других работ Михновского указывает также на расизм. Он призывал рабочих к борьбе с «заиманцами»[291], т. е. русскими, польскими и еврейскими рабочими на Украине, «занимавшими» места украинцев. В брошюре «Роль украинской интеллигенции в программе ОУН» он написал:

«Главной причиной несчастья нашего народа является отсутствие национализма […]. Национализм объединяет, координирует силы, поднимает на борьбу и наполняет фанатизмом подневольные народы в их борьбе за свободу»[292].

На территории Восточной Галиции украинский интегральный национализм распространился после Первой мировой и Польскоукраинской войн. В послевоенные годы родившийся на Украине публицист Дмитро Донцов сделал вывод, что украинцы оказались слишком слабыми и человечными. По его мнению, было необходимо сражаться ожесточенно и опираться на собственные силы. В 1926 году он издал свою самую важную работу — «Национализм» [ «Нацюналiзм»][293], которая была напечатана в Жолкви в типографии отцов базилиан (орден греко-католической церкви!!!). Эта работа содержала типичную для националистов интерпретацию истории.

Национализм Донцова вступил в полемику с основными принципами демократии и социализма в украинском политическом движении, а также содержал своеобразную интерпретацию европейской истории. Донцов создал идеологию украинского национализма, опираясь на социальный дарвинизм, согласно которому нация представляет собой природный вид, такой же, как собака, кот или конь. Такая нация[294] пребывает в постоянной борьбе с другими нациями за существование и пространство. В этой борьбе слабейший подчиняется сильнейшему. В противовес всем урокам истории, Донцов видел нацию, как вечную категорию, составляющую высшую непреходящую ценность[295].

Отсюда также происходит главный лозунг украинского национализма, звучащий: «Нация превыше всего», т. е. превыше бога, религии и общечеловеческих ценностей. Донцов утверждал также, что у нации есть прямая естественная обязанность вести борьбу с другими нациями, главным образом, соседствующими с ее территорией. Это должна была быть борьба за жизненное пространство, подобная немецкому Lebensraum.

Согласно идеологии Донцова, внутренняя структура нации опирается на принцип иерархии. Во главе ее стоит вождь (нем. Furer, ит. Duce, а во главе украинской нации проввдник — предводитель), располагающий группой руководителей, которую Донцов назвал «инициативным меньшинством», аристократией, «орденом лучших». Инициативное меньшинство он наделял особыми чертами характера, такими как: нетерпимость и отсутствие милосердия по отношению к человеку и обществу. Согласно принципу: «Кто не с нами, тот против нас», — члены ОУН, руками УВО, а позднее УПА и Службы Безопасности, проводили это творческое насилии по отношению к полякам, евреям и русским. Остальную часть народа образовывал «плебс», «безвестный скот», который «шел в то место, которое ему было назначено, и делал то, что ему было указано»[296]. Разве можно больше презирать собственный народ и человека? В практике украинского национализма этим слоем «лучших», «инициативной группой» и даже «орденом» была Организация Украинских Националистов, руководимая «вождем» — проводником Евгеном Коно-вальцем, а позднее Андреем Мельником и Степаном Бандерой. Это был языческий национализм, без христианской души.

Для того чтобы воплотить стратегическую цель украинского интегрального национализма, которой должна была стать украинская соборная (объединенная) самостийная (независимая) держава (Украiнська Соборна Самостiйна Держава — УССД), Донцов сформулировал исторические силы этого национализма. До сегодняшнего дня ими являются:

1) Свобода как фактор, неконтролируемый разумом. Свобода элиты не подлежит контролю разума, а является природным «желанием». Если вождь — проводник хочет построить украинскую империю, то эта цель должна быть достигнута даже ценой гибели половины нации[297].

2) Насилие, которое в ходе борьбы за жизненное пространство применяется в отношении иных наций — это навязывание воли вождя и инициативного меньшинства другим народам при помощи физического насилия, а в отношениях внутри государства — «плебсу», «черни» или «толпе». Это было отрицанием веками вырабатывавшейся в цивилизации Запада терпимости, демократии и гуманизма. В целом, это было возвращением во мрак тюркско-монгольского Средневековья. В современности, в XXI веке, эти тезисы были прикрыты кисеей демократической фразеологии, скрывшей суть вещей за внешней активностью Конгресса Украинских Националистов (КУН) или объединения «Свобода», точно так же, как раньше делалось в ОУН.

3) Территориальная экспансия как главный принцип и сила украинского национализма. Донцов писал:

«Желание процветания для своей страны означает желание несчастья для своих соседей […]. От экспансии для своей страны отрекается только тот, в ком полностью отмерло чувство патриотизма [.], поскольку присвоение — это прежде всего желание победы»[298].

Эти черты наиболее ярко проявлялись в практической деятельности структур ОУН-УПА по отношении ко всему польскому, русскому или еврейскому. Однако, об этом не пишут галицийские историки. Теория Михновского и Донцова была реализована на практике во время войны. Фанатизм, созданный идеологией ненависти, привел к истреблению на территории польского пог-раничья сначала евреев, уничтоженных по приказу гитлеровцев руками украинской вспомогательной полиции, состоявшей на немецкой службе[299], а затем поляков на Волыни и в Восточной Малопольше[300], а также вдоль линии Керзона[301]. Перечисленные выше движущие силы интегрального украинского национализма, или же украинского нацизма, вступают в разительное противоречие с этикой, моралью, гуманизмом и заповедями всех религий. И что еще более прискорбно, множество священников греко-католической церкви (современной византийско-украинской) и православной церкви были членами и сподвижниками ОУН, т. е. того же нацизма. Это они, вопреки всем законам, божьим и человеческим, освящали ножи и секиры, служившие для истребления поляков. Об этих фактах много говорится в литературе на данную тему. Украинские нацисты, т. е. ОУН-СД, так называемые независимые государственники, пошли против бога, разума и законов геополитики, и старались идти в направлении создания одноплеменного тоталитарного государства ОУН (после истребления всех национальных меньшинств)[302]. Это государство должно было возникнуть в результате «национальной революции». Им не удалось осуществить эту революцию ни в 1939, ни в 1941 гг. Именно поэтому на III Конференции ОУН-Б, проводившейся 17–21 февраля 1941 года под председательством Миколы Лебедя, было решено начать «революцию» путем исключительно жестокого истребления польского населения[303].

Кроме человеческих страданий, деятельность бандеровцев привела к гибели населения целых регионов современной Украины. Они убили от 134 до 200 тысяч поляков, помогли немцам истребить местных евреев. Сегодня, после возрождения украинского государства, из них делают «лыцарей» — рыцарей без страха и упрека и героев борьбы за независимость.

В настоящей статье мы используем понятие «нацизм»[304]. Польский читатель знаком только с немецкой разновидностью социализма с подобным названием. Мы должны отдавать себе отчет, что существовал еще русский нацизм, выросший в конце 30 гг. XX в. из национал-большевизма в форме сталинизма. Среди галичан-украинцев возник украинский интегральный национализм — как национальная разновидность нацизма и как идеология ОУН[305].

Наверняка многие читатели задают себе вопрос: зачем автор приводит в этой статье примеры «сказочной» истории Украины? Если историк использует свой исследовательский арсенал и этику, чтобы приукрашать и мифологизировать настолько удаленные от нас моменты истории собственного народа, как приведенные здесь факты и события, то ему гораздо легче фальсифицировать новейшую историю, например, историю периода Второй мировой войны. Такую фальсификацию деятельности ОУН-УПА бандеровцы начали уже в 1943 году. Обычный читатель не отдает себе отчет, что ОУН, подобно большевистской партии, вела пропаганду двумя путями. Одни документы создавались для потомков. Они были полны цветистых фраз о демократии, свободе народов и т. д. Другие документы и приказы, в том числе и устные, предназначались для исполнения. Они интересуют нас больше всего. Эти документы касаются геноцида, развязанного против поляков, евреев, армян, а также украинцев, не одурманенных нацистской идеологией. Когда мы говорим о геноциде на территории Восточного пограничья Второй РП (воеводства Волынское, Тарнопольское, Станиславовское и Львовское, частично Люблинское), это касается понятия genocidium atrox, и относится к массовым убийствам не только членами УПА и Службы Безопасности ОУН, но также членами Кущевых Отрядов Самообороны [Самообороннi Кущовi Вiддiли — СКВ], которых поляки называли «секирниками», и даже их семьями, женщинами и детьми. Днем это были обычные крестьяне, которые пахали поле и пасли коров. Ночью, по приказу ОУН-УПА, они превращались в упырей, убивавших своих соседей — поляков или украинцев, чтобы после такого акта «патриотизма» разграбить их имущество[306]. Впервые об этом написал историк из Львова Василь Расевич (ОУН не только симпатизировала фашизму, она сама была профашистской: интервью с украинским историком Василем Расевичем)[307]. Как мы видим, одним из мотивов и низких побуждений, которые привели украинцев к убийствам, была жажда обогащения. После неудавшегося эксперимента построения нацистского государства во Львове, в июне-июле 1941 г., бандеровцы (ОУН-Б) ушли в политическое небытие. Их (по крайней мере, некоторых из них), преследовали немцы, арестовывали, интернировали и сажали концентрационные лагеря. Многие из украинских националистов, несмотря на эти преследования, и далее вели активное сотрудничество с немцами. Один из них был Дмитро Мирон («Орлик», «Андрий», «Максим», «Пип», «Роберт», «Свенцицкий»), близкий соратник Степана Бандеры.

Он организовал и курировал коллаборационистскую Украинскую Вспомогательную Полицию, которая находилась на службе немцев в 1941–1942 году. Там он показал себя как один из самых отъявленных выродков. Польский офицер, шеф разведки АК на Украине, полковник Александр Клотц лично встречался с этим «идеологом» и практиком бандеризма. В его дневниках мы читаем:

«Вечером 31 октября меня вытащили из постели украинские полицейские и под усиленным конвоем вместе с несколькими жителями соседнего дома повели к зданиям на площади Хмельницкого, которые некогда занимал НКВД. Сейчас там находился штаб украинской полиции, которую под руководством гестапо организовал Дмитро Орлик.

На просторном ярко освещенном дворе, с трех сторон окруженном постройками и отделенном высокой стеной со стороны площади, собрали уже больше 400 арестантов, разделенных на три группы: поляков, евреев и украинцев (которых подозревали в принадлежности к коммунистической партии). Польская группа была самой многочисленной, а подавляющее большинство в ней составляли женщины. Мужчин было едва ли больше 20 (а местную интеллигенцию я представлял в одиночестве). Нас поставили в колонну по четыре и приказали встать на колени. В окнах первых этажей поставили четыре пулемета, из которых время от времени давали очередь по стене, отделявшей двор, устраивая свистящую ловушку над нашими головами. Арестанты каждый раз невольно нагибали головы, что вызывало взрыв смеха полицейских и эсэсовцев (среди украинских и немецких карателей). После игры, которая продолжалась несколько часов, отобрали (у всех) документы. Их не глядя бросали в огромную корзину для угля, которую несли двое полицейских. Только тогда я понял, что дело серьезное.

С левой стороны в моей четверке стояла на коленях пожилая образованная женщина, учительница, которая еще помнила времена до Первой мировой войны, когда на Украине кипела польская жизнь. Справа — красивая молодая девушка со своим женихом. Обе женщины очень быстро очнулись от первого потрясения и до конца сохраняли удивительное достоинство. По стечению обстоятельств, моя прекрасная соседка справа носила ту же фамилию, что и я. Она настоящую, а я — по паспорту. Отобрав документы, полицейские устроили повальный грабеж ценных предметов и частей гардероба. У моей соседки бесцеремонно сорвали крестик, который она с гордостью, демонстративно повесила на груди сразу после “освобождения” Киева немцами. Она шептала мне с сожалением: “Мамочка столько лет хранила этот крестик, с самого моего рождения”. Смеясь, стянули сапоги. Всю ночь шел мокрый снег, а с утра ударил мороз. Некоторые из арестантов были раздеты до белья. С некоторых молодых женщин стянули и белье — не для грабежа, а скорее для смеха.

Снова началась игра в свистящую ловушку, после чего в стоящую на коленях колонну ворвался сам Дмитро Орлик с двумя десятками полицейских (украинцев), вооруженных плетьми и сплетенными кусками телефонного кабеля. С особой речью он обратился к полякам:

— Вы не чулы про Орлика, но вы про нёго ще добре почуете. Я вам пикажу вашого Пылсудского… Я вам пикажу вашого Собеського (!) с ёго мичом пид Золотымы Воротамы.

До полудня насмерть забили трех человек. У одного из поляков (Павловского), эпилептика, начался приступ. Эсэсовец метким выстрелом разнес ему череп.

В три часа пополудни арестантов начали вывозить тремя грузовиками на место казни [.].

Я могу понять воспитанников школы ОУН — бандеровцев, инструмент немецких палачей (Гитлера), направленный против моего народа (который они считали единственным врагом), но никак не могу понять их роли на территории Великой Украины. Они, вместе с немцами, пришли туда из Галиции, чтобы издеваться над собственными братьями, превосходя в жестокости (на голову) гестаповцев и эсэсовцев. Я собственными главами видел массовые казни в Киеве в последнем квартале 1941 года, расстрелы тысяч украинцев в Кременчуге в январе 1942 года. Я получал донесения всех ячеек о сотнях публичных казней, проводившихся без малейшего повода (не считая желания запугать местное население). Я видел миллионные толпы украинского народа, который весной 1942 года со всех уголков Украины через степь гнали на Запорожье, в голоде и холоде. След их скитаний отмечали вереницы трупов (повешенных украинцами), которые колыхались на телеграфных столбах. Большинство повешенных никогда не имели ничего общего ни с какой политикой или боевыми действиями.

[Все] казни совершались бандеровцами под руководством гестапо и СС. “Техническими работами” руководил Дмитро Орлик (Мирон) — славна людына […]

Надднепровская Украина больше других областей СССР была склонна к уступкам (обласкиванию) ценой реализации не угасшей тоски по индивидуальному сельскому хозяйству и свободе, которые укоренились в характере Сечи, Степи, козачества (и черни).

Я думаю, что обещаниями этих уступок немцы приманили галичанско-украинских политиков и молодчиков, но никак нельзя понять, почему же до самого конца немецкой оккупации на Украине, а значит, до июля 1944 года, не наступило отрезвление (со стороны прогитлеровского лагеря, хотя немецкие намерения были абсолютно ясны с первых дней оккупации). Не остановило бандер и орликов ни присоединение Львова и Восточной Малопольши к генерал-губернаторству, ни создание в Ровно, а не в Киеве “столицы” рейхскомиссариата Украине, ни ужесточение коллективных форм сельского хозяйства, ни даже арест Бандеры и последующие казни, облавы, выселения, депортации в Рейх и тысячи виселиц (повсеместный в степи скрип колодезных журавлей немцы, при помощи бандеровцев, многократно усилили скрипом виселиц, на которых качались неделями не снимавшиеся трупы)»[308].

Насколько великим нужно быть теоретиком преступной идеи, чтобы из ненависти совершать такие преступления. По странному стечению обстоятельств украинские и галичанские историки из Украины, Канады или Польши ничего не пишут в биографиях Д. Мирона о «работе» их героя в оккупированном гитлеровцами и галичанскими бандеровцами Киеве и других местах Великой Украины.

Геноцид был совершен носителями галичанского интегрального национализма, местной разновидности расизма, созданной на основе идеологии, разработанной Миколой Михновским, Дмитро Донцовым и другими представителями украинской и галичанской интеллигенции, происходившей из Надднепровской Украины и Галиции. Это преступление было совершенно ОУН-УПА, и особенно Службой Безопасности ОУН, а также деревенскими отрядами самообороны СКВ против польских граждан: поляков, за то, что они были поляками и римскими католиками; украинцев, за то, что они были христианами и не поддерживали нигилистически-языческой идеологии ОУН с ее символом — красно-черным знаменем, красным, как кровь невинно убиенных, и черным, как пепелища тысяч сожженных деревень. Преступники из Службы Безопасности ОУН и УПА по воле исторического парадокса были польскими гражданами. Когда, согласно ялтинским договоренностям СССР с западными союзниками, последние отсылали граждан СССР домой после войны, бывшие солдаты дивизии СС «Галичина», происходившие с территорий Восточной Малопольши, которые раньше служили в галицийских полицейских полках и проводили карательные операции в польских деревнях Дистрикта Галиция, в Люблинском и Келецком воеводствах, а также другие украинские и галицийские коллаборационисты, чтобы избежать высылки в Советский Союз на верную смерть, ссылались на факт имевшегося у них польского гражданства[309]. Оказывается, когда они боролись за жизнь, оно им не мешало. Этот факт касается также тысяч вахманов, т. е. охранников немецких концлагерей в Треблинке, Собиборе, Берген-Бельзене, Бухенвальде, десятков тысяч украинцев и галичан — полицаев из полицейских батальонов и полков, действовавших против советских, польских, словацких, французских и югославских партизан, и участвовавших в карательных акциях[310]. Мы не можем забыть, что в оккупированной Третьим Рейхом Восточной Малопольше в 1943 году гитлеровскому режиму служило аж 355 старост и бургомистров. Среди них 346 украинцев-галичан, трое поляков и шестеро немцев. Многие исследователи считают, что почти 400 тысяч украинцев и галичан (этот требует подробного изучения) запятнало себя сотрудничеством с гитлеровским режимом. Это они, убегая от правосудия после 1945 года, создали так называемую политическую эмиграцию в Великобритании, США, Канаде и Западной Германии[311].

Идеология преступного украинского интегрального национализма еще малоизвестна и недооценена исследователями, а также замалчивается украинскими историками. В то же время, множество открытий в этой области совершили Виктор Полищук, Кшиштоф Лада, Богумил Гротт и Чеслав Партач.

Уроженцы Кресов возлагали большие надежды на возвращение Польшей суверенитета и независимости в 1989 году. К сожалению, политика либералов и посткоммунистов привела к тому, что снова, как во времена ПНР, исторической правдой пожертвовали во имя добрососедских отношений. На этот раз вроде бы с Украиной, а на самом деле — с Галицией и галичанами. Эта, рассчитанная на скорейшее отделение Украины от России, и превращение Украины в страну с прозападной политической ориентацией политика, была и остается наивной.

Все большее число исследователей приходит к выводу, что понимание «украинского вопроса» творческими людьми, связанными с парижской «Культурой», было слишком односторонним и искаженным ошибками, несмотря на множество справедливых утверждений, заявленных редактором Гедройцем[312]. Честно говоря, из выводов многих авторов, печатавшихся на страницах «Культуры», можно, в свою очередь, извлечь вывод, что во Второй РП значительная часть украинского общества находилась под влиянием нацистских концепций, что делало невозможным достижение с ними какого-либо соглашения[313]. Дмитро Донцовым пропагандировались не фашистсткие идеи, как до сих пор писали, а нацистские. Украинские националисты видели в нем не только великого идеолога, но даже мага, владеющего мыслями галичан. Эти тезисы поддерживал часто писавший в «Культуре» Богдан Осадчук, проходивший в годы войны обучение в Берлине. Здесь мы должны отметить, что польские авторы, публиковавшиеся в этом издании, старались не поднимать тех вопросов, которые могли скомпрометировать украинское националистическое движение. Таким образом, мы можем позволить себе утверждение, что редакция «Культуры» была защитников интересов интегральных украинских националистов. Украинские авторы до сего дня усиленно продвигают мнение, что не следует применять принципа взаимности в решениях взаимных проблем. Поднятый в Польше на щит миф о «молодости и незрелости» украинского государства привел к политике значительных уступок за счет интересов польского государства, хотя трудно назвать сплошные уступки политикой. И так продолжается по сей день. Как пишет Богумил Гротт, постулат соблюдения собственных национальных интересов стал как никогда актуален в посткоммунистической Центральной и Восточной Европе, где снова возродились разновидности национализма, включая агрессивный украинский интегральный национализм[314]. В том числе поэтому взгляды, продвигавшиеся на протяжении многих десятилетий парижской «Культурой», принимаемые на веру без должной доли критики, были и являются вредоносными и недружественными польской идее государства. Элита здорового государства заботится о его интересах и о сферах его влияния[315]. И она не смотрит не мир зашоренным взглядом. Если украинцы и галичане хотят жить в Европе, то призраки прошлого в виде посткоммунизма и украинского неонацизма, поддерживаемые последователями этих идеологий, должны отправиться на кладбище истории. Галичане не хотят извлекать уроки из преступлений и политических ошибок своих интегральных националистов, за которых расплачивается вся Украина. А польская политическая элита обязана посмотреть правде в глаза, чтобы отдать себе отчет в том, что и как на самом деле происходит на Украине. Она обязана, действуя в Польше в интересах польского государства, не блокировать информацию, поступающую из этой страны по каналам радио, телевидения и в печать. Она не должна дезинформировать общество, что, к сожалению, происходит во имя «политической корректности» и чуждых, часто враждебных Польше интересов. Следует с большим опасением признать, что необандеровские движения с так называемой Западной Украины смыкаются с движениями из Центральной Украины, которые восходят к гайдамацким традициям. Принимая во внимание царящую на Украине бедность, в не столь отдаленном будущем это может создать взрывоопасную ситуацию, угрожающую стабильности в этой части континента. Подобного типа угроз польские политики не желают замечать, обманываясь заверениями постмодернистских СМИ.

Поддержка прозападной и антироссийской ориентации на Украине, к сожалению, слишком часто означает поддержку необан-деровцев и направляемых ими организаций, которые настроены решительно одинаково антипольски, антиеврейски и антирусски, и точно так же, как в старые времена — шовинистически. Они чтут таких нацистских героев как: Степан Бандера, Роман Шухевич, Микола Лебедь, Володимир Янив, Степан Ленкавский или Дмит-ро Мирон. Ставят памятники, восхваляющие их антипольские настроения и идеологию украинского интегрального национализма. Как нам известно, после возникновения украинского государства, туда с Запада нахлынула волна бандеровских публикаций, популяризировавших фальсифицированную версию истории. Фальшивая история становится базой столь же фальшивой, опирающейся на «хотение» политики. К сожалению, польские власти недооценивают эту проблему, точно так же, как и ревизионистские устремления украинских националистов, направленные на аннексию у Польши 19 юго-восточных повятов как части так называемых «украинских этнических земель»[316]. Публикации украинских националистов и их апологетов подчеркивают насилие со стороны польских «оккупационных властей» по отношению к украинцам, полностью расходясь в оценке с международным правом. Эти публикации конечно же не упоминают преступной террористической и шпионской деятельности Украинской Военной Организации и ОУН в пользу соседних государств, враждебных Польше. УВО и ОУН проводили политику террора по отношению к польским и украинским сторонникам примирения, зачастую убивая их. Националистические публикации выпячивают борьбу УПА с АК, причем пишут о данной борьбе даже в те периоды времени, когда Армии Крайовой на Волыни вообще еще не существовала. Они описывают бои УПА с немцами, которые, впрочем, можно пересчитать по пальцам одной руки. УПА не была партизанским движением. Ее боевики (как они сами себя называли) по большей части набирались в принудительном порядке. Тот, кто не желал убивать поляков, будучи уповцем, вместе со своей семьей ликвидировался Службой Безопасности ОУН. УПА были боевыми группами ОУН, которые в необандеровской литературе пропагандистски именуются армией. Убийства УПА евреев, поляков, украинцев и русских, а позже — советских активистов, не оказали никакого влияния на возникновение независимой Украины. Тезисы бандеровских пропагандистов о том, что была возможна совместная борьба украинцев и поляков против немцев и Советов, абсурдна. Кем были террористы и боевики из ОУН для признаваемого в мире польского эмигрантского правительства в Лондоне или для командования АК? Сторонниками Третьего Рейха, его наемниками или, в меньшей мере, самозваными атаманами, которых никто не мог воспринимать всерьез. Несмотря на это, проводились переговоры между командованием АК и ОУН(б). Однако последние относились к этим переговорам, как к зондированию почвы без конкретных обязательств[317]. Когда поляки призывали прекратить бессмысленные убийства, делегаты ОУН(б) прямо в глаза лгали и утверждали, что на местах их уже не слушают и что это убивают какие-то анархистские банды, а сами они не имеют с этим ничего общего.

Организация Украинских Националистов, стремящаяся построить государство, основанное на нездоровых проявлениях любви к Родине (заключавшихся в ненависти к чужакам), вооружившись нацистской идеологией, хотела достичь этой цели, использовав благоприятный исторический момент. Его должна была приблизить ожидавшаяся война, способная разрушить версальский порядок, ненавистный немцам и украинцам из числа польских граждан. По мнению деятелей ОУН, выдуманное украинское государство тоталитарного и нацистского характера[318] должно было возникнуть в результате «национальной революции». Чтобы поднять на борьбу украинское крестьянство, ОУН проводила энергичное обучение молодежи и взрослого населения. Она делала упор на демонстрации враждебной и вредоносной деятельности поляков, евреев и русских на так называемых «украинских землях». Преумножение ненависти было основным лозунгом этого обучения (подобные курсы проводятся и сейчас). Поляки, жившие на Волыни и в Восточной Мало-польше, а также украинцы, призывавшие к мирному труду, должны были быть изгнаны или уничтожены, т. е. истреблены в ходе «национальной революции». По мнению ОУН, котел ненависти должен был кипеть постоянно. Поэтому в 30-е гг. XX в. террористы из ОУН, в состав которой вошла УВО, убивали польских политических деятелей, силившихся нормализовать польско-украинские отношения. Убитые боевиками ОУН директор Восточного департамента МИД Тадеуш Голувко или министр внутренних дел Бронислав Перацкий были искренними друзьями украинцев, однако они постоянно совершали одну и ту же ошибку: пытались обезвредить галицийско-украинско-нацоналистическую бомбу, противодействуя оуновской «балканизации» Польши. Тем самым они подписали себе смертный приговор, поскольку ОУН стремилась постоянно возбуждать и сеять среди украинцев ненависть к полякам, т. е. к «чужим», которые занимали не свою, но, по их мнению, украинскую землю. Такое отношение демонстрировали подпольные газетенки ОУН и КПЗУ, легальная пресса, в том числе финансировавшаяся умеренной партией УНДЛ. Многие греко-католические священники из числа бывших солдат и офицеров Украинской Галицкой Армии также пропагандировали ненависть ко всему польскому, а греко-католические епископы из Львова и Перемышля запретили совместные праздничные ходы с прихожанами римско-католических церквей, например во время праздника Крещения. Объявляли бойкот польских школ, оскверняли польский флаг и государственные символы, угрожали наиболее активным полякам. Провинция становилась все более запуганной. Уже в 30-е годы польские жители этих земель видели, что государственные власти их не защитят. Во время украинских праздников — национальных, церковных, календарных — пропагандировалась ненависть. Это особенно явно проявлялось во время так называемого праздника могил. Также торжественно отмечали день смерти Ольги Бассараб, члена ОУН, которая была изобличена в шпионаже в пользу Советской России: в тюрьме она повесилась, но в этом преступлении обвиняли поляков, хотя как раз полякам от этого не было никакой выгоды. Даже наоборот, польские власти очень рассчитывали на ее показания, способные обвинить Организацию. Так что ее смерть была важна именно для ОУН.

Войну Третьего Рейха против Польши ОУН встретила с несколькими десятками тысяч подготовленных активистов и программой «национальной революции», в результате которой должно было возникнуть единое независимое суверенное украинское государство от Вислоки до Кавказа. Организационные структуры ОУН, словно бациллой[319] , заразили национализмом все галицийские общественные организации — политические, экономические и образовательные.

Уже в обращении первого Конгресса ОУН в 1929 году, подписанного Миколой Сциборским и Володимиром Мартынцом, читаем:

В 1939 году националисты посчитали, что приходит время революции, в результате которой, при помощи Третьего Рейха, можно будет построить украинское авторитарное нацистское государство. Пакт Молотова-Риббентропа застал их в момент приготовления к восстанию в юго-восточных воеводствах Польши. Гитлер приказал сдержать украинское восстание. Видя, что Советская Россия отказывается от принятых на себя обязательств, т. е. удара по Восточному пограничью, 15 сентября 1939 года он отдал приказ ввести ОУН в бой. Приказы были отданы, связные отправлены в район действий. В это время, 17 сентября, советские войска атаковали Польшу. Новые приказы о свертывании восстания не могли достичь всех местных отделений ОУН[321]. Впрочем, украинские националисты не ждали немецких указаний. В течение всего сентября и октября 1939 года на территории Волыни и Восточной Малопольши они убивали мирных польских беженцев, солдат и офицеров. В 1939 году, перед лицом советского наступления, «националистическая революция» не удалась. Гитлер, желая компенсировать деятелям ОУН утрату их надежд, 25 сентября позволил им пересечь советско-немецкую демаркационную линию и спрятаться под крыло Третьего Рейха[322].

На оккупированных немцами польских землях на территории генерал-губернаторства украинцы, в особенности интеллигенты, получили привилегированные позиции: они заняли многие должности в политической и экономической администрации, притесняя поляков и евреев. Они начали украинизацию Хелмского, Замойского и Жешовского краев. Следует констатировать, что украинцы встали на путь сотрудничества с гитлеровским и советским оккупантами. Это вызвало множество конфликтов с польским подпольным государством. В то же время, в специальной полицейской школе в Закопане, немцы проводили обучение полицейских кадров, состоявших из украинских националистов. Это ее выпускники позднее стали палачами в Службе Безопасности ОУН. Действия украинских националистов должны были вызвать противодействие со стороны польского общества, т. е. смертные приговоры тайных судов польского подпольного государства.

Начало войны немцев с Советским Союзом в 1941 году застало украинских националистов уже хорошо подготовленными к построению собственного нацистского государства. Однако его провозглашение 30 июня 1941 года во Львове было отвергнуто немцами. Бандеровцы на несколько месяцев вошли в состояние конфронтации с Германией. Многие украинские националисты были брошены в лагеря и тюрьмы. Некоторых расстреляли. Мечты рушились. ОУН разделилась на 2 фракции. Ее мельниковская часть и далее явно взаимодействовала с немцами, украинские разведывательно-диверсионные батальоны «Нахтигаль» и «Роланд» успели провести во Львове и других пограничных городах погромы евреев и польской интеллигенции.

Тысячи молодых украинцев вступили в украинскую вспомогательную полицию (Hilfspolizei). Многие из них ранее служили в советской милиции, помогая депортировать поляков в Сибирь. В 1942 году эта полиция приняла активное участие в ликвидации еврейских гетто: На Волыне и в Малой Польше 12 тысяч украинских полицейских на немецкой службе вместе с 1400 немцами уничтожили свыше 450 тысяч польских евреев[323]. Без их участия Холокост был бы невозможен. Участие в массовом истреблении евреев изменило моральный облик этих полицейских. Дезертировав весной 1943 года, они стали ядром УПА, искушенным в убийствах. Именно этот опыт позднее позволил им истребить 134 тысячи поляков и несколько десятков тысяч украинцев, которые не хотели принять нацистскую идеологию и методы, применявшиеся ОУН-УПА.

Мы можем констатировать, что главной причиной геноцида на Кресах было стремление ОУН-УПА к созданию моноэтнического авторитарного централизованного государства нацистского типа. Genocidium atrox был возможен благодаря многолетнему, а может быть, даже длившемуся несколько поколений, воспитанию галичан сначала радикальными партиями, а позже ОУН, в ненависти к «чужим», «оккупантам» или, как говорили, «заиманцам». Планы геноцида впервые были конкретно озвучены на Учредительном Съезде ОУН в Вене в 1929 году. Теоретически их развила старая гвардия ОУН (позже названная фракцией Мельника). В момент начала Второй мировой войны сформировались условия для того, чтобы галицийские нацисты бандеровской фракции могли приступить к реализации программы. Вот ее важнейшие положения, методы и условия реализации:

1) Стремление к построению авторитарного нацистского галицийского (украинского) государства на землях, принадлежавших Второй РП.

2) Воспитание ОУН в духе ненависти к полякам широких масс активистов и сторонников этой организации, а также просто крестьян и молодежи.

3) Массовое сотрудничество с советским и немецким оккупантом.

4) Антипольская направленность коллаборационистской украинской вспомогательной полиции на немецкой службе, раннее принимавшей участие в истреблении сотен тысяч польских, украинских и белорусских евреев.

5) Желание многих украинцев обогатиться за счет поляков и евреев в условиях войны.

6) Массовая антипольская и антисемитская пропаганда галицийских (украинских) общественных организаций, связанных с интегральным украинским национализмом, т. е. местным нацизмом.

7) Вера в пропаганду союзников, говорившую о создании второго фронта на Балканах и об ударах с юга по центру Европы.

8) Планы, связанные с первой версией операции «Буря» и планы удара на Львов из Люблина и Перемышля в последней фазе войны.

9) Опасения вероятного захвата Восточного пограничья польской армией, направляющейся с запада (как это случилось в 1919 году).

10) Поражение войск Третьего Рейха под Сталинградом, т. е. поворот в войне в пользу Советского Союза и союзников (в т. ч. Польши).

Эти обстоятельства стали основанием для принятия решения на Конференции ОУН в феврале 1943 года. Их результатом, согласно с политической линией и планами ОУН, стал массовый геноцид польского населения сначала на Волыни, а затем в Восточной Ма-лопольше. Лицом, непосредственно ответственным за принятие решений о совершении этого преступления, является Микола Лебедь, возглавлявший ОУН до августа 1943 года, а после войны офицер ЦРУ, «специалист» по коммунизму.

До и во время истребления поляков ОУН-Б одновременно убивала своих врагов среди украинского общества, т. е. сторонников Мельника и Тараса Бульбы-Боровца, русофилов, членов Товарищества поместной шляхты, украинцев латинского вероисповедания, баптистов, пятидесятников и т. д. Об этом говорят данные, опубликованные украинским ИНП на основании исследований, проведенных в трех волынских повятах. Они показали, что на территории этих трех повятов во время Второй мировой войны погибли 5935 украинцев от рук ОУН-УПА, 1248 украинцев от рук НКВД, 1225 убиты немцами и 32 — поляками[324].

Предпринимаемые деятелями и апологетами ОУН попытки переложить ответственность за собственные преступления на поляков не сходятся с фактами. Точно так же, как и попытка найти причины геноцида ОУН-УПА в политике Второй РП. Это обвинение, выдуманное пропагандистами ОУН во время Второй мировой войны, до сих пор поддерживают апологеты и наследники украинского интегрального национализма, а также недобросовестные, а иногда недоучившиеся, историки и публицисты и враждебно настроенные к Польше политики. Они должны отдавать себе отчет в том, что, прославляя эти преступления, берут на себя часть ответственности за них.

Ужасающие преступления, которые совершили галицийские и украинские нацисты из СБ ОУН и УПА, а также коллаборационисты всех мастей, находятся в абсолютном противоречии с европейской культурой и христианской религией. Никакая ложь украинских националистов не убедит жителей Европы, что у этих националистов есть собственная специфическая система ценностей, которая чудесным образом прощает им преступления, совершенные с высокой целью построения независимого единого государства. Преступления, которые они совершили, еще более отвратительны, поскольку на землях Восточной Малопольши было 35 % смешанных браков: польско-украинских и украинско-польских. Поэтому мы можем предполагать, что у значительной части населения малопольских деревень и городков были какие бы то ни было родственники — бабушка, дедушка, тетя или дядя — польской или галицийско-украинской национальности. Мы видим, что может совершить нечеловеческая, языческая и одновременно нацистская идеология, опирающаяся на ненависть. Однако, современные жители этих мест, не хотят принимать такую правду во внимание. Они предпочитают жить в сказочной и выдуманной истории, что рано или поздно жестоко им аукнется. Как написал Бронислав Вильдштайн: «Не признавая исторической правды, трудно строить будущее»[325]. Поэтому, во имя лучшего будущего, в противовес устремлениям крайних галицийских политиков, украинцы и галичане, должны захотеть узнать и признать правду. И по-христиански не только простить, но и выразить раскаяние, чтобы, во имя лучшего будущего, урегулировать исторические споры, которые до сих пор разделяют братские соседские народы.

Уже несколько лет украинские историки и политики необандеровской ориентации стараются переложить ответственность за преступления и геноцид, развязанный ОУН и УПА, на все украинское общество, что является очередным преступлением, которое они совершают на наших глазах по отношению к собственному народу. Они также уничтожили демократические традиции, выработанные галицийскими и украинскими политиками в Австро-Венгрии и в Польше. Теперь вся Украина пожинает и еще долго будет пожинать плоды бандеровско-мельниковского геноцида и анархии.

Тадеуш Исакович-Залесский Польско-армянский город Куты на Черемоше Развитие и гибель

В прошлом уникальным местом на карте польского государства был польско-армянский город Куты, который называли «армянской Речью Посполитой». Этот город, который существует и сегодня, находится на окраине исторического Покутья, к.е. клина земель, втиснутых между Восточными Карпатами и руслом Черемоша. Эта быстрая и неспокойная река начинается со слияния двух горных потоков под названиями Белый и Черный Черемош, которые стекают с горного хребта Черногоры. Это приток Верхнего Прута, левого притока Дуная, поэтому он относится к бассейну Черного моря. С севера этот регион отделен от Подолья глубокой низиной Днестра[326]. Исконной столицей этого региона была и до сих пор остается Коломыя, лежащая на берегу Прута, а Куты, до последней войны, наряду с Городенкой, Снятиным и Косовым Гуцульским, был одним из важнейших городов региона. Своим название город Куты, как и весь район По-кутья, обязан своему положению, поскольку слово «кут», по-украински, значит «угол». Следовательно, это был самый южный «угол», или, если хотите, «закуток» тогдашнего государства. Эти территории были самой теплой частью Польши, что вместе с плодородными лёссовыми почвами положительно влияло на развитие сельского хозяйства. Здесь успешно выращивали пшеницу, кукурузу, сахарную свеклу, табак и даже виноград, дыни, абрикосы и персики. Это, в свою очередь, влияло на рост населения, особенно в долинах[327].

Покутье входило в состав Галицкого княжества, к которому в 981 г. князь Владимир Великий присоединил добытые у поляков Червонные грады, т. е. Львовскую, Саноцкую, Хелмскую и Перемышльскую земли. Так возникла историческая Червонная Русь. В 1199 г. Галицкий край объединился с Волынью в единое Галицко-Владимирское княжество[328]. После того как в 1340 г. последний князь из династии Пястов Болеслав Ежи умер, не оставив потомков, эти земли, по праву наследования, получил король Казимир III Великий. В 1372 г. его племянник и наследник король Людвиг Венгерский отделил Червонную Русь, отдав ее в управление князю Владиславу Опольчику, а затем послал туда венгерских старост. В 1387 г. Ядвига Андегавенс-кая возвратила Червонную Русь вместе с Покутьем Польше. С XV в. эти земли составляли Русское воеводство со столицей во Львове. В 1772 г., после первого раздела Речи Посполитой, эти территории оказались в составе австрийской провинции под названием Галиция и Лодомерия (от искаженных названий городов Галича и Владимира Волынского). В 1918 г. они на 21 год вернулись в состав Польши.

Начало истории Кут следует искать в XV в. Поселение основали армяне, переселявшиеся из Молдавии в Польшу. Интересно, что говорили они уже не на армянском языке, а на выученном в Крыму кипчацком, который принадлежит к тюркской семье языков. На этом языке, записанном армянским алфавитом, они издавали свои молитвенники. Только в XVIII веке, следующие волны иммиграции, принесли в Куты настоящий армянский язык, который, в форме смешанного говора, сохранился до периода межвоенного двадцатилетия.

Хотя в сравнении с другими армянскими колониями в Польше Куты возникли очень поздно, они стали важным элементом в системе армянских поселений. Кроме того, они были приграничной местностью, ведь по Черемошу проходила сначала польско-молдавская граница, а затем, во времена разделов, граница между двумя габсбургскими провинциями: Галицией и Буковиной (этот край был частью Молдавии, которую в 1775 г. заняли австрийцы). В свою очередь, в межвоенный период, там проходила польско-румынская граница. Так что, с данной точки зрения, Куты были важным пунктом восточного торгового пути, ведущего из Польши на Балканы. Кроме армян, здесь селились также поляки, евреи и русины и до Второй мировой войны все эти народы жили в мире.

В 1914 г. в Кутах проживало 7 000 человек, в т. ч. 1 300 поляков, 1 900 русин, 3 300 евреев и 500 армян, пользовавшихся в повседневной жизни польским языком, хотя часть из них использовала для общения также армянский говор. В 1933 г. число жителей возросло до 7 300 человек.

В межвоенный период город вошел в состав повята, центр которого находился в Косове Гуцульском. Данный повят входил в состав Станиславовского воеводства. Большой проблемой в этот период было отсутствие в Кутах железнодорожного сообщения. В то же время городе была школа, Дом Польский[329], почта, автовокзал, кинотеатр «Сокол», полицейский участок, таможенное управление и управление лесничества. Не смотря на то, что в Кутах отсутствовало большое производство, здесь находились кирпичные заводы, мельницы и лесопилки. Существовали также десятки магазинов и ремесленных мастерских. С 1935 г. в Кутах находился пост пограничной стражи, который в 1938 г. передал охрану границы с Румынией Корпусу охраны границы. Наиболее известным уроженцем Кут и человеком с наибольшими заслугами перед городом, был армянский приходской священник и сенатор Второй Речи Поспо-литой каноник Самуэль Манугевич. Он прославился не только как пламенный проповедник, но также как патриот и общественник. В 1928 г. он стал сенатором, а в мае 1938 г. его избрали бургомистром Кут, что для духовного лица было случаем крайне редким. Будучи неустанным пропагандистом туризма и отдыха на лоне природы, он внес огромный вклад в развитие города как летнего курорта. Он рекламировал родной город, его расположение, чарующие пейзажи и великолепные климатические условия, благодаря чему Куты стали привлекать отдыхающих и туристов со всей Польши. В результате этого город оброс десятками пансионатов, маленьких гостиниц и дач. В конце межвоенного периода сюда ежегодно приезжали почти 2 000 человек. За свою общественную работу отец Манугевич получил Золотой Крест Заслуги и почетное гражданство города.

Развитие города внезапно прервала Вторая мировая война. В первые две недели войны на польско-румынской границе, охранявшейся полком Корпуса охраны границы «Подолье» под командованием полковника Марцелия Котарбы[330], было спокойно. 15 сентября 1939 г. Верховный главнокомандующий Эдвард Рыдз-Смиглый отдал приказ о создании на линии рек Стрый и Днестр последней линии обороны, названной «Румынским предмостьем». Однако через два дня началась агрессия советских войск, которая перечеркнула эти планы. К пограничным Кутам начали стягиваться отступающие польские части. 17 сентября в город прибыл сам президент Игнаций Мосцицкий. Верховный главнокомонадующий Эдвард Рыдз-Смиглый, премьер Фелициан Славой-Складковский и министр иностранных дел Юзеф Бек в этот день находились в расположенной неподалеку Коломые, где с утра заседало правительство. Однако уже в полдень члены правительства перенесли свое заседание в Куты, где присоединились к президенту РП.

В ночь с 17 на 18 сентября, около полуночи, президент Мосциц-кий в сопровождении министра Бека покинул Польшу, перейдя деревянный мост на Черемоше. Последним из провожавших президента был отец Самуэль Манугевич, который благословил выезжавшую колонну машин крестным знамением. Утром, в 4:00, через мост проехал Рыдз-Смиглый вместе со всем штабом, за ним маршалы Сейма и Сената, а также члены высших органов государственной власти[331].

Во многих публикациях до сих пор ошибочно указывается, что местом перехода границы президента и верховного главнокомандующего был мост в Залещиках на Днестре. Однако, из-за того что Красная Армия быстро вошла на польскую часть Подолья, этим путем эвакуировалось небольшое количество польских служащих и иностранных дипломатов. Обороняя мосты на Черемоше, полковник Котарба, который был одним из немногих командиров, попытавшихся оказать вооруженное сопротивление агрессору с Востока, перешел в контратаку. Но, ударом превосходящих сил советских танков и кавалерии, его полк был разбит. С 17 до 20 сентября автомобилями, верхом или пешком через Куты прошло огромное количество польских солдат и гражданских лиц. В небе виднелись перелетающие через границу польские эскадрильи, поскольку, согласно приказу, подавляющее большинство польских летчиков, вместе с уцелевшими машинами, эвакуировались в Румынию. В то же время, если не считать данную эвакуацию, в Кутах сохранялось спокойствие. Замешательство вызвали только советские танки, которые 21 сентября вошли в город, блокируя дальнейшую переправу через Черемош. Эти танки осбтреляли отряд польских заготовителей провианта, который ехал за хлебом. Единственным убитым польским солдатом был известный писатель, капрал-подхорунжий Тадеуш Доленга-Мостович[332]. В это же время недалеко от Кут погибли 6 других польских солдат, которые были разоружены и убиты членами Организации Украинских Националистов[333].

Во время первой советской оккупации около 70 жителей города, в т. ч. около 20 армян, были арестованы или высланы в лагеря в Сибири[334]. Часто этим арестам способствовали украинцы, которые писали доносы. В это время приграничные Куты стали важным пунктом переброски польских солдат, стремившихся через Румынию добраться до армии генерала Сикорского во Франции. В этом им активно помогала армянская общественность.

22 июня 1941 г. Германия напала на Советский Союз, своего бывшего союзника. Уже 30 июля немецкие войска вошли во Львов, где их с энтузиазмом приветствовали украинские националисты. Покутье, как и все Юго-Восточное пограничье, было включено в состав Дистрикта Галиция, столица которого находилась во Львове. В первые дни новой оккупации земля обильно оросилась кровью невинных.

В январе 1942 г. при поддержки вспомогательной полиции, сформированной из активистов ОУН, немцы начали реализацию «окончательного решения еврейского вопроса». Под таким обтекаемым названием скрывался педантично подготовленный геноцид. Это касалось и Косовского повята, в котором истребили практически все восьмитысячное еврейское население. Погибли также все евреи из _Кут[335].

Волна убийств, которые УПА начало на Волыни, быстро докатилась также и до Покутья. В ночь с 24 на 25 июня 1943 г. украинцы вывели из дома приходского священника в Пистыни ксендза Юзефа Гжесевского[336], а из расположенных неподалеку Шешор Станислава Калиневича, директора госпиталя в Коломые; оба они были убиты, при этом, перед смертью их жестоко пытали. Гибли также поляки в других частях Покутья. Например, в Косовском повяте были убиты польские семьи в деревни Яблуница на Белом Черемоше[337]. В самих Кутах первый акт геноцида произошел в ночь с 19 на 20 марта 1944 г.

Сообщение Романа Донгилевича:

«В период немецкой оккупации я вместе с братом был вывезен на принудительные работы. Я — во Львов, а брат в Коломыю. Когда в начале 44 года немцы начали отступать, мы бежали с работ и вернулись домой.

В это время стала нарастать агрессия украинцев. Как-то раз я пошел с братом в кино, и в фойе несколько молодых украинцев привязались к нам. Дошло бы до драки, но тут наш приятель, украинец, предупредил нас, что это бандеровцы, которые специально нас провоцируют. Еще он сказал нам, чтобы мы не ночевали дома. Мы оборудовали себе укрытие в хлеву у дяди Норсесовича. Однажды весной 44-го через город отступала маленькая группа немецких солдат, которых бандеровцы разоружили. Однажды в марте, мы с братом возвращались с ночлега в хлеву. По дороге мы встретили пани Древутову, нашу соседку. Она была заплаканная, в эту ночь бандеровцы убили ее мужа. Мы пошли к ней. Раздетый муж лежал у ворот своего хозяйства. Снег припорошил его тело, а вся спина у него была, как сито, исколота ножами. Мы были поражены: какое же это зверство, так уродовать ножами уже неживого человека! Мы занесли останки в дом.

В эту же ночь бандеровцы убили семью Березовских. Это было страшное убийство. Отцу, трем сыновьям и дочери бандеровцы отрезали головы и положили их на тарелки, поданные к ужину с молоком и мамалыгой, а матери приказали на все это смотреть. Можно ли удивляться, что несчастная женщина лишилась рассудка.

Следующей жертвой преступления была пани Бузат, доктор, которая лечила многих людей в ближних украинских деревнях, и часто бесплатно помогала бедным крестьянам. Убили ее с мужем и двумя малыми детьми. В этом месяце убили мою тетку, Рыпсиму Донигевич, вместе с ее прислугой-украинкой. Ограбили весь дом, но не сожгли, потому что пожар мог бы навредить соседям-украинцам».

Сообщение Станислава Чолека:

«После бегства немцев во второй половине марта 44 года начался ужас для польского и армянского населения. Днем 19 или 20 марта я с отцом и братом был у ксендза В. Смаля. Возвращаясь домой, мы встретили примерно 20 мужчин на конях, крестьян в барашковых шапках на голове. Ехали они со стороны Тюдова[338] в направлении Слободки и Рыбна. По возвращении домой, мы увидели зарева пожаров за Черемошем на Буковине, а также зарево и огонь в окрестностях деревни Рыбно. Тогда сожгли польский костел в Рыбне и пограничный пост. С утра нас разбудил громкий стук в окно. Это была пани Древутова, которая с плачем сообщила, что ночью был убит ее муж, Тадеуш Дре-вута. Мы пошли туда с отцом и еще с парой соседей, в том числе с братьями Станиславом и Романом Донигевичами. От того, что мы увидели, нас охватил ужас. Перед домом на навозной куче у забора лежал пан Тадеуш Древута, исколотый ножами и с перерезанным горлом. Окровавленное тело Древуты было перенесено в наш дом, и в большой комнате его положили на столе. Вид был ужасающий. Как мы узнали, в эту ночь в Кутах было убито 13 человек, в основном мужчин. С этого времени мы уже дома не ночевали, а прятались на заливных лугах у Черемоша, у знакомых украинцев — с их разрешения, а чаще и без, — под крыльцом, в коровниках и т. д.»

Сообщение Гражины Дробницкой:

«Мне было 13 лет, когда резуны из УПА убили моего папу — Стефана Брошкевича, и его брата, Владислава Брошкевича. Со стороны двора банда выломала входные двери в дом […]. Стреляли в мою тетю Мальвину Мецан. Она получила разрывную пулю в лицо […]. Одновременно моего папу вытолкали к выходу из комнаты, в сторону прихожей и кухни, а по дороге кололи его ножами. Он вырвался у них из рук и пытался убежать. Они догнали его за шоссе и убили в канаве. На снегу в канаве было глубокое углубление и там очень много крови. После этого они протащили его через шоссе и бросили на дворе у колодца. Мы выбрались из подвала и сейчас же бросились к папе. Я прижалась к нему. Казалось мне, что тело еще дрожало. Следы от ударов ножом были везде: на руках, на ногах, по всему телу. Я насчитала 36 ударов ножом […]. Дядю, Владислава Брошкевича, они нашли и стянули с чердака. От наносимых ударов он упал на спину. Били его ножами с такой страстью, что чтобы его убрать, мы должны были сначала собрать его внутренности и вложить в живот»[339].

В марте 1944 г. на Восточном фронте началось очередное наступление советских войск. Войска Первого Украинского фронта под командованием маршала Жукова, нанося удары из района Киева, в течение месяца дошли до окрестностей Бродов, Чорткова, Коломыи, а 17 апреля — непосредственно в район Кут[340]. Немцы стремительно отступали, и в некоторых населенных пунктах царило безвластие. Это замешательство использовала Украинская Повстанческая Армия, которая начала расправу над безоружными поляками. Для примера, только на Пасху, т. е. 9 апреля 1944 г., бандеровцы напали на поляков, собравшихся на торжественные службы в костелах, и варварски убили 60 человек в Березнице Шляхецкой, затем 60 — в деревне Паци-ков близ Станиславова, а также полностью истребили жителей и сожгли всю деревню Зады в долине Днестра. В свою очередь, в Косове Гуцульском, в двух ночных нападениях — с 29 на 30 марта и с 22 на 23 апреля — уничтожили больше 100 поляков. В это время в Косовском повяте убили 20 поляков в Чергановке, 30 — в деревне Кобаки, 36 — в Рыбно, 30 — в Вербовце, а также множество жителей в Писты-ни и Шешорах[341]. Таким образом, не было ни дня, а точнее, ни одной ночи, чтобы не лилась польская кровь. Появление в это время в Кутах идущего головным дозором военного отряда Красной Армии, жители восприняли как избавление. Однако ко всеобщему удивлению, русские быстро вывели войска, оставив город на произвол судьбы.

Сообщение Станислава Чолека:

«Сначала ужас продолжался до пасхальной недели, а сразу перед польской Пасхой, примерно 10 апреля, в Куты вошел советский отряд. Спокойствие, однако, длилось недолго, потому что, пробыв в городе примерно неделю, русские внезапно на пару дней вышли из Кут. Оказалось, что командир части был украинец, с которым “договорились” бандеровцы, чтобы он на несколько дней вышел из города и развязал им руки окончательно вырезать поляков. Так и случилось. И тогда начался ад».

Трагедия Кут началась вечером в среду, после Воскресения Светлой недели, называемого также Белым, т. е. 19 апреля 1944 г., и продолжалась трое суток. Ее размеры и хронологию лучше всего передают следующие показания свидетелей.

Сообщение Ядвиги Мигоцкой-Джазги:

«19 апреля началась геенна огненная. Каждый раз вечером с горы Овидия раздавались призывы (крики птиц) и [появлялись] развешанные на высоких палках лампады (фонари), и тогда банда сходила с гор в городок на резню. Тогда начинались массовые убийства, грабежи имущества и поджог домов. Люди прятались где могли, бандиты (бандеровцы) гуляли, убивали и жгли. Круг сужался»[342].

Сообщение Катажины Мигоцкой (по матери Мойзесович):

«Я молилась у окна. До моих ушей долетали одиночные выстрелы из карабина. Времени было 9:30 вечера, уже хорошо стемнело. На небе показалось зарево, потом я услышала два сильных взрыва, вроде от гранат. Наверняка это был пожар, где-то далеко горел дом, как будто где-то возле церкви. Меня охватила усталость от долгого бодрствования, и я заснула. В какой-то момент я почувствовала, как будто меня сильно трясут за плечо. Я проснулась и в ужасе увидела огромное зарево и услышала новые сильные взрывы гранат. Еще были слышны крики и выстрелы из ручных пулеметов. Я четко услышала в ушах голос: “Сейчас же беги!” Я набросила на плечи плащ, схватила сумочку с документами и деньгами и черным ходом в сад выбежала из дома, в сторону реки Млыновки. Потом я присела в кустах, может, метрах в 30 от дома. Я прекрасно видела оттуда дом и услышала стук сапог по деревянному полу длинной, на 19 метров, галереи, которая была пристроена к зданию с юга. Потом звон стекол, взрывы гранат и отсвет в уцелевших кусках оконных стекол. Это уже горел дом изнутри, наверное, облитый бензином. Теперь, шепча невпопад разные молитвы, я бежала, куда глаза глядят, бежала, как раненый зверь, лишь бы дальше, лишь бы дальше. Добралась до козьего загончика и там присела, дрожа от ужаса. Прислонившись к козе, я уснула от страшной усталости.

“Тетя, не бойтесь, это я, Киркор[343]. Сейчас я подою козу и попьем теплого молока ”, — услышала я. На счастье, я попала в армянский дом. Так меня вел святой Антоний. Мне дали свитер, толстые носки, теплую рубашку и большой городской платок. Когда настали сумерки, полевыми тропинками, которые указал Киркор, я отправилась на восток. Держась берега Черемоша, я добралась до Снятыни, где был армянский приход и церковь, в которой уже много лет священником был мой брат Петр Мойзесович. Рискну утверждать, что так начался исход беженцев из Кут, из страшного пекла, о котором современная история говорит с ужасом»[344].

Сообщение Войцеха Мигоцкого:

«Жестокая судьба не пощадила добродетельной патриотичной семьи Чайковских. Тут разыгралась страшная трагедия. В горящий дом затолкали супругов Чайковских, а потом в пламени застрелили. Дочерей увели в лес, изнасиловали и убили»[345].

Сообщение Анны Мойзесович:

«Поджигали дома. Кто в них остался, живым не вышел. Там, где спрятался мой брат, людей было больше. Прежде всего, мужчин. Около 10:00, вечером, подожгли все дома по улице, на которой был наш дом и дом нашей соседки, которая дала брату укрытие. Я слышала выстрелы и оттуда, но пойти туда не могла, потому что улицы были заполнены этими людьми-чудовищами. Если они встречали кого-то на улице, то живым не отпускали. А впрочем, чем же я могла помочь? Украинцы стреляли в своих жертв и убивали по-всякому. Например, мужа моей двоюродной сестры вывели из дома и закололи ножами, а друга моего брата пригвоздили штыком к забору. Люди укрывались в садах, а часть спряталась в стенах армянского костела. На костел у них как-то не хватило отваги напасть. Так продолжалось до утра. Утром все стихло. Тогда мы пошли к дому, где брат искал укрытия. Дом полностью сгорел, от него не осталось ни следа, только остатки дымились. Тех людей, которые укрывались вместе с братом, убили и сожгли вместе с домом, а раненный брат выскочил в окно, но позднее его добили. Мертвый, в опаленной одежде, он лежал под деревом. В этот день сожгли 30 из 40 домов, почти все дома были армянские. Только из тех, кого я знала и смогла сосчитать, было убито 60 армян. Большую часть армян они как бы оставили себе на потом. Нападения случались раньше, а армяне не только в самих Кутах жили. Местные украинцы делали вид, что не видят и не знают, что делается. Хотя были и такие, которые в те страшные минуты не запрещали входить в хлев или даже в дом. Но как же быть уверенным, что они через минуту не выдадут и не покажут пальцем»[346].

Сообщение Ханны Вольф:

«Бандеровцы не пощадили даже польско-украинской семьи. Женатый на польке Володимир Дребет (34-х лет) был убит 40 ударами штыка, когда отказался своими руками убить свою жену и своего ребенка. Его жена Хелена, по матери Луцкая, была убита четвертованием. Их 4-летний сын Генрик был зарезан ножом»[347].

Сообщение Ядвиги Мигоцкой-Джазги:

«Людям, которых пожгли, негде было прятаться. Они пришли к ксендзу Манугевичу и сказали: “Костел будет нашей общей могилой”. Ксендз согласился, отворил двери костела и все зашли. Ксендз Манугевич искал помощи. Среди бела дня он пошел к украинскому бургомистру Бондзя-ку, просить, чтобы тот что-нибудь посоветовал, помог. В ответ услышал: “Я тоже бессилен”. На обратом пути он встретился с греко-католическом священником Лотокой-Лоточиньским. Тот сказал: “Отец, еще один день попрошу только выдержать, и всё”. Ксендз Манугевич вернулся в костел и вместе с прихожанами молился у алтаря святого Антония, прося спасения. Потом сел в исповедальню и стал исповедовать всех в последний путь. Он давал последнее отпущение грехов, а мы ждали этой последней минуты. В костеле краска плавилась от жара и стекала на пол. Я с паном Богданом Норсесовичем (Бадени) дежурила на хорах у окна, и мы смотрели в бинокль, что делается вокруг костела и улицы Тюдовской»[348].

Сообщение Войцеха Мигоцкого:

«Рядом с нашим домом был расположен дом Моска-люков (смешанная семья, католики); хозяин был почтальоном, у него были три замужние дочери. Бандитам не понравилось, что дом вели в польском духе. Когда подожгли хозяйство Москалюков, хозяев еще дома не оказалось. В каких-то 50 метрах от их дома стоял большой дом, крытый жестью. Это был дом тетки Петронелии До-нигевич, она держала пансионат для отдыхающих, которые во множестве приезжали в Куты из-за их хорошего климата. Украинцы не пощадили прекрасного нового дома, а тетку Донигевич застрелили и бросили в горящее здание.

На расстоянии окола 100 метров от нашего дома, на улице Саперской, находился прекрасный армянский каменный дом Норсесовичей. Замечательное богатое хозяйство. Дом ограбили и сожгли; остались только грозно торчащие, закопченные, светящиеся глазницами окон кирпичные стены. Насколько знаю, ребята из этой семьи служили в армии, а родители умерли до войны.

Также дотла сожгли соседний с хозяйством Норсесови-чей старинный армянский дом Антоневичей. У него была красивая высокая крыша, крытая гонтом, что было характерно для кутского строительства. С открытым крылечком спереди, всегда красиво увитым вьющейся зеленью[.].

Рядом с домом Антоневичей, немного вдали от главной дороги, стояло здание — тоже типичный армянский дом, семьи Ломеев. В нем проживала тетка с дочкой и тяжело больным сыном. Дом тоже сожгли дотла, а тетку и больного сына застрелили. Дочка Рома сумела спрятаться, а потом убежать […].

Рядом с колодцем (у старой тюрьмы) зверски расстреляли Ханечку Мойзесович, жену Миколая (Мика), когда она бежала к горящему дому. Это был красивый зажиточный дом, расположенный рядом с одной из мельниц, мельницей Екелей[349]. Дом Мика и Ханечки Мойзесовичей был сожжен вместе с хозяйственными постройками и находящимися в них скотом и инвентарем[350].

Если идти по “большаку” в сторону “башни”, на первом повороте, над излучиной, за откосом был спрятан дом Богдана Мойзесовича, известного представителя кутских армян. Богобоязненная семья, трое образованных сыновей и дочь Анна, которая держала в руках все хозяйство и собственным женским счастьем пожертвовала для блага семьи. Не пощадили также и этих Мойзесовичей. Дом сожгли, сына Миколая (Кица), инженера-лесника, который прятался в сарае соседнего хозяйства, в этом самом сарае и застелили. Двое младших детей избежали смерти, потому что их тогда призвали на военную службу. А дочь Анна, вместе с Майкой и Ясем, детьми Кица Мойзесовича, чудом уцелела. Слава богу, она жива и принимает большое участие в теперешнем описании преступных действий украинских палачей.

Если идти в сторону церкви на улице Тюдовской, то метрах 20 за армянским костелом, находился дом Давидовичей. Эта была старая армянская семья, которая вырастила к услугам церкви ксендза прелата, человека очень светлого, исполнявшего почетные задания в епископской курии во Львове и в славном армянском соборе на улице Скарбковской. Ксендз Богдан Давидович также исполнял обязанности наставника по Катехизису в армянской бурсе, расположенной рядом с собором. Родного дома ксендза Давидовича тоже не пощадили. От его брата-украинца требовали долларов, желая их получить, издевались над семьей, а затем застрелили.

Был сожжен армянский дом Осадцев. На улице Косовской сожгли вместе с постройками дом, в котором жила семья старшего лесничего Лисовского. На счастье супругов Лисовских, украинским извергам не удалось найти укрытие, а то они готовили страшную смерть для старшего лесничего»[351].

Сообщение Романа Донгилевича:

«На ночь мы начали прятаться в армянском костеле. Атмосфера в костеле была напряженная, около 50 человек, одни молились у алтаря, другие в страхе бегали по костелу. Я с несколькими приятелями пошел на колоколенку. Оттуда был вид на всю округу аж до Черемоша, и мы оттуда наблюдали, как целые банды бандеровцев с факелами спускались с горы Овидия в сторону городка. Ночью были видны зарева пожаров, слышны выстрелы и как кричали те, кого убивали. С утра после нападения мы незаметно вышли из костела и увидели ужасное зрелище: многие из наших домов пожгли, нам некуда было возвращаться. Я попросил украинца Дагека, чтобы он пустил меня в дом. Он отказал, говоря, что бандеровцы в отместку могут сжечь и его дом. Я видел у него на лице следы несмытой сажи. Может, он принимал участие в набеге, потому что бандеровцы мазали себе лица сажей, чтобы их никто не узнал»[352].

Сообщение Алиции Гражины Гентнер:

«Из нашего дома все сумели убежать, но осталась прабабушка, которая из-за возраста не хотела никуда идти. Поэтому она решила притвориться украинской служанкой. Когда в дом ворвались бандеровцы, она сразу опознала их главаря, хоть тот был в маске. Это был поп Закшевс-кий. Он ее тоже узнал, и поэтому ударил ее прикладом карабина в голову, чтобы она его не выдала. Он подумал, что ее убил, но она выжила и все это нам рассказала. Однако от удара она оглохла полностью»[353].

Сообщение Марии Петрашкевич:

«Из моей семьи бандеровцами был убит Вит Чолек с женой, а шурин моего отца, Станислав Свидерский, был сожжен на глазах шести- и десятилетних детей. Еще убили Стефанию и Юзефа Напп, детей известных гончаров Томаша и Петронелии»[354].

Сообщение Войцеха Мигоцкого:

«В сожженных руинах дома Зелинских укрывались Ката-жина и Анеля Манугевич, а также инженер-лесник Камиль Смолик. Их родной дом не сожгли, потому что украинец Бабюк, кожевник, прятал там свои обработанные шкуры, сапоги и деньги, чтобы уберечь их от советских, когда они во второй раз входили в Куты».

Сообщение Ядвиги Мигоцкой-Джазги:

«Третьего дня, т. е. 21 апреля 1944 года, ночью в 3 часа на конях приехали трое козаков в длинных плащах и кубанках на головах. Кубанки были красные с черным крестом на верху, обшитые черным барашком. Постояли, посмотрели в бинокль на реку Черемош, на улицу Тюдовскую минут так 15, развернулись и уехали. Мы с паном Богданом сообщили ксендзу о том, что видели, и ждали, чем все кончится. На рассвете 22 апреля мы вместе со свекровью, пани Марией Мигоцкой, украдкой вышли из костела, чтобы этим голодным людям дать что-нибудь поесть. Я поставила большой бак для белья, в котором варилась картошка в мундире. Было 9 утра. Во двор вошли трое. Вид у них был, как у пугала рядом с собачьей конурой. Они три раза выстрелили. Может, это был какой-то знак, я не знаю. Забежали на веранду дома приходского священника. Мы со свекровью были в страшном ужасе, что вот уже конец пришел. Поцеловались мы на прощание и стали ждать. Вбежали они в кухню. Увидев нас, встревоженных, закричали: “Бандеровцы есть? Здесь были?”. Мы покивали головами, что нету […]. Поблагодарили мы их за помощь, за то, что спасли нам жизнь»[355].

Сообщение Станислава Чолека:

«Ниже привожу известные мне фамилии членов УПА — бандеровцев, которые принимали активное участие в убийствах, грабежах и поджогах польских и армянских домов: Матвеев и Камат — бывшие украинские полицейские; Тарновецкий, жил около лесопилки, один из главарей резунов; Старожитник, жил на берегу Млыновки; Усик и Кахникевич; соседи с улицы Затишной, сыновья Яна Тарновецкого Дорко, Мирко и Стефан, этот последний был солдатом части СС “Галичина”; Матковские отец и сын, бывший студент Львовского университета; а еще духовный предводитель бандитов, греко-католический священник из Кут Закшевс-кий, он освящал ножи, которыми потом убивали поляков.

Вышеуказанные Тарновецкие, после того как пробыли сколько-то там лет в Сибири или где-то в Казахстане, вернулись в Куты и все погибли трагически. То есть двое из них совершили самоубийство, а одного “удар хватил” в туалете. Матковских отца и сына застрелили во время побега советские солдаты, конвоировавшие их в тюрьму в Коломые.

Ксендз Закшевский убежал в Канаду, где выступал по радио “Свобода” и издавал по-украински молитвенные книжечки [.].

Из сообщений, которые я запомнил, в 1944 г. сопротивлялась только семья украинского ксендза Сливиньского, который был приходским греко-католическим священником в Тюдове или в Рожнове. Он был убит вместе с семьей, за то что в церкви во время проповедей призывал опом-ниться»[356].

В ходе массовых убийств были уничтожены 200 поляков и армян, из которых были идентифицированы только 140. Они были похоронены на местном кладбище. Однако на этом геенна для армян не кончилась, поскольку в период 15–20 января 1945 г. в Банилове на Буковине, на другой стороне Черемоша, украинские националисты уничтожили еще два десятка семей. Не окончилась также геенна и для поляков с Покутья, которых безжалостным образом, при молчаливом согласии советских властей, продолжали убивать до 1946 г.

В окрестностях Кут и Коломыи фронт задержался на несколько недель и только в начале июля 1944 г. двинулся вперед. 27 числа того же месяца, при значительной поддержки солдат Армии Крайовой, был занят Львов. После установления границы на Буге, у армян не было иллюзий относительно новой ситуации. Поэтому они, вместе с поляками, начали массово выезжать в Центральную Польшу и на так называемые Возвращенные земли. Больше всего их попало в Нижнюю и Верхнюю Силезию, главным образом в Олаву, Обор-ники Шлёнские и Вроцлав. Многие также мигрировали на Запад. В Кутах остались лишь отдельные немногочисленные жители, в т. ч. ксендз Самуэль Манугевич, который ослеп и умер в 1956 г., всего через несколько месяцев после 60-й годовщины его рукоположения в сан. Его могила находится на местном кладбище[357].

Память об армянах с Кресов хранит скромная табличка у чудотворного образа Матери Божьей из Подкаменья, который находится в костеле Отцов Доминиканцев во Вроцлаве. Эта табличка была освящена в 2005 г. архиепископом Марианом Голембиовским.

В свою очередь годом ранее, 17 апреля 2004 г., в костеле Св. Ми-колая в Кракове был установлен первый в Польше хачкар, т. е. поминальный армянский каменный крест работы Яцека Хшонщев-ского. Этот монумент, несмотря на сопротивление посла Турции и примаса Польши, а также папского нунция в Варшаве, освятил ксендз, кардинал Францишек Махарский. Надпись, выбитая на хачкаре, гласит:

Что касается самих Кут, то сейчас это очень неухоженный городишко. Армянский костел был превращен в церковь. Кладбище в Кутах сохранилось, но там нет ни одного памятника или хотя бы поминального креста в память убитых во времена геноцида, поскольку об этом не позаботились польские и украинские власти.

Одни лишь добровольцы из Польши ездили туда в 2008 г., чтобы привести в порядок кладбище. Нежелание Третьей Речи Посполитой помнить о мученичестве и верности Польше армян Восточного програничья причиняет им самую сильную боль. Лучше всего это настроение передает высказывание Гражины Дробницкой, бывшей жительницы Кут — пусть ее слова станут итогом этой статьи:

«Украинцы были и до сих пор остаются подвержены влиянию нацистов из ОУН-УПА. Они по-прежнему дышат ненавистью ко всему польскому. В Польше их представляют украинцы из Союза Украинцев в Варшаве. Они “отмывают” историю, документы и книги. Хуже всего, однако, то, что несмотря на факт жестокого убийства украинцами из УПА более 200 тысяч поляков на Кресах, до сих пор, ни одно из сменяющих друг друга польских правительств, несмотря на то что прошло столько времени, не заняло позиции по этому вопросу и не осудило этих преступлений. В этой ситуации трудно простить, а тем более забыть»[359].

Александр Дюков Фонд «Историческая память» (Москва) Спланированное преступление: антиеврейская политика ОУН летом 1941 года

Отношение Организации украинских националистов и Украинской повстанческой армии к евреям — одна из наиболее дискуссионных проблем в историографии ОУН и УПА. Исследователи этой проблемы разделились на два непримиримых лагеря. Одни считают, что ОУН и УПА принимали активное участие в уничтожении евреев, другие это отрицают. С обеих сторон звучат обвинения в политической ангажированности и использовании «пропагандистских штампов», порою вполне справедливые.

Несмотря на то, что вопрос об отношении ОУН и УПА к евреям неоднократно оказывался в сфере внимания исследователей, серьезные научные исследования стали появляться лишь во второй половине 90-х годов. Исследователями были затронуты ключевые аспекты данной темы. М. Гон дал описание довоенных украинско-еврейских отношений[360]. Усилиями таких историков, как Х. Хеер, М. Царинник, Б. Болл, А. Круглов и А. Ермаков, исследованы ключевые антиеврейские акции начала июля 1941 г. и вклад в них ОУН[361]. Острые дискуссии разразились по вопросу об участии в убийствах евреев батальона «Нахтигаль» и «Буковинс-кого куреня». Ф. Левитас, И. Альтман, К. Беркгоф, М. Царинник и И. Химка исследовали политико-идеологические установки ОУН по «еврейскому вопросу», продемонстрировав ее антисемитское содержание[362]. И. Химка и Т. Курило дали краткий, но весьма информативный обзор публикаций, касающихся «еврейского вопроса» в официальных и полуофициальных изданиях ОУН конца 20-х — 30-х годов[363]. Вопрос о служивших в УПА евреях и их судьбе предметом серьезного научного исследования так и не стал, несмотря на повышенное общественное внимание к данной проблеме. Одними из немногих историков, затронувших этот вопрос, стали Г. Мотика, описавший процесс уничтожения служивших в УПА евреев[364] и И. Химка, посвятивший участию УПА в истреблении евреев отдельное исследование[365]. Одновременно в научный оборот был введен значительный массив документов по истории ОУН и УПА, позволяющий объективно и достаточно полно осветить вопрос об отношении ОУН и УПА к евреям[366]. Несмотря на это, в период правления президента Украины В. Ющенко пользующееся серьезной государственной поддержкой украинские историки-ревизионисты (В. Вятрович, А. Ищенко и др.) активно пытались внедрить в общественное сознание миф о непричастности ОУН и УПА к уничтожению евреев[367].

Документы свидетельствуют, что созданная в 1929 г. Организация украинских националистов изначально не имела четко сформулированной позиции по «еврейскому вопросу». Влияние антисемитских стереотипов ощущалось в среде украинских националистов достаточно сильно. Однако в рабочих материалах состоявшегося в начале 1929 г. I Конгресса украинских националистов антисемитских тезисов практически не встречается. Вопрос о политике по отношению к национальным меньшинствам (в том числе и евреям) оказался на периферии внимания Конгресса[368].

Достаточно продолжительное время идеологи и пропагандисты ОУН ограничивалось воспроизведением антисемитских тезисов о «московско-жидовском» господстве на Советской Украине и «еврейском засилье» в экономике. На страницах официального журнала ОУН «Построение нации» евреи рассматривались как враждебная украинцам национальная группа, теснейшим образом увязанная с «оккупационной» советской властью[369]. Через некоторое время, однако, антисемитизм начал превращаться в одну из идейных основ ОУН. Первым доказательством тому стала статья Ю. Миляни-ча «Жиды, сионизм и Украина», в которой впервые в официальной оуновской публицистике был поднят вопрос о необходимости решения «еврейского вопроса». Не давая прямого ответа на вопрос о формах решения «еврейского вопроса», автор статьи указывал, что во время создания независимой украинского национального государства «неминуемо» разгорится борьба с «жидовством» и что евреи, понимая это, всячески препятствуют созданию независимой Украины[370].

Тем не менее, среди руководства ОУН были люди, считавшие возможным отказаться от привычных антисемитских стереотипов. Ответом на публикацию Милянича стала статья одного из главных идеологов организации Николая Сциборского «Украинский национализм и жидовство», в которой говорилось, что в будущей украинской державе должны получить равные права с другими национальностями и возможность проявить себя во всех сферах общественной, культурной и экономической жизни[371]. Однако эта публикация осталась не более чем казусом, не способным предотвратить быстрого превращения антисемитизма в один из программных основ идеологии ОУН. Уже в следующем номере редакция «Построения нации» начала публикацию серии статей на еврейскую тему профессора Украинского вольного университета в Праге Александра Мицюка. Статьи Мицюка выходили в течение трех лет практически в каждом номере журнала[372], а впоследствии были изданы отдельной книгой под названием «Аграризация жидовства на фоне общей экономики». Работа Мицюка подводила «научную» основу под тезис о необходимости бороться с евреями и, несомненно, оказалась востребованной активистами ОУН, антисемитские настроения которых были сильны. Публикации же в оуновской прессе эти антисемитские настроения усиливали.

Практические последствия антиеврейской пропаганды украинских националистов проявились достаточно скоро: середина тридцатых годов ознаменовалась проведением членами ОУН масштабных акций бойкота еврейских товаров, поджогами еврейских домов, складов и магазинов[373]. Эскалация ненависти к евреям способствовала утверждению в идеологии ОУН тезиса о необходимости решения «еврейского вопроса». В 1938 г. видный член ОУН В. Мартинец опубликовал статью, в которой рассматривал «еврейский вопрос» с точки зрения расовой теории. Вывод был ожидаемый: с евреями нужно было бороться как с врагами, стараться изолировать их или вообще выслать из Украины[374]. Предложение Мартинца имело очевидные параллели с антиеврейской политикой, реализовывавшейся в нацистской Германии.

В начале войны против Польши нацистское руководство предполагало использовать сформированное из украинских националистов подразделение для уничтожения евреев и польской интеллигенции, однако стремительное завершение боевых действий помешало реализации этого плана[375]. Тем не менее, украинские националисты, проживавшие на территории оккупированной нацистами Польши, получили серьезные привилегии. Так, например, им могли передаваться дома и предприятия, отобранные у евреев[376]. Подобный подход способствовал дальнейшей радикализации позиции ОУН по «еврейскому вопросу».

Процесс этой радикализации хорошо прослеживается при сопоставлении документов, связанных с подготовкой ОУН антисоветского восстания на Западной Украине. Весной 1940 г. одним из руководителей ОУН Виктором Курмановичем был разработан «Единый генеральный план повстанческого штаба ОУН». В нем содержались указания о необходимости проведения в начале войны «поголовных расстрелов врагов». Однако кого, следует понимать под «врагами», сказано не было[377]. Территориальные представители ОУН сочли, что уничтожению наравне с представителями советской власти подлежат «враждебные национальные меньшинства», в число которых, по всей видимости, включались и евреи[378].

Это дополнение было учтено и развито в разработанной в мае 1941 г. членами ОУН(Б) инструкции «Борьба и деятельность ОУН во время войны». Согласно этому документу, после нападения Германии на Советский Союз украинские националисты должны были начать уничтожение представителей советской власти, польских активистов и евреев. При этом евреи должны были преследоваться как индивидуально, так и в качестве национальной группы. После отступления советских войск сформированная националистами украинская полиция должна было приступить к арестам уцелевших представителей советской власти, активистов-поляков, пленных красноармейцев и евреев. Оставшиеся на свободе поляки, евреи и русские должны были быть поражены в правах: им должно было запрещено занимать государственные и хозяйственные должности. После окончания войны поляков и русских планировалось ассимилировать, а евреев — изолировать, либо выслать из страны[379]. Достаточно любопытно, что сформулированные в инструкции ОУН(Б) антиеврейские меры оказывались более жесткими, чем меры, которые следовало предпринимать против поляков. Этот парадоксальный, на первый взгляд, факт свидетельствует о весьма значительной роли антисемитского компонента в идеологии ОУН.

Позиция ОУН(М) по «еврейскому вопросу» была разработана гораздо хуже, чем у бандеровцев; впрочем, перед их боевиками так же ставилась задача уничтожение евреев в период военных действий. Известно также, что мельниковцами планировалось ограничение правового статуса евреев в будущей украинской державе[380], а в издании «Краковские вести» контролируемого мельниковцами Украинского центрального комитета содержались призывы к мести и расправы над евреями[381].

Нетрудно заметить, что антиеврейские настроения в ОУН развивались практически по тому же сценарию, что и в нацистской Германии: от бытового антисемитизма — к борьбе с еврейской торговлей, а затем — к борьбе с самими евреями. К лету 1941 г. ОУН(Б) исповедовала практически идентичные нацистским взгляды на пути решения «еврейского вопроса». При этом, разумеется, евреи не были для бандеровцев главным врагом. Главным их врагом оставалась Москва и поляки.

Нападение Германии на Советский Союз дало украинским националистам возможность приступить к реализации содержащихся в инструкции «Борьба и деятельность ОУН во время войны» планов — в том числе, разумеется, и антиеврейских.

Перед началом боевых действий ОУН(Б) были созданы «походные группы», которые должны были следовать за передовыми частями вермахта, ведя политическую пропаганду и организуя вооруженную «украинскую милицию». Отдельная спецгруппа во главе с руководителем ОУН(Б) Ярославом Стецко была направлена на Львов с целью провозглашения самостийной Украинской державы.

Именно походная группа Стецко одной из первых столкнулась с «еврейским вопросом». В селе под Краковцем был убит немецкий солдат. В ответ немецкое командование расстреляло двух селян, оказавшихся украинскими националистами, и еще двоих арестовали. Стецко, исповедовавший крайне антисемитские взгляды, был возмущен подобной неразборчивостью немецких союзников. Его возражения были услышаны и после гибели следующего немецкого солдата, как с удовлетворением писал Стецко в отчете Бандере от 25 июня 1941, «арестовали только жидов». Однако этим Стецко не ограничился. «Создаем милицию, которая поможет жидов устранить и защитить население», — писал он в том же отчете.[382]

Следует заметить, что Стецко придерживался крайних антисемитских взглядов. «Москва и жидовство, — писал он несколько недель спустя, — главные враги Украины и носители разложенчес-ких большевистских интернациональных идей. Считая главным и решающим врагом Москву, которая властно удерживала Украину в неволе, тем не менее, оцениваю как вредную и враждебную судьбу жидов, которые помогают Москве закрепостить Украину. Поэтому стою на позиции уничтожения жидов и целесообразности перенесения на Украину немецких методов экстреминации [уничтожения] жидов, исключая их ассимиляцию и т. п.».[383] Не удивительно, что именно Стецко оказался у истоков массовых антиеврейских акций.

Впрочем, роль личности в истории в данном случае не следует преувеличивать. В задачи походных групп изначально входило уничтожение «вредительских элементов», в том числе евреев. Об этом совершенно однозначно об этом говорится, например, в информационном листке Северной походной группы: «Деятельность подразделений: помощь в организации государственного порядка, организация сетки ОУН, пропаганда, ликвидация вредительских и враждебных элементов (энкаведистов, сексотов, жидов, поляков, москалей)».[384]

Необходимо отметить, что эти распоряжения не противоречили настрою украинских националистов. Благодаря предвоенной идеологической подготовке, члены ОУН придерживались радикально антипольских и антиеврейских взглядов. Об этом свидетельствуют документы нацистских спецслужб; по данным тайной полевой полиции, украинские переводчики при штабе 17-й армии вермахта считали, что «каждого еврея нужно убить».[385]

В это время в тылу советских войск начались подготовленные украинскими националистами вооруженные выступления. Боевики ОУН нападали на государственные учреждения, небольшие подразделения Красной Армии и даже предприняли ряд попыток захватить тюрьмы, в которых содержались их арестованные сообщники. «Когда советские войска отступали, Гуменюк со своей бандой установил пулеметы на крышах и обстреливал войска, которые там проходили, — вспоминала проживавшая в селении Зеленый Усть еврейка Регина Крохмаль. — Кого не убили на месте, того брали в плен. Я видела такой факт: Гуменюк Юзеф в Зеленом Усте топтал ногами солдата Красной Армии, солдат с плачем умолял его и просил, чтобы ему подарили жизнь, поскольку имеет жену и детей, но Гуменюк Юзеф не позволил себя уговорить и сказал, что уже долго ждал этого момента, чтобы отомстить коммунистам. Далее сказал, что коммунист, еврей и поляк не имеют права на жизнь, затем убил его ударом карабина по голове».[386]

Установка, что «коммунист, еврей и поляк не имеют права на жизнь», по всей видимости, была очень широко распространена среди украинских националистов. В соответствии с инструкцией мая 1941 г., еще до прихода немецких войск оуновцы начали разворачивать террор против «нежелательных элементов». Крестьянин Роман Отоманчук, проживавший в селе Переволоки Тернопольского района, впоследствии вспоминал: «Когда началась нем[ецко]-больше-вистская война, в село пришел незнакомый мне человек, созвал всех членов ОУН и сознательнейших мужчин и сказал, что идет война, что мы все должны взять оружие в руки и добывать УССД. Среди собранных был и я. Уже той же ночью мы уничтожили 18 сексотов, а среди них большинство жидов».[387]

Впрочем, этот эпизод нехарактерен: в большинстве случаев уничтожение «нежелательных элементов» начиналось уже после отступления частей Красной Армии.

Одними из первых националистический террор испытали на себя поляки и евреи Львова. Уже через несколько дней после нападения Германии на СССР украинские националисты попытались устроить во Львове восстание. Они обстреливали проходившие через город части Красной Армии и даже попытались захватить городские тюрьмы и освободить своих арестованных соратников.

Советские войска оставили город в ночь на 30 июня; ранним утром во Львов вошел сформированный абвером из украинских националистов батальон «Нахтигаль» («Соловей»), а вслед за ним — походная группа Ярослава Стецко. Основной целью походной группы Стецко было провозглашение Украинской державы. Руководство ОУН(Б) имело основания надеяться на то, что этот акт найдет поддержку у нацистских властей — ведь буквально несколько месяцев назад во время нападения Германии на Югославию по схожему сценарию было образовано «Независимое государство Хорватия», признанное нацистами.[388] Что же касается батальона «Нахтигаль», то он должен был обеспечить силовую поддержку новоявленного «украинского правительства».

Провозглашение «Украинской державы» не вызвало серьезных проблем. Членами походной группы Стецко было организовано собрание представителей украинской общественности, на котором был зачитан «Акт 30 июня 1941 года». Премьер-министром «украинского правительства» стал Ярослав Стецко, одним из первых распоряжений которого стало указание об организации «украинской милиции».[389]

Тем временем в городе начались масштабные антиеврейские акции. Поводом к ним послужило обнаружение в львовских тюрьмах тел заключенных, расстрелянных перед отступлением советских войск. [390] Вина за эти расстрелы была возложена на евреев, аресты которых «украинской милицией» начались немедленно. Часть арестованных евреев была пригнана в тюрьмы, где их заставляли хоронить тела расстрелянных. «Начали вылавливать евреев для работы, — вспоминала впоследствии еврейка Руся Вагнер. — Это задание дали низам украинской национальности. Первой работой пойманных было очищение и вынесение трупов из тюрьмы на ул. Замарстиновской, Лонского, Казимировской (Бригидки). Это была ужасающая работа, тем более что надзирающие украинцы и гестаповцы относились к евреям, как к убийцам этих людей и при этом безжалостно мучили их..»[391]

«Среди населения господствует неистовая злоба из-за преступлений большевиков, — говорится в военном дневнике 49-го армейского корпуса за 30 июня. — Она находит выход в действиях против проживающих в городе евреев».[392] Представитель МИД Германии при командовании 17-й армии Пфаляйдерер на следующий день сообщал в Берлин:

«Прибыл вчера во Львов, когда в восточных предместьях еще продолжались бои. На улицах многочисленные члены украинских организаций с желто-синими значками, некоторые также с оружием. Город в некоторых местах пострадал от поджогов русских и от военных действий. Теперь есть острые выступления населения против евреев».[393]

В тот же день в город прибыла передовая часть зондеркоманды 4Б под командованием штурмбанфюрера СС Гюнтера Хеермана. Эта зондеркоманда входила в состав айнзатцгруппы «Б»; ее задачей было уничтожение противников нацистов, в том числе — евреев. На следующий день в Львов вступили основные части айнзатцгруппы. В Берлин было направлено следующее сообщение: «Штаб айнзатц-группы 1.7. в 5 часов утра прибыл во Львов и разместился в здании НКВД. Шеф айнзатцгруппы “Б” сообщает, что украинское повстанческое движение во Львове 25.6.41 было зверски подавлено НКВД. Расстреляно НКВД ок. 3 000. Тюрьма горит».[394]

Согласно оперативному приказу № 1 шефа полиции безопасности и СД Р. Гейдриха, в задачи айнзатцгрупп входила организация еврейских погромов местным населением.[395] Однако антиеврейские акции во Львове оказались развернуты украинскими националистами еще до прибытия в город служащих айнзатцгруппы. Начальнику айнзатцгруппы бригадефюреру СС Отто Рашу осталось лишь придать этим акциям более массовый порядок. Служащие айнзатц-группы включились в расстрелы евреев; кроме того, по некоторым предположениям, они совместно сукраинскими националистами в пропагандистских целях уродовали тела расстрелянных заключенных львовских тюрем. «Из показаний свидетелей становится очевидно, что после прибытия батальона 800 и подчиненных ему украинских рот, некоторы находящиеся в тюрьмах трупы были изуродованы, — пишет историк Х. Хеер. — То же самое, судя по всему, происходило и в других города Галиции. Исполнителями называют активистов ОУН(Б)».[396] За «жертвы большевиков» также выдавались убитые накануне «украинской милицией» евреи.[397] Таким образом, антиеврейские и антисоветские настроения в городе получили дополнительную подпитку.

Антиеврейскую пропаганду развернули и украинские националисты. Утром 1 июля на стенах домов было расклеено обращение краевого провода ОУН(Б), подготовленное еще до войны руководителем ОУН(Б) на Западной Украине Иваном Климовым (псевдоним «Легенда»).

Чуть позже краевым провода ОУН(Б) был издан еще один важный приказ — о создании Украинских вооруженных сил. В нем объявлялось о «коллективной ответственности (семейной и национальной) за все проступки против Укр[аинской] державы, Укр[аинского] войска и ОУН».[399] Таким образом, любой еврей и поляк становился законной целью для убийства.

Антиеврейские призывы были изданы и ОУН(М). В обнародованной 5 июля листовке за подписью Андрея Мельника говорилось: «Смерть жидовским прихвостням — коммунобольше-викам!»[400] Другая листовка ОУН(М) была обращена к молодым украинцам:

Призывы руководства обеих фракций ОУН обернулись новыми убийствами, причем уже не только евреев. В журнале боевых действий вступившей во Львов 1-й горной дивизии сохранилась запись от 1 июля: «Во время совещания командиров можно было слышать выстрелы из тюрьмы ГПУ, где евреев заставили хоронить украинцев (несколько тысяч), убитых в последние недели. По настоянию украинского населения во Львове 1 июля дошло до настоящего погрома против евреев и русских».[402]

«Евреев убивали, — писал в это время жене один из немецких офицеров. — Легкое погромное настроение среди украинцев».[403]О том, что представляло собой «легкое погромное настроение» можно понять по жалобам 711-й группы тайной полевой жандармерии: «Это фанатичное настроение перенеслось на украинских переводчиков группы. Все они считали, что каждого еврея следует тотчас убивать».[404]

Украинские националисты и военнослужащие айнзатцгруппы начали настоящую охоту на евреев. «Немцы хватали евреев прямо на улицах и в домах и заставляли работать в тюрьмах, — вспоминал раввин Давид Кахане. — Задача поимка евреев, кроме того, была возложена на только что созданную украинскую полицию. Каждое утро власти сгоняли около 1 000 евреев, которых распределяли по трем тюрьмам. Одним было приказано разбивать бетон и выкапывать тела, а других заводили в небольшие внутренние дворы тюрьмы и там расстреливали. Но и те “счастливчики”, которые оставались работать, не всегда возвращались домой».[405]

«Тем временем “забава” усиливалась, — вспоминала Руся Вагнер. — Нечеловеческие крики, разбитые головы, обезображенные теле и ужасно обезображенные лица избитых, залитые кровью, смешанной с грязью, возбуждали кровожадные инстинкты черни, которая выла от наслаждения. Женщин и стариков, которые почти без дыхания лежали на земле, сгоряча тыкали палками, тащили и волочили по земле. Когда же ненасытные палачи сдернули всю одежду с какой-то женщины и палками безжалостно били голое тело, то немецкие солдаты, которые проходили двором, которых мы просили вмешаться, ответили: “Das ist die Rache der Ukrainer” [“Это месть украинцев”] тоном, полным одобрения»[406].

Издевательства над арестованными порою принимали самый изощренный характер. Согласно показаниям Марии Гольцман, «на третий день после вступления немецких оккупантов в г. Львов группа украинских полицейских во главе с немецкими офицерами привели в дом № 8 по улице Арцышевского около 20 граждан Львова, среди которых были и женщины. Среди мужчин были профессора, юристы и доктора. Немецкие оккупанты заставили приведенных собирать на дворе дома губами мусор (без помощи рук), осыпая их градом ударов палками».[407] Муж Марии, Бронислав Гольцман, уточнил, что участвовавшие в этих издевательствах полицейские «имели у себя на рукавах опознавательные знаки синежелтого цвета, т. е. они были украинцами», а пятеро из жертв были в тот же день расстреляны за расположенной неподалеку железнодорожной насыпью.[408]

Действия айнзатцгруппы вызвали протест со стороны абвера. Командир батальона диверсионного полка «Бранденбург» писал в донесении от 1 июля: «30.6.41 и 1 июля в отношении евреев имели место крупные акции насилия, которые отчасти приняли характер наихудшего погрома. Назначенные полицейские силы оказались не в силах выполнить их задачи. Жестоким и отвратительным поведением в отношении беззащитных людей они подстрекают население. Собственные подразделения, как видно из донесений рот, возмущены актами жестокости и истязаний. Они считают безусловно необходимым жестокое наказание виновных в резне большевиков, но все же не понимают истязаний и расстрелов схваченных без разбора евреев, в том числе женщин и детей. Все это пошатнуло дисциплину украинских рот. Они не делают различия между вермахтом и полицией и, так как они видят в немецком солдате пример, колеблются в своем осуждении немцев вообще. Это те же самые подразделения, которые вчера беспощадно пристреливали еврейских грабителей, но отвергают бессердечные истязания».[409]

Упоминающееся в донесении «украинские роты» — это сформированный из украинских националистов батальон «Нахтигаль», вошедший во Львов ранним утром 30 июня. Как мы уже упоминали, главной задачей батальона была поддержка провозглашения «Украинской державы». Согласно воспоминаниям военнослужащего «Нахтигаля» Мирослова Кальбы, перед вступлением во Львов украинским командиром батальона Романом Шухевичем был отдан следующий приказ: «Не берите ничьей крови на свои руки. Не допускайте никаких преступлений или мести по отношению к нашим врагам, полякам или жидам. Это не наше дело заниматься этим».[410]

В этой цитате интересен тот факт, что поляков и евреев Шухе-вич однозначно рассматривал как врагов; однако их уничтожение относилось к сфере ответственности только что сформированной «украинской милиции», а не «Нахтигаля».

Тем не менее, из состава батальона были выделены небольшие группы, в задачу которых входила ликвидация людей, занесенных в составленные в соответствии с инструкцией ОУН от мая 1941 г. «черные списки». Информация об этом содержится в послевоенных показаниях военнослужащего «Нахтигаля» Григория Мельника:

«В городе Львове батальон размещался в разных местах. Из нашего взвода и из других взводов в тот же день по приказу Оберлендера и Шухевича была отобрана группа легионеров общей численностью около восьмидесяти человек. Среди них были Лущик Григорий, Панькив Иван, Пан-чак Василий и другие.

Через 4–5 дней эти люди возвратились и рассказывали, что они арестовали и расстреляли много жителей города.

Панькив и Лущик говорили, что они вместе с участниками ранее заброшенных диверсионных групп получили от Оберлендера и Шухевича списки подлежащих аресту людей. Арестованных свозили в определенные места, среди которых я запомнил названную ими бурсу Абрагамовича, а затем по приказу Оберлендера и Шухевича арестованных расстреляли. Мне Лущик и Панчак говорили, что они лично расстреляли на Вулецкой горе польских ученых, и назвали их фамилии, среди которых мне хорошо запомнилась фамилия профессора Бартеля, известного мне как бывшего министра панской Польши».[411]

«Черные списки» фигурируют и в показаниях другого оуновца, Ярослава Шпиталя. Он прибыл во Львов 2 июля и был включен в состав личной охраны одного из руководителей ОУН(Б) Николая Лебедя.

«Мы размещались в доме по улице Драгоманова (бывшая Мохнацкого), № 22, в левом флигеле первого этажа. — В подвале этого дома находились арестованные, которых ночью выводили по одному во двор и там расстреливали.

Расстрелы производили немцы и легионеры из батальона “Нахтигаль” из малокалиберных винтовок и пистолетов, чтобы было меньше шума.

Я сам видел, как лежащих во дворе людей освещали электрическими фонарями и тех, кто еще был жив, расстреливали. Потом их увозили в неизвестном мне направлении.

Я все это видел из окон комнаты, в которой мы размещались.

В одну из ночей привезли на автомашинах группу арестованных, их сразу отвели на второй этаж, где учинили им допрос и избивали. Ругань, крики, стон и плач были хорошо слышны в нашей комнате. Через некоторое время этих арестованных сбросили с балкона второго этажа на бетонированную площадку двора, после чего достреливали. Убитых быстро увезли.

За эти три дня там было расстреляно несколько десятков человек. Аресты и расстрелы производились по заранее подготовленным спискам».[412]

Современные украинские историки ставят под сомнения показания Григория Мельника и Ярослава Шпиталя, называя их «советской пропагандой», однако сведения об участии военнослужащих «Нахтигаля» в расстрелах львовских евреев были получены и западногерманским судом. Так, например, один из бывших членов оперативной команды СД «Львов» на допросе в 1964 г. показал: «Здесь я был свидетелем первых расстрелов евреев членами подразделения “Нахтигаль”. Я говорю “Нахтигаль”, так как стрелки во время этой казни, носили форму вермахта. Казнь евреев была произведена во дворе гимназии или школы членами подразделения вермахта. Что это были члены подразделения “Нахтигаль” я понял лишь позже, так как я этим заинтересовался. Я установил, что участвовавшие в этой казни стрелки в немецкой форме говорили по-украински».[413] Упоминание об участии военнослужащих «Нахтигаля» в убийствах львовских евреев 30 июня содержится так же в уже цитировавшейся выше докладной записке командира батальона полка «Бранденбург»: «Это те же самые подразделения, которые вчера беспощадно пристреливали еврейских грабителей».[414]

По всей видимости, некоторая часть военнослужащих «Нахтигаля» использовалась для «точечной ликвидации» противников ОУН в соответствии с «черными списками». Однако массовые антиеврейские акции проводились не ими, а «украинской милицией» при участии служащих айнзатцгруппы.

В общей сложности украинскими националистами и членами айнзатцгруппы «Б» в течение нескольких дней было уничтожено около 4 тысяч львовских евреев.[415] Оценить конкретный вклад членов ОУН в это преступление не представляется возможным, однако в том что этот вклад был весомым, сомневаться не приходится.

В любом случае, участие украинских националистов в акциях против львовских евреев получило одобрение со стороны нацистов. В сообщении Теодора Оберлендера начальнику второго отдела абвера Лахузену от 14 июля 1941 г. отмечалось:

«12 июля я имел разговор с господином Лебедем. При этом я передал ему Ваше поздравление и от Вашего имени поблагодарил его за ценное сотрудничество и поддержку, которую он оказывает нашей службе.

Я подчеркнул, что главная цель нашего разговора состоит в том, чтобы прийти к возможно длительному, рациональному и систематическому сотрудничеству. Я указал на то, чему теперь, во время войны необходимо интенсифицировать его и подчеркнул, что сотрудничество господина Лебедя после вступления победоносных немецких войск во Львов ни в коем случае не заканчивается, а напротив, именно теперь должно систематически продолжаться.

Что касается практического осуществления этого сотрудничества, то мы обсуждаем некоторые мероприятия, о которых Вы будете информированы. Я обещал Лебедю дальнейшую поддержку и подчеркнул, что ранее проводившаяся им работа высоко оценивается начальником полиции безопасности и службой безопасности во Львове.

Из его высказываний я понял, что он тотчас сообразил, о чем идет речь, так что мои дальнейшие разъяснения оказались излишними.

Господин Лебедь заверил меня, что он охотно предоставляет себя в наше распоряжение в интересах совместной борьбы против большевизма и еврейства. Он был бы признателен, если бы соответствующие директивы были доведены нами и до других лиц из украинских кругов Львова».[416]

Мысль о том, что сотрудничество с нацистами на ниве решения «еврейского вопроса» следует продолжать, разделялась многими руководителями ОУН. Одним из них был Степан Ленкавский, характеризуемый современными украинскими историками как «выдающийся деятель ОУН». Датируемая 18 июля 1941 г. стенограмма заседания пропагандистской референтуры правительства Я. Стец-ко[417] говорит сама за себя:

«г. Гупало: Главное — всюду много жидов. Особенно в центре. Не позволить им так жить. Вести политику на выселение. Они сами будут бежать. А может быть, выделить им какой-нибудь город, например Бердичев.

г. Ленкавский: Охарактеризуйте мне жидов.

г. Головко: Жиды очень нахальные. Нельзя было сказать “жид”. С ними нужно поступать очень остро. В центре нельзя их оставить решительно. Необходимо с ними покончить.

г. Левицкий: В Германии евреи имеют арийский параграф. Для нас более интересным является ситуация в генерал-губернаторстве… Каждый еврей обязан был быть зарегистрированным. Их изгнали из некоторых городов, например из Кракова, переместив в другие, например в Варшаву, где создали гетто, обнеся его стеной. Они имеют кино, театры, но не имеют еды. Молодые, способные идут на работу.

Часть нужно уничтожить. Хотя и теперь уже кое-кого уничтожали. Факт, что некоторые влезли в украинскую кровь, многие женились на украинках. В Германии есть разное: полжида, четверть жида, но у нас так быть не может. Немец, который женился на жидовке, становится жидом.

г. Головко: На Украине женились на жидовках главным образом в городах.

Жидовки выходили замуж за украинцев ради выгоды. Как только украинец разорялся, они разводились. Жиды же с украинками жили очень хорошо. Мне нравится немецкий подход.

г. Гупало: У нас есть много работников-жидов, которых даже уважают; есть даже такие, которые крестились до революции.

г. Ленкавский: Это нужно рассматривать индивидуально.

г. Левицкий: Немцы используют специалистов. Мне кажется, что немецкий способ еврейского вопроса нам не очень подходит. Необходимо индивидуально рассматривать отдельные случаи.

г. Ленкавский: Относительно жидов принимаем все методы, которые приведут к их уничтожению».[418]

В данном случае слова не расходились с делом. Немецкие документы свидетельствуют, что антиеврейские акции украинских националистов проводились во всех крупных городах. Так, в отчете руководителя полиции безопасности и СД от 6 июля 1941 г. содержится информация об арестах украинскими полицаями тернопольских евреев, в ходе которых 20 евреев «убито на улицах войском и украинцами», 70 «согнано украинцами и уничтожено». В конце отчета дается высокая оценка проделанной националистами работе: «Вермахт удовлетворен хорошим ударом против евреев».[419] В отчете от 16 июля 1941 г. мы находим аналогичную похвалу: «Украинское население показало в первые часы после отступления большевиков достойную одобрения активность относительно евреев. В Добромиле подожгли синагогу. В Самобре 50 евреев было убито возмущенной толпой. Во Львове население согнало, издеваясь, около 1000 евреев и доставило их в тюрьму ГПУ, захваченную вооруженными силами».[420]

Сравнимая по масштабам с львовскими погромами антиеврейская акция произошла в 2–3 июля в городе Злочев. Точно так же, как во Львове, поводом к ней послужило обнаружение тел расстрелянных украинских националистов в местной тюрьме.

В Злочеве действовало сильное оуновское подполье; после отступления советских войск в городе было создано «революционное украинское управление» и подчинявшиеся ему формирования «украинской милиции». Именно милиция стала основной ударной силой в последовавшей антиеврейской акции. Показательно, что в отличие от Львова массовое уничтожение евреев Злочева обошлось без участия подразделений айнзатцгруппы; зондеркоманда 4Б не задержалась в городе.[421]

3 июня «украинская милиция» и военнослужащие дивизии СС «Викинг» собрали местных евреев на площади около тюрьмы и устроили настоящую бойню. Из послевоенных показаний Абрама Розена: «3 июля 1941 г. по городу ходили немецкие отряды СС, полиция и украинские националисты, во главе которых были Сагатый, Антоняк, Ванне, Воронкевич, Алишкевич и другие, которые производили облавы и сгоняли население к тюрьме под видом направления на работы. Когда на площади возле тюрьмы было собрано население, то всем трудоспособным было приказано рыть ямы. Затем, когда ямы были готовы последовал приказ всем присутствующим в том числе и мене ложиться вплотную один к другому в яму. После этого из автоматов и пулеметов немецкие палачи начали расстреливать людей лежавших в яме, а также бросали в яму ручные гранты. Таким методом на площади возле тюрьмы было уничтожено около 3 500 мирных граждан. Я же остался жив в связи с тем, что лежал под людьми и был лишь ранен в ногу. По случаю сильного дождя ямы сразу не зарывались. Я пролежал в яме до темноты, а затем бежал и скрывался все время в подвалах».[422]

Свидетельские показания подтверждаются отчетом отдела 1с 295-й пехотной дивизии от 3 июня: «В городе и в цитадели происходят массовые расстрелы и убийства евреев и русских, включая женщин и детей благодаря украинцам».[423] «СС грабят вместе с гражданскими бандитами, вытаскивают людей из собственных квартир и уже убили огромное количество», — говорится в другом немецком документе.[424]

Три дня спустя после погрома пропагандисты вермахта сообщали: «Украинцы показали евреям их подлые дела, показали им убитых, а потом наказали их так, как того заслуживали эти недочеловеки: жестоко, но справедливо».[425]

Интересно, что спустя некоторое время в Злочеве появилось подразделение «Нахтигаля». Григорий Мельников, показания которого, мы уже цитировали, вспоминал: «В городе Золочев мы находились несколько дней, охраняя военнопленных. Командованием батальона было приказано выявлять среди военнопленных коммунистов, а затем уничтожать их». Однако свидетельств об участии военнослужащих «Нахтигаля» в акциях против злочевских евреев в настоящее время не выявлено.

Зато есть неопровержимое свидетельство участия солдат «Нахти-галя» в уничтожении евреев в Винницкой области. В дневнике солдата разведывательной роты «Нахтигаля» мы встречаем следующую запись: «Во время нашего перехода мы воочию видели жертвы еврейско-большевистского террора, этот вид так скрепил ненависть нашу к евреям, что в двух селах мы постреляли всех встречных евреев. Вспоминаю один эпизод. Во время нашего перехода перед одним из сел видим много блуждающих людей. На вопрос отвечают, что евреи угрожают им, и они бояться спать в хатах. Вследствие этого, мы постреляли всех встретившихся там евреев».[426]

Убийства украинскими националистами евреев в сельской местности приняли массовый характер. Группа, организованная членом Буковинского провода ОУН Петром Войновским, 5 июля 1941 г. устроило бойню евреев в селе Милиево, убив около 120 человек.[427] 7 июля по приказу надрайонного руководителя ОУН(М) Степана Карабашевского было убито 45 евреев в Боровцах и 54 — в Киселеве.[428]В селе Турбов националисты вырезали всех мужчин-евреев и хотели сжечь заживо оставшихся женщин и детей, чему воспрепятствовали немецкие солдаты.[429] В селе Косув Тернопольской области боевиками ОУН 7–8 июля было уничтожено 80 евреев, включая женщин и детей.[430]

В селе Могильницы Тернопольской области членом ОУН Леонидом Козловским после отступления советских войск была организована «украинская милиция». Согласно показаниям односельчан, «в июле 1941 г. он арестовал три еврейских семьи: Гелис, Мендель и Ворун, состоявшие из 18 человек стариков, подростков и детей в возрасте от 6 м[еся]цев до 12 лет. Все они были отведены в лес, где взрослых расстрелял, а детей от 6 м[еся]цев до 6 лет, брал за ноги ударял их головами о дерево, затем бросал в яму».[431] Аналогичные преступления были совершены товарищами Козловского Иосифом Корчинским и Петром Терлецким. Летом 1941 г. ими были расстреляны два сотрудника органов внутренних дел, секретарь местной комсомольской организации, председатель колхоза и две еврейских семьи.[432]

А вот воспоминания жительницы Каменец-Подольской области Евгении Вайсбург: «В июле 1941 г. в С. Кузьмин приехали вооруженные бандеровцы и объявили, что уничтожат всех мужчин из местечкового населения. Мужчины переодевались в женское платье, и когда их находили, раздевали и нагих прилюдно расстреливали. Зашли в наш дом; мать, сестру и меня вывели во двор; били прикладами, а моему отцу приказали раздеться и его нагого в углу квартиры расстреляли».[433]

Следует отметить, что все эти преступления не были спонтанными; они организовывались местными представителями ОУН. Так, например, по свидетельсву очевидца, в селе Улашковцы Чортковс-кого района Тернопольской области убийству евреев предшествовал митинг, на котором член ОУН(Б) К. Шевчук заявил: «нам нужно отчистить нашу землю от евреев, украинцев, работавших при советской власти, и поляков».[434]

Интересно, что распространявшиеся в это время украинскими националистами листовки носили не только антиеврейскую и антипольскую, но и антицыганскую направленность:

«Украинцы-красноармейцы, подумайте об этом, не допускайте обманывать себя. Вы посмотрите только на состав ваших подразделений [неразборчиво], жид[ы] и цыгане и другая сволочь, которые народы не имеют даже права на жизнь, про них не вспомнит ни один историк в мире. Украинцы-красноармейцы, вы наследники славных лыцарей козацких и как не стыдно вам ходить по лесам с жидами и цыганами и грабить своих братьев украинцев».[435]

В некоторых местах расправы над противниками ОУН и евреями приобрели псевдосудебный характер. Так, например, в Станиславской области тайными судами было осуждено около 450 человек, обвинявшихся в нелояльности ОУН(Б)[436], а в городе Черткове Тернопольской области по свидетельству секретаря суда, рассматривались «дела главным образом людей, обвиняемых в сотрудничестве с НКВД, дела польские и еврейские».[437]

Тех евреев, которые оставались в живых, украинская милиция обязала носить повязки со «звездой Давида». Соответствующее распоряжение было, например, отдано Житомирской областной управой уже 11 июля 1941 г.: «Жидам приказываем немедленно зарегистрироваться в команде милиции, нашить на правую руку белую полоску с синей шестиконечной звездой и явиться на работу по очищению города».[438] Аналогичное распоряжение издал глава Ра-деховский поветовой управы Мурович: «Приказываю вам позаботиться, чтобы жидовское население носило на руке белую полоску с синею шестиконечною жидовскою звездою. Кто бы не подчинился эту приказу и этой полоски не носил, надлежит его задержать».[439]

Украинцам запрещались контакты с евреями и поляками. В приказе одного из местных руководителей ОУН «Левко» от 1 августа 1941 г. указывалось:

«9. Запрещается с жидами здороваться и подавать им руку.

10. Запрещается продавать жидами и полякам пищу, следует бойкотировать тех, кто не выполняет этого указания».[440]

Евреи стали «законной жертвой» для вымогательства и грабежа. Деньги, полученные путем грабежа евреев, члены ОУН инвестировали в отобранные у евреев же предприятия, причем часть выручки шла на нужды организации. Вот свидетельство оуновца Евгена Липового:

«В месяце августе 1941 г., когда я работал в суде, ко мне пришли двое незнакомых мне тогда людей. Они представились мне — Сапищук и Совяк. Рассказали, что приехали из Германии и сейчас планируют в г. Ягольница торговопромышленное предприятие. Ко мне они пришли просить, чтобы я замолвил за них слово крайсгауптману, чтобы он позволил им взять под контроль промышленный и торговый город Ягольницу. Дальше говорили, что имеют на это должную сумму денег, а если нужно будет больше, то у ягольникцих евреев деньги есть. Доход, который они бы имели с этого дела, делили бы поровну, для себя и для ОУН. Они оба говорили, что являются членами ОУН.

В начале октября 1941 г. я покинул работу в суде и пошел работать учителем в С. Долина. В это время Сапи-щук и Совяк имели уже в г. Ягольнице пекарню, ресторан, магазин с продажей хлеба на карточки и потребительскогалантерейный магазин. Им материально очень хорошо жилось. Я начал ходить в их ресторан на обеды, а иногда на вечер. Я сам был свидетелем, как они вечерами переодевались в немецкую форму и вооруженные пистолетами шли в город грабить местных жидов.»[441]

Полученные грабежом деньги шли на «национальную борьбу»: упомянутый в показаниях Сапищук исправно финансировал местную ОУН.

Аресты евреев проводились украинской милицией в тесном взаимодействии с оккупационными властями. Правда, в ряде случаев милиционеры за деньги отпускали арестованных евреев. Информация об этом вызвала негодование у руководства ОУН. 28 июня отдел пропаганды ОУН(Б) отправил в Службу безопасности ОУН следующее сообщение:

«Протоирей Табинский сообщил на о следующем: наша милиция проводит сейчас вместе с немецкими органам многочисленные аресты жидов. По информации, которую получил о. протоирей Табинский, среди наших милиционеров есть люди, которые за деньги или за золото освобождают жидов, которые должны быть арестованы. Мы, к сожалению, по этому делу не получили никаких конкретных данных, однако посылаем Вам сообщение для информации и использования. Слава Украине!»[442]

О рвении, проявлявшемся украинскими националистами в борьбе с «нежелательными элементами», свидетельствует еще один внутренний документ — инструкция окружного провода ОУН(Б) от август 1941 г.:

«В каждом городе центр домоуправления должен быть в наших руках. Для этого брать людей из сел, ибо тогда будем иметь контроль над домами. Объяснить гестапо, что сегодняшние домоуправления являются основой польских и жидовско-большевистских организаций против Украины и Германии. Подготовить и представить окружному проводу ОУН списки поляков и жидов, их руководителей и офицеров».[443]

Аналогичный сценарий (сотрудничество с гестапо против евреев и поляков), как мы помним, реализовывался ОУН в 1940 — начале 1941 годов на оккупированной территории Польши.[444] Теперь же сотрудничество продолжалось.

Поддержка украинскими националистами антиеврейских акций, как правило, позитивно оценивалась нацистами; нам известно лишь несколько примеров, когда инициированные украинскими националистами еврейские погромы пресекались немецкой администраци-ей.[445] Однако оккупантов смущало то, что оуновцы не ограничивались преследованием евреев и коммунистов. Их жертвами становились и поляки. В донесение начальника полиции безопасности и СД от 18 августа 1941 г. ситуация описывается следующим образом: «Украинская милиция не прекращает разорять, издеваться, убивать. Поляки приравнены к евреям и от них требуют носить повязки на руках. Во многих городах украинская милиция создала такие подразделения, как “Украинская служба безопасности”, “Украинское гестапо” и т. п. Городские и полевые коменданты частично разоружают милицию».[446]

Частичное разоружение «украинской милиции», к тому времени полностью контролировавшейся националистами, было для них очередным тревожным звонком. К этому времени немецкими властями уже были арестованы руководители ОУН(Б) Степан Бандера и Ярослав Стецко. Им объяснили, что ни о какой «независимой Украине» речь идти не может, что Украина должна стать немецкой колонией. Ярослав Стецко даже подвергся непродолжительному аресту: его арестовали 9 июля, а 16 июля освободили.[447] В августе 1941 г. абвер принял решение прекратить поддержку ОУН(Б). Об этом Бандере сообщил курировавший его сотрудник диверсионного отдела «Абвер-II» Эрвин Штольце. «Когда я на встрече с Бандерой объявил ему о прекращении с ним связи, он очень болезненно реагировал на это, т. к. как считал, что его связь с нами рассматривается как признание его в качестве руководителя националистического движения», — рассказывал впоследствии Штольце.[448]

Тем не менее, ОУН(Б) продолжала заявлять о поддержке нацистских властей. 1 августа 1941 г. Ярослав Стецко призвал украинцев «помогать всюду Немецкой армии разбивать Москву и большевизм».[449]Аналогичный призыв был издан им 6 августа.[450]

Решение Стецко нашло полную поддержку у руководства ОУН(Б) на Западной Украине. В августе краевой проводник ОУН(Б) И. Климов «Легенда» издал инструкцию № 6, в которой, в частности, приказывалось:

«На всех домах, стенах, заборах и т. д. надписи: «Да здравствует Украинская самостийная соборная держава. Да здравствует Ярослав Стецко! Освободить Бандеру! Освободить Стецко! Не хотим, чтобы на Украину возвращались польские и жидовские господа и банкиры! Смерть москалям, полякам, жидам и прочим врагам Украины.

Да здравствует Адольф Гитлер!

Да здравствует Немецкая армия!

Да здравствует наш Ортскомендант!»[451]

В официальном обращении ОУН(Б) к активистам организации в августе 1941 г. отмечалось: «Организация украинских националистов не пойдет на подпольную борьбу против Германии и на этот путь не толкнут ее никакие предатели, ни враги».[452]

Аналогичные материалы появились в контролируемой банде-ровцами прессе. «Украинский народ знает, что Организация украинских националистов под руководством Степана Бандеры ведет несгибаемую героическую борьбу за его свободу и независимость, за землю и власть для него, за его свободную, счастливую, государственную жизнь без колхозов и помещиков, без москалей, жидов, поляков, комиссаров и их террора, — говорилось в одном из августовских номеров газеты “Кременецкие вести”. — Украинский народ также знает, что освободиться из московско-жидовского ярма помогла ему Немецкая армия. Она громит красных московских захватчиков — и потому ОУН сотрудничает с Немецкой армией и помогает ей и призывает к этому всех украинцев».[453]

Нетрудно заметить, что заявления ОУН(Б) об ее поддержке оккупантов насыщена антиеврейской риторикой. Удивляться этому не приходится: летом 1941 г. украинские националисты полностью поддерживали уничтожение нацистами евреев и принимали в ней активное участие. Всего по подсчетам украинского историка А. Круглова, антиеврейские погромы состоялись как минимум в 143 населенных пунктах Западной Украины[454]; в большинстве случаев движущей силой этих погромов были активисты ОУН.

Весьма показателен тот факт, что инициируемые ОУН антиеврейские акции проходили не только в немецкой, но и в венгерской зоне оккупации, причем венгерские войска и администрация достаточно часто препятствовала погромам.[455] На наш взгляд, это дополнительно свидетельствует о инициативном характере проводимых активистами ОУН погромов: ведь, в отличие от нацистов, венгерские оккупанты к лету 1941 г. не имели планов уничтожения евреев.

В заключении следует отметить характерную особенность Холокоста по-оуновски: евреи не были ни единственной, ни главной жертвой украинских националистов. Поляки и сочувствующие советской власти украинцы уничтожались боевиками ОУН и УПА одновременно с евреями и, как правило, в большем числе. Массовое уничтожение «чужинцев» и «предателей» оказалось одной из главных характеристик радикального украинского национализма. Эта тень падает и на тех, кто от имени современной Украины возводит боевиков ОУН и УПА в ранг национальных героев.