Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах

XVII

История жизни Тео, с тех пор как мать нарядила его на конкурс костюмов лейтенантом армии Юга – ему тогда было три года, – позволит моим прельстительным, хоть и ученым читателям узнать причины всех его ошибок. Много лет он был главным и к тому же единственным свидетелем нездоровых отношений, сложившихся между его отцом и матерью. Параллельно, как два пальца на одной руке, родители воспитывали его подобно двум непримиримым сторонам одной медали. Но об этом еще пойдет речь в надлежащих и подлежащих главах, если только меня не прервут in caudam venenum{8} телефонные звонки: здесь-то и была зарыта злая собака.

За годы до предания нас остракизму за крепостной стеной мыши свободно, как перышки на ветру, разгуливали по подвалам всех помещений больницы им. Гиппократа. Когда меня заключили в Корпус с неизлечимыми, мыши под землей продолжали свои абразивные хождения, конкретно абстрагируясь от стены, разделявшей над ними здоровых и неизлечимых, подобно волосам в супе. Отсутствие этой стены в подвалах позволяло им входить и выходить, а ведь надо еще учесть, что они карабкались по стенам наверх, на вольный воздух и пробирались через колючую проволоку без возражений с чьей бы то ни было стороны, поскольку ни на одну из них электрошок не подействовал с полуслова.

Мышь по имени Гектор живо интересовалась сверх мер и весов моими захватывающими любовными отношениями с Сесилией, каскадом моим жемчужным. Она отвечала на все мои вопросы тем более внятно, что они были не выразимы словами. Она говорила мне, не чуя под собой ног: «Любить куда лучше, чем ненавидеть по причинам сентиментального порядка». Будучи очень близорукой, особенно когда смотрела снизу на человека, лежащего в постели, она спрашивала меня, хороша ли Сесилия собой. А я отвечал ей, что Сесилия, ветерок мой, насыщенный ароматами, столь же красива, сколь и обескураживающа, но собственные слова заставляли меня сомневаться в согласовании причастия.

Гектор смотрела очень косо на мое обыкновение внимательно выслушивать телефонные и убийственные обвинения полиции. По мнению Гектора, комиссар был человеком малодушным и произвольно гипотетичным, поэтому она просила меня подвергнуть его гипнозу, спев арию Шуберта. Ей хотелось, чтобы я оставался глух к его немым мольбам о сотрудничестве; когда же дело примет анорексический оборот, она обещала спрятать меня в постели из страусовых перьев.

Гектор также поведала мне, что неизлечимые есть и среди мышей, а это означало вопиющую дискриминацию.