Тот факт, что Тео не спал после обеда со мной, говорил лишь о том, что он этого не делал, и засим я умолкаю, ибо мне известен возраст некоторых из моих знаменательных и немногословных читателей. Тот факт, что Тео не беседовал со мной о любви, держа мою руку в своей, доказывал единственно то, что между нами не водилось такого рода диалогов, и да будет известно тем, кто хочет узнать об этом больше, что я, из чистой скромности, пишу роман, а не прокламацию куклуксклановца. Тот факт, что Тео не просил меня сделать ему массаж, означал только то, что он не обращался ко мне с подобными просьбами. Я не могу представить его умоляющим меня: «Помассируй мне бороду», потому что он не говорил мне «ты».
Сесилия, небо мое зимнее, проделывала с Тео все то, что мог бы совершить я, будь я мимом, только в постели. Эти двое, заставлявшие себя долго просить, знали, как строга и горяча моя бдительная любовь, а это значит, что происходило все в Корпусе, в четырех стенах, на Пасху или на Троицу!
В тот час, когда Сесилию, венец моего сияние, внесли на носилках как очередную неизлечимую в предел крепостной стены Корпуса, возглавляемого мною не за прах, а за повесть, я догадался, что Тео, не опасаясь предательства со стороны своего ночного столика, позволит ей любить себя всего до самого затылка... потому что именно это, ни больше ни меньше, принимал он от других на свою голову.
Тут могла бы быть написана первая глава истории моей любви, не будь мы уже на сороковой и сумей я забыть те безмолвные и юные годы, когда мы с нею пребывали друг против друга, точно два сотрапезника-гурмана.
Первыми же словами, обваляв их в муке, я сделал ей романтическое предложение: пасти стадо шляп-котелков на манер табуна бенгальских тигров. В ту пору эти тигры, палевые и печальные, как киты... Слишком долго рассказывать об этой блудной бойне. Наше правительство умыло руки, не ударив палец о палец, когда эти хищники и пятые колеса в телеге мало-помалу вымирали за неимением свор и отар.
Наша любовь прошла через эти трагические испытания, как основа основ, и не важно, что всякий раз, когда мы встречались в коридорах Корпуса, апофеоза моего вдохновения, она закрывала глаза, чтобы не видеть меня, и плевалась с расстановкой, как заправский снайпер.