Непогрешимый предводитель

Глава 9

— Поскольку я президент, я ставлю себе задачей знать всё, где что происходит. По линии подслушивания из клуба «Алых» на Гейт-сайд нам удалось точно узнать, где они прячут Бига и Джо-Джо. Конечно, наша цель была их освободить. Но это ещё не всё. Также было необходимо наказать «Алых» за то, что они совершили.

Хочу, чтобы всё было абсолютно ясно. Вы, как я вижу, всё записываете и даже печатаете, поэтому хочу, чтобы всё было ясно. Ведь не всегда легко понять, почему человек поступает так или этак. Вы смотрите с поверхности и думаете: о, он это сделал из корыстных побуждений — или: о, он это сделал по злобе или потому, что вышел из себя и так далее. У вас может быть тысяча объяснений, почему человек поступил именно так, тогда как на самом деле только сам человек знает, почему. Поэтому я хочу сказать вам точно, почему я сделал это, и ещё хочу убедиться, правильно ли вы знаете, что я сделал и чего я не сделал.

Вы меня нашли сегодня с руками в крови. Хорошо, но это необязательно что-то значит. Я могу сказать вам абсолютно честно, что я никогда никого не убивал. И могу сказать, что, хотя я и дал приказ на нанесение ударов, которые кончили войну раз и навсегда, и для всех — не забудьте, что я, действительно, положил конец войне, война кончилась, и в этом районе больше никогда не будет беспорядка — не я сам убивал кого-то. Как бы то ни было (а я признаю, что у меня руки были в крови), улики могут быть очень обманчивы — я уверен, что вы и сами по своей работе это прекрасно знаете. И если вы будете смотреть только на эту кровь, то вы можете забыть очень реальные вещи, которые я сделал. Вот причина того, что я вам рассказываю. Думаете, я не знаю, что вы не можете заставить меня говорить то, что я не хочу? Я вам говорю всё это потому, что хочу, чтобы всё было понятно. Я совсем не хочу, чтобы вы забыли про то, что я сделал. Я не хочу, чтобы из-за деревьев вы бы не увидели леса.

Они держали Бига и Джо-Джо в подвале кондитерской лавки, на углу Гэтсби и Пятьдесят первой. Хозяин этой кондитерской — один тип, его зовут Одноглаз Хокинс. Он — ниггер и потерял глаз в уличной драке ещё в пятидесятых, кто-то ему выколол глаз. Он раньше жил в Даймондбэке, а в то время все банды дрались там без конца, но так... очень примитивно, на очень низком уровне, вы понимаете меня? Вроде того, что чуть ли не самодельные ружья, отломанные автомобильные антенны, пружинные ножи; с крыш кирпичи швыряли вниз... Детский сад. Если сравнить с нашим современным оружием, которое у нас есть, но которым мы пользуемся разумно, то у них смех один. Видите ли, дело в том, что если сажают в тюрьму за ношение самодельного оружия, то почему тогда не иметь при себе первоклассное? Я не прав? Кстати, хочу подчеркнуть, что при мне не было никакого оружия. При мне не было никакого огнестрельного оружия, не забудьте.

Ну, так вот, этот одноглазый тип перебрался сюда из Даймондбэка после того, как вышел из тюрьмы за то, что толкал наркотики. Здесь открыл кондитерскую на Гэтсби, на самом деле, это прикрытие для нелегальной лотереи. Я думаю, вы, ребята, давно об этом знаете. Наверное, он вам платит процент? А почему он позволил «Алым» посадить к нему в подвал пленных — это потому, что ему нужна была эта клика, чтобы его защищали. От нас, ясно вам? Потому что он прекрасно знает, что «Мятежные янки» не терпят никаких наркотиков. Конечно, вы мне возразите, что, мол, Одноглаза замели за толкание в шестидесятых, и он своё отсидел, понёс наказание, но для меня это не оправдание. У меня память, как у слона. Коль скоро человек сбагривал наркотики невинным маленьким детям — всё равно рано или поздно он опять примется за старое. Именно поэтому наша клика не знает пощады ни к кому, кто связан с наркотиками на любом уровне — сам ли принимает, торгует ли — неважно! Одно из правил нашего клуба: нет — наркотикам и нет — наркоманам. Так что этот Одноглаз недаром трясётся за свою шкуру, потому что знает — поймай мы его за руку, и с ним будет то же, что он сделал с сотнями детей тогда, в шестидесятые годы. Ему придет конец. Поэтому он и позвонил Силачу привезти к нему пленных и запереть их в погребе. Конечно, и тут для него риск, но всё-таки это лучше, чем быть на улице без защиты «Алых».

И сегодня я весь день обдумывал план нападения. Той мне очень помогает, это надо признать. Она никогда не устаёт. Всегда является прекрасным примером для других девушек в клике. Она — настоящая леди. И сегодня днём, когда я всё ломал голову над планом, даже всё время вслух разговаривал сам с собой, она была тут как тут. То спросит, не принести ли мне кофе, то не нужно ли помассировать голову (она массирует мне шею сзади, когда у меня мигрени бывают), в общем, всё время чувствую её поддержку. Часам так к четырём у меня всё сложилось в голове, и, по-моему, всё было здорово придумано. Если в обычных случаях я не обсуждаю такие вещи на совете, а решаю сам, то сейчас, в деле, имеющем большое значение для клики, да и для всего района, я представил план членам совета.

Самое главное, сказал я, это вызволить пленных, и нужно сделать всё, чтобы их не подставить под случайный удар. Я решил, что наилучшим манёвром здесь будет фронтальный удар по кондитерской, так как Биг и Джо-Джо сидят в погребе и им не грозит никакая стрельба в магазине. О собственной безопасности нам не надо было особенно заботиться, потому что мы пойдём туда с полным вооружением, и кроме того, элемент внезапности был на нашей стороне. До этого, мы бывали в лавке два раза, хотя и рисковали — «Алые» могли нас захватить или причинить телесные повреждения; но тогда мы просто обязаны были сказать мистеру Одноглазу Хокинсу, что, если мы просто встретим его на улице в одиночку в любое время дня и ночи, мы его вздёрнем на фонарном столбе. В те разы мы не хотели рисковать и ничего ему не сделали, потому что мы сами были на территории «Алых» и потому что это вызвало бы эскалацию войны, которую мы как раз хотим прекратить.

План помещения кондитерской очень простой. Снаружи на деревянном стеллаже Одноглаз раскладывает свои газеты. Как войдёшь, слева полка с журналами и дешёвыми книжками — большей частью грязная порно-продукция, то есть ещё один хороший повод, чтобы Одноглаз получил своё, если представится случай. Напротив прилавок, перед ним высокие табуреты, за ним — фляги с мороженым, газировка и всё такое. В дальнем углу комнаты дверь. Мы думаем, что она ведет в заднюю комнату, где живёт сам Одноглаз и где у него притончик с лотереей. Мы решили, что у него должна быть ещё где-то дверь, ведущая в погреб. План был таков — взрываем, врываемся, ликвидируем тут же Одноглаза, оберегая невинных посетителей, которые там могут быть. Рывок дальше, в заднюю комнату, находим дверь в подвал, вышибаем её, потому что, скорее всего, она будет заперта, и ликвидируем любого «Алого», который может там охранять Бига и Джо-Джо. Я рассчитал, что для штурма кондитерской ударная группа должна насчитывать четыре человека, не больше.

Мейс, мой военный советник, предложил, что мы врываемся туда с ручными гранатами, захватывая магазин без всякого риска. Совет так и проголосовал, и было решено, что два боевика бросят гранаты (у нае в арсенале шестьдесят четыре гранаты, но всё труднее и труднее их доставать), а за ними бегут ещё два — на всякий пожарный случай — вдруг, например, Одноглаз или кто-нибудь ещё швырнет гранаты назад, понимаете? В таком случае, эти четверо вбегают и отстреливают всё в магазине. Другими словами, план А состоял в том, чтобы взорвать фасад магазина и затем вбежать в заднюю комнату и вниз в подвал. План Б — в случае неудачи с гранатами — ворваться туда со стрельбой.

Но это было ещё не всё. Мне казалось, что есть только один-единственный путь кончить эту войну раз и навсегда, а именно — полностью уничтожить противника. Я сказал совету, что под врагом имею в виду не только «Алых», которые держат в плену наших людей. Я имею в виду и «Масок». Раз они не усвоили наш урок неделю назад, когда мы нанесли им двойной удар, то мы должны теперь их окружить и уничтожить всех до одного. Я понимал, что это кардинальная мера, но я доказал совету, что если никого не останется, чтобы продолжать войну, то она автоматически кончится.

Один из ребят в совете — в общем, тип, Харди его зовут, начал разводить муть, что не понимает, прежде всего, зачем мы ведём эту войну, я ему ответил, что не мы её начали, но, как самая мощная клика в округе, наш долг и наша ответственность — добиться мира, хотя даже не мы начали все перестрелки. Я ему напомнил и о том, что случилось с бывшим «Мятежным янки» — Джонатаном Квинсом, который начал с того, что стал оспаривать наши решения. Харди тут сразу извинился и сказал, что он ничего не оспаривает, просто он вслух удивился, потому что война идёт всё время, сколько он себя помнит, практически с пелёнок. Я сказал этому Харди, что причина, почему война до сих пор не кончилась, в том, что я тогда не был президентом. Тогда этот тип Харди говорит мне прямо в лицо, что сейчас идёт второй срок моего президентства, и если я могу кончить с войной, почему я этого не сделал ещё в первый срок — не кончил войну тогда же, без дальнейших кровопролитий и сражений. Он опять заговорил, как Джонни, ну, один к одному, но я сохранял выдержку. Я не вспылил, перед нами были важные дела, поэтому мне было не до этого психа. Я просто напомнил ему, что наши враги — твердолобые, их не переубедить, поэтому я, наконец, решил принять крайние меры. Потом я велел ему замолчать и послушать других, авось, поумнеет. Он опять раскрыл пасть, тут Чинго дал ему в зубы, этим его диссидентство и кончилось.

После налёта на кондитерскую, сказал я совету, я наметил удар по клубу «Алых» и по клубу «Масок смерти». Я им сказал, что хочу, чтобы это были масштабные нападения с участием большинства моих людей, и как главнокомандующий я лично возглавляю атаку на клуб «Алых», потому что я хотел встретиться лицом к лицу с Силачом, который сказал мне по телефону непристойность. Я сказал совету, что хочу, чтобы к тому времени, когда мы кончим бой, от «Алых» и «Масок» ничего бы не осталось. Я сказал, что довольно мы давали им всяких возможностей для переговоров, но они не оценили наше благородство и уступчивость, поэтому пора кончать миндальничать и уговаривать их. Пришло время лишить их способности вести войну, и тем самым закончить и саму войну. Я также сказал — и сказал от всего сердца — надеюсь, сегодняшний день будет последним в череде убийств и кровопролитий и завтра, может быть, мы уже сможем ходить по улицам района без страха, и даже с гордостью, зная, что мы не уронили нашу честь. По-моему, я их здорово зажёг. За мой план проголосовали одиннадцать, против одного, а тогда Пуля предложил, чтобы тот, кто проголосовал против (конечно, Харди), подумал бы получше, чтобы было полное согласие, тут он не заставил себя дважды просить.

Удар по кондитерской был намечен на девять тридцать. Мы подумали, что после того, как мы отобьём Бига и Джо-Джо, «Алые» соберутся у себя в клубе, чтобы обсудить свой ход действий при таком повороте событий. Мы по прежнему опыту знали, что, когда надо, они очень быстро соображают, и рассчитали, что к десяти они будут все на месте, поэтому самое верное время ударить по клубу на Гейт-сайд будет десять тридцать. Вот таков был намечен час «Ч» для второго удара.

А с «Масками» так: мы спланировали бросить на них отдельный отряд тоже в десять тридцать, решив, что они немедленно узнают о нашей войне с «Алыми» и тоже соберутся в своём клубе для обсуждения, а мы тут и прихлопнем их всех в их гадюшнике, вместе с очкариком Генри во главе. Это и будет конец всей войне.

В этот момент мы не знали, что «Маски» тоже затеяли дело.

Вот они-то и устроили весь этот хаос.

Патрульный Фрэнсискус из 101-го ехал сопровождающим в патрульной машине, когда он и водитель Дженкинс услышали звук взрыва. Снегопад усиливался, и они остановились у обочины несколько минут назад, чтобы надеть цепи на шины. Сейчас Дженкинс инстинктивно нажал на тормоз, услышав взрыв, и, несмотря на цепи, машину резко занесло задом влево, он чертыхнулся, резко вывернул руль и сказал Фрэнсискусу:

— Что там за дьявол?

— Не знаю, — ответил Фрэнсискус. Он слушал беспрестанное кваканье рации и чуть не задремал. Он посмотрел на часы, было только девять тридцать; его дежурство кончалось в одиннадцать сорок пять. Ещё два часа и пятнадцать минут, а тут, наверное, лопнула газовая магистраль или что-то вроде, — теперь, значит, придётся вылезать из машины в такой собачий холод и стоять, регулируя движение и разгоняя толпу.

— Вроде как из-за угла послышалось, — сказал Дженкинс.

— Ага, — ответил Фрэнсискус.

— Знаешь, на что похоже?

— Ага, газовая труба накрылась.

— Нет. Звук такой же, когда я был ещё в третьем участке, там бойлер взорвался в подвале столовой на углу, вся передняя стена дома вывалилась. Вот такой же звук.

— А по-моему, газовая магистраль, — возразил Фрэнсискус, пожав плечами.

— Ну, поглядим, — сказал Дженкинс, и включил сирену. Когда они затормозили у обочины, кондитерская была дымящимися развалинами. Фрэнсискус вздохнул: тут дело будет похуже, чем взорвавшийся газ, Дженкинс уже докладывал по рации, сказав отозвавшемуся диспетчеру, что это 1066. Когда его попросили уточнить, он сказал, что произошёл взрыв в кондитерской на Гэтсби, 1155. Причина ещё неизвестна. Когда Фрэнсискус вылез из машины, он увидел, как в дверях появился, оступаясь, чёрный мужчина с повязкой на правом глазу. Одежда на нём дымилась, на белой рубашке краснели пятна от ран. На щеках и челюстях клочьями висело мясо. Спотыкаясь, он добрёл до обочины, поднял левую руку, наверное, чтобы стереть кровь со зрячего глаза, и внезапно, как подкошенный, свалился на месте. Фрэнсискус прошептал:

— Господи... — и, заорав Дженкинсу, чтобы тот вызвал скорую, побежал в магазин.

Пол был засыпан книжками, журналами, разбитым стеклом и посудой, искорёженной до неузнаваемости. Стальные ножки табурета у бара согнуло взрывом, и они стали похожими на огромные почерневшие поганки; пострадавшие после бури. Зеркало за прилавком разбилось, осколки лежали на вспучившейся столешнице прилавка и на полу за прилавком, залитые мороженым и сиропами. Почти обнажённая девочка-подросток стояла, привалившись в дальнем конце комнаты, где изуродованная дверь висела на одном шарнире. Почти всю одежду с неё сорвало взрывом, и она стояла с залитыми кровью грудью и руками, в лоскутках вместо трусиков, в одной туфле на левой ноге, привалившись спиной и уставясь невидящими глазами на Фрэнсискуса, вошедшего в этот хаос.

Он быстро подошёл к ней и сказал:

— Ничего, ничего, мисс, сейчас приедет скорая, — и лёгонько взял её за руку выше локтя, чтобы вывести на улицу, а девушка отделилась от стены и упала ничком на пол, и Фрэнсискус понял, что она мертва, а он всё ещё держит её руку, хотя девушка лежит на полу у его ног. У него расширились глаза от ужаса, он выронил оторванную руку и, отвернувшись от девушки, спрятал лицо в углу, где дверь висела на одной петле. Его стало рвать.

На улице Дженкинс говорил по рации, вызывая скорую помощь, когда он увидел шестерых парней в синих джинсовых куртках, выбегающих из проулка за магазином. Когда они побежали по улице, он увидел на спинах курток намалёванные конфедератские флаги. Он выскочил из машины с револьвером, крикнул: «Стой! Полиция!» — но ребята быстро бежали, не оглядываясь.

— Эй! — снова крикнул он. — Стой! — и выстрелил в воздух для предупреждения. Парни убегали. Они добежали до угла и скрылись за ним. Дженкинс кинулся обратно к рации и закричал диспетчеру:

— Шестеро подозреваемых бегут к северу на Толанд, на всех куртки «Мятежных янки».

— Он вошёл в магазин, увидел Фрэнсискуса, стоящего в углу, мёртвую девушку у его ног. Испачканными руками он закрыл лицо. Он плакал. Дженкинс за все годы службы в полиции никогда не видел рыдающего полицейского.

— Ну, Ральфи, пойдём, — позвал он.

— Но Фрэнсискус не мог подавить рыданий.

Карелла подоспел к 101-му в Риверхеде сразу после десяти. К тому времени благодаря сообщению патрульного Дженкинса по рации, удалось поймать на улице, за четыре квартала от места взрыва, «Мятежных янки», убегающих от места преступления. Шестерых парней доставили в комнату для допросов в 101-м участке. Они мешками сидели на стульях со спинками за длинным деревянным столом. Чарли Бруэн весь зарос щетиной, Карелла подумал с удивлением, бреется ли он вообще когда-нибудь или никогда.

— Тебя я знаю и тебя знаю, — Бруэн говорил, указывая на двоих ребят. — Это Биг Энтони Сазерленд, — сказал он Карелле, а тот вон — Джо-Джо Котрелл.

— Я тебя искал, — сказал Карелла.

— Но?.. — возразил Биг Энтони, пожав плечами. Он был здоровенный детина с широченными плечами и бугрящимися под синей рубашкой грудными мышцами, как у атлета-гиревика. Он отбросил рукой со лба прядь длинных светлых волос, вид у него был скучающий и непринуждённый.

— Вижу, что в городе тебя не было.

Биг Энтони опять пожал плечами.

— Ну, а вы четверо, кто? — обратился Бруэн к остальным.

Ни один не ответил.

— Давайте свои фамилии, — сказал он.

— Валяйте, говорите ему, — разрешил Биг Энтони.

— Я — Прист, — сказал один из ребят.

— Полные имена, ваши собачьи клички мне не нужны, — отрезал Бруэн.

— Марк Пристли.

— А ты?

— Чарльз Ингерсол.

— О, крупная рыбка нам попалась, — произнес Бруэн. — Зацапали, значит, самого Чинго, дисциплинарного офицера «Мятежных янки»?

— Это я и есть, — сказал Чинго.

— Ну, а ты?

— Питер Хастингс.

— Ты? — спросил он последнего из шестерых.

— Фрэнк Хьюз.

— Ну так, ребята. Так что вы делали, раз убегали с задов кондитерской?

Ни один из парней не ответил.

— Я всё у тебя буду спрашивать, Чинго, идёт? — сказал Бруэн. — Раз ты такая шишка в вашей организации.

— Лучше скажите мне о моих правах, — возразил Чинго.

— Это для чего? Ты разве что-нибудь натворил?

— Ничего не натворил.

— Так какая у тебя нужда знать твои права? Да ты их, небось, и так давно знаешь.

— У меня плохая память, — ответил Чинго. — Расскажите-ка ещё раз.

— А мы тебе никаких обвинений не предъявляем, мы только желаем получить от тебя информацию насчёт преступления, — сказал Бруэн.

— Извините меня, Чарли, — вежливо вмешался Карелла. Но, может быть, сначала мы выясним то дело для полиции в Турмане?

— Ах, да, конечно, конечно, Стив, — сказал Бруэн, — тогда вы начинайте.

— Спасибо, —с улыбкой сказал Карелла, и вдруг улыбка сползла с лица, и он, указав пальцем на Биг Энтони, произнёс:

— Ты!

— Я?

— Ты.

— Пальцем тыкать неприлично.

— Полиция в Турмане выдала ордер на твой арест. Они обратились к нам с просьбой задержать и допросить тебя в связи с убийством некой Маргарет Макналли в прошлый четверг ночью. С этой минуты можешь считать себя арестованным.

— Если я нужен полиции в Турмане, то пусть меня туда передают, — сказал Биг Энтони.

— Всё по порядку! — ответил Карелла. — Готов ответить на несколько вопросов? Может быть, это просто ошибка, и всё выясним за десять минут. Если это действительно ошибка, я звоню в полицию Турмана и говорю, что против тебя ничего нет. Что скажешь?

— Я не хочу отвечать ни на какие вопросы.

— Ну на всякий случай, если ты передумаешь, в соответствии с решением высшего суда по делу Миранды против Аризоны, я сообщаю тебе, что мы не имеем права задавать какие-либо вопросы, пока ты не будешь предупреждён о своем праве на адвокатскую помощь и на право не давать показания против самого себя.

— Вот именно! — сказал Биг Энтони.

— И так как я должен задать тебе кое-какие вопросы...

— Да не надрывайся.

— ...я заявляю, что, во-первых, ты имеешь право молчать, если таково твоё желание. Это понятно?

— Ещё бы.

— Во-вторых, ты не обязан отвечать на вопросы, если не хочешь отвечать.

— Всё это относится и к вам, гадёныши, так что наматывайте на ус, — сказал Бруэн.

— Это понятно?

— Угу-угу, — проговорил Энтони.

— Ну, а вам понятно?

Остальные ребята промычали или кивнули утвердительно.

— В-третьих, — продолжал Карелла, — если ты всё-таки решишься отвечать на вопросы...

— Да ладно, я уж говорил.

— Молчать и слушать! — гаркнул Бруэн.

— Это уже нарушение моих прав, — возразил Биг Энтони.

— Ты что, никак магистр права?! — загремел Бруэн.

— А мне не надо быть ма...

— Заткни свой вонючий рот и слушай, — крикнул Бруэн.

— ...если ты всё-таки решишься отвечать на вопросы, — продолжал Карелла, — твои ответы могут быть использованы как доказательство против тебя. Ты это понял?

— Что время-то тратить?

— Ты понял?!

— Да, да, понял.

— Также ты имеешь право советоваться с адвокатом до или во время допроса. Если у тебя нет денег на оплату адвоката, мы его назначим тебе.

— Какого дьявола вы мне говорите всю эту чушь? — вопросил Биг Энтони.

— Потому что у нас демократия, — сухо ответил Бруэн.

— Не собираюсь я отвечать ни на какие вопросы.

— А вдруг решишь, как знать? — возразил Бруэн.

— Свобода выбора, вот для чего всё это.

— Ага, всё это дерьмо, — сказал Биг Энтони.

— И последнее, — продолжал Карелла, — если ты решишься отвечать на вопросы в присутствии адвоката или без него, ты можешь прекратить отвечать в любой момент. Это тоже ясно?

— Это всё ясно. Мне нечего говорить.

— Отлично. В любом случае мы тебя задерживаем по ордеру полиции Турмана.

— Да я никакой Маргарет, как там её дальше, и не знаю.

— У полиции Турмана есть свидетель, видевший тебя в лесу около шоссе 14 ночью в прошлый четверг. Тело девушки лежало у твоих ног, и свидетель слышал, как ты спорил с другим парнем, закапывать её в землю или нет.

— Докажите.

— Докажем, не сомневайся. Или они докажут. Или ещё кто-нибудь. Тут участвуют столько правоохранительных органов, что тебе круто придётся. Ну, ладно, если нечего говорить, на этом кончим. Чарли, как бы вызвать дежурного — надо его отвести вниз для регистрации и задержания.

— Сейчас, — Бруэн взял телефон с угла стола.

— Да только два органа тут участвуют, — сказал Биг Энтони.

— А ФБР-то на что? — возразил Карелла.

— А они-то... какое отношение? Вы же сказали...

— Да, по-моему, полицейские в Турмане считают, что девушка была похищена и перевезена через границу штата. Тут ФБР автоматически вступает в дело. Дело-то скверное, Энтони. Убийство похищенной с целью выкупа.

— Алло, Майк, тут у нас надо кое-кого забрать для регистрации и потом отвести в камеру, — сказал Бруэн в телефон.

— Пришли наверх патрульного. — Он послушал минуту и ответил: — По ордеру полиции Турмана. Похищение и убийство? Нет, стенографистки не надо. Он не будет давать показаний. Ладно, спасибо, Майк. — Бруэн положил телефон, повернулся к Карелле и сказал: — Всё. Готово. Как думаете, стоит ли говорить с этими остальными юными джентльменами? По поводу двойного убийства в кондитерской на Гейтсби?

Остальные юные джентльмены в состоянии какого-то священного ужаса и оцепенения слушали разговор между Кареллой и Биг Энтони, и вдруг поняли, что теперь подошла их очередь. Манера обоих полицейских была такой спокойной, мирной, такой реальной, что по какому-то парадоксу создавало атмосферу нереальности в маленькой комнате для допросов, где даже не было окон. Ни один из парней (и особенно Биг Энтони, который только что узнал, какое страшное обвинение ему предъявляется) не был подготовлен к этому безличному, стерильному подходу, и все чувствовали полную обезличенность. Они-то ожидали другое, что-то вроде собственных объяснений: «Ну, парни, сами понимаете, мы действовали по приказу. Да какое тут может быть убийство? Это всё наши дела, наши разборки между кликами. Да мы сами разберёмся, вы только отпустите нас».

А эти полицейские — как какие-то бизнесмены, спокойно и просто говорят о совершении преступлений, о наказаниях за эти преступления, о разных правоохранительных органах, которые осуществят эти наказания. Один из ребят, Чарльз Чинго Ингерсол — всемогущий и почитаемый дисциплинарный офицер «Мятежных янки», вдруг почувствовал непреодолимое желание помочиться и молился в душе, чтобы не намочить штаны, и чтобы другие ребята не увидели. Он всё думал, можно ли попроситься сходить в туалет. Но он боялся, что ему не позволят. Они были, как важные занятые бизнесмены, и не собирались тратить своё дорогое время на ожидание, пока кто-то сбегает в туалет. Чинго ощущал страх. Все они были перепуганы.

Карелла и Бруэн знали это.

— Чинго, — обратился Бруэн, и тот заметно дёрнулся, когда вдруг услышал свое имя.

— Ага, — отозвался он, стараясь сохранить свой обычный вид, хотя и чувствовал, что какая-то предательская жилка задёргалась в нижнем левом веке.

— Ты расскажешь, что случилось в кондитерской?

— Ничего не случилось.

— А мне показалось жуткой картиной.

— Ага, там кто-то что-то сделал, — сказал Чинго. — Но это не мы.

— А как же вышло, что вы стали выбегать из проулка?

— Мы там болтали, вдруг услышали полицейскую сирену и побежали, вот всё.

— Просто болтали, вот как? — спросил Бруэн.

— Да.

— В темноте?

— Мы... у нас был фонарик.

— Где он?

— Где что?

— Фонарик.

— Наверное, обронили, когда побежали.

— Вы болтали в проулке за кондитерской на территории «Алых мстителей» и хотите, чтобы мы поверили?

— Ага.

— Значит, «Мятежные янки» собрались себе и болтают в...

— Они не знали, что мы там, — сказал Чинго.

Дверь в комнату открылась. Патрульный заглянул в комнату, отстегнул наручники от пояса и жизнерадостно сказал:

— Кто тут мой клиент?

— Вон тот, здоровенный, — показал Бруэн.

— Пошли-ка, парень, — предложил патрульный, подойдя к Биг Энтони, и защёлкнул пилообразные челюсти наручника на его правой руке. — Здорово тебя твоя матушка кормила, — сказал он. — Какой у тебя рост?

— Шесть и четыре (194 сантиметра).

— Здоровый ребёнок? — заключил патрульный. —Ну, пойдём, тебя там сержант ждёт не дождётся.

— Я ничего не делал, — сказал Биг Энтони патрульному.

— Знаю, знаю, — сочувственно сказал тот. — Никто никогда ничего не делал.

— Я даже не знаю той девушки, — сказал Биг Энтони.

— Тут мы с тобой сходимся, — ответил патрульный. — Я её тоже не знаю.

— Послушайте, вы лучше скажите им...

— Я? Да я тут просто патрульный, — ответил полицейский. — Ты уж сам скажи им.

— Они думают, я кого-то убил.

— Ну, если не убил, то это всё выяснится. А пока пойдём-ка вниз, потому что там сержант хочет у тебя кое-что спросить, и ещё хочет записать тебя в такую большую книжечку. Ага? — он повернулся к Бруэну. — Он получил предупреждения?

— Получил, но скажи Майку, пусть ещё раз ему растолкует.

— Мы его для кого держим?

— Для полиции из Турмана и, скорее всего, для ФБР.

— Ладно, — ответил полицейский и подёргал за наручник. — Пошли.

Остальные «Мятежные янки» в молчании смотрели, как Биг Энтони был выведен из комнаты.

— При взрыве убит человек по имени Лукас Хокинс, — сказал Бруэн, обращаясь к Чинго. — Кличка Одноглаз, имел один глаз. Когда-нибудь встречал его?

— Нет, — ответил Чинго.

— Убита и девочка. Я думаю, что она или листала журналы на стеллаже, или просто сидела у бара, когда кто-то бросил бомбу. Девочке тринадцать лет. Её зовут Дейзи Купер. Хорошее имя, правда?

— Да, — выдавил Чинго.

— Дейзи Купер. Умерла, когда полиция приехала. Одноглаз умер в скорой, не доедав до госпиталя. Жуткое дело, взрыв помещения. Что-нибудь хочешь рассказать нам? , ’

— Ничего, — прошептал Чинго.

— Что? Погромче, сынок.

— Я... — Чинго откашлялся и сказал громче: — Я говорю, ничего.

— A-а, ну-ну, сам решай. А вы, ребята?

Остальные «Мятежные янки» пытливо переглянулись друг с другом, посмотрели на Чинго и отрицательно покачали головами.

— Ну ладно, — произнёс Бруэн. — Значит, так. Всех вас запрём у нас, сами понимаете, пока всё это дело не распутают. У нас внизу камеры предварительного заключения, там славненько, чистенько, горшочки там есть и всё прочее. Пока сидите в 101-м, горшочки вам очень будут нужны. Стив, у вас что-нибудь есть к ним?

— Я только хотел предупредить, что наш свидетель, безусловно, сможет опознать того, кто был с Энтони в ночь убийства. Было бы лучше... впрочем, я не могу давать обещания, но...

— Нет, нет, Стив. Это нельзя.

— Я знаю, но просто хочу сказать, что, если кто-нибудь из вас случайно и был с Энтони в ту ночь, ему бы лучше сейчас признаться.

Никто не сказал.

— Вот не ожидал, — произнёс Карелла и вздохнул. — Ну, что же, думаю, вы, парни, знаете сами, как поступать, но вы себе осложняете дело. Давайте ещё кого-нибудь, надо отправить их вниз, Чарли.

— Да, сейчас сделаем, — сказал Бруэн и протянул руку, чтобы взять телефон, который как раз зазвонил в этот момент. Он поднял трубку.

— Бруэн, — ответил он и стал слушать. — Где? — Он взглянул на стенные часы. Было 10:25. — Хорошо, — сказал Бруэн, — выезжаю.

— Что стряслось? — спросил Карелла.

— Третья мировая война, — ответил Бруэн.

— Мы шли по Гейт-сайд, почти дошли до угла, где у «Алых» клуб. Угол Гейт-сайд и Делани. Нас было двадцать человек. Я впереди. Мейс в это время вёл атаку на клуб «Масок» на углу Конкорд и Сорок восьмой. У нас всё было синхронизировано. Должно было прекрасно сработать.

Мы не подкрадывались, не ныряли в подворотни. Нет. Мы шагали прямо посреди улицы. Мы планировали напасть на «Алых» врасплох, это безусловно. Но мы не дураки думать, что мы можем подкрасться незамеченными. Но мы знали, что их арсенал находится далеко от клуба, вот что мы знали. Это для того, чтобы, если нагрянет полиция, против них не смогут выдвинуть обвинения в хранении оружия. Нет, просто собралась кучка парней поболтать вместе, вот в всё. За это арестовывать нельзя. Вот мы и знали, что у них в клубе оружия нет, и мы рассчитывали, что, если гонцы и прибегут, ну, может быть, за три минуты их предупредят, что мы идём. Но за три минуты никто не успеет выбраться из клуба и убежать от приближающейся беды. То есть от нас, «Мятежных янки». Отряд из тридцати четырёх человек шагает по улице, и наши цвета — красный, белый и синий — гордо выделяют нас. И ещё двадцать человек наших на Конкорд-авеню, чтобы одновременно покончить с «Масками».

Одна только беда получилась.

«Масок» не было на Конкорд-авеню.

«Маски» были на Гейт-сайд.

А они спланировали вот что — ликвидировать «Алых» и потом приняться за нас, и таким образом стать абсолютными вождями во всём районе.

Пуля первым ещё за квартал увидел белые шведские армейские куртки. Их вообще вначале нельзя было разглядеть, потому что шёл сильный снег, на улицах было бело, и эти куртки оказались очень хорошим камуфляжем. Но у Пули острый глаз. Он в темноте видит, как рысь, и даже белое на белом его не собьёт с толку. Он хватает меня за руку и говорит, чтобы я взглянул вдоль улицы. Я вижу только снег крутится, а потом, сквозь снег, вижу, вроде, снежный сугроб движется, ну, представляете. Но только это не снежный сугроб, а больше десятка парней, все в белых куртках. И я сразу понял, что это группа «Масок смерти» идёт на нас, друг другу навстречу.

Вначале я подумал, что Мейс поспешил с ударом и что его группу ликвидировали. Но на Мейса это не похоже. Мы перед выступлением сверили часы, и Мейс знал, что обе ударные группы начнут действовать ровно в десять тридцать. А сейчас было только десять двадцать пять, и, насколько я знаю Мейса, он как раз в это время смотрел на часы, подгадывая начать с точностью до секунды. Оставалось непонятным, почему же все «Маски» здесь, а не там, где их ждёт Мейс.

Я всегда лучше соображаю в критические моменты. У меня в жизни было, может быть, шесть критических моментов, и я всегда был на высоте и побеждал. И это был такой же критический момент, как и другие. Это как футбольная команда на поле, вооружённая до зубов, но из другого общества. Моя команда сильнее, и мы собирались разбить их и покончить с войной. Всё, что нужно сейчас, — быстро переменить план. Вместо одновременного удара, по «Алым» и «Маскам» придётся ликвидировать сначала «Масок», прямо тут, на улице, а уж потом — «Алых».

Я дал приказ начинать.

Это был захватывающий момент. У меня... случилась эрекция. Не знаю почему.

Мы схватились в середине улицы, наша разведка доносила, что у «Масок» прекрасное вооружение, но я даже не ожидал такого сопротивления от них. Оружие у них наисовременнейшее. Я всегда подозревал, что они заодно с кликой на Калмс-Пойнте, и оружие, которое они применили сейчас против нас, подтвердило мою мысль, что та клика обеспечивает их полностью. Иначе откуда же они могли достать такие боеприпасы? Несмотря на их оружие, всё-таки у нас был численный, перевес, и в первые же минуты сражения у них человек шесть-семь уже лежали на земле, в крови, и курток даже не видно было.

Но мне бы надо было почувствовать, прямо с той минуты, когда Пуля их заметил, что что-то тут не то. Мало их было — вот что! Если бы это было полномасштабное нападение на клуб «Алых», то почему «Маски» бросили туда только около десятка людей? Мыто шли по улице отрядом в тридцать четыре человека. Неужели «Маски» недооценивали мощь «Алых»? Нет, не могло такого быть. Разведка у них не хуже нашей, и они не могли не знать, что «Алые» —очень сильный клуб. Так почему же такая небольшая ударная группа?

И ответ для нас был полной неожиданностью, хотя теперь, если подумать, это был очень хороший военный план. Я всегда воздаю должное, и «Маски» спланировали отличный ход, прямо скажу — просто отличный. Это была атака с обоих флангов, вот в чём суть. Они собирались нанести удар по клубу с двух сторон. Первая группа, которую мы и встретили на Гейтсайд-авеню, видимо, должна была ударить по главному входу в здание. А вторая — та, что двигалась по Делани-стрит, —должна была, как я думаю, проникнуть в здание через боковую подвальную дверь. Но случилось то, что они увидели, как мы сражаемся с главной ударной группой на Гейт-сайд, и тут же они взяли нас в клещи: впереди группа на Гейт-сайд, с которой мы дрались, а сзади — группа на Делани. Вот это было скверно. Оставалось только одно, и очень рискованное, решение, но мы его приняли. Мы вбежали в здание.

Пуля и ещё шестеро наших прикрывали тыл, засев в подъезде и стреляя на улицу, не давая тем подойти, а мы побежали вверх по лестнице, чтобы схватиться с «Алыми». Первый «Алый», кого мы встретили, был паскудный чёрный мальчишка — Джереми Аткинс, ихний юниор и брат Люиса Аткинса, с кем мы разделались неделю назад. Он бежал вниз по лестнице, наверное, посмотреть, что там за шум на улице, и Малыш Энтони мгновенно скосил его тремя выстрелами, и он покатился по лестнице вниз головой, и мы все расступились, а Док ещё пнул его в рёбра, когда тот свалился у подножия лестницы.

На площадке вверху стоял сам Силач. Вы знаете, я был без оружия, я уже не раз это повторяю. Я знаю, что вы мне не верите, но это абсолютная правда. Я был безоружен. Не я застрелил Силача. Я не знаю, кто это сделал. Кто бы ни сделал, он стрелял изумительно. Две пули получил Силач между глаз, одна прямо над другой раз, раз — две аккуратные дырочки между глаз, просто изумительно. Он тут же упал. Мы перепрыгнули через него и вбежали в большую комнату, где они собираются, где всё пропахло негритянским потом и мочой. Они все кинулись бежать, поняли, что это налёт и их сейчас уничтожат. Дока ранили как раз, когда я услышал сирены. Ему прямо в живот попало. Все стреляли, кричали и выбегали наружу, наша цель была по, кончить с войной, а совсем не попасться и потом гнить в тюрьме. Все выбегали, сбивая меня с ног. Док пытался, подняться. Он руками зажал себе кишки. В него выстрелили из очень большого калибра — наверное, 45-го, ниггеры обожают большие пушки. Он повалился на меня, я старался его поддержать, но он весь в крови, скользкий, и руки у меня все в крови, и тут я услышал, что крикнули: «Полиция! Всем оставаться на местах!». Ну тут вы появились, надели мне наручники и доставили сюда.

Так что, если вы спрашиваете меня, почему я это сделал, я сам хочу спросить вас. И первое: почему я сделал это? Почему я старался добиться мира в районе? Почему я старался положить конец этой войне, которая шла между кликами бог знает сколько лет? Почему я пытался сделать это с честью и не уронить наше имя? Почему я пытался очистить улицы от двух клик, которые были опасны, может быть, и для всего города? Если вы задаёте мне этот вопрос, то ответ от меня вы уже получили.

Я сделал это потому, что я президент. Вот почему. Я избранный вождь, и на мне лежит ответственность за людей, которым я служу.

Вот и всё. Всё, что я должен сказать.

Рэндола Нэзбита вывели из отдела в наручниках.

Он шёл с высоко поднятой головой и с этой стандартной телевизионной улыбочкой на лице. В конце коридора он повернулся и резко выбросил руку вверх, как бы прощаясь с детективами.

— Он даже не понял, что он наделал, — сказал Клинг.

— Он никогда не поймёт, — ответил Карелла.

— Присяжные ему растолкуют.

— Да. Благодарить надо бога, что есть присяжные.

Майер Майер взбегал по лестнице, когда полицейские сводили вниз Нэзбита. Он ворвался в комнату, сбросил пальто и шляпу и жизнерадостно спросил:

— А кого это увели?

— Президента, — ответил Карелла. — Внизу в камерах полно его подданных. И у Бруэна в один-ноль-один тоже всё забито. Там две другие банды упрятаны. Еле помещаются в двух участках.

— Вон оно как! — удивился Майер. — Что же он натворил?

— Решил навсегда покончить с войнами, — сказал Карелла.

— А ты откуда вдруг явился? — спросил Клинг.

— О-о, только что отобедал, да не один, а с писателем!

— Отобедал?! Да ты взгляни на часы! — Клинг выразительно кивнул на стену. Было двадцать минут двенадцатого.

— Именно отобедал. А ресторан-то какой, роскошь! А потом ещё долго ходили с ним по Холл-авеню, разговаривали. Я ему всё объяснял, что думаю насчёт связи телевидения с преступностью в обществе.

— Что же ты ему сказал? — поинтересовался Карелла.

— Да то, что не в телевидении дело. Подражают не только преступникам на экране, а скорее реальным типам — только оглянись вокруг... Куда там телевидению!

— Интересно, кого ты имел в виду? — поинтересовался Карелла.