Непогрешимый предводитель

Глава 1

Их обнаружили в яме где-то на северной границе восемьдесят седьмого полицейского участка. Накануне был начат ремонт подземных телефонных кабелей, улицу разрыли, но к ночи работы были прекращены. Погода повернула на мороз, и рабочие сделали над ямой временный дощатый настил и ограждение с лампочками. потому что траншея была как раз на проезжей части улицы.

Временный настил оказался взломанным, а на дно было брошено шесть трупов. Двое полицейских в радиофицированной патрульной машине объезжали этот участок и, заметив сломанный настил, заглянули в яму, освещая дно фонарём. Это было шестого января в три часа ночи. В 3:10 детективы Стив Карелла и Бертрам Клинг прибыли на место.

Кабели на дне ямы были покрыты замёрзшей грязью, напоминающей коричневую пластмассу. На слое грязи и льда лежали шестеро убитых, раздетых догола. Коричневый грунт был кое-где окрашен красным. Цветом крови.

От вида беззащитных голых тел становилось ещё холоднее. Карелла, одетый в дублёнку, в вязанных перчатках и тёплых наушниках, вглядывался в траншею. Клинг светил вниз фонариком. Недалеко от них в ночи стояли две патрульные машины с рациями и включёнными красными мигалками на крышах. Патрульные встретили детективов и сели обратно в машину погреться.

Во рву лежали трое мужчин, две девушки и грудной ребёнок. Ребёнок был в руках одной из девушек. Карелла не отворачивался, пока не увидел малыша. До этого мгновения это было ещё одно убийство, страшнее, чем другие, но от которых нельзя отворачиваться, если только не решишь отвернуться вообще от всего этого. Увидев мёртвого малыша, он почувствовал резкий укол боли где-то за глазами. «Господи», — прошептал он, отворачиваясь от ямы и услышав, как Клинг резко втянул в себя воздух, понял, что и он увидел маленького. Клинг выключил свой фонарик. Они отошли от траншеи, как будто она сама таила какую-то угрозу для них. Дыхание вырывалось паром изо рта. Несколько мгновений оба ничего не говорили. Клинг, без перчаток, без шапки, светлые волосы шевелятся па ветру, сунул фонарик под мышку и держал обе руки в карманах своей спортивной куртки. Сгорбившись, опустив подбородок в воротник, он тихо сказал: «Совсем как в книжном магазине», и на мгновение Карелла не мог понять, о чём это он. Но тут же вспомнил тот день в октябре, тринадцать лет назад, когда он и Клинг вошли в книжный магазин на Калвер-авеню и увидели четырёх убитых на полу. Одной из убитых была девушка Клинга — Клэр Таунсенд.

Внешне Клинг не изменился за эти тринадцать лет. Ну, может быть, что-то в глазах, какая-то усталость во взгляде. Всё равно он выглядел ещё совсем молодым. Казалось, что такой тип — светлые волосы и карие глаза, чистая кожа, всегда выбритое лицо — никогда не стареет. Карелла смотрел ему в лицо, прямо в глаза, пытаясь понять, так же ли остро он вспоминает то, что было в книжном магазине, или он уже научился справляться с той давней болью, подавляя свои воспоминания, притворяясь, что ничего не было.

Господи, этот день... Господи... — вспомнить только, как он звонил лейтенанту и говорил ему, чтобы тот скорее ехал к ним, потому что здесь убита девушка Клинга. Господи, как трудно было говорить это, какие слова подбирать...

Оба повернулись на звук приближающейся сирены. У обочины остановилась автомашина без номерного знака. Голубоватый дымок вылетал из глушителя. Из машины вышли два детектива. Оба одеты почти одинаково — на каждом чёрное пальто, серая мягкая шляпа, чёрные кожаные перчатки, синие вязаные шарфы. Оба массивные, широкоплечие, крутогрудые, толстоногие, с грубыми лицами и глазами, которые чего только не видали. Видали всё. Моноган и Монро из отдела по расследованию убийств — неразлучные Твидлдам и Твидлди, расследующие преступления.

— Так, так, никогда не спите, что ли, ребята? — спросил Моноган.

— Всегда на страже? — эхом повторил Монро.

— Всегда парочку трупов посреди ночи для нас заимеете? — вел свое Моноган.

— Нынче побольше, — сказал Карелла.

— Но?! — удивился Монро.

— Где они? — спросил Моноган.

— Вон там, в траншее, — ответил Карелла.

Они смотрели, как двое детективов из «убийств» подошли ко рву. В городе, на который работали все они, появление полицейских из отдела по расследованию убийств было обязательным, несмотря на тo, что всё последующее расследование ложилось на детективов из того полицейского участка, который первым получил сигнал о преступлении. Карелла и Клинг смотрели на сотрудников из «убийств», как на досадною помеху. Бывали редкие случаи, когда те, вероятно, всё же будучи «специалистами» — подсказывали идею, помогающую расследованию дела. Однако куда чаще — точь-в-точь, как специалисты «ухо-горло-нос» или «глазник» подсказывают участковому врачу, что его пациент глухой, немой, слепой, да ещё страдает гайморитом и ларингитом, — куда чаще они констатировали очевидность, навязывали своё мнение, да ещё требовали отчётов в трёх экземплярах для своего отдела. Короче говоря, специалисты из «убийств» были шилом в боку у оперативных работников, непосредственно ведущих расследования. Моноган же н Монро были настоящим кошмаром.

— Ты погляди-ка, а?.. — произнес Моноган, светя фонариком в ров.

— Тут их не меньше шести, — сказал Монро.

— Да уж, полдюжины-то есть, — ответил Моноган.

— А это что? — спросил Монро. — Никак, ребёнок?

— Младенец, — подтвердил Моноган.

— Теперь я, точно, всё в жизни повидал, — изрек Монро.

— А я витал кое-что и похуже, — сказал Моноган.

— Ещё хуже, чем ребёнок во рву ночью средь января, когда вот-вот яйца себе отморозишь?

— Ещё хуже, — сказал Моноган. — Это давно было, в пятидесятых, тогда я ещё в восемь-три работал. Не участок, а жуть, скажу я тебе.

— А то я не знаю, — возразил Монро. — Тот самый, где Ральфа Донателло застрелили в спину из африканского духового ружья.

— Отравленной стрелой, — уточнил Моноган.

— А я что говорю?.. — сказал Монро.

— Да, это в моё время было, — продолжал Моноган. — Я-то знал Ральфи. Замечательный был парень. Это ж надо представить? Отравленной стрелой?

— Жизнь невероятней вымысла, — заключил Монро, кивая.

— Ну, так о чём я тебе говорю, что я тогда расследовал — четырнадцать старушек убитых лежат в подвале. Четырнадцать... Тут Синяя Борода просто сосунком выглядит. Четырнадцать!

— Старые?

— Старые. По семьдесят, восемьдесят лет, такие... Тот тип всех их перерезал и сложил в подвал. А нашли мы их так — водопроводчик пошёл в подвал что-то делать. То было похуже, чем это. Куда похуже.

— Да, но здесь-то все молодые, — сказал Монро, нагибаясь над траншеей, чтобы лучше разглядеть.

— Ну, не так чтобы уж. Вот тот, с бородой — небось, двадцать четыре, двадцать пять.

— Он — да, а другие-то чуть не подростки.

— Особенно девчонки.

— Четырнадцать-пятнадцать, верно? '

— Может, побольше.

— Шестнадцать?

— Семнадцать, скорее.

— Славные титечки у той, чёрной, — сказал Монро.

— Да уж, — одобрил Моноган.

Чуть поодаль от двух специалистов по убийствам молча стояли Карелла и Клинг, спрятав руки в карманы курток. Карелла — высокий мужчина, но сейчас, когда он стоял, сжавшись от холода, опустив подбородок в воротник, он казался ниже, чем был на самом деле. И лицо было бледное, осунувшееся, и карие глаза с удлинённым восточным разрезом слезились, губы потрескались, да ещё порез после бритья. Всё придавало ему какой-то вид алкоголика, мечтающего о тёплом пристанище. Если всегда он выглядел крепким мужчиной, незаурядная сила которого скрывалась под обманчивой грацией спортсмена, то сейчас он выглядел несчастным и съёженным в своей кожаной куртке. Он замёрз, и ему было противно слушать двух болванов из

«убийств», кощунственно болтающих над телами убитых. Он вытащил платок и высморкался. Все ещё не было ни техника-криминалиста, ни судмедэксперта. Предстояла долгая ночь.

Моноган и Монро подошли к ним.

— Прямо резня настоящая на этот раз, — сказал Моноган.

— Кровавая баня, — подтвердил Монро.

— Вьетнамская бойня, — добавил Моноган.

— В каждого по три-четыре пули всадили.

— Даже в ребёнка.

— В младенца.

— И раздеты догола.

— Видно, всех где-то укокошили, а потом сюда притащили и сбросили.

— Небось, в реку их всех хотели.

— В водяную могилу...

— Морские похороны...

— А тут увидели ров и решили поскорее кончить.

— Если только их сюда не доставили голяком, чтобы на месте расстрелять.

— Звучит сомнительно, — сказал Монро.

— Но возможно.

— Но маловероятно.

— Как знать? — заключил Моноган, пожав плечами.

— Ну, так или сяк, а вам, ребята, работы будет по уши, — сказал Монро. — Да ещё голые, без одежды, тут вы ещё помучаетесь с опознанием жертв.

— Коли не сообщат об исчезновении баскетбольной команды, — сострил Моноган.

— В баскетбольной команде только пятеро, — возразил Монро. — А их тут в яме шестеро.

— А может быть, ребёнок — ихний талисман, вроде?.. — Монро пожал плечами. Он повернулся к Карелле и сказал: — Держите нас в курсе, ага?

— Конечно, — ответил Карелла.

— Не возражаете, если мы отчалим, не дожидаясь медэксперта, а? Мороз, как в заднице у эскимоса!

— Мы вам перешлём его заключение, — ответил Карелла.

— Да всё равно, ничего нового он не скажет, — заметил Моноган. — Все застрелены и, судя по следам ожогов, с близкого расстояния.

— Должно быть, какой-то псих, — сказал Монро. — Сумасшедший, не иначе.

— Умалишённый. Кто бы ещё мог три пули всадить в младенца?

— Три или четыре, — поправил Моноган.

— Да, три или четыре, — согласился Монро.

— Только сумасшедший...

Оба специалиста по убийствам направились к своей машине. Карелла и Клинг глядели, как они уезжали. Олин из патрульных с радиофицированной машины уходил выпить кофе и вернулся, неся два картонных стаканчика Карелле и Клингу. Вокруг — глубокая ночь. Только пар поднимался из-под крышек канализационных люков, чернеющих на асфальте, и дымился кофе, который они прихлёбывали, ожидая прибытия остальных полицейских из следственной бригады. С реки донеслось отрывистое блеяние буксира и замолкло. Будто кто-то нечаянно подал сигнал.

Карелла и Клинг ждали.

Уже скоро — если они до этого совсем не замёрзнут — они получат данные техника-криминалиста и судмедэксперта.

Ни у одного убитого в теле не было обнаружено пуль. Не было ни пуль, ни стреляных гильз и в траншее, где были обнаружены тела. Следовало принять (как констатировал Моноган, или Монро, или оба), что жертвы были застрелены где-то в другом месте и только потом отвезены на пустынную улочку у реки Харб. Судмедэксперт подтвердил, что множественные пулевые ранения явились причиной смерти в каждом случае, но сказал, что не рискнёт определить время смерти. Температура тела и наличие или отсутствие трупного окоченения являются решающими факторами в установлении момента смерти, а так как мертвецы были как бы заморожены (так оно и было во рву), медицинский эксперт наотрез отказался даже гадать о том, сколько времени прошло с момента смерти, ничего не мог он сказать, если судить по величине или размеру ран, и об орудии убийства, была ли это винтовка или пистолет, хотя он и высказал предположение (в точном соответствии с предсказанием великих криминологов — Моногана и Монро), что, судя по следам ожогов, жертвы были застрелены с близкого расстояния.

Сотрудник фото-отдела сделал снимки траншеи, общий вид и крупным планом, и сфотографировал лежащие на дне тела, здания около траншеи и потом, когда тела были вынуты, а их силуэты обрисованы на дне, и сам пустой ров. Этот последний снимок был совершенно не нужен для расследования. Он был нужен только для ознакомления присяжных при вынесении приговора уже пойманному убийце, так как считалось, что фотографии самих убитых на месте трагедии нежелательны для присяжных, поскольку вызывают у них единодушную ненависть к подсудимому, поэтому подобные фотографии были запрещены на суде. Карелла и Клинг сделали наброски сцены убийства ещё до прибытия медэкоперта и составили её точное описание, включая и погодные условия, видимость, наличие освещения (уличные фонари или другие источники света). Так как все жертвы были обнажены, и поэтому для их опознания было необходимо исследование рук, они тотчас надели пластиковые мешочки на кисти трупов, как только медэксперт окончил свой осмотр. Тела повезли в морг на двух машинах, а Клинг, Карелла и техник-криминалист стали осматривать траншею и улицу в поисках возможных следов, отпечатков шин, оружия, всего того, что могло бы помочь узнать, как это произошло и кто это сделал. Потом они переписали номера всех автомашин, стоящих на улице около места преступления, и вернулись в участок.

Фотограф, криминолог и медэксперт приступили к своей работе.

Снятие отпечатков пальцев с трупа (одетого пли раздетого) ничуть не труднее, чем с живого человека. После того как удастся разогнуть пальцы, остальное просто. Фотографирование трупа — совсем другое дело. Дело в том, что мёртвые склонны и выглядеть мёртвыми. Если глаза открыты (а ничего нет ужаснее, чем войти в комнату и увидеть мертвеца, глядящего в потолок), они западают в глазницы, а на роговице образуется сероватая плёнка. Если глаза закрыты и труп фотографируют в таком виде, лицо принимает совершенно непривычный вид, так что опознание женой или деловым партнёром становится почти невозможным. Кроме того, губы обычно совершенно бескровны и имеют такой же цвет, как и лицо. И лицо, лишённое выражения, кажется совершенной маской, а не тем, каким оно было живым и тёплым. Когда полицейскому фотографу предстоит снимать труп для его дальнейшего опознания, ему приходится использовать все уловки косметологии. Прежде чем приподнять закрытые веки, он должен налить глицерина с водой в глазницы, чтобы в мёртвых глазах появился блеск, имитирующий и в смерти искру жизни, чтобы они могли сойти за обманчивые зеркала души. Фотограф коснётся мёртвых губ спиртовым красителем, возвращая им румянец, который не придаст им очарования, но позволит удачнее сфотографировать. Он использует пудру и грим, коллодий и воск, чтобы добиться желанного результата — заставить мёртвого выглядеть на фотографии так, как он мог бы выглядеть живым. (И в девяти случаях из десяти, увидев это фото, люди сразу говорят: «Он тут как мёртвый!»).

Отпечатки пальцев и фото не идентифицируют мёртвого человека. Они только дают средства к опознанию, если исходить из того, что несчастный мертвец имел судимость, или служил в вооружённых силах, или работал в муниципальных или федеральных органах, или же участвовал в антивоенных демонстрациях протеста, или исходя из надежды, что его друг или родственник, увидев фотографию, хлопнет себя по лбу и закричит: «Эврика! Это Гарри!». Хорошо, когда труп имеет татуировку на правом бицепсе — какой-нибудь вид Золотых ворот на закате, например, да ещё с красно-синей надписью под ним: «Меня зовут Гарри Льюис». Однако так предупредительны бывают очень редкие трупы, хотя иногда татуировка позволяет узнать кое-что о прошлом мертвеца или даже о его профессии. Не секрет, например, что многие люди с татуировкой в какой-то период своей жизни были моряками. Но опять-таки, если человек и служил на флоте, в его личном деле и без этого будут отпечатки пальцев, поэтому отпадает и нужда в разгадывании его татуировок. Кроме того, есть и лучшие способы определения профессии человека.

Во многих отношениях мёртвое и раздетое человеческое существо поддаётся опознанию не легче, чем мясной окорок на крюке у мясника. Однако человеческое существо всё же имеет кое-какие физические признаки, которые отличают его от скота. Например, руки и ногти. У быка нет ни рук, ни ногтей. Более того, бык не пользуется своими руками и ногтями (которых он и не имеет) для выполнения определённых обязанностей, проистекающих из усложнённой общественной структуры. Человеческое существо пользуется. Поэтому опытный судебный медик может сделать достаточно точные заключения о профессии человека, опираясь на данные о форме, длине, состоянии и ухоженности ногтей, а также мозолях или их отсутствии на пальцах или других частях руки.

Ногти рабочего могут быть обломаны или в них может въесться определённое вещество, характерное для его профессии, — кирпичная пыль, штукатурка, земля, краска. Следы ухода за ногтями очень редки. У машинистки, пианиста, судебного стенографиста или массажистки никогда не бывает длинных ногтей. У сапожника, чинящего обувь, будет характерная мозоль на левом большом пальце. У гравёра на правом большом пальце тоже бывает особая мозоль. Иногда у быков на копытах тоже бывают мозоли, но они образуются от привычки рыть землю копытом и никак не могут служить средством установления занятия убиенного животного.

Но, по совести, ни одна великолепная догадка медэксперта не может быть большим, чем условным ориентиром для детектива при расследовании; если у фармацевта бывают характерно ломкие ногти, вам может попасться труп с ломкими ногтями, оказавшийся сутенёром. Или кинооператором. Или пилотом авиалайнера. Или чревовещателем. Но двое детективов с шестью трупами на руках ухватились бы за любой намёк, могущий помочь опознанию, и были бы рады любым заключениям криминологов и медэкспертов.

Которых в данном случае не было.

Среди шести тел в траншее соблюдалось отличное расовое и этническое равновесие. Трое были чёрные, двое были латиноамериканцами и один белый. Ни один из них не имел каких-либо приметных шрамов или татуировок. Ни один из них не имел на руках и ногтях признаков, позволяющих определить их как ткачей-гардинщиков или гаражных механиков. Ни у одного под ногтями не оказалось грязи, характерной для какой-то профессии. И что хуже всего, ни у одного не было зарегистрированных отпечатков пальцев. Несмотря на все старания, они все оставались такими же безымянными, как и их фотографии, и у детективов по-прежнему не было никакой зацепки, позволяющей выяснить, кто их убил и почему.

Заявление Рэндола М. Нэзбита, сделанное 14 января сего года в 10.55 в помещении розыскного отдела 87-го полицейского участка на Гровер-авеню в Изоле: Рэндол Нэзбит добровольно, без всякого принуждения, показал следующее в присутствии детектива 2-го класса Стивена Луиса Кареллы, детектива 3-го класса Бертрама А. Клинга и адвоката вышеуказанного Рэндола Нэзбита — Харольда Финча из юридической фирмы «Финч, Голден и Горовиц», по адресу: Изола, Кэбот стрит, 119. Будучи надлежащим образом информирован о своих правах и отказавшись воспользоваться своим правом не давать показаний против себя, Рэндол Нэзбит дал следующий ответ на вопрос детектива Кареллы: «Почему ты это сделал, Рэнди?».

— Почему? Что вы подразумеваете под своим «почему»? Я — президент, вот почему. Я избранный вождь, я могу делать, что хочу. Я могу приказать осуществить атаку, когда я хочу, и, если этот приказ не выполнят, будет беда. Я не обязан ни с кем обсуждать нападение. Я знаю, что хорошо для моих людей, и я делаю это хорошее, и они меня слушают, и они выполняют мои приказы. Решения, которые я принимаю, не всегда популярны, но я не гляжу на это, я за популярностью не гоняюсь. Я делаю то, что нужно, и только я один могу решить, что нужно, потому что только я располагаю всеми данными. Эти люди были враги. Я приказал напасть на них, потому что я хотел мира.

В нашей клике полно ребят, которые думают, что вот как здорово быть президентом. Мол, одно удовольствие. Но это не так. На этой должности ты в одиночестве, и это такая должность, где нужно принимать решения, которые поймут не все и не сразу. Но именно я принимаю эти решения, и я готов принять на себя и ответственность за них, хотя я вообще ни перед кем отчитываться не обязан. У меня есть личный представитель, и у меня есть военный советник, и они — те двое из высшей администрации, кого я выслушиваю. Но даже они знают, что будет так, как я сказал. Я выслушиваю, я оцениваю всю информацию и затем я решаю. Именно я решил напасть.

Это была сложная операция, потому что она была направлена против двух разных группировок. Причина нападения — необходимость установления мира между ними и нами. Мы вели переговоры с октября — встречались и в нашем клубе, встречались и в их клубах. И чего мы достигли? Ничего. Так болтать можно без конца. Но когда-то нужно проявить свою силу. Нужно показать им, кто здесь самый сильный. Ладно, я решил им показать. Но как оказалось, это ничего не решило, потому что позднее нам пришлось принять ещё более решительные меры. Но думаю, что это как-то поколебало их, так? Заставило их смотреть на нас с уважением. Им пришлось сказать себе: «Этот парень — президент самой мощной клики в районе. От него надо держаться подальше, он шуток не любит. Он сказал, что хочет мира, и он этого добьётся». Вот что они должны были понять после нашего первого нападения. А потом нам пришлось стать ещё жёстче.

Есть в клике парни, которые не понимают, зачем я всё это сделал. Они думают, что всё так просто. Они не поняли нашего первого нападения, и они всё ещё не понимают всего, что потом было. Я вот что вам скажу. Когда перед вами стоят трудные решения, и вы их наконец принимаете, вы ведь ожидаете, что люди, которыми вы руководите, поддержат вас, понимаете? Ведь они — ваши люди, ваши! — вот о чём я говорю. Они не должны выдвигать никаких возражений, не должны вам противоречить, не должны лялякать против. Они должны понимать, что я — их президент, и они должны говорить мне: «Молодец, парень. Пусть нам сейчас не нравится, что ты делаешь. Наверное, мы пока ещё не понимаем. Ты давай, действуй, а мы тебя поддержим». Вот как должно быть. А что имеем? Во внутреннем совете эти фраеры сразу замяукали, не успел я им сказать, что один удар мы уже нанесли.

Это всё было после того, как Чинго доложил мне, что увёз тела в центр и сбросил их в открытую траншею в Северном районе. Вот тут на совете и завопили. Ну, прямо, будто их мнение кто-нибудь спрашивал. Я чуть не приказал дать семь хлыстов. Это в правилах клуба записано, что, если не повинуешься приказу, получаешь по семь ударов хлыстом от каждого члена клуба. Да что за совет такой, что начинает критиковать меня? Ей-богу, как дети малые, верно? Прямо бери их за руку и води. Носа себе не вытрут без меня. Почему я президент? Почему они мне дали мандат? Руководить ими, так? Ладно, вот я ими и руковожу, и чтобы не было никаких возражений и вопросов, как это я, мол, приказал напасть и как это я не подумал, что это только усугубило дело, да что мы, мол, спровоцируем их напасть на нас, да что до полиции всё это дойдет, в так далее, и так далее. Меня всё это не колышет. Мне важно добиться мира.

Есть в совете парень такой — Джонни. Вот уж он стал убиваться из-за ребёнка.

А Чинго ему объяснил, что это нечаянно. Когда они с Дьюси и Пулей ввалились к ниггеру и его курочке, ребёнок спал в кроватке у окна, ясно? Чинго велел им раздеться, да девчонка была и так почти голая, тут они сообразили, что сейчас будет, девчонка скок к кроватке, схватила ребёнка и собралась вопить. Ну, тут Чинго, конечно, сорвался. Хоть и не хотел трогать ребенка, но так получилось. Начинаешь действовать, будь готов и к осечкам. Конечно, ребёнок — невинное существо, никто и не собирался убивать его. Но так случилось. Да ещё Чинго сказал, что ниггер тоже выстрелил, когда Чинго открыл огонь. Может, его собственная пуля и попала в ребенка, теперь один дьявол знает. Сами видите, может быть, он сам убил своего ребёнка. Увидел Чинго с пушкой в руках, схватил свою, чтобы обороняться, ну тут пули и полетели. Чинго всё это объяснил на совете, и даже прямо к Джонни обращался, который весь шум поднял. Я его под конец выкинул из клуба, чтобы маленько остыл на улице. Потом с ним пришлось разбираться ещё по одному делу, но оно не относилось к этому скандалу из-за нападения и того несчастного пацанчика.

Я уже вам говорил, что нападение — очень сложная операция, и вот почему. Нужно было покончить сразу с двумя кликами. Были «Алые мстители» и были «Маски смерти». Мы их зовём просто «Рожи смерти», потому что у них половина ребят — наркоманы, хоть они никогда в этом не признаются. Мы, конечно, никогда в лицо не называем их «Рожами», потому что в ответ последует резня. С этими типами нужно быть поаккуратнее, они больно чувствительные. Вот как Джо-Джо чуть не зарезали перед школой на Вэнси — одному из «Алых» показалось, что он загляделся на ихнюю курочку. Господи, хотел бы я видеть хоть одного из своих парней, кто опустился бы до такого! Ну, дело не в этом. У них вообще в головах ералаш. Они вечно ищут повода придраться к нам, когда мы просто делаем своё дело и стараемся делать, что нужно. Кто, например, убрал чуть ли не всех толкачей в нашем районе? Мы. А об этом никто и не вспомнит. Они вечно про нас невесть что распускают, а сами ничего не понимают. У меня хорошая группа, мы все хорошие. Мы стараемся показать пример всем остальным. Я президент, н я всегда стараюсь делать добро. Это пример для моих людей!

Я принял решение о нападении как раз после новогодних праздников. Я ночей не спал, всё ходил и думал. Я решил, что единственный способ заставить их одуматься, — это ударить по больному месту, в самый центр, по вождю, показать им, что мы ничего не боимся. Я ни с кем в этом не советовался. Даже с моей женщиной — Той — не говорил, ни звука ей не сказал. Я всё это сам детально продумал. Потом сказал Доку, моему полномочному представителю, и Мейсу — моему военному советнику, и выслушал их мнение. Они оба сказали, что это правильное решение. Да неважно, что бы они там ни сказали, главное в том, что я решил. Но я показываю своё уважение к их словам. Настоящий вождь должен знать, когда нужно и слушать, а не только действовать. План был следующим — послать Чинго и двух боевиков и достать президента «Алых мстителей» и президента «Рож». Но получилось так, что Чинго здорово перевыполнил план.

Пацанчик — это, конечно, несчастный случай, я уж объяснил. Но, кроме того, когда Чинго на втором заходе со своими ребятами вломился в хату к «Роже», там был ещё чужой фраер, блондин. Сидел и болтал с «Рожей» и его девчонкой. Мы не знали, кто он такой. Потом уж из газет узнали. Всё, что увидел Чинго, — это белый мужик, с бородой, лет двадцать пять, двадцать шесть, сидит и говорит с двумя метисами. Его задание было пришить президента. Девчонке не повезло. Нечего ей было связываться с типом вроде него, который тормозит мирные переговоры и сам ставит себя в уязвимое положение. Тут сам должен знать, на что идёшь. А чужой мужик — дело другое. Не мог же Чинго развернуться и уйти, раз уж он вошёл. Первых трёх он с ребятами уже сделал, они уже лежали под брезентом в грузовике внизу. Он должен был кончить свою работу, так что этому бородачу тоже не повезло. Тут на них хватило четырёх секунд. А если кто в доме и слышал чего, то они давно учёные, что надо помалкивать, а то мы их тоже подожжём.

Мы дурака не валяем.

Или вы наши друзья, или враги.