Непогрешимый предводитель

Глава 4

Город поделён на пять округов, и один из них — Риверхед. От Изолы его отделяет река Даймондбэк-ривер, ответвляющаяся от реки Харб, извиваясь то к югу, то западу, и затем впадая в реку Дикс на южной оконечности острова. В самом Риверхеде нет никаких рек. Есть несколько искусственных прудов, есть два озера и ручей, называющийся Пятимильный пруд. Ни длиной, ни шириной, ни местоположением — ничем он не оправдывает своего названия. Происхождение и эволюция этого названия совершенно темны. Видимо, он называется Файв-майл-понд точно потому же, что и Риверхед, не имеющий реки, назван Риверхедом.

Давным-давно, в то время, когда голландцы прочно обосновались в городе, землёй, прилегающей к Изоле, владел почтенный минхеер по имени Питер Рейерхерт. Рейерхерт был фермером, но в возрасте шестидесяти восьми лет устал вставать с петухами и отходить ко сну с коровами. По мере роста столицы возрастала нужда в свободных землях для строительства за тесными пределами Изолы. Рейерхерт продал или даровал большую часть своих земель растущему городу, и сам переехал в Изолу, где и зажил завидной жизнью жирного и богатого бюргера. Рейерхертовские фермы стали просто Рейерхертом, хотя имя было трудновато для произношения. К тому времени, как накатила первая мировая война, и несмотря на то, что Рейерхерт был голландцем, а никаким не немцем, имя стало определённо действовать на нервы, и начались петиции об изменении названия, потому что оно звучит слишком по-тевтонски, и не иначе как из-за этого боши вытворяют свои зверства над бельгийскими младенцами. В 1919 году оно стало Риверхедом. И сейчас оно было Риверхедом, только совсем не похожим на Риверхед тех времён.

За исключением своей восточной части, где всё ещё жил Карелла, условия жизни в большей части округа стали ухудшаться в начале сороковых годов и становились всё хуже и хуже с каждым годом. В самом деле, было трудно поверить, что западный Риверхед действительно часть самого большого города в самой богатой стране мира. Но так оно и есть. Только пройдитесь по мосту Томас-авеню; полмиллиона людей живут за этим мостом в страшной местности — безобразной и бесплодной, как лунный ландшафт. Сорок два процента этих людей стоят в городских списках на пособия неимущим, а из тех, кто будто бы работает, только двадцать восемь процентов действительно трудоустроены. Шесть тысяч заброшенных, пустующих домов без тепла и электричества стоят на замусоренных улицах. По оценке властей, 17 000 наркоманов находят приют в этих трущобах, когда они не мыкаются по улицам среди стай одичавших собак. Статистика западного Риверхеда ужасна; под весом этих цифр могла бы развалиться в обломки вся эта округа — 26 347 новых случаев туберкулёза каждый год; 3 412 случаев голодания, 6 502 случая заболеваний венерическими болезнями. Из каждых ста детей, рождающихся в западном Риверхеде, трое умирают в грудном возрасте. Для тех, кто выживает, впереди жизнь, полная угнетающей бедности, бессильной ярости и безнадёжных поражений. Не удивительно, что в местной полиции имеются досье более чем на 9 000 членов уличных банд, или клик, как они себя называют. Именно эти досье привели Кареллу и Клинга в район за мостом Томас-авеню утром в четверг, 10 января.

Перед этим они обратились к детективу Чарльзу Бруэну из 101-го участка в Риверхеде, который тут же признал названия банд, о которых сказала по телефону Мидж Карелле, и пригласил их к себе. Разумеется, они были знакомы с западным Риверхедом, потому что в своих расследованиях они, как оперативники, попадали во всякие районы за пределы собственного участка. Но оба они не были тут уже несколько месяцев, и их поразила картина стремительного разрушения всего. Даже фасад дряхлого кирпичного дома рядом со 101-м участком — и тот был весь размалёван надписями, что было раньше совершенно невозможно для улицы, по которой день и ночь ходят полицейские.

Коварный-46, Террор-17, Павиан-11, Луис III, Знак ангелов-24, Абсолют-1, Копьё-18 и так далее, и тому подобное — всё старательно выведено, с завитками, штрихами, точками над і, размалёвано красным, жёлтым, синим, фиолетовым, чуть ли не сплошь друг на друге, целиком скрывая кирпич, так что всё напоминает сюрреалистическую композицию, не уступая Джексону Поллоку.

Карелле было непонятно это явление. Может быть, это — новая форма поп-искусства, в которой надпись творца превращена в само произведение, и средство передачи превращается в содержание картины? Но если содержанием картины является жажда признания в городе, навязывающем всем обезличенность, то почему художник не пишет своё собственное имя, а довольствуется кличкой, известной только узкому кругу приятелей? (Правда, было одно имя, намалёванное желтой аэрозольной краской, — Ник-42. Тоже, наверное, прозвище, поморщился Карелла). Разумеется, нанесение на стены домов надписей практически несмываемыми красками, строго говоря, не согласуется с законом; может быть, поэтому художники и использовали чужие имена, а не псевдонимы. Это тонкое различие признают только серьёзные поэты, попутно грешащие порнографическими стишками. Карелла пожал плечами и вошёл в здание участка вслед за Клингом.

Большинство старых участков в городе походили друг на друга, как это наблюдается у дальних родственников. Детективы показали свои документы у знакомого высокого стола в вестибюле, тоже с начищенным медным барьером, намертво вделанным в пол, и с плакатиком, рекомендующим всем посетителям вначале прямиком идти к этому столу, а затем они последовали куда указывала им надпись от руки «Розыскной отдел», тоже по чугунной лестнице, мимо облупившихся стен, крашенных в яблочно-зелёный тон во времена испано-американской войны, когда нация была молодой, а преступность незначительной; потом дальше по узкому коридору, где на матовом стекле дверей чёрные надписи: Комната для допросов, Канцелярия, Гардероб, Мужская уборная, Дамская уборная, и остановились перед перегородкой из деревянных жалюзи, отделяющей от коридора комнату оперативных работников в «Один-ноль-один». Как будто пришли к себе домой.

Чарли Бруэн был крупный мясистый полицейский с двухдневной щетиной на лице. Он объяснил, что расследует убийство («Я тут всегда расследую какое-нибудь чёртово убийство») и не то, чтобы бриться, но и поспать не может...

Он тут же подошёл к своей картотеке по уличным бандам, вынул пачку папок, свалил их на стол перед ними и сказал: «Тут все. Они у нас учтены по названиям банд, по фамилиям членов и по территориям, с полным справочным аппаратом. Тут два года работы, если вам интересно. Эти гады, небось, думают, что у нас только и дел, что следить, куда они, с кем они. Пожалуйста, изучайте, но только, боже упаси, перепутать порядок — хорошо? А то меня лейтенант мигом вздёрнет во дворе. Когда кончите, отдайте их Дэнни Финчу в канцелярию, он знает, куда их положить. Я бы вам помог, но мне надо ехать в центр посмотреть регистрационную книгу в гостинице — вроде мы напали на след того мерзавца, который подбирает проститутку, едет с ней в гостиницу и закалывает, не слезая с неё, — хорош тип, верно? Мы разослали образец подписи, вымышленное имя, которое он использовал в предпоследний раз в одном гадюшнике тут неподалёку, на Йейтс. Ночной клерк в гостинице около тоннеля в центре вроде бы узнал подпись одного постояльца, ночевавшего у них два дня назад. И типа этого нет и, конечно, имя тоже другое использовал, но, может быть, они скажут, хоть, как он выглядел. Если только почерк совпадёт, чего, наверное, не будет. Одно только хорошо, — если окажется, что это — тот самый тип, значит, на этот раз не было у него шлюхи, чтобы резать. Что за город такой похабный у нас... Я мечтаю переселиться в Токио или какое-нибудь подобное тихое местечко. Ну, пока!» — он помахал им, сняв свою табличку с доски дежурств, надел пальто и шляпу и закосолапил по коридору, как громадный разозлённый медведь.

Они сели за его стол и начали просматривать папки.

Ещё за два квартала от клуба «Масок смерти» Карелла и Клинг увидели на стенах домов всё учащающиеся надписи краской с именем президента клики. «Он зовёт себя Эдуардом I», — сказала Мидж, и в этих шести кварталах Западного Риверхеда надписи «Эдуард I» так же изобиловали, как портреты Мао Дзэдуна в Китае. Сам район был невообразимой смесью белых, чёрных и пуэрториканских лагерей, где каждый приблизительно очерченный анклав теснился среди других, опасно просачиваясь в вожделенные ничейные земли. По данным досье из 101-го, Эдуардо Портолес жил, не доходя двух кварталов до здания клуба, в доме № 1130 на Конкорд-авеню, между пуэрториканской бодегой (по-испански - кабачок) и лавочкой, торгующей сонниками, целебными травами, астрологическими книжками и тому подобным. Разумеется, на изуродованных почтовых ящиках в вестибюле не было фамилий, но данные 101-го говорили, что Портолес живет на верхнем этаже дома в квартире № 43.

На этот раз Карелла и Клинг встали по обеим сторонам двери, когда Карелла приготовился постучать. Они не вытащили пистолеты, но расстегнули пальто, где кобуры были наготове. Однако это было излишним. Дверь открыла маленькая девочка, глядящая на них снизу вверх во все глаза.

— Здравствуй, — сказал Карелла.

Девочка не отвечала. Может быть, ей было пять лет, и уж никак не больше шести. Она была в ситцевом платьице, босиком, с большим пальцем во рту. Она молчала и смотрела на них не мигая.

— Как тебя зовут? — спросил Карелла.

Девочка не отвечала.

— Думаешь, она понимает? — спросил Клинг.

— Сомневаюсь. Hablas tu espanol? (Ты говоришь по-испански?) — продолжал Карелла. Девочка кивнула.

— Esta alquien contigo agui? (Кто-нибудь с тобой есть?) —девочка отрицательно покачала головой.

— Estas sola? (Ты одна?)

— Si. (Да.) — ответила она, кивая. — Да, я одна.

— Quien vive aqui contigo? (Кто живёт с тобой?)

— Eduardo у Constantina, — ответила девочка.

— Что она сказала? — спросил Клинг.

— Говорит, что живёт здесь с Эдуардо и Константиной. Но сейчас она одна, с ней никого нет. Не знаю, знает ли она, что они убиты.

— Давай посмотрим в квартире, — сказал Клинг.

— Perdoname, — сказал Карелла девчушке, — nosotros queremos entrar. (Извини. Мы хотим войти).

Девочка отступила в сторону. Входя в комнаты, Карелла спросил её:

— Como te llamas? (Как тебя зовут?) — и девочка ответила:

— Мария-Лючия.

На кухонном столе стояла грязная посуда, в раковине громоздились кастрюли и сковородки. В гостиной был включён телевизор, но ручка громкости, видимо, была сломана и мультипликационные герои скакали по экрану в немой погоне, без слов и музыки. В спальне на полу беспорядочной грудой, как бы брошенные в спешке, лежали мужская и женская одежда. В некрашеные доски пола впиталось много крови, белые простыни на постели были перепачканы тусклыми буровато-красными пятнами. В одном месте на стене виднелся кровавый отпечаток руки.

Мария-Лючия стояла в дверях и смотрела на них.

Единственный пуэрториканец в их отделе — детектив Алекс Дельгадо был на больничном с гриппом, поэтому они вызвали к себе патрульного Гомеса, отдыхающего в дежурке перед телевизором, и попросили его вести допрос девочки. Гомес спросил у них, о чём он должен говорить с ней.

— Постарайся узнать, что случилось, — ответили они ему. Вот что случилось.

Гомес: — Что ты делала одна дома, маленькая?

Мария: — Я ждала.

Гомес: — Кого ты ждала?

Мария: — Эдуардо и Константину. Они ушли.

Гомес: — Куда они ушли?

Мария: — Я не знаю.

Гомес: — Сегодня?

Мария: — Нет.

Гомес: — А когда же? Вчера вечером?

Мария: — Много вечеров назад.

Гомес: — Ну, сколько вечеров?

Мария: — Я не знаю.

Гомес: — Она, наверное, не умеет считать, Ты умеешь считать, Мария?

Мария: — Мария-Лючия.

Гомес: — Мария-Лючия, si, si. Умеешь считать?

Мария: — Да. Один, четыре, два, семь.

Гомес: — Она не умеет считать.

Клинг: — Спроси её, может быть, это было в воскресенье вечером?

Гомес: — Это было в воскресенье вечером?

Мария: — Да, в воскресенье.

Гомес: — Очень хорошо, Мария.

Мария: — Мария-Лючия.

Гомес: — Да, Мария-Лючия.

Карелла: — Спроси, кто с ней живёт ещё дома?

Гомес: — Маленькая, а кто ещё с тобой живёт дома?

Мария: — Эдуардо и Константина.

Гомес: — А кто ещё?

Мария: — Никто.

Гомес: — Только они? А мама и папа?

Мария: — Мама и папа живут у «ангелов».

Гомес: — Тогда кто Эдуардо и Константина? Они тебе родные?

Мария: — Эдуардо мой брат. А Константина — моя сестра.

Гомес: — А они ушли вечером в воскресенье?

Мария: — Да.

Гомес: — И тебя оставили совсем одну дома?

Мария: — Да.

Гомес: — Почему же они так сделали, chiquilla (малышка)?

Мария: — Мужчины.

Гомес: — Мужчины? Какие мужчины?

Мария: — Да, мужчины, которые пришли.

Гомес: — Мужчины были у вас вечером в воскресенье?

Мария: — Да.

Гомес: — Какие мужчины?

Мария: — Я не знаю.

Гомес: — Сколько их всего было?

Мария: — Я не знаю.

Гомес; — А как их звали? Они друг друга называли по именам?

Мария: — Нет.

Гомес: — Ну, какие они были из себя?

Мария: — Я не знаю.

Гомес: — Ты не помнишь, какие они были?

Мария: — Я их не видела.

Гомес: — Но они были у вас, это правда?

Мария: — Да. Они пришли, чтобы забрать Эдуарда и Константину.

Гомес: — Ну, а где ты была тогда? Раз их не видела?

Мария: — В туалете.

Гомес: — Они не знали, что ты в туалете?

Мария: — Нет. Я испугалась. Я совсем тихо сидела.

Гомес: — Испугалась чего, малышка?

Мария: — Шума.

Гомес: — Что за шум был?

Мария: — Константина кричала.

Гомес: — А ещё какой шум был?

Мария: — Как в Лоиса Алдеа. На фиесте святого Иакова.

Карелла: — Что? Что она сказала?

Гомес: — Это такой праздник ежегодный в июле. Пускают ракеты и процессия трогается в путь. Мария-Лючия! Ты говоришь о ракетах? Был такой шум, как от ракет?

Мария: — Да. Совсем как ракеты в Лоиса Алдеа.

Клинг: — Боже мой! Она слышала, как эти гады расстреливали её брата и сестру.

Карелла: — Господи!

Клинг: — Спроси её, что там делал Кингсли.

Гомес: — Кингсли?

Карелла: — Бородатый белый. Спроси её, что он там делал?

Гомес: — А зачем бородатый дядя был у вас в доме?

Мария: — Разговаривал. С Эдуардо и Константиной.

Гомес: — О чём они разговаривали?

Мария: — Много разговаривали. Я не знаю о чём. Я не понимаю. Они тихо разговаривали. Когда этот дядя был у нас, было тихо. А потом стал шум. Я пошла в туалет и потом стал шум.

Клинг: — Сегодня четверг. Думаешь, она была всё время одна в квартире с воскресенья?

Гомес: — Ты из дома потом выходила?

Мария: — Нет.

Гомес: — Почему же?

Мария: — Я знала, что Эдуардо и Константина придут.

Они вернулись в этот дом и поочерёдно опросили всех жильцов на каждом этаже. Никто ничего не слышал и не видел. Девочка Мария-Лючия описала шум, «как будто ракеты в Лоиса Алдеа», а в доме ни один человек ничего не слышал. И это вечером в воскресенье, когда, надо думать, большинство людей уже были дома после уикэнда, готовясь к завтрашнему рабочему утру.

Клуб «Масок смерти» помещался в заброшенном доме на углу Конкорд и Сорок Восьмой. Карелла и Клинг увидели гонца, вбегающего в двери клуба за несколько минут до того, как они подошли. Они знали, что об их появлении уже предупреждены, но никаких осложнений не предвиделось; уличные банды в этом районе, за исключением нескольких, охарактеризованных Бруэном как «заклятые ненавистники полицейских», обычно не лезли на рожон против представителей правопорядка и, более того, даже усердно афишировали своё законопослушание. Тем не менее, Кареллу и Клинга остановили на входе. Преградивший им путь парень с усами а-ля Сапата был в армейской шведской куртке, когда-то белой, но теперь такой грязной и затёртой, что она больше походила на камуфляжную накидку для войны в джунглях. Он стоял на высоком крыльце и молча глядел вниз на полицейских, как бы ожидая, что они вторгнутся на его территорию. Карелла ступил на первую ступеньку и парень произнес: «Вот тут».

— А? Что «тут», парень? — спросил Карелла.

— Тут и остановитесь.

— Я из полиции, — сказал Карелла, досадливо махнув личным жетоном перед лицом парня.

— У вас есть ордер на вход в помещение? — спросил парень.

— Как тебя зовут? — спросил Карелла.

— Меня зовут Пачо. У вас есть ордер на вход в это помещение? — опять спросил парнишка.

— Нам нужен кто-нибудь, кто мог бы знать Эдуардо Портолеса, — сказал Карелла. — Или его сестру Константину.

— Ордер у вас есть, чтобы входить к нам? — настаивал Пачо.

— Смотри-ка, Стив, пластинку-то совсем заело, — заметил Клинг.

— У вас есть договор о съёме этого помещения? — спросил Карелла.

— Чего? — удивился Пачо.

— Я спрашиваю, вы платите за съем помещения?

— Нет, мы не платим. Всё равно, у вас нет права вхо...

— Пачо, не расстраивай меня, ладно? — ответил Карелла. — Сегодня холодно, и мне неохота быть тут, в Риверхеде, да ещё возиться с сопляком, думающим, что он прямо Гораций, защищающий мост от врагов. Ну-ка, убирайся с дороги и, давай-ка, мы войдём, пока не откопали всяких обвинений, чтобы предъявить тебе. Понятно, Пачо?

— Кто какой мост защищал? — переспросил Пачо.

Оба детектива уже поднимались вверх. Оба расстегнули третью пуговицу пальто, в случае, если придётся выдёргивать оружие, если у Пачо окажется что-либо помимо кулаков в необъятных карманах его грязной армейской куртки и если у него хватит глупости попытаться вытащить это из кармана. Пачо повернулся назад, всё ещё не вынимая руки из карманов.

— Я вас провожу наверх, — сказал он. — А то как бы чего не вышло.

Этим он ухитрился не уронить своего достоинства. Нарочно повернулся к ним спиной, показав громадную чёрную химеру, нарисованную люминесцентными красками, с выхлёстывающим из пасти огненным языком, окружённую буквами «Маски смерти», да ещё прибавил себе весу, давая понять, что он влиятельный человек, и без него им нельзя гарантировать себе безопасность. Для Кареллы и Клинга всё это были обычные дерьмовые выверты. Даже эта жуткая химера на спине — и у Портолеса в доме тоже была такая же шведская армейская куртка с точно такой же химерой на спине — даже она, хотя и приятное разнообразие после избитых черепов с костями, всё же была ерундой, рассчитанной поразить зрителя. Они пошли наверх вслед за Пачо, с невольной гримасой на лице — отчасти от дурацкого полувоенного ритуала, который Пачо вынудил их соблюдать (в этот момент они как-то не подумали, что и сами они принадлежат к полувоенной организации), а отчасти из-за вони от кухонных отбросов и экскрементов на лестнице. На площадке стоял ещё один парень в такой же куртке.

— Ну? — сказал он Пачо, ожидая пароля от него, хотя, безусловно, знал его, как члена своей банды.

— Но-ты-родам, — ответил Пачо, что-то похожее, но непонятное для Кареллы.

— Кто эти двое? — спросила вторая маска смерти.

— Детективы Карелла и Клинг из 87-го отделения, — сказал Карелла, — Вы кто?

— Тру-Блю (true blue — верный королю, по синему цвету, символу монархистов и консерваторов. Также марка сигарет.).

— Весьма приятно, — сказал Карелла. — А во что трубишь?

— Моё имя взято не с каких-то поганых сигарет, — обиделся Тру-Блю.

— А откуда же оно у тебя взято? — скучливо осведомился Клинг.

— Эдуардо мне дал это имя. Потому что я верный.

— Эдуардо тут вами заправляет? — спросил Клинг.

— Ага, но сейчас его тут нет, — ответил Пачо.

— Он будет тут?

Обе «Маски» обменялись взглядами, значение которых было бы понятно любому.

— Конечно, — ответил Пачо, — но когда, мы не знаем.

— Подождём, — сказал Карелла.

— Есть тут кто, с кем пока можно поговорить? — спросил Клинг.

— Генри здесь, он секретарь.

— И где ваш Генри?

— Он там, — Тру-Блю мотнул головой в сторону дверного проёма с отсутствующей дверью.

— Вы о нас ему объявите или нам прямо туда идти? — вопросил Клинг.

— Я лучше ему скажу, что вы пришли, — сказал Пачо, — а то как бы чего не вышло.

Карелла зевнул. Пачо пошел по коридору и исчез за косяком несуществующей двери. Тру-Блю не спускал с них глаз.

— Тепло в доме есть? — спросил Карелла.

— Нет.

— А вода?

— Нет. Нам не нужно ни тепла, ни воды. Мы «Маски смерти».

— Хм-м-м... — произнёс Карелла.

— Мы обходимся.

— Да уж, приходится!.. Да что у вас там происходит? Совещание по поводу прибытия полиции из центра?

— Мне что-то кажется, вы не из нашей полиции.

— Что, всех детективов здесь знаешь?

— Почти всех. И меня они тоже знают.

— Хм-м-м... — уронил Карелла, и Пачо появился в коридоре.

— Всё в порядке, — объявил Пачо. — Он вас примет.

— Как мило с его стороны, — сказал Клинг Карелле.

— О, да! — ответил Карелла.

Они вошли в комнату, где все стены были украшены фотографиями голых женщин, вырезанными из низкопробных журналов и покрытыми лаком для сохранности. Блестящие картинки были налеплены на стенах от пола до потолка. Различные территориальные претензии членов банды на определённые анатомические части этих леди, были зафиксированы их подписями на снимках. Имена парней красовались на грудях, ягодицах, бёдрах, пахах и накрашенных ртах с ухмылкой до ушей.

Посреди этой ошеломляющей выставки красоты, на пухлой красной бархатной банкетке, как умудрённый годами жрец, восседал молодой человек в очках, с тонкими китайскими усиками, поигрывающий длиннющим хлебным ножом.

Карелла понял, что это и есть Генри, и ещё понял, что Генри на испуг не возьмёшь — уже одно владение этой кухонной принадлежностью в подобной ситуации могло быть поводом к предъявлению обвинения и обыску всего клуба. Генри безусловно заранее знал, что пришли из полиции, и мог прекрасно спрятать нож под пухлую подушку, покоящую его зад.

— Из полиции, ага? — спросил он. Он нажимал пальчиком на изогнутый конец рукоятки ножа, поставив его остриём на пол и пытался удержать его стоймя. Нож валился на бок, он его поднимал и снова пытался удержать вертикально. Он даже не поднял глаза на детективов.

— Из полиции, — сказал Карелла.

— А что нужно? Мы ничего такого не делали.

— Хотим узнать об Эдуардо Портолесе.

— Он — президент.

— Где он?

— Он не тут.

— А где?

— Город большой, мужики. — Генри подобрал нож и опять стал прилаживать его стоймя, и снова он падал на пол. Он ещё ни разу не посмотрел им в лицо.

— А Константина Портолес?

— Ага, его сестра.

— Знаешь, где она?

— Неа, — ответил Генри. Нож опять упал. Он поднял его.

— Она член группы?

— Ага.

— И где она, тоже не знаешь? Так?

— Верно, мужик, — сказал Генри и опять весь ушёл в балансирование ножа. На этот раз почти удалось, но нож опять упал.

— Дерьмо! — проговорил Генри, но так и не поднял глаз на детективов.

— А другая сестра?

— Это какая другая? — спросил Генри.

— Мария-Лючия. Младшая.

— И что с ней?

— Знаешь, где она?

— Неа, — сказал Генри.

— Но мы знаем где, — сказал Клинг.

— A-а, ну где же?

— Сейчас она в госпитале имени Вашингтона и её выводят из голодания!

— Как?! — Генри впервые посмотрел им в лицо.

Удивление в его глазах было непритворным. Если Карелла правильно читал по лицу Генри, то он в самом деле не знал, что девочка уцелела после воскресной резни. Именно так это обстояло. Не важно, что именно Генри читал в газетах, он автоматически принял, что убийцы полностью истребили всю семью Портолесов, включая и маленькую Марию-Лючию.

— Да, так, — произнёс Карелла. — Она в госпитале. А перед этим была у нас в участке, рассказала всё о том вечере в воскресенье, когда Эдуардо и Константина были убиты.

— Не знаю, о чём вы рассказываете, — сказал Генри.

У него были сильные очки, и глаза за стёклами казались непомерно большими. Сейчас он глядел прямо на них и уже не отрывал глаз, как будто теперь этим демонстрировал свой вызов, бросив игру с ножом.

— Зачем притворяться? — спросил Клинг, — Мы же пытаемся найти, кто их убил.

Генри не отвечал.

— Ты же знаешь, что они убиты. Господи, ты не мог не видеть фотографии в газетах!

— Ничего я не видел, — пробормотал Генри.

— Да ты что собираешься делать, Генри? Сам за ними последуешь?

— Ничего я не собираюсь делать, — ответил Генри.

— Ты теперь вождь клики?

— Я секретарь. Я думал, вам Пачо сказал это.

— Пачо — мешок с дерьмом, да и ты тоже. Ты теперь президент или временный президент или чёрт знает, как это называется, пока они не изберут нового. Эдуардо убит, и если ты не знаешь, кто это сделал, то какие-то сильные подозрения у тебя должны быть. Думаешь, сам будешь распутывать это дело, а?

— Ничего я не знаю, — сказал Генри. — Никаких таких подозрений у меня нет.

— Убийство — это убийство, Генри. Другой ли это делает или ты это делаешь — всё равно, это убийство.

— И что?

— Он говорит тебе, чтобы ты не совал свой нос в это дело, — перевёл ему Клинг. — Предоставьте это нам. Мы этим заняты, и мы это доведём до конца.

— Да уж, конечно.

— Не дури, Генри, — сказал Карелла. — Чем накликать беду себе на голову, лучше помоги нам.

— Нечем мне вам помогать.

— Что ж, всё ясно, — проговорил Карелла. — Тогда мы идём на Гейтсайд-авеню. Будем беседовать с «Алыми мстителями». Может быть, они по-другому отнесутся к этому. Может быть, они поумнее вас, — заключил Карелла и повернулся к двери.

— Они ещё глупее, — сказал Генри ему вслед.

— Мы достали подслушивающее устройство — жучок, выписав его по каталогу «Товары — почтой». Там можно заказать все виды приборов для слежки. Оплатили его деньгами из фонда нашей клики, мы установили его в клубе на Гейт-сайд задолго до того, как я дал приказ на проведение двойной операции, и установили потому, что нам было крайне важно знать, что делает другая сторона. Мы пытались поставить жучок и в клубе «Рож смерти», но у тех меры безопасности выше. Однако то, что мы имели информацию с Гейт-сайд из клуба «Алых» уже было хорошо — теперь мы следили за всеми их действиями. И мы слышали весь ваш разговор с их военным советником.

Мы послали трёх ребят с заданием поставить жучок — все трое — наши юниоры. И вот почему именно их — мы учли, что если их поймают или «Алые» насвистят в полицию с жалобой, или ещё что-то, что вы, полицейские, будете иметь? — Вы будете иметь дело с тремя ребятишками, сечёте? В суде ребятам всегда делают поблажку. Мы придумали это — даже если их поймают, то это посчитают просто детской шалостью, и вы на нас тоже ничего не сможете навесить. Мы-то уже совершеннолетние, вот так. Нам бы пришлось плохо, если бы нас на чём-нибудь таком поймали. Это ведь правонарушение, так ведь? Установить проволочный ввод? Это ведь противозаконно? Ну, вот так мы и рассудили, и поэтому назначили на это дело Малышку Энтони и ещё двух юниоров. И это было очень нелёгкое дело — поставить жучок в клубе на Гейт-сайд, поверьте мне. Ребята пошли на огромный риск. Но пошли, потому что знают, что наша клика стремится к миру и что для нас крайне необходимо получать всю необходимую информацию. Вот как это было нами организовано.

Мы начали забрасывать здание клуба камнями. Это был наш отвлекающий манёвр — выкурить всех «Алых» из клуба, а самим пробраться туда, мы уже подвели провод по крышам. Оставалось только каким-то образом проникнуть в клуб и поставить жучок. Мы это сделали как раз перед Рождеством, нам пришлось выбить все окна — ни одного целёхонького не осталось на фасаде! Эти «Алые» выскочили из клуба как угорелые, будто у них пожар. Они помчались за нами по всем улицам, а тем временем Малыш Энтони и его юниоры приделали проводок с жучком. Видели там большой кусок картона на стене? С правилами клуба? Вот как раз под ним они и присобачили этот жучок. Я просто обхохотался, когда они мне сказали, куда именно они приспособили его. Тут ведь не только им вред, тут ещё и оскорбление для них, правильно?

Этот жучок был для нас очень ценен. Как раз по нему мы узнали, что президент «Алых» останется дома с женой в тот вечер, когда мы назначили операцию. Мы не знали, что у них был ребёнок. «Алые» — они такие — всё у них секрет, всё в тайне, как будто совесть нечиста. Ребёнок — это просто несчастный случай. Если бы мы подслушали что-нибудь насчёт ребенка, мы бы, скорее всего, спланировали напасть на Аткинса на улице. При нападении старались учитывать безопасность для невинных людей. Но, если наносите упреждающий удар такого типа, абсолютной безопасности трудно ожидать. Кроме того, как я говорил вам, Чинго считает, что ребёнок был убит шальной пулей из оружия самого Аткинса. Вы бы слышали, что мы узнавали по этому жучку. Я всегда знал, что эти ниггеры — тунеядцы, но что они ещё и выделывали в своём клубе?! Поверить нельзя. Сплошная грязь, вы меня понимаете! Просто грязь.

В тот день, когда вы пришли к ним на Гейт-сайд, я сам был на подслушивании и слышал весь ваш разговор с военным советником «Алых», — он себя Силачом называет. Он с самого начала не хотел мира. То есть, он всё время говорил, что хочет мира. Но мира на свой лад. И какой же это мир тогда был бы? Наша клика хочет такого мира, который бы остался навечно. Вот к чему мы стремились. С самого начала. Не мы заварили всю эту кашу в округе. Мы её получили в наследство. Всю эту пакость. И мы пытаемся найти приличный, достойный выход из неё. Если бы «Алые» и «Маски» согласились бы на такой мир, у нас бы не было таких осложнений, как мы имеем сейчас. Мне же стыдиться нечего. Всё, что я сделал, правильно. Вот другие клики — да!.. Не могут понять и не хотят сотрудничать. А тут на карту поставлена честь. Честь клики и моя собственная как президента. Но попробуй это объяснить тем придуркам.

Как бы то ни было, когда вы были там, я сам слушал. И всё пошло так, как я и представлял. Они не желали сотрудничать с вами, они всё скрывали от вас. Они знали, кто ответствен за происшедшее с их президентом, и они собирались сами устроить разборку, не обращаясь ни к какой полиции. Я слышал, как вы сказали им, что получили такую же реакцию от очкарика Генри, который сейчас заправляет «Масками», и слышал, как вы им сказали, что все они глупы и сами нарываются на беду. Я не люблю этих «Алых», и никому из них ни на грош не доверяю, но должен отдать им должное — правильно они поступили, сказав вам не вмешиваться, потому что это не ваше дело.

В тот момент я ещё точно не знал, как они собираются поступить, но предполагал, что это будет какой-то удар возмездия. Я не опасался. Я знал, что мы можем отразить удары и «Алых», и «Масок». Мы — сильная клика, ребята. У нас самый большой арсенал в Риверхеде, никто не может сравниться с нами. Есть ещё одна почти такая же сильная клика, в Калмс-пойнте, но это уже на весь город. Здесь же вся власть у нас, и мы знаем, когда её надо употребить, а когда — нет. Это огромная ответственность. Когда вы в тот день ушли из Гейт-сайда, я думал, что у нас с вами не будет никаких неприятностей, и мы никак не будем впутаны в это дело, судя по вашему разговору с «Масками» и «Алыми». Мы были чисты и непричастны и могли сами постоять за себя против любой из этих клик.

Но так было только до тех пор, пока Мидж не отколола свой второй номер и не спутала все карты.