Неправильный красноармеец Забабашкин

Глава 13 Южный фланг оборонительной линии

— Как же так?.. — прошептал Воронцов, вперив слезящиеся глаза в апокалиптическую картину — кажущиеся бесконечными разрывы снарядов, которыми враг буквально засыпал лесополосу. — Я должен был быть там.

Стоящий рядом с лейтенантом госбезопасности подполковник Селиванов положил ему руку на плечо и негромко, успокаивающе сказал:

— Может — да, а может, и нет. Не кори себя. Ты принял правильное решение. Ты, оставив бойцов на позициях, сам доложил о попытке врага незаметно приблизиться. Мы их не видели, и если бы не ты и не твои сведения, то враг оказался бы на северном фланге нашей обороны, необнаруженным нами, за десяток метров до окопов. А через них он мгновенно пробрался бы к нашей артиллерии, и тогда бы нам точно его не остановить. Так что всё ты правильно сделал. Молодец!

Но Воронцов на эти слова ничего не ответил, да и нечего было тут отвечать. Его доклад, который свалился, как снег на голову, и был оперативно передан комдиву и штабу, вызвал чуть ли не панику. С позиций, что были на севере города, никто не докладывал о передвижении противника. То, что пехоты врага не видно, доложили даже тогда, когда зам. комдив лично связался с лейтенантом, который руководил там обороной. И если бы не разведчики майора Лосева, что срочно перебросили туда и, которые по прибытии сразу же вступили в бой с немцами, северный фланг, скорее всего бы рухнул. А с ним очень вероятно посыпалась бы и остальная оборона.

Всё это лейтенант госбезопасности прекрасно знал и понимал. Но вот мысль о том, что добрый и умный парень Алексей Забабашкин погиб, до последнего воюя в одиночку и прикрывая целое направление, не давало душе покоя. Воронцов корил себя за то, что в ту трудную минуту не смог быть рядом, не смог встать плечом к плечу, чтобы помочь, поддержать, и, возможно, суметь спасти этого необычного юношу, который добровольно пришёл на фронт. Трудно себе было даже представить, что ему пришлось испытать в последние мгновения своей жизни. В те неимоверные, страшные моменты одиночества, когда боец волей или неволей осознал, понял, что остался один в окружении, помощи прийти неоткуда и впереди его ждёт только смерть. Видя, что погибает, получив смертельную рану, он приказал красноармейцу Зорькину отступать, а сам остался прикрывать боевого товарища. Вероятно, к этому моменту Забабашкин уже плохо понимал происходящее и был в агонии, потому что, когда Зорькин отказался отступать, не захотев покидать позицию, Забабашкин пригрозил ему пистолетом и даже выстрелил пару раз в воздух, тем самым показывая, что от своих слов не отступится, и команду на отступление стоит выполнять беспрекословно. Вообще сначала сотрудник всемогущих органов госбезопасности счёл, что рассказу Зорькина можно было бы не поверить, посчитав того за труса, который сбежал с поля боя, но факты вроде бы говорили об обратном. Зорькин приполз в наше расположение раненым в ногу осколком от снаряда, не переставая при отступлении стрелять по лесопосадке. Так трусы не поступают, и под напором этих обстоятельств беспристрастный и хладнокровный ГБшник бесследно испарился, от него остался лишь молодой человек с петлицами лейтенанта, который только что потерял не просто друга, а боевого товарища.

Алёша погиб. От попытки осознания этого факта в груди у Воронцова всё щемило, и где-то на самом дне его поблекшей души всё ещё бушевал пожар отчаяния. Те несколько дней, которые он знал Алексея, не оставляли ни единого сомнения в том, что этот отважный, безголовый, лихой, отчаянный юнец, видя, что сам умирает, решил спасти другого человека.

Спас, а сам ушёл в вечность, ибо шанса остаться в живых у него не было. Те артобстрелы, которые противник вёл по лесополосе, прочёсывая её минами и снарядами вдоль и поперёк, не оставляли ни единого шанса на жизнь. Кроме снарядов, немцы атаковали те позиции ещё и пехотой — в бинокль иногда было видно, что пехотинцы врага нет-нет да мелькают среди деревьев и ползают по земле. Раненые отступали по-пластунски, оставшиеся в живых ждали окончание артиллерийского обстрела и вновь шли на штурм. И, в конечном итоге, лесополоса оказалась в их руках. Сейчас они перегруппировывались, и, вероятно, ожидая подкрепления, готовились к новой атаке.

А вот советским войскам на подкрепление можно было не рассчитывать, ведь взяться ему было попросту неоткуда. Все города вокруг Новска были захвачены неприятелем, в том числе и Чудово, что до этого дня считалось тылом. То, что немецкие войска ещё не ударили с того направления, в незащищенный тыл обороняющихся войск, было самым настоящим чудом, которые иногда случаются даже на войне.

Хоть сколько-нибудь существенный удар с направления Чудово, остатки советской дивизии точно бы не выдержали. Защитникам и одно-то направление еле-еле удавалось удержать, что уж говорить о двух. Минная ловушка, на которую было возложено столько надежд и потрачено столько усилий, не сработала. Почему она не взорвалась, когда сапёры инициировали заряды, можно было только гадать. Но ни главная, ни запасная электрические цепи не сумели вызвать подрыва боеприпасов. После неудачи было выдвинуто несколько версий произошедшего.

Первая — разминирование со стороны противника. Она была отброшена, как несостоятельная, ввиду того что противник вообще не был замечен в снимании мин или в чём-то подобном. В том числе не был он замечен и тогда ещё живым Забабашкиным, который мог видеть даже в темноте.

Второй версией, объяснявшей, почему взрыва не последовало, была диверсия. Сейчас, когда в расположении дивизии были, в том числе и окруженцы, в ряды советских войск могли проникнуть вместе с ними и шпионы противника. Однако эта версия тоже трещала по швам. Тут дело было в том, что людей при минировании было немного, и все были на виду от первого момента до последнего. Каждый видел, что делают другие, а после установки зарядов никто на заминированном участке замечен не был, а это означало, что никакой диверсии, скорее всего, не было. Вообще эту версию выдвинул следователь НКВД младший лейтенант Горшков не в качестве основной, а в качестве той, которую тоже необходимо рассмотреть, в том числе и с точки зрения его ведомства. Рассмотрели и отклонили прямо там, стоя в окопе и наблюдая за полем боя.

Третья же версия, по мнению всего командного состава, была самая банальная и, скорее всего, самая правильная. Согласно этой версии то ли в результате работы нашей артиллерии, то ли в результате ДТП, которые произошли на дороге после начала стрельбы из пушек, осколками, снарядами или техникой, съехавшей с дороги в результате аварии или взорванной прямым попаданием артиллерийского снаряда, были перебиты обе электрических цепи. Произошла случайность, которая стала для дивизии роковой. Если бы не было боя, то сапёры бы в течение получаса нашли бы и устранили неисправность, заменив или нарастив провода, но, в данный момент, в разгар мясорубки о таком не могло идти и речи.

И теперь без намеченного взрыва, который по плану должен был уничтожить множество единиц техники, личного состава и вызвать панику в рядах противника, остаткам советских войск приходилось ой как несладко. Немецкие танки были остановлены каким-то чудом. Две артиллерийских пушки подбили вражеские панцеры в голове колонны, а затем в дело из засады вступил уже получивший смертельные раны Лёша. Своим огнём он уничтожил, как минимум, десять немецких танков, до двух взводов пехоты, множество членов экипажей транспортных средств и вёл бой до конца, не дрогнув и не отступив.

И хотя отход был запланирован, увы, отойти он не смог. Со слов Зорькина было видно, что Забабашкин получил слишком серьёзные раны груди, живота, спины и головы, которые были несовместимы с жизнью.

Для остановки колонн и уничтожения немецкой техники Алексей сделал немало, но даже он со своей феноменальной меткостью не смог уничтожить всех противников, и противников тех было ещё много. Сейчас, пока колонны врага не могли вырваться из западни, шансы удержать противника на месте у обороняющихся всё ещё были. И для этого советским войскам во что бы то ни стало нужно было не дать возможность головным танкам немцев объехать образовавшийся на дороге затор. Если же немцы смогут преодолеть это затруднение и на скорости атакуют обороняющиеся позиции, дивизию уже ничто не спасёт. Советская артиллерия была противником полностью уничтожена, и сейчас в распоряжении красноармейцев из средств поражения бронетехники остались только противотанковые гранаты, правда, гранат этих было достаточно. Казалось бы, хоть что-то, но и тут не всё было так радужно. Очевидная проблема с гранатами была в том, что для того, чтобы успешно подобную (да и вообще любую) гранату метнуть во вражескую бронированную технику, нужно к этой технике приблизиться на достаточное для броска расстояние. Ручная противотанковая граната РПГ-40, принятая на вооружение в 1940 году, изделие относительно нетяжёлое. Её вес составляет один килограмм двести грамм. Метнуть метров на пятнадцать-двадцать такое изделие сможет почти каждый красноармеец, хотя для поражения некоторых тяжёлых танков и более эффективного и успешного поражения цели необходимо было одновременно применять не одну гранату, а связку из трёх или даже четырёх, вместе с чем увеличивался и удельный вес всей конструкции. А потому реальное расстояние для метания такой связки будет составлять не двадцать метров, а максимум десять, а то и пять.

На учебных полигонах, ещё до войны, красноармейцы отрабатывали, и очень вероятно, что отрабатывают сейчас, приёмы поражения танков в ближнем бою. Для того чтобы успешно поразить танк, его необходимо пропустить над собой, прячась в окопе или щели, а затем, когда многотонная машина проедет, оказавшись к бойцу слабозащищённой кормой, атакующий должен метнуть гранату в машинное отделение. И в общем-то к такой тактике боя нет никаких претензий, всё логично, грамотно и по существу. Не хватает в этой методике только одного ответа на насущный вопрос: как поразить танк гранатой, если он не приближается к тебе, не проезжает через твой окоп, показывая корму, а стоит на отдалении ста метров и стреляет по тебе из всех орудий и пулемётов, что есть у него в наличии.

И тут двух мнений быть не может. Раз танк не едет к тебе, значит ты сам, используя складки местности и укрытия, должен приблизиться к танку. И приблизиться ты должен на расстояние броска, что, нужно сказать, в условиях плотного боя не такая уж и тривиальная задача.

Но другого варианта нет, и советским бойцам волей-неволей, но придётся атаковать танки именно так — подкрадываться к ним как можно ближе и закидывать гранатами.

Вот и сейчас трое добровольно вызвавшихся храбрецов вылезли из окопов и поползли к передним танкам. И один из них через некоторое время не только сумел кинуть гранату и подорвать немецкую машину, но и вернуться живым на свою позицию. Повезло! А вот двое других пали смертью храбрых. Один из них был на подходе к цели замечен немецким пулеметным расчётом и расстрелян несколькими точными очередями с расстояния пятидесяти метров — для пулемёта не дистанция. Второй даже и на такое расстояние приблизится не смог, вероятно, танкисты его перемещения засекли, как только он вылез из окопа. Красноармеец метров на двадцать только вперёд проползти сумел, как в него выстрелили из пушки, и снаряд разорвался рядом с ним. Шансов выжить сработавший в двух шагах танковый фугас не оставляет.

Но гибель воинов не была напрасна. Тот, кто вернулся, на своём примере доказал всем оставшимся в живых, что бить врага гранатами можно. И если немец сам полезет на сближение, то шансов его уничтожить заметно прибавится.

Советские воины ждали немцев у своих окопов и собирались принять свой последний бой.