Неправильный красноармеец Забабашкин

Глава 20 Это мои гаубицы

Увидев, как быстро я разделался с его бывшими коллегами, Фриц застыл с широко распахнутыми глазами, точно так же, как это было чуть ранее — на чердаке.

— Отомри, — разрешил я.

Немец поморгал, а затем ошарашено произнёс:

— Неужели этому учат…

— … в секретной школе НКВД, — закончил я за него.

И задумался на тему: «Имеет ли смысл мне заниматься маскировкой „улик“, в виде четырёх уничтоженных противников и техники, или нет?»

«С одной стороны — да, надо бы тела убрать с глаз долой. Но, вот с другой стороны, все мы знаем что тут, в тылах, действует диверсионно-разведывательная группа русских. Так что нет ничего удивительного в том, что после её действий, остаются не совсем живые солдаты вермахта. Да и времени возиться с телами нет. Как, впрочем, нет и желания. А значит, оставляем всё так», — пришёл к логичному выводу я и, повернувшись к Фрицу, сказал:

— Бардак, оставляем всё, как оно есть. А сами едем к артиллеристам. Попробуем их добить на месте.

— Как? — вновь опешил тот.

— Придумаем как. Подъедем и всё решим.

— Но что мы им скажем, когда они нас увидят? Забабаха, у тебя есть план?

О том, что особо никакого плана нет и быть его не может, я говорить пленному, разумеется, не стал. Оно ему было знать ни к чему, ведь понимание того, что мы идём на верную смерть, могло серьёзно деморализовать корректировщика.

Поэтому решил на этот вопрос ответить максимально честно, но в то же время обтекаемо:

— План есть. Слушай. Согласно ему — плану, во всех своих бедах и несчастьях мы обвиним их — артиллеристов.

— Э-э, как это?

— Мы им напомним, что ты им по связи, когда она ещё работала, не раз говорил, что ни в коем случае нельзя прекращать вести огонь по колоннам. Мы же их слёзно умоляли продолжать обстрел и говорили им, что если они это перестанут делать, то русские обязательно до них доберутся. А они прекратили. И вот итог, они на грани уничтожения, и мы приехали к ним, — напомнил я Мольтке те же тезисы, что говорил ранее. — Как подъедем, ты, главное, не нервничай. Веди себя естественно, — стал говорить ему я. — Вновь и вновь напирай на то, что ты им говорил о приближении русских, а они тебя не слушали. Но, — я пристально вгляделся ему в глаза и, перейдя на более доверительный тон, произнёс: — Фриц, не хочу тебя в очередной раз пугать и предупреждать, но сам понимаешь, если ты расколешься или переметнёшься, то погибнем мы с тобой вместе. Ты же видел мою работу и должен понимать, что нас в школе НКВД ещё и не такому учили, — пленный закивал и собрался было произнести очередные заверения в лояльности, поэтому прервал его: — Ничего не говори. Будем считать, что я тебе верю. Готов?

Осмотрел не совсем презентабельный вид своего недобровольного помощника.

«Помят, конечно, немного. Слегка потрясывается от напряжения. Лицо серое. Впрочем, из-за его худобы это воспринимается как норма. Ну а так, вроде бы ничего».

Хотел было сесть за руль, но решил в последний момент усилить маскировку.

Снял с одного из санитаров нарукавную повязку с красным крестом, надел её себе на руку и, решив, что так будет лучше, озвучил новую легенду своему фрицу:

— Теперь я медик.

До позиции первой гаубицы добрались минут за пять. Грязь под колёсами изрядно мешала нашему передвижению, однако конфисковать немецкий гусеничный транспорт и продолжать движение на нём, я не решился. Хотя желание и было. Но в связи с тем, что та техника мне была абсолютно незнакома, рисковать я не стал. «Да, колёсный транспорт в непогоду показывает себя хуже, нежели гусеничный. Но лучше уж ехать на колёсном, чем идти пешком, когда неизвестная мне техника встанет на полпути», — рассудил я, выкинув из головы мысль о переходе на другое транспортное средство.

Но тем не менее, хотя колёса и были все залеплены глиной и грязью, мотор пёр как надо, крутя эти самые колёса, и мы медленно, но верно продвигались к своей цели.

Когда подъехали к первой позиции, то никого из живых не обнаружили. Рядом с гаубицей лежало с десяток уничтоженных фрицев, и никакого движения вокруг видно не было. Но я знал, что живые тут есть, потому что видел мелькания пары-тройки голов в кустарнике.

И сейчас мне было очевидно, что эти живые за нами пристально наблюдают, боясь выйти.

— Главное не делать резких движений. Сидим и ждём, — скомандовал я.

Фриц не ответил, и меня это порадовало. Я был уверен, что сказанные мной слова, были лишними, ведь пленный и сам всё прекрасно понимал.

Правда, радовался я недолго. Потому что Фриц произнёс:

— А может в воздух пострелять, чтобы внимание выживших привлечь?

От этих слов я чуть из сиденья не выпал.

Артиллеристы на взводе. Их соратников только что уничтожили. Они боятся, а потому могут начать стрелять в любой момент. А тут он предлагает пострелять.

«Идиот!» — чуть придя в себя, сделал заключение я.

И тут из кустов нам крикнули:

— Пригнитесь. Со стороны города бьют русские снайперы! Бегите сюда! Быстрее!

Высказанное предложение на первый взгляд казалось логичным. Но всё же, бежать в кусты, в неизвестность, было, на мой взгляд, глупо. А потому я слез с сиденья, показывая пустые ладони, и, показав рукой на свою повязку, громко прокричал в ответ:

— Помощь кому-нибудь нужна? Я медик!

Из кустов никто не отозвался. Было очевидно, что нас разглядывают, но выходить не спешат.

Повернулся к пленному и сказал:

— Давай ты. Они меня боятся.

Фриц вылез из коляски, откашлялся и закричал:

— Это я — обер-ефрейтор Мольтке. Выходите!

На его слова тоже никто не среагировал.

«Не стреляют, и то хорошо», — подумал я и прошептал: — Настойчивей. И скажи, что снайперов больше нет.

— Понял, — прошептал мне в ответ Фриц и, набрав в лёгкие воздуха, крикнул: — Не бойтесь же, выходите! Русских диверсантов уничтожили. Идите сюда! — а потом, набрав в лёгкие воздуха, закричал ещё громче: — Ко мне! Быстро!

Довольно уверенный приказной тон сыграл свою роль, и из кустов стали, наконец, появляться недостреленные немцы: артиллеристы, один водитель и несколько солдат охраны. Всего было одиннадцать человек.

К нам приблизился один из вышедших, покосился на меня, затем на Фрица, отдал ему честь и представился:

— Ефрейтор Майер, господин обер-ефрейтор.

— Здравствуй, Шульц, — сказал мой пленный и посмотрел на остальных: — Это все?

— Здравствуй, Фриц. Да. Все. Остальных русские снайперы уничтожили, — ефрейтор посмотрел на меня, затем на нарукавную повязку и спросил: — Медик?

— Так точно, господин ефрейтор, — отрапортовал я и, посмотрев по сторонам, спросил: — Кому-нибудь нужна моя помощь?

— Нам нет. Русские стреляют очень точно. Раненых нет. А вот тебе, парень, как мне кажется, помощь бы самому не помешала. У тебя всё лицо в крови. Как ты вообще с такими ранами держишься? Тебе надо на лечение в госпиталь!

— Лечиться, господин ефрейтор, будем после нашей победы! В Берлине! А сейчас не до этого. Сейчас врага бить нужно!

— Золотые слова, солдат! — согласился со мной Шульц и посмотрел на моего фрица. — Как вам удалось к нам пробраться? Дорога же вся простреливается снайперами.

— Я уже сказал, их всех уничтожили, — повторил нарратив корректировщик. — Так что мы пока в полной безопасности.

Услышав эту утешительную новость, солдаты противника подошли к нам ближе и один из артиллеристов, показав рукой в ту сторону, где мы встретились со связистами и медиками, забыв про субординацию, ни к кому из нас не обращаясь, спросил:

— А там что было? Мы слышали стрельбу.

Я хотел было ответить, что, мол, добивали снайперов, но Мольтке меня опередил.

— Русские! — сказал он, покачав головой. — Передовая диверсионная группа. Хотели нас перехватить, но мы отбились.

— Как?

— Их немного было. Основную часть диверсантов наши доблестные солдаты уничтожили. А тех четверых, что мы встретили, уложили сразу и без разговоров.

— Четверых? Молодец, Фриц! — похвалил его ефрейтор.

«Интересно, как это я тебя раньше не заметил. С другой стороны фуражки на тебе нет, а знаки различия под плащом не разглядеть. Иначе тебя бы уже давно с нами не было», — подумал я.

Очевидно, они были немного знакомы, а потому тот говорил непринужденно.

— Так вы считаете, что больше противника тут нет?

— Нет. Но всё же лучше перестраховаться. И держаться всем вместе, — беспардонно влез в разговор я.

— У нас осталось два солдата из охранения. Где им лучше занять оборону?

— Нет! Никакой обороны! Нужно всем держаться вместе. Если снайперы вновь прорвутся, то нам надо быть рядом и видеть друг друга. Иначе они перебьют нас поодиночке!

— А ты думаешь, они решаться вновь напасть? — спросил один из артиллеристов.

— Решаться? Да они уже нападают, — теперь влез в разговор Фриц. — Русские уже рядом! Они…

И Фриц начал описывать все «зверства» «русских», разумеется, выдумывая их, описывая неописуемое.

Так, его больная фантазия родила миф о десяти захваченных бронетранспортёрах, а шизофренический разум придумал притчу о трёх перешедших в наступление русских снайперских ротах.

Солдаты вермахта слушали его во все уши, посматривая то в сторону города, то в сторону продолжающих вести огонь миномётчиков.

Заметив это, я решил заканчивать «Сказки Венского леса» и громко произнёс:

— Вот пока мы с вами сейчас ничего не делаем, а просто треплем языками. А в это время, наши доблестные войска (тут я имел в виду, конечно же, красноармейцев), наносят противнику урон. Ведь если вы забыли, я напомню: русские уже близко!

— Что ты предлагаешь делать? Как их остановить?

— Это очевидно даже мне! — теперь все выжившие перевели взгляды на меня. И я продолжил: — Сейчас наши войска отошли в сторону Троекуровска и держат позиции. Русские находятся внутри колонн. И нам, во что бы то ни стало надо колонны немецкой техники полностью сжечь, иначе это оружие уже скоро повернется, простив нас.

— Ты думаешь, русские смогут так быстро освоить столь сложную технику? — усомнился чудом выживший после моего отстрела ефрейтор.

— Конечно, смогут. Вы, господин ефрейтор, думаете, у них танкистов нет? Есть, не сомневайтесь. Они уже часть наших танков захватили и вовсю на них наступают!

— А я говорил господину фон Кригеру, что надо продолжать вести огонь! — вероятно, вспомнив, что я ему талдычил всю дорогу, неожиданно нервно закричал Фриц, а затем, словно очнувшись, чуть понизив голос, спросил: — А, где он, кстати?

— Погиб от огня снайперов. Они нам три расчёта уложили, — проскрежетал зубами ефрейтор.

— Господин обер-ефрейтор, а в наших колоннах много русских солдат?

— О да! Колонны полностью захвачены, — закивал Мольтке и продолжил отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, придумывая новые и новые детали советского наступления, которого нет.

И в этот момент мне пришла крайне рациональная и прекрасная идея.

Сейчас, у нас получалось так, что весь офицерский состав был выведен из строя. И самым старшим по званию среди присутствующих стал «мой» фриц. Стоя рядом с солдатами и стараясь отвечать на их вопросы, он совершенно позабыл, что именно он теперь по факту может и должен возглавить обезглавленное подразделение.

Это надо было немедленно исправить.

И я, перекрикивая любопытных артиллеристов, прокричал:

— Господин обер-ефрейтер, принимайте командование. Вы как никто другой знаете противника. И знаете, что только огнём наших пушек мы его можем остановить.

Мольтке от такого предложения получил очередной шок и удивлённо уставился на меня.

А вот пока оставшиеся в живых артиллеристы восприняли мои слова как должное. Они перевели свои взгляды на Фрица и стали ожидать приказ.

«Ну же, бестолочь, давай, командуй! Это твой шанс, чтобы гореть в адском пламени на пару лет меньше!» — подумал я.

Но видя удивлённо смотрящего на меня пленного, решил тому помочь и немного кивнул, как бы разрешая взять всё в свои руки.

К этому моменту мой подопечный, очевидно, уже полностью разорвал свою связь со старой родиной, а потому без зазрения совести посмотрел в сторону дымящейся колонны и, сглотнув ком в горле, кашлянул и гаркнул:

— Заряжай! Сейчас мы покажем этим гадам, что такое артиллерия!

И началось…

Я точно не помнил, но вроде бы по нормативу скорострельность у гаубицы должна была быть четыре-шесть выстрелов в минуту. Мы же делали девять-десять. И причём стреляли мы очень точно, добиваясь девяти попаданий из десяти выстрелов.

И такой неплохой точности способствовал, в том числе и я.

Забравшись на груду ящиков из-под снарядов и иногда фокусируя взгляд на колоннах, я помогал корректировщику более точно заниматься этой самой корректировкой.

И когда после очередного выстрела мы видели взвивающийся в небо столб чёрного дыма и пламени, которые означали, что выпущенный снаряд достиг нужной цели, артиллеристы, помощники и Мольтке очень радовались этому как дети.

Радость пушкарей, в общем-то, понять было можно. Они извергали восторг, думая, что уничтожают технику, которая захвачена противником. А вот радость корректировщика понять было сложно. Ведь он помогал уничтожению тех войск, за которые воевал час назад.

«Наверное от всего того, что произошло, у него „крыша“ окончательно поехала», — обалдевал я, глядя, как прыгает от счастья Фриц, видя что наш снаряд поразил танк Т-2.

У того, от прямого попадания, очевидно, сдетонировал боекомплект, и он буквально разлетелся на части!

— Забабаха! — хрипел Фриц, хватая меня за руки и при этом, пытаясь шептать. — Забабаха, ты видел? Видел, как мы его⁈

— Да-да, господин обер-ефрейтор, — отвечал на это ему я и шептал в ответ: — Спокойно! Возьми себя в руки! Ты палишься!

— Хорошо! Но сейчас мы ещё прицельней по первым танкам жахнем. У меня же есть бумага с записями, как раз по той вешке, — закричал он и в порыве энтузиазма побежал к мотоциклу, в люльке которого лежал наш ранец с бумагами.

«Более прицельно? Это как? Мы и так почти без промахов бьём», — хмыкнул я, продолжая следить за перемещением ещё недобитой техники нашего общего противника.

А там, вокруг танков, бронетранспортёров и грузовиков то и дело вспыхивали разрывы не только от артиллерийских снарядов, но и от мин. Больше не получая ни от кого команд, миномётчики кучно клали свои подарки по отступающим частям немецких войск. Стреляли они на максимальную дистанцию, до которой было около двух километров, а потому расстояние, дождь, туман и дым от пожаров не давали возможности их командирам увидеть и понять, что стреляют они не по «злой советский русский», а по своим «дойчен зольдатен».

За осмотром творящегося в колоннах хаоса, я отвлёкся, прекратил следить за окружающей обстановкой, а потому не заметил, как к нам, со стороны города, по просёлочной дороге, подъехала легковая машина повышенной проходимости «Volkswagen Typ 82» (Kübelwagen). Она ещё остановиться не успела, как из неё выпрыгнул немецкий офицер и, что-то крича, устремился к нам.

Заметив это, я сразу же спрыгнул на землю и, доставая из-за спины винтовку, собираясь устроить панику, закричал:

— Русские!

Но меня остановили.

— Нет! Это господин майор, — ударил мне по винтовке ладонью вниз подбежавший Шульц.

— А я говорю: русские диверсанты!

— Нет, тебе сказано! Это из штаба! Опусти оружие!

Приехавшего офицера артиллеристы, очевидно, знали, а потому панике не поддались.

— Немедленно прекратить огонь! Что со связью⁈ — подбежал майор к расчету, который в это время заряжал в ствол очередной снаряд. — Почему не отвечаете⁈ Что у вас случилось?

— У нас русские! — вытянулся ефрейтор и гаркнул: — «Штильгештеден!»

Артиллеристы сразу же прекратили стрельбу и, подтянувшись, встали по стойке «смирно».

Майор же тем временем принялся орать:

— Вам же из штаба запретили вести огонь! Почему вы продолжили стрельбу? Где обер-вахмистр? Где Кригер⁈ Где этот дурак⁈

— Он убит, господин майор, — доложил ефрейтор. — Огонь же мы ведём по колонне, которую захватили русские. Это видел обер-ефрейтор Мольтке. Он и командует расчётом.

— Мольтке? Корректировщик Мольтке⁈ Он же сошёл с ума! Или ещё хуже, перед тем как исчез, убил солдат охраны и переметнулся на сторону врага.

— Убил? Исчез? Он не исчез, он здесь…

— Здесь? Где он⁈ Немедленно арестуйте предателя!! — закрутил головой майор.

«Всё, сейчас начнётся», — сказал себе я, тоже начав высматривать Фрица, чтобы во время стрельбы, которая должна будет начаться с секунды на секунду, его случайно не зацепить.

Мольтке нашёлся почти сразу. Сидя в коляске за пулемётом, он сам к себе привлёк внимание: «Я здесь!» — и когда все обернулись, он нажал на гашетку.

Пулемёт сработал штатно и, оглашая всю округу резким тявкающим звуком, стал неистово заливать артиллеристов и штабного свинцом.

«Тра-та-та-та-та!»

Первым умер приехавший майор, затем его водитель, а за ними стоящий рядом ефрейтор и пара артиллеристов. Далее Мольтке перевёл огонь по тем заряжающим, что стояли у ящика со снарядами. А потом и на стоящих в цепи водителя транспортёра и солдат охранения.

Я же поддерживая своего пулемётчика из винтовки, уничтожил двух пытавшихся убежать. Это были последние к тому времени живые немцы, которых ещё не успел уничтожить Фриц. Живых, кроме нас с Фрицем, больше на артиллерийской позиции не было. Но тем не менее, даже прекрасно видя это, новоиспечённый пулемётчик палец со спускового крючка не убрал, а продолжил строчить до тех пор, пока в ленте не закончились патроны.

Однако даже после того, как адская машинка перестала стрелять, Мольтке всё ещё не переставал жать и жать на «курок».

Я аккуратно, на секунду высунулся из-за ящиков и, увидев, что Фриц сидит на месте, так и не отпуская рукоять пулемёта, крикнул:

— Эй, психический, ты всё? Выходить можно⁈

Тот вначале не ответил. Но спустя пару мгновений, очевидно, немного придя в себя, сказал:

— Забабаха, это ты? Ты жив? Я старался в тебя не стрелять.

— Жив, — сказал я и поднялся на ноги. Повесил винтовку на плечо, на всякий случай взял ТТ в руку, и вышел из-за частично покрошенных в щепки, ящиков из-под снарядов.

— Не ожидал, что ты такой кровожадный, — подойдя к нему, сказал я, и с силой оторвал его руку от пулемёта. — Всё, всё закончилось. Теперь можешь выдохнуть.

Тот поднял на меня трясущуюся голову и, заикаясь, задал идиотский по своей сути вопрос:

— О-они у-умерли?

Я обвёл место казни взглядом и, не увидев раненых, пожал плечами:

— По идее, должны были. Ведь ты в них столько патронов всадил, что, давай будем честны, шансов выжить у них было немного. Однако, — продолжил я, убирая пистолет за пояс и доставая винтовку: — Бережёного Бог бережёт.

«Бух!», «Бух!» — послышалось эхо выстрелов. Миномётчики продолжали вести огонь по заданным координатам, не обращая внимания на то, что «наша» артиллерия работать перестала.

И теперь опять возникал очередной вопрос: как нам лучше справится с этими самыми миномётчиками?

Закончив «контроль», посмотрел на Фрица, который всё то время, пока я прогуливался среди уничтоженных врагов, производя контрольные выстрелы в головы, смотрел на происходящее без тени какого-либо сочувствия к тем, кого он только что расстрелял.

«Действительно „кукуху“ сорвало», — в очередной раз сказал себе я, делая в памяти зарубку, что с ним нужно быть осторожнее, и оружие ему ни в коем случае не выдавать. — А то, мало ли. Вдруг вновь сторону поменяет и меня грохнет? Нет уж. Лучше пусть ранец носит. Так безопасней'.

Забрав в качестве трофея у майора «Парабеллум», позвал к себе Фрица, и, когда он подошел, мы вместе поднялись на край овражка.

Я посмотрел в сторону минометчиков. Оказалось, что те, в отличие от артиллеристов, ни в каких оврагах или специально вырытых окопах даже не прятались. И нужно сказать, им очень повезло. Ранее, в тот момент, когда я вёл огонь с чердака дома, их позиции я не смог обнаружить только из-за плотной растительности. Сейчас же, с той позиции, на которой мы находились, все они были мне прекрасно видны.

Как я и предполагал, наносили удары они из миномётов «Granatwerfer 34». Я помнил, что расчёт этих миномётов составляет восемь человек каждый.

Также я помнил, что миномётных расчётов должно быть пять. Но почему-то видел я только четыре. Пятого не видно, не слышно было.

Миномётчиков я насчитал порядка тридцати восьми человек.

И нужно признать, это было много. Прекрасно понимая, что с таким количеством народа один на один в стрелковом бою я не справлюсь, решил их «отработать» на дистанции — точно так же, как ранее уничтожил бо́льшую часть артиллеристов.

Спустился вниз, забрал в месте складирования личных вещей и оружия два патронташа с патронами и вновь поднялся наверх, выбрав место для ведения огня. Пленного в этот раз решил не связывать, а для того, чтобы во время стрельбы не упускать его из вида открытым глазом, положил его на траву в двадцати метрах справа от себя таким образом, чтобы, когда я метился, его тоже мог видеть.

И когда всё для ведения огня был готово, не теряя времени, глубоко вздохнул и приступил к уничтожению.

Расстояние между миномётными расчётами было небольшим — метров двадцать-тридцать. Но располагались они среди кустарника и деревьев. Это было для них одновременно и плюсом — маскировка, и минусом — они видели позиции друг друга не очень хорошо.

А вот мне такая их диспозиция была на руку.

Когда начал умирать первый (от меня) расчёт, второй в это время занимался своим делом — стрельбой и ничего не видел, и не слышал. Я же старался отстреливать в первую очередь тех, кто временно находился вне поля зрения своих камрадов.

Звуки выстрелов, издаваемые моей винтовкой, из-за разделяющего нас расстояния, миномётчики не слышали. И лишь заметив, как бо́льшая часть их сослуживцев, уже замертво лежит на земле, те, кто к этому времени оставались в живых, падали в грязь и пытались спастись.

И нужно сказать, что получалось это у многих из них не очень хорошо. А можно даже сказать: совсем не получалось. Каждый расчёт умирал практически без поднятия паники. В живых оставались единицы — один-два человека на позицию.

Так было с тремя расчётами. А вот с четвёртым, опять вышло не совсем так, как хотелось бы.

Не успел я подстрелить одного, как все его сослуживцы моментально попадали на землю.

— Да что ж это за фигня такая⁈ — ругнулся я.

И тут вспомнил, что почти аналогичная история происходила несколько минут назад с артиллеристами. Там, помнится, тоже четвёртый расчёт оказался счастливчиками, не умершими от винтовки. Правда, потом они умерли от пулемета, которым их приголубил Фриц, но вот от снайперских выстрелов увернулись. Тогда им помог выживший со второго или третьего расчёта, который устроил панику на позициях. А вот сейчас никто не помогал. Просто этот четвёртый миномётный расчёт, в отличие от трёх предыдущих, менее витал в облаках, и, они, вероятно, помнили, что находятся на войне. Именно поэтому, увидев, как один из их камрадов убит, весь расчёт моментально рухнул на землю и, каким-то образом почуяв направление моей атаки, отполз к ящикам с минами, спрятавшись за ними и за деревьями.

— И как теперь мне вас добить? — негромко спросил я себя.

На «автомате» я говорил на немецком языке, поэтому Фриц прекрасно услышал мои слова и поинтересовался:

— Есть выжившие?

— Да. И опять человек десять-двенадцать. Спрятались и теперь фиг вылезут сами. А это значит что?

— Что?

— А то, что нам придётся нанести им визит.