Неправильный красноармеец Забабашкин

Глава 4 Открыв немного карт

— Идея, нужно сказать, неплохая, интересная. Или у тебя есть сомнения в эффективности? — продолжил обмен мнениями полковник.

— В эффективности — нет. Если действительно суметь заминировать достаточно большой участок и подорвать в нужный момент, то это, естественно, вызовет не только потери у противника, но и панику. Если же после этого мы применим артиллерию и засадный отряд, то паника усилится кратно. Не исключено, что противник, в такой не простой и не понятной для себя ситуации, откажется от наступления и начнёт откатываться назад, тем самым захват города нам удастся, если не предотвратить полностью, то максимально оттянуть новое наступление, вряд ли противник решится на него сразу, без рекогносцировки. Без сомнения, когда немцы отступят, они начнут перегруппировку, подсчёт потерь и сбор уточнённых разведданных. Это может занять достаточно долгое время, что, в свою очередь, даст нам ещё один шанс на получение подкрепления. Меня смущает другое, а именно — когда проводить минирование? Днём нельзя — немцы увидят и мало того, что откроют артиллерийский огонь, так ещё и всё поймут — значит, эффект неожиданности будет потерян. Тогда, получается, ночью? Но ночью-то вообще нереально это сделать, ничего же видно не будет. Одну-две мины, вероятно, установить можно, но заминировать целый участок — нет.

— Ты прав, нормально заминировать не получится. Оно и при лунном свете тяжело бы было, а сейчас вообще всё небо в тучах. Куда уж тут. Если только к вечеру облака рассеются, — Неверовский посмотрел в окно, — но что-то непохоже.

— Товарищи командиры, — влез в чужой монастырь планирования я — обычный красноармеец Забабашкин. И пока вновь шокированное начальство не приструнило зарвавшегося бойца, который чудом попал на военное совещание, быстро произнёс:

— Хочу поделиться важной информацией — я неплохо вижу в темноте, поэтому, думаю, смогу помочь сапёрам в минировании.

После моих слов в мгновение ока повисла полная тишина.

Я буквально чувствовал, как меня сверлит глазами Воронцов. Угрызений совести я, конечно, не испытывал, но всё же мы с ним прошли огонь и воду, поэтому решил перед ним повиниться:

— Извините, товарищ лейтенант государственной безопасности. Не хотел раньше говорить.

— Почему? — насупился тот.

— Извините, привычка. Не привык открываться.

Воронцова мой ответ не устроил, и он отвернулся, явно негодуя.

Ну, а что я мог с этим поделать? Пусть дуется. Если бы вернуть время назад, я, и проживая тот отрезок жизни ещё раз, всё равно бы не стал ему открываться. Да и вообще, к слову сказать, я и не собирался раскрывать свой секрет никому и никогда. Не собирался, потому что боялся привлекать к себе это самое ненужное внимание. К тому же, я очень не хотел стать подопытным кроликом, но сейчас речь уже не шла только об этом. Сейчас речь шла о выживании. И если моё необычное зрение могло сохранить множество жизней, среди которых в том числе и моя, то грех было бы не воспользоваться этой возможностью.

«К чему мне информация о зрении и само зрение, если нас всех убьют⁈ На том свете оно вряд ли мне пригодится!» — задал я себе логичный вопрос.

И, понимая очевидное, решил открыть часть карт.

Висевшую паузу через полминуты нарушил командир дивизии.

— Э-э, то есть, как видишь? Как кошка? — решил уточнить комдив.

— Я не знаю, как кошка видит. Но я вижу ночью.

— Видишь, как днём? — решил уточнить Селиванов.

— Почти. Не так, конечно, чётко, но вижу, — кивнул я.

Командиры переглянулись.

— Гм, интересная информация. Но её нужно бы проверить.

— Так давай прямо сейчас и проверим, — предложил Неверовский. — Пойдем, например, выйдем в сени. Там окон нет. И если свет не включать, то в помещении полная темень.

Я был не против. Мы всей четвёркой вышли в коридор, а затем вошли в соседнюю дверь, попав в помещение без окон.

Воронцов плотнее закрыл дверь, и Селиванов выключил свет.

— Ну, что видишь? — спросил комдив.

Я стал перечислять:

— Стены бревенчатые вижу. У одной из них стоит платяной шкаф. Высокий и с двумя дверцами. На шкаф уложены два чемодана. Один зелёного цвета, другой жёлтого. У одного чемодана углы оббиты железными уголками на сапожные гвозди. Рядом со шкафом стоит кровать с железной спинкой. Спинка металлическая с узорами. По краям спинки два круглых шара-набалдашника. Кровать не застелена. На ней лежит подушка и одеяло без пододеяльника. На дощатом полу половик серого цвета. «Что ещё?» — спросил я сам себя и тут же ответил, подняв голову вверх: — На потолке, на белом проводе висит лампочка без абажура.

— Ничего себе. Вот это зрение!

— Н-да! — восхищённо согласился с ним подполковник.

— Так это он запомнить мог и нам теперь по памяти рассказывает, — решил усомниться в моей способности Воронцов, который был явно огорчён, что я не открылся ему ранее. — Дайте Забабашкину какое-нибудь задание, которое он тут выполнит. Тогда мы сможем удостовериться, что он нас не мистифицирует и действительно видит так, как говорит.

— И какое задание ты предлагаешь ему дать? — хмыкнул Неверовский.

— Не знаю. Но что-нибудь, думаю, придумать можно.

— А вот пусть зачитает, — произнёс Селиванов, вытащил из нагрудного кармана свёрнутый лист бумаги и протянул его вперёд, в сторону, где я стоял: — Читай.

Лист был свёрнут вчетверо. Видимо, конверт уже был не нужен.

Я развернул желтоватый листок и, увидев красивый почерк, смущённо негромко кашлянув, стал читать:

«Здравствуй, мой дорогой супруг Леонид Максимович! Пишет тебе твоя верная жена Ольга Дмитриевна! Как ты там? Как служба? Силён ли враг? У нас всё хорошо. Ванечка готовится к школе. Каждый день просит меня проверить его знания азбуки. Лидочка…»

— Всё! Хватит! Отдай! — прервав меня, прошептал заместитель командира дивизии, а затем сглотнул застрявший комок в горле и негромко пояснил: — Это жена моя пишет — Ольга. Олечка… — получив от меня письмо, убрал его в карман и, включив свет, сказал: — Всё правильно. Там так и написано — слово в слово. Он действительно видит в темноте.

— Удивительно! — цокнул языком комдив, с интересом посмотрев на меня. — И давно у тебя такое зрение?

Пришлось врать. И из моего вранья командиры узнали, что вижу я так почти с самого детства. Именно тогда я ударился головой о шкаф, потерял сознание и после этого стал видеть в темноте.

— И что, ты за все свои семнадцать лет никому об этом не рассказал? — спросил меня комдив, когда мы вернулись в штабную комнату. — Почему?

— А зачем? Расскажи я об этом феномене, это сразу же приковало бы ко мне внимание многих. Все бы стали меня считать особенным. А я этого не хочу. Не хочу быть особенным. Я хочу быть, как все.

Где-то за спиной то ли одобрительно, то ли глубокомысленно хмыкнул товарищ лейтенант госбезопасности. Понятное дело, что сотрудника органов возмутило сокрытие бойцом таких интересных и полезных фактов, но вот с точки зрения его профессиональной деятельности подобное поведение — годами скрывать от окружающих свою особенность — не могло не вызвать некоторого уважения. Как бы копать глубже не начал, в профессионализме и дотошности «большого брата» я уже успел убедиться. Нужно теперь себя контролировать вдвойне, мало ли, к каким выводам придёт НКВДшник. Дружба, как говорится, дружбой, а служба — службой!

— Гм, вижу, ты скромный парень. И, в общем, желание твоё понятно, но всё же такое зрение… зря ты никому не сказал о нём. Возможно, учёные и доктора смогли бы узнать, в чём причина твоего феномена. Смогли бы изучить и внедрить в нашу советскую жизнь. Представляешь, как изменился бы мир, если бы люди стали видеть в темноте? Даже сложно себе это представить.

— Возможно, — согласился я, вспоминая перекликающиеся с моими мыслями картинки препарированных лягушек, которые я случайно увидел в детстве в медицинской брошюре.

Увидел и на всю жизнь запомнил.

Впрочем, мне уже было совершенно не до этого, и решение проблем, которые могут быть у меня из-за того, что открылся, решил оставить на потом. Сейчас нужно было выжить. И то, что я открыл часть своих карт, могло нам в этом помочь. А значит, я сделал всё правильно.

Комдив, очевидно, решил, что мы от темы главного разговора удалились, посмотрел на подполковника и вернулся к сути:

— Так что, раз он сможет руководить минёрами, значит мы, соблюдая осторожность и маскировку, действительно сможем заминировать участок дороги, что проходит напротив пригорка, считай, под носом немцев?

— Раз так, то очень вероятно, что может получиться, — согласился пришедший в себя после письма Селиванов. — Во всяком случае, попробовать стоит. Ведь это мало того, что даст нам ещё один козырь в предстоящем бою, так и добавит столь нужное нам время. Глядишь, и успеет подкрепление на помощь подойти.

— Это если наши войска выбьют врага из Чудово, — напомнил полковник Неверовский и тут же сам себя поправил: — Если, конечно, Чудово, вообще, захвачено.

Воронцов встрепенулся:

— А как может быть иначе? Мы же видели, что немцы с той стороны ехали за нашей санитарной машиной. Это и медсестра с главврачом подтвердить могут.

— Никто в твоих словах, Григорий Афанасьевич, не сомневается. Понятно, что немецкие мотоциклисты ехали с восточной стороны, — махнул рукой комдив. — Только непонятно другое — захвачено Чудово или нет.

— Как так?

— А так. Вполне возможно, что вы вели бой с разведкой или передовым отрядом противника. Санитары же до Чудова так и не доехали. Их раньше перехватили. Поэтому всякое может быть.

Воронцов хмыкнул и кивнул в сторону двери, за которой находился на своём посту радист.

— Так связи же нет. Это же тоже можно считать подтверждением.

— Косвенным — да. Уже три группы связистов отправили. Ни ответа, ни привета. Как в воду канули, — вздохнул Неверовский. — Но это еще ни о чём не говорит. Вполне возможно, что город держится, и подкрепление к нам всё же сумеет пробиться. Так что, чем дольше мы будем держаться, тем больше у нас шансов дождаться помощи, — он посмотрел на меня: — И твоя идея, герой, очень даже кстати.

Я улыбнулся. Оно, конечно, понятно, что похвалы, особенно заслуженные, получать все любят. Но сейчас я сам ощутил, что моя идея не просто хорошая или даже отличная, а именно что ценная. И цена этой идеи — жизнь советских красноармейцев и мирного населения, которое осталось в Новске. Я, как и все присутствующие на совещании, естественно, не знал про судьбу соседних городов, но, как и все, надеялся, что они выстояли, и идущее к нам на помощь воинское соединение, наконец, прибудет и поможет нам удержаться.