Неправильный красноармеец Забабашкин

Глава 15 Не ждали? А я к вам!

Услышав, что наводчик в этой комнате не один, остановился, так и не миновав приоткрытую дверь. Первоначальный план, в котором я оглушаю корректировщика и беру его в плен, необходимо срочно подкорректировать.

«Их двое. Я один. С двумя мне совладать будет очень сложно. И даже если я их пленю обоих, следить за их действиями одному и в то же время смотреть за обстановкой будет практически невозможно. Я устал и, контролируя сразу обоих, могу проявить невнимательность, совершить ошибку, которая, скорее всего, станет для меня фатальной, да и не только для меня, но и для наших обороняющихся бойцов, у которых, если я погибну, не будет шансов удержаться. А значит, рисковать я не могу. И из двух немецких корректировщиков мне нужно будет выбрать одного».

Интересно, отрешённо отметил я, как же время в критические моменты замедляется и растягивается. Секунды, обычно пролетающие мимо стремительным птицами, сейчас замерли, позволяя немного обдумать происходящее, прикинуть обстановку и сделать из неё соответствующие выводы. И, вот так вот прикинув, я, что показалось мне совершенно логичным в тот момент, решил оставить в живых того, кто главный, кто командует и, собственно, корректирует артиллерийский огонь.

Положил винтовку на пол, достал из-за пазухи верный ТТ, из-за ремня вытащил финку и, взяв оба оружия в руки, протиснулся в дверь, стараясь максимально бесшумно подобраться к выбранным целям.

Как и ожидалось, целей этих было две.

Один — тот, кого я планировал оставить в живых, сидя на стуле, через выбитое в стене отверстие, смотрел в окопный перископ. Сам перископ стоял на сложенной стопке кирпичей, что были, скорее всего, взяты из пролома. Рядом с наблюдающим, вглядываясь в бинокль и прислонившись плечом к тумбе, на которой стояли два телефонных аппарата, сидел на полу его помощник, что по предварительным, но очень вероятным прогнозам в самое ближайшее время должен будет отправиться прямиком в один из адских котлов.

Находились враги невдалеке от входа, и мне хватило всего пары мгновений и трёх шагов, чтобы оказаться рядом.

Пол чердака, сработанный из массивной доски, был довольно чистый. Крыша здания при боях в городе не пострадала, и сухое помещение оказалось незахламленным — ни валяющейся черепицы, ни битого стекла от бутылок, ни завалов из перекрытий не было.

Осторожно приблизившись, до последнего момента опасаясь, как бы не скрипнула половица, выдав меня противнику, подобрался практически за спину помощника и занёс нож для удара, но ровно в этот самый момент противно и совсем некстати загудел один из телефонных аппаратов.

Корректировщик, не отрываясь от стереотрубы, приказал:

— Ответь.

И его помощник, оторвавшись от бинокля, через который созерцал поле боя, повернулся всем корпусом и потянулся рукой к тумбочке, на которой трезвонящий аппарат и стоял.

И, естественно, сразу же он увидел меня.

О том, что мой теперешний вид производит на немецких солдат неизгладимое впечатление, я уже ранее догадывался на примере военного жандарма, санитаров и ныне покойных охранников, сейчас лежащих внизу. И сейчас произошла та же самая картина — широко раскрытые глаза немца, открытый от изумления рот и небольшой возглас от испуга, который уже через мгновение превратился в хрип из-за полученных множественных колотых ранений.

Помощник наводчика ещё только падал, а на непонятные звуки уже обернулся сам корректировщик, который, естественно, ничего не понимая, произнёс:

— Что ты хрипишь⁈ Поперхнулся?

И когда он, полностью обернувшись, увидел меня, реакция была у него точно такая же, как и у его покойного коллеги.

— Тихо! — зашипел я по-немецки. — Рот закрой и молчи! Откроешь его, присоединишься к своему камраду! Ферштейн?

Так как я стоял с пистолетом в левой руке и с окровавленным ножом в правой буквально в метре от немца, серьёзность моих намерений лишний раз доказывать мне было не нужно. Они и так были очевидны и написаны на моём лице, о котором жандарм сказал, что там одно сплошное месиво.

Немец сразу всё прекрасно понял. Он, не переставая таращиться, придерживая одной рукой трясущуюся челюсть, другой, наконец, закрыл себе ладонью рот и, сделав жалобные глаза, заикаясь, начал мямлить:

— Не-не-не надо. У-у-у меня ма-ма-ма…

— О маме раньше надо было думать, — улыбнувшись, напомнил я прописную истину.

От страха, а, может быть, и от сияющего очарования моей улыбки, корректировщик упал со стула на пол. Телефон продолжал надрывно визжать зуммером.

— Не-не-не надо! — вновь взмолился он, отползая от меня. — Не надо!!

«Только истерики мне здесь не хватало», — подумал я, а вслух сказал:

— Не буду, если выполнишь одно условие.

— К-какое?

— Если будешь делать, что я говорю.

— Я буду, — закивал тот, а затем, вытерев рукой намокшие глаза, повторил: — Я-я-я буду! Всё ч-ч-что скажите. Только не-не-не надо.

— Тогда лёг на пол, быстро!

Тот, не переставая причитать, чтобы его не убивали, улёгся, но, подняв голову, продолжил смотреть на меня и плакать.

Чтобы он вёл себя спокойней, вновь пообещал, что убивать не буду. Правда, добавил дополнительные условия:

— Если сопротивляться не будешь. Орать и звать на помощь не будешь. И вот тогда, очень вероятно, что более-менее цел ты останешься. А сейчас руки за спину!

Немец мне не поверил и, когда я приблизился, чтобы начать его связывать, завыл:

— По-по-обещайте! Пообещайте, что не убьёте!

Пришлось вновь пообещать и потом добавить:

— Сам посуди, если бы я хотел тебя ликвидировать, то давно бы это сделал. Согласен?

Эти слова немного на немца подействовали. Стянул с него солдатский ремень и связал ему им руки. Телефон было замолчал, но тут же затрезвонил вновь.

— Имя⁈ Звание⁈ Должность⁈ — перевернув его с живота на спину, спросил я.

— Мольтке. Фриц. Обер-ефрейтор. Корректировщик.

— Какие орудия ведут огонь по советским позициям?

— «Leichte Feldhaubitze 18».

Ага, буксируемая гаубица. Помню, в книжках встречал.

— Сколько стволов?

— Че-четыре орудия.

— Почему так мало? Это же всего одна батарея? Так?

— Да. Остальные во-восемь орудий дивизиона расположены на другой позиции и поддерживают д-другие направления — южнее и севернее этого г-города.

— У Листовое и Прокофьево?

— Да, — кивнул он, а затем добавил: — Сейчас они, на-наверное, уже под Чудово.

В общем-то, эта информация подтверждала мои предположения, что обстрел ведётся не из такого уж великого числа пушек. Если бы было иначе, то, скорее всего, меня бы уже давно в живых бы не было.

— Так значит ты у нас обер-ефрейтор? — вспомнил я звание, которое назвал пленный и перевёл на нормальный язык, улыбнувшись: — Это что-то типа младшего сержанта?

И от моей добродушной улыбки немец вновь задрожал и, по-моему, даже ещё сильнее, чем прежде. Как бы его Кондратий не хватил.

Понимая, что в таком неадекватном состоянии он мне не нужен, решил его в очередной раз успокоить. Присел на корточки рядом и поинтересовался:

— Скажи мне, пожалуйста, фриц: ты жить хочешь?

— Д-да! Да! — неистово закивал тот, продолжая заикаться.

— Хорошо, раз так, то тогда нам с тобой прямо сейчас необходимо немного поработать. Знаешь, что я имею в виду? Нет? Ну, ничего, я тебе расскажу. А дело в том, недорогой Фриц, что нам с тобой нужно немедленно и очень-преочень срочно немного поменять координаты для хорошенького артиллерийского удара по противнику.

— По к-какому противнику? — не понял тот.

— Как какому? Разумеется, нашему с тобой. Неужели ты не понимаешь, кого я имею в виду? Мне показалось, что ты более сообразительный. Ты точно хочешь жить?

— Т-точно. Очень т-точно! Я понял, о каком п-противнике идёт речь. И готов помочь. Можете на меня р-расчитывать.

— Что, прям так сразу? И уговаривать не надо?

— Не надо! Если вы обещаете сохранить м-мою ж-жизнь, то я готов.

— Гм, вот и отлично. Не думал, что ты настолько разумен. Приятно ошибаться в мелочах. Тогда сейчас Фриц поднимайся, перевёрнутый стул поднимай и, не делая лишних движений, садись на этот самый стул. Я тебя к нему ремнями привяжу. Но ты не бойся. Помни, ты мне нужен живым и жизнь я тебе обещал сохранить. Привяжу тебя для твоего же блага, чтобы в твоей голове не возникли мысли на меня напасть.

— Я-я нет, не-не буду нападать.

— Я знаю. Не будешь. Но чтобы нам всем было спокойней, давай всё-таки мы тебя немного свяжем. Не полностью, конечно. Свободной у тебя останется одна рука. Ты этой самой рукой поднимешь трубку и дашь новые координаты артиллеристам. Ты меня понял?

— Да! Я сделаю это!

— Хорошо. А теперь медленно поднимайся, поднимай стул и садись на него.

Тот выполнил приказ. Я снял с уничтоженного солдата ремень и через пояс привязал Фрица к спинке. Всё это время я держал финку наготове, но пленный даже не помышлял о сопротивлении. Было видно, что он сломлен. Возможно, боялся железа у меня в руке, которым я довольно быстро ликвидировал его напарника, понимал, что с такой же быстротой я могу ликвидировать и его. А, возможно, мой окровавленный вид внушал в него страх, парализуя волю к сопротивлению. Но результат был один. Немец никакого сопротивления не оказал даже тогда, когда я ему освободил на время руки, а затем бинтами и мотком верёвки, что были найдены мной в его ранце, намертво примотал и руку, и ноги к стулу.

— Кто там названивает? ­– Кивнул я на аппарат.

— Ш-штаб. — пробормотал пленный.

— Ладно… А он с батареей связан? — Мотнул я головой, прикидывая, не перерезать ли провода.

— Не напрямую. Там только для доклада. Там герр оберст, командующий. Там…

— Второй телефон для связи с артиллерией, да?

— Д-да!

Я рубанул шнур. Надоевший своими трелями телефон наконец-то замолчал.

Немец попался щуплый. Обычный молодой мужчина 23–25 лет. Хилого телосложения. Длинный, немного сгорбленный и какой-то весь трясущийся. Я был уверен, что, если придётся с ним сразиться без оружия, то я с большой долей вероятности в этой схватке буду победителем. Тем более что моё новое тело было в превосходной физической форме –я буквально чувствовал силу и энергию. В науке есть такое понятие — мышечная память. И, получая в этом времени воистину огромные, титанические физические нагрузки, я подозревал, что, возможно, при переносе, кроме сознания, получил и эту самую мышечную память.

Впрочем, даже если это было не так, в том факте, что моё нынешнее тело было здоровым и сильным, не было ничего удивительного. Ведь при переносе я оказался не в теле какого-то толстяка или доходяги, а в теле юноши, который следил за собой, занимался физкультурой и спортом, и, в довесок ко всему, на отлично сдавал все нормы ГТО. Так что если бы случилось так, что немец на меня напал, то я б не сомневался, что сладить с пленным при необходимости, я бы, скорее всего, смог. Тем более под рукой у меня был ещё и нож.

Но фриц, как уже сказано, о сопротивлении даже не помышлял, и я довольно быстро справился с поставленной задачей.

Пододвинув наводчика к тумбе с телефонными аппаратами, отдышался и спросил:

— Фриц, а теперь скажи мне: с кем ты будешь общаться на том конце провода?

— С Гервальдом.

— С кем? Кто он? Не заставляй меня тянуть из тебя по одному слову. Расскажи, как происходит управление батареей?

— Обер-функер Гервальд. Он связист. При получении от меня координат он передаёт их командирам орудий. Затем следует разрешение на открытие огня, которое даёт обер-вахмистр фон Кригер, командир первой батареи. Так положено. Но такая цепочка по передаче команд очень долгая. В бою, как правило, он заранее даёт команду на стрельбу и, пока не придёт приказ эту стрельбу прекратить, он в работу расчётов не вмешивается.

— Ясно. А ты этого связиста, обер-функера, знаешь? А он тебя?

— Конечно. Я же непосредственно ему координаты и передаю. Мы с Гервальдом не то чтобы друзья, так, приятели. Не раз выпивали вместе и вообще…

— И это очень хорошо!

Когда-нибудь моя удача отвернётся от меня, и, такими темпами, произойдёт это рано, а не поздно. Вот и сейчас, будь на месте вальяжной сытой ленивой немчуры хоть кто-то, чуть более закалённый в боях, я вряд ли продвинулся бы дальше охраны на первом этаже. Сейчас же, в первые месяцы Великой Отечественной Войны, войска Вермахта всё ещё не ждут особенных подвохов от полудиких орд неграмотных и бескультурных варваров из СССР и рассчитывают, что наступление будет проходить, как по нотам. Блицкриг и превосходство в техническом оснащении сделают победу над русскими, как кажется гансам, лёгкой прогулкой, поэтому, хоть и полевые наставления, в основном, соблюдаются, местами можно обнаружить и вот такие случаи фатальной для немца расхлябанности вплоть до асоциальной активности вроде пьянства на посту.

План мгновенно утвердился у меня в голове, и я принялся инструктировать корректировщика по первоочередным целям для поражения. И главными такими целями, разумеется, должны были стать танки. Я понимал, что из гаубиц по технике попасть сложно, но в связи с тем, что техника та была почти лишена возможности двигаться, надеялся, что немецкие артиллеристы не подведут и таки смогут уничтожить максимальное количество бронированных монстров.

Мольтке оказался парнем сообразительным. Поняв задачу, пообещал, что всё сделает, как ему приказано, и начал действовать. Он сверился со своими записями в журнале разведки, журнале целей, схемах ориентиров, артиллерийской панорамой лежащей местности, а также заметками, что он ранее делал на листках, выглянул в перископ и, спросив у меня разрешение, связался с батареей по тому телефону, который угрюмо молчал последние минуты.

Нам пора было начинать заходить с козырей.

Разговор прошёл в деловом русле и никаких подозрений на том конце провода не вызвал. Они получили необходимые координаты и взялись за дело. Не прошло и пары минут, как артиллерия немцев начала работать по обалдевшему от такого поворота противнику.

Мы слышали, как обер-функер передаёт координаты гаубичным расчётам, а сами смотрели на поле боя.

И картина, открывающаяся нам, была очень радостной. Особенно для меня.

То тут, то там вспыхивали взрывы, поднимая в небо тучи осколков от раскорёженой и взорванной немецкой техники. В течение минуты я насчитал три попадания по танкам, два попадания по броневикам, ещё были попадания по грузовым машинам. Досталось и пехоте противника, артобстрел есть артобстрел, даже если ведётся по

Но, к сожалению, столь приятная для моих глаз и ушей музыка, недолго играла. Уже через полторы минуты в трубке повисла пауза, а затем послышался какой-то крик, и ошеломлённый голос связиста проговорил:

— Фриц, ты какие координаты нам даёшь? Мы стреляем по русским?

— Конечно! — заверил его мой помощник.

— Но в бинокль наш наблюдатель видит, что мы попадаем по нашим колоннам! По нашим!

— Нет-нет! Всё нормально! Вы попадаете точно, куда и надо! Русские перешли в наступление, и мы их должны остановить!

— Да что происходит? Пост не видит русских, но видит поражение нашими снарядами нашей же техники!

— Там русские, уверяю тебя. Они там! Вы стреляете правильно! Не прекращайте огонь!

— Нет! До выяснения, думаю, нам необходимо прекратить огонь и связаться со штабом!

Фриц оторвал взгляд от стереотрубы и жалобно посмотрел на меня. Я покачал головой и показал три пальца, тем самым намекая, что надо бы дать ещё хотя бы три залпа.

— Пять. Пять залпов. Прошу тебя, Гервальд! — по-своему понял мой недобровольный помощник и стал импровизировать. — Дружище, если ты меня не послушаешь, то мы все окажемся в Вальхалле намного раньше, чем это требуется для дела. Ты же сам понимаешь, что когда русские наступают, приказы через штаб будут идти медленно. Варвары ворвутся к нам на позиции и всех убьют. А если ты продолжишь огонь, то всех спасёшь. И я уверен, награда найдёт своего героя! За спасение нашего полка фюрер лично наградит тебя железным крестом! Стреляйте же!

На том конце провода помолчали, а потом произнесли:

— Хорошо! Два залпа и на этом всё.

Торг, конечно, был так себе, и мне он не очень понравился.

Трубку мы не повесили, обещав корректировать стрельбу и дальше.

И вот, почти сразу после нашего разговора, на южной окраине Троекуровска вновь громыхнуло, и моя нанятая артиллерия продолжила уничтожение себе подобных паразитов.

Однако второй залп она дать не успела.

— Мы стреляем не туда! — неистово закричал связист. — Фриц, ты сошёл с ума! Что ты натворил⁈ Обер-вахмистр фон Кригер уверяет, что мы наносим удар по нашим колоннам!

— Это всё чушь! Мы бьём строго по противнику. Поверь, я всё вижу как на ладони, — сразу же стал тараторить Фриц.

Этот вариант развития событий мной был предусмотрен заранее и во время инструктажа, который я проводил перед звонком, объяснил Фрицу, что говорить другим фрицам, если они заподозрят неладное.

Для пущей убедительности и для придания расторопности артиллеристам, согласно моей инструкции, в конце разговора наводчик закричал:

— Гервальд, ты же понимаешь, что это чушь! Продолжайте стрельбу! Не обращайте внимания на звонки из штаба, они вообще не видят поле боя!

— Но, как же⁈ Ты, что, Фриц, хочешь, чтобы я под трибунал попал? Что я потом скажу? Ведь там наша техника горит.

— Её захватили русские! Стреляйте!

— Ты их видишь⁈ Где они?

— Конечно, вижу, чёрт бы их побрал! Они уже прорвались до середины нашей колонны. Они захватывают нашу бронетехнику и поворачивают на нас!

— Танки?

— Да-да. Танки! Их надо уничтожить в первую очередь! Записывай координаты, — помня, что именно танки являются нашей приоритетной целью, произнёс Мольтке и стал диктовать: — прицел по вешке три, семьдесят метров вправо, огонь…

— Подожди, Фриц, отставить! Ты уверен, что танки захвачены? — На том конце провода уже полыхал пожар паники.

— Конечно — да! Сто раз — да! Хватит сомневаться! Ты же меня знаешь! Продолжайте огонь! Скажешь, что за стрельбой орудий приказа о прекращении огня не слышал! — продолжил мистифицировать Мольтке и затем перешёл к дальнейшему обострению разговора и прикрикнул: — Быстрее! Русские усилили натиск. Наши войска отступают. Путь на Троекуровск почти свободен! — и, покосившись на нож в моей руке, жалобно завыл: — Быстрее! Стреляйте! И ради Бога не останавливайтесь, пока у вас в запасе есть хотя бы один снаряд!

— Нет, Фриц. Я не имею на это права.

Вообще, когда я сюда шёл, то рассчитывал на то, что с «моей» новой артиллерией они быстренько разгромят всех и вся.

Однако тот момент, что у артиллеристов есть связь со штабом, как-то вылетел у меня из головы. И что на позиции будет ещё и унтер-офицер, не настолько восприимчивый к дезинформации, тоже. В этом, собственно, и нет ничего удивительного, с таким количеством контузий, которые получил я, вообще было за счастье, что я хоть что-то понимаю, а не валяюсь где-нибудь в беспамятстве овощем.

«Ну, а так, по-хорошему, перед походом к корректировщику, конечно же, неплохо было бы вначале перерезать все провода, ведущие из штаба к батарее. Вот тогда бы да, тогда бы я смог использовать артиллерию на всю катушку. А сейчас, увы, недолго этот цирк будет продолжаться. Сейчас из штаба позвонят и…»

И не успел я об этом подумать, как гаубицы полностью замолчали.

— Вот же гады!! — прорычал я, рассматривая мечущихся в колоннах солдат. — Не добили недобитков.

На том конце провода раздался какой-то шум. Кто-то кричал: «Уйди отсюда! И дай эту сволочь мне!»

Рядом с телефонным аппаратом что-то ударилось и упало. А затем не знакомый более взрослый голос закричал:

— Мольтке! Мольтке! Что за координаты ты нам передаёшь, сволочь⁈ Мольтке, я говорю: чёрт тебя дери! Ты что там, пьяный⁈ Ты куда давал координаты⁈ Отвечай! Мы же по своим били, тупая ты пьяная скотина! Готовь шею, тебя за это повесят!

Обер-ефрейтор, услышав такие слова, отшатнулся от трубки и затряс головой, будто бы представив, как это будет происходить.

Я отобрал у него трубку и, стараясь говорить его голосом, начал убеждать собеседника в том, что он не прав.

— Вы ошибаетесь, господин обер-вахмистр. Обстановка на поле боя резко изменилась. В штабе не видят всю картину в целом, а я прекрасно вижу. Вижу, что русские захватили наши танки, развернули их и, перейдя в контратаку, движутся в сторону Троекуровска — в нашу сторону. Не верите? Посмотрите сами! Убедитесь, что танки стреляют во все стороны. А ведь наш враг находится на востоке! Так почему же они крутят башнями и ведут огонь по другим направлениям⁈ А потому, господин обер-вахмистр, что эта техника захвачена. В ней уже сидят русские танкисты! И это значит только одно — русские идут на нас.

Но мои разглагольствования, к сожалению, нужного эффекта не дали.

Командир батареи зло ругнулся: — Пьяная сволочь! — И грозно пообещал неприятности: — Оставайся на месте, за тобой скоро прибудут. Готовь шею!

После чего окончательно прервал связь.