Неправильный красноармеец Забабашкин

Глава 21 Смерти вопреки

Услышав, где будет следующая остановка в нашем «турпоходе» по немецким тылам, Мольтке не проявил никаких лишних эмоций. Просто сел в люльку, достал из-под ног ящик с лентой для пулемёта, зарядил его, затем взял в руки ранец и ничего не выражающими глазами принялся смотреть на меня, ожидая приказа.

— Ну просто красавец, а не помощник, — хмыкнул я, заводя мотоцикл.

Мотор ревел, а наш «KS-750» продолжал двигаться по направлению к миномётчикам. До них было недалеко, около полукилометра, поэтому в дороге сразу же начал озвучивать план.

— По приезду действуем строго по плану, — говорил я Мольтке в очередной раз. И видя его очередной кивок, вновь повторял по пунктам: — Подъезжаем. И начинаем вести себя точно так же, как и у артиллеристов. Я кричу, что фельдшер. Ты кричишь, что корректировщик. Собираем их всех вместе. Ты с ними разговариваешь, рассказывая о злых русских. А вот дальше, наш план начинает немного меняться. Пока ты говоришь, я под шумок отхожу к мотоциклу, сажусь за пулемёт, и как только буду готов начать вести огонь, подзываю тебя. Ты бегом, слышишь, бегом бежишь ко мне, и я всех кладу, — и на всякий случай вновь спросил. — Понятно?

— Понятно, Забабаха! Только почему стреляешь ты, а не я?

— Гм, ну, я подумал, что тебе будет не очень приятно, гм, работать со своими бывшими, гм, соратниками, — с трудом подбирая слова, произнёс я.

— Да нет, — отмахнулся тот. — Нормально будет работать. Всех их, как ты говоришь: уложу. Без проблем.

Его кровожадность меня уже не удивляла, однако такое пренебрежение к жизни своих соотечественников всё же настораживало. Было очевидно, что он находится на грани нервного срыва. А значит, в сложный момент может подвести, ведь явно он неадекватно оценивает реальность, пришёл к выводу я и сказал:

— Нет уж, Фриц, давай-ка ты лучше других гансов заговаривай, а я их сам, как говорится, отработаю.

— Хорошо, — легко согласился тот. — Пусть так и будет, раз именно ты хочешь по ним стрелять.

— Нет! Ты меня не понял. Я не то, что хочу, просто…

Тут я прервался на полуслове, задумавшись над тем, как бы ему более деликатно объяснить. Но потом вообще решил ему ничего больше на эту тему не говорить, а её закруглить. Небезосновательно посчитав, что явно сошедшему с ума солдату Вермахта, мои объяснения будут ни к чему.

Решив, что для дела будет более полезно, если я вместо демагогии ещё пару раз озвучу для него план, занялся повторением своих предыдущих слов.

Ничего сложного в моём плане не было: приехали, подозвали, уничтожили, уехали. Поэтому, учитывая, что мы только что почти то же самое провернули с пушкарями, надеялся, что и сейчас всё пройдёт как по нотам.

Когда подъехали к месту, никого из миномётчиков у первого миномёта не оказалось. Я крикнул в сторону леса, чтобы те шли к нам. А затем их позвал Мольтке.

Миномётчики его, как и ранее артиллеристы, тоже признали и стали выходить из-за кустов и ящиков с минами.

Я насчитал тринадцать человек. Прикинув цифры в уме, хотел было уточнить, все ли это выжившие, или ещё кто-то есть. Но не успел это выяснить.

«Тра-та-та-та-та!» — взорвался пулемёт и я, упав на землю, перехватывая из-за спины оружие, приготовился к стрельбе.

«Чёртов Фриц! Не мог подождать, когда они в кучу соберутся⁈ — ругался я, глядя на то, как ранее выжившие становятся не выжившими. — Да и вообще, какого рожна он без приказа действовать начал⁈»

Но моё негодование никак не влияло на то, что творилось сейчас в реальности. А тут происходила очередная бойня. И продолжалась она меньше минуты. Но стоит отметить, что и этой кровавой минуты хватило немцам с лихвой.

Фриц отстрелял всю ленту, чуть приподнял шею, оглядел поле боя, а затем, как ни в чём не бывало, взял в руки ранец, тем самым показывая мне, что он стрельбу закончил.

Его спокойствие и какая-то меланхолия в движениях меня буквально убила.

— Ты нахрена это сделал? Мы же, может быть, не всех собрать успели? Я же тебе конкретный план несколько раз повторял! А ты самодеятельность тут устроил! — обалдев от произошедшего, недовольно буркнул я поднимаясь.

— А что ждать-то было? — сказал тот, вылезая из люльки. — Быстрее уничтожим всех, и всё — быстрее в плен поеду. А то знаешь, господин Забабаха, мне что-то это война уже надоела. Признаюсь, то, что я мог раньше дезертировать, но не дезертировал, было моей большой ошибкой. А за ошибки надо платить. И я обязательно расплачусь за свои примерным трудом и потом. Дождусь конца войны в плену и вернусь домой. А война — всё, не могу больше. Не могу и не хочу.

— Я тоже не могу и не хочу, — согласился с ним я, но добавил: — Только по домам расходиться нам рано. Вначале нужно победить и стереть созданную вами гадину с лица земли.

На это пленный ничего не ответил. Он как-то отстранённо обвёл взглядом поле боя и посмотрел в небо, с которого всё так же шёл дождь.

И в этот момент я увидел, как из-за ящиков появился солдат противника. Он взмахнул рукой и что-то кинул в нашу сторону.

Я среагировал мгновенно и сразу же выстрелил в него. Солдат схватился за грудь и упал на землю. А я, помня, что немецкая граната взрывается не сразу, а лишь через несколько секунд, собирался крикнуть Фрицу, чтобы тот отбегал.

Но не успел это сделать, потому что рядом с мотоциклом произошёл взрыв.

«Бабах!»

И мир померк…

Мысль о том, что я умер, так и не сумев уничтожить гаубицы противника, будоражила сознание.

«Как же так⁈ Почему на полпути⁈ Почему я дело недоделал⁈» — спрашивал я себя, проклиная раненую ногу, которая не дала мне возможности хорошенько отпрыгнуть от немецкой гранаты.

Не успел, и вот итог: артиллерия врага уцелела. Да, самой артиллерийской прислуги нет, но это дело наживное. Сейчас не 1945-й. Противник изыщет резервы и мобилизует новых артиллеристов и миномётчиков. А затем, на этот раз обеспечив достойное боевое охранение, с новой силой и остервенением приступит к обстрелу позиций нашей дивизии.

Мысль бесила и терзала меня. В бессильной злобе я скрежетал зубами, но ничего не мог с этим поделать.

Я был явно мёртв, а потому, даже очень сильно болевшую голову, которую кто-то слюнявил шершавым языком, отодвинуть от себя попросту был не в состоянии.

«Интересно, это в Чистилище такой приём? Или где я нахожусь? Неужели в Раю так встречают?» — пронеслись мысли в голове, и я, поморщившись, отмахнулся от тех небесных созданий, которые меня слюнявили:

— Брысь…

— П-ф-р-р! — раздался звук в ответ.

Звук был странный, а слюни липкие. Поэтому я, испытывая не только раздражение, но и интерес, превозмогая дичайшую головную боль, приоткрыл один глаз, затем второй и, увидев размытый силуэт головы лошади, прошептал:

— Манька, тебя тоже, что ль, убило?

— П-ф-р-р! –ответила на это лошадь, выглядящая вполне живой, и ещё раз лизнула моё лицо своим языком.

Помня о том, что оно всё в крови, заподозрил Маньку в вампиризме и, чтобы исключить дальнейшую потерю лица, повернулся вначале на бок, а затем и встал на четвереньки.

Как только это произошло, издав стон от боли, простирающейся по всему телу, понял, что я, оказывается, ещё не умер.

— Значит, поживём, — прохрипел я.

Откинул в сторону рваные куски плаща, что висели на мне и, не обращая внимания на разодранный китель и боль в рёбрах, нащупал за поясом пистолет. Вытащил его и взял в руку. На душе сразу же немного стало легче. Во всяком случае, помня о том, что в обойме ещё есть патроны, теперь я знал, что так просто врагу не дамся.

Только возникал вопрос: «А есть ли этот враг?»

«В смысле живой он или нет? Ведь по идее, он получил пулю в грудь, за мгновение до того как граната взорвалась. А значит, и шансов выжить у него должно было быть не так много».

Мысль о гранате вызвала воспоминание о не совсем добровольном помощнике.

«Интересно, жив он или нет?»

— Фриц, Фриц! — негромко позвал его я.

Никто не отозвался.

Лишь ветер, шум листвы и звон были слышны вокруг.

— Фриц! Где ты? — вновь задал я вопрос.

И вновь не услышал ответа.

Морщась от боли, потрогал рёбра, а затем собрался с силами и, прищурив глаза, (потому что так можно было хоть что-то увидеть), немного сориентировался по местности.

Заметив в десяти метрах от меня дымящееся тело, надеясь, что оно принадлежит не пленному, пополз к нему.

Но когда подполз, все надежды исчезли. На земле лежал мёртвый помощник. Чудовищные раны на животе и груди не оставляли сомнений в том, что Фриц Мольтке мёртв.

Уже зная ответ на незаданный вопрос, на всякий случай потрогал пульс. Его не было.

— Вот так, — тяжело вздохнул я. — Жил как гад, но умер геройски.

На то, чтобы его похоронить, сил у меня сейчас не было. Да и вообще не об этом мне теперь надо было думать. А о том, что раз я жив, то нужно как-то собраться, взять в себя в руки и выполнить боевую задачу.

Но так как я себя чувствовал совсем плохо, можно даже сказать: вообще хреново я себя чувствовал, то возникал вопрос: «А смогу ли я теперь эту самую задачу выполнить? Да и вообще, способен ли я воевать?»

В каком конкретно состоянии находится моё тело, я толком разглядеть не мог. Но судя по тому, что боль в боку превалировала над болью в голове и в ноге, я подозревал, что у меня сломаны рёбра.

Впрочем, не эта проблема сейчас была для меня главной. Дело в том, что я очнулся без очков. Глаза у меня от дневного света не переставали слезиться и поэтому, молясь всем богам, я жаждал только одного — найти свои спасительные очки. Ведь без них я толком видеть ничего не мог.

Потерев глаза грязной рукой, с сожалением вспомнил, что вместе со своей гимнастеркой, оставил в лесополосе и капли, которые, вполне возможно, могли бы мне сейчас хоть чуточку помочь.

Но, увы, их у меня не было. А потому ничего не оставалось, как приступить к поискам, которые заключались в ползании на четвереньках по округе, шаря по земле рукой, то слева, то справа от меня.

Очевидно, что в этот день судьба мне благоволила, и я через пару минут не только нашёл очки возле одной из ног Маньки, но и с помощью всё той же ноги (схватившись за неё) сумел подняться.

— Спасибо тебе, добрая лошадь, за всё, в том числе и за то, что не раздавила мои очки, — поблагодарил я животину, чмокнув её в нос.

Лошадь лизнула меня в ответ.

— Всё, хватит телячьих нежностей, — похлопав её по холке, просипел я. — Пора за работу.

Голос свой я почти не слышал. Точнее, слышал что-то отдалённое, хриплое сипение, но голосом это можно было назвать с трудом.

«Надо бы водички выпить», — пришла в голову мысль.

Держа пистолет перед собой, пошёл осматривать позиции миномётчиков. Увидев стоящие вёдра с водой, упал перед ними на колени и, засунув голову прямо в первое попавшееся ведро, с огромным удовольствием утолил жажду.

Вода была вкусная и прохладная. И я чуть не захлебнулся, жадно глотая живительную влагу.

Через минуту высунул голову, но только для того, чтобы вздохнуть, а затем, припав к ведру, наконец напился вдоволь.

Теперь жить стало намного легче. Аккуратно вытер рукавом рот, забыв, что всё у меня там сплошная рана, и, поморщившись от боли, кряхтя как старик, поднялся на ноги.

Проходя мимо Фрица, нагнулся. Вновь потрогал пульс и ещё раз убедился, что он мёртв.

— Вот и всё, Фриц. Вот и расходятся наши дороги. Ты был лучше, чем твои камрады. Помог мне и спас меня. Будем надеяться, что в аду ты будешь гореть немного меньше, чем твои земляки, — сказал я ему на прощание, поднялся и, больше не оборачиваясь, направился к ящикам с минами.

Тут всё было тихо. Гад, который бросил гранату, лежал ничком вниз, а в его спине была дырка от пули.

Не отводя от него пистолета, снял с него патронташ, забрал его винтовку, зарядил её и, помня о том, что недобитков нельзя оставлять в живых, если нет желания неожиданно получить от них пулю, занялся зачисткой.

Обойдя все четыре позиции, на которых располагались минометы, проконтролировал каждого миномётчика выстрелом в голову. Это заняло немного времени, не более пяти минут, зато теперь я был уверен, что никто стрелять исподтишка в меня не будет.

Пока занимался делом, прикидывал в уме способ уничтожения самих миномётов. А их уничтожить тоже было необходимо. Конечно, в идеале их бы вместе с боезапасом стоило бы забрать в качестве трофея и доставить на наши позиции. Но сделать это в одиночку было для меня сейчас нереально. Для того, чтобы транспортировать оружие такого калибра, мне необходимо было бы захватить какую-то грузовую технику. Да и не просто захватить, а каким-то образом ещё и загрузить в неё эти самые миномёты и мины. Работа точно не на пять минут, ведь каждая мина весила не менее трёх с половиной килограмм, а каждый миномёт около шестидесяти. Конечно, теперь у меня была Манька, которая вполне могла бы быть использована как грузовой транспорт. Но дело в том, что телеги её я не наблюдал. Да и не могло её здесь быть, потому что телега та, разбитая, мною была замечена на окраине Новска.

«Скорее всего, взрывом телегу и хозяина лошади убило, а Манька со страху убежала, куда её лошадиные глаза глядели. Впрочем, не о том я думаю. Хоть с телегой, хоть на грузовике, через брод мне переправиться нереально».

Я помнил, что все броды через реку Багрянка контролируются немцами. А это означало, что перед тем, как переправляться на технике, придётся зачистить охрану. У меня на это сейчас не было сил. Я был полностью вымотан и выжат словно лимон. Мне хотелось одного — спать. И очень-очень болели голова, лицо, нога, рука, плечо, рёбра и спина. Преодолеть же в таком состоянии реку вплавь, да ещё и с железякой, которая весит довольно много, было слишком трудно, если вообще возможно.

«Нет, наверное, как-нибудь, при помощи плота или деревяшек я, будь у меня свободное время и возможность, возможно, и смог бы всё это добро доставить на другой берег, а затем и в Новск. Но вот ни времени, ни возможности как раз у меня и не было. Никто бы не дал мне беспрепятственно у них под самым носом устраивать переправу их же миномётов», — прекрасно понимал я.

Одним словом, столь лакомые для наших войск трофеи вывезти отсюда я не мог. А потому даже думать об этом перестал, чтобы не забивать себе голову.

А вот уничтожить их или вывести из строя не только было можно, но и нужно. Постарался сосредоточиться на этой идее и, в конце концов, я придумал способ, как именно мне можно уничтожить миномёты. Обычные противопехотные немецкие гранаты «Stielhandgranate», которые были у уничтоженных мной минометчиков, как при себе, так и хранились в ящиках, лежащих у командного пункта, как нельзя кстати, подходили для этого.

Нашёл и забрал два десятка гранат, пистолет-пулемёт MP-40, винтовку Маузера, патроны к ним и отнёс всё это метров на пятьдесят вглубь леса, чтобы не повредить возможными осколками после взрывов.

После того, как с этим делом закончил, вспомнил про лошадь: «Не убежала ли?»

Оказалось — нет. Манька, очевидно, к выстрелам уже привыкла и спокойно паслась у деревьев, щипая траву.

— Красавица, — сказал я, доковыляв до неё, — а ты меня немного не покатаешь?

Боясь, что взрывы гранат могут испугать животину, и та убежит, решил отвести лошадь подальше. Взял из ранца Фрица верёвку, отвёл лошадь на сто метров вглубь леса, и примотал один конец к уздечке, а другой к толстому суку берёзы.

— Вот. Жди здесь. А то ускачешь, и тогда мне придется идти до позиций артиллеристов пешком. Да ещё и гранаты на себе тащить', — сказал я ей.

Вернулся к миномётам и не спеша (а как бы я мог спешить, если еле-еле ходил) по очереди полностью или частично уничтожил каждый из миномётов. А уничтожал я их очень простым способом. Подходил к стволу, кидал туда гранату и, насколько мог быстро, отбегал в сторону. После чего падал на мокрую землю. Раздавался взрыв и появлялся дым. А когда он рассеивался, я уже видел полностью уничтоженный миномёт.

К слову сказать, гаубицы я собирался вывести из строя точно таким же образом.

Закончив с миномётами, пошёл в лес. Перекинул через плечо и голову ремень винтовки, на шею повесил MP-40. Ранец, в котором лежали гранаты, карты, бинты, патроны и фляга с водой, привязал верёвкой к Маньке, обмотав оную вокруг тела. А потом попробовал на неё залезть.

И нужно сказать, что задача для меня была почти невыполнимая. Лошадь была без седла, и взобраться на неё было бы очень тяжело, даже если бы я не был раненым и контуженным. Ну а сейчас, в еле-еле живом состоянии, это было попросту невозможно сделать.

Не знаю, была ли Манька когда-либо ездовой лошадкой или всю жизнь трудилась запряжённой в телегу, но она на мои попытки понять ногу и, подпрыгнув, перекинуть её, реагировала спокойно и лишь иногда, удивлённо глядя на меня, произносила: «П-ф-р-р!»

— Ну, ничего. Не получилось так, попробуем по-другому, — пообещал я лошади и повёл её к пустым ящикам из-под мин.

Они были сложены чуть позади миномётной позиции. Используя их как помост, сумел-таки с первой попытки забраться на Маньку. Однако забраться на вьючное было лишь малой толикой всего процесса. Тот, кто когда-нибудь сидел на лошади без седла, должен понять, что за ощущения мне предстояло испытать при поездке. И не только во время, но и особенно на следующий день, если конечно к тому времени я останусь ещё в живых. Так вот, если останусь, то как минимум передвигаться пешком я вряд ли смогу с неделю, потому что все ляжки у меня, скорее всего, будут стёрты в кровь.

Однако сейчас думать о некоем эфемерном завтра было как минимум глупо. На данный момент времени для меня было актуально только слово «сегодня». И в этом настоящем сегодня мне предстояло каким-то образом попробовать добраться до гаубиц.

Слегка похлопал лошадь по шее и, как мог, скомандовал:

— Но!

Однако ничего не произошло. Манька «фыркнула», но с места не сдвинулась, так и оставшись щипать травку.

— А я говорю: но! — громче просипел я.

И на этот раз придал весомость своим словам несильным шлепком по боку лошади.

Это тоже не возымело никакого эффекта. Было очевидно, что транспортное средство либо мои команды не понимает, либо игнорирует.

И тогда я взмолился:

— Ну, Манька, ну пошла.

И это возымело эффект. Лошадка подняла голову и двинулась вперёд.

«Точно, именно так ей вроде бы и говорил, когда мы минную ловушку готовили», — вспомнил я момент, когда мы с ней из Новска к лесопосадке не единожды ходили.

Одним словом, лошадь пошла и это было уже кое-что.

Дёргая за уздечку, я стал выправлять нужный курс, при этом помогая словами: «Правее!» «Левее!» «Не туда!» «Стоять!» и «Молодец!»

И вскоре мне таки удалось показать лошади правильное направление, и мы, выехав на тропинку, направились к гаубицам.

Расстояние было не таким уж и большим и должно было занять совсем немного времени, но нормально преодолеть его нам не удалось.

Где-то посредине дороги меня начало тошнить. Не знаю, из-за чего это произошло. Может быть, меня укачало от столь непривычной езды, но скорее всего, это отозвались последствия неоднократных контузий. И когда меня начало рвать, поездку, разумеется, пришлось приостановить.

Но на землю сваливаться мне было нельзя. Я помнил, что забраться на лошадь самостоятельно уже не смогу. А потому, превозмогая себя, продолжал путь, боясь, что меня в любой момент может вырвать. Дотянулся до ранца, глотнул воды. Вроде бы полегчало. Посмотрел в сторону гаубичных позиций, прикидывая оставшееся до цели расстояние.

И был очень удивлён тому, что заметил, в той стороне движение, которого, по идее, там пока быть не должно.