Неправильный красноармеец Забабашкин

Глава 16 Жизнь или не жизнь, вот в чем вопрос…

Новость о том, что «наша» артиллерия прекратила огонь, нас с Мольтке очень расстроила. Я рассчитывал, что ещё хотя бы пару-тройку залпов они не чухнутся, и я смогу наводить артиллерию по целям. И хотя артиллеристы работали неплохо, всё же большое число бронемашин и танков, стоящих в колоннах, а также некоторое количество пехотинцев, в том числе и тех, что засели в моей лесополосе, оставались целы и живы.

Однако, несмотря на это, стоило признать, что результаты артиллерийской обработки всё же свои плоды принесли. Обстрел и последовавшая за ним паника получились славной. Солдаты противника, не зная, куда бежать, прятались за корпусами горящей техники, находясь в полной прострации. Кто-то метался между машинами, кто-то стоял на коленях и молился, а кто-то сломя голову бежал к Троекуровску. И никто из них даже не помышлял о движении на восток, совершенно позабыв, что там и находится противник.

Остаться в живых — вот был лозунг солдат фюрера в этот момент истории. А вот мой не совсем добровольный помощник, услышав, что артиллерия больше не может нам помочь, что-то совсем раскис. Глядя на то, как на поле боя прячутся от неминуемой смерти камрады, он вытирал слёзы рукавом кителя и всхлипывал. Было очевидно, что до него потихонечку стало доходить, что вместе с последним снарядом, закончилось и наше с ним непродолжительное знакомство. А потому, вероятно, осознавая, что в нашем мире он проживает последние мгновения, мозг его заработал с удвоенной силой. И для того, чтобы продлить своё бренное и бессмысленное существование на нашей планете, он неожиданно предложил:

— А может быть, и миномётные расчеты тоже подключим к обстрелу?

— Э-э, — только и сумел вымолвить я. — А у нас что, ещё и миномётчики есть в распоряжении?

— Есть! Пять расчётов. Они в роще, в километре от артиллеристов расположились.

За всем этим бедламом, творящимся вокруг, я как-то совершенно упустил из вида наличие у противника миномётов. Просто вылетело из головы и всё. Хотя, когда я был на своей позиции в лесополосе, меня, кроме артиллерии обстреливали в том числе и из миномётов, окучивая неслабо. Ну да немудрено было за чередой моих авантюрных импровизаций это и забыть.

За проявленное рвение и смекалку я поблагодарил Фрица и даже показательно убрал финку в ножны.

— Вижу, ты встал на путь исправления. Давай, подключай свои миномёты и пора отсюда сваливать. Только, — я расстроенно нахмурился, предположив: — они ведь тоже, наверное, предупреждены, что ты с ума сошёл и не туда огонь наводишь. А потому пошлют тебя куда подальше и стрелять откажутся.

— Нет, — с горящими глазами заверил меня наводчик, словно учуяв, что его жизненный процесс бытия пока не закончен, — у них нет связи со штабом. Их туда было решено перебросить для усиления в последний момент. К ним связисты провода не успели провести. У них есть только связь со мной, они от меня получают и координаты и приказы на открытие огня!

И, чтобы подтвердить свои слова, он свободной рукой показал на до этого момента молчавший телефонный аппарат.

Я поправил финку на поясе, тем самым показывая, что хотя оружие и убрано, его недолго достать. А затем скептически хмыкнул и, согласившись на его план, похлопав по плечу, разрешил:

— Попробуй.

Мольтке, увидев моё благородство, истово закивал, обрадовавшись, и сразу же вызвав минометчиков. В двух словах рассказал «текущую» обстановку, потребовав немедленно открыть огонь и остановить наступление русских.

Те крайне удивились и пытались прояснить ситуацию, и узнать, почему артиллерия перестала работать. Но мой корректировщик грамотно ответил на все вопросы, сказав, что это не их дело и в штабе видней, после чего без пауз принялся давать им указания. Он прекрасно знал, что немецкий язык я знаю, и не пытался юлить и довольно точно начал наводить миномётный огонь по отступающим, деморализованным и ещё полностью не отошедшим, находящемся в шоке после артобстрела, немецким частям.

«Прицел по вешке семь. Пятьдесят вправо. Огонь!»

Минометы стреляли, враг обалдевал ещё больше, а я размышлял над следующим своим шагом.

Исходя из того, что за последние несколько минут я тут натворил, самым адекватным действием с моей стороны должно было быть немедленное и безоговорочное бегство. Да-да, не отступление, а именно бегство. Причём бегство в любом направлении — куда угодно, только бы подальше отсюда. Немцы не были глупцами, и о том, что их же артиллеристы вели огонь по своим войскам, в их штабе стало известно в ту же минуту.

Ну, а дальше, вполне ожидаемо, что с минуты на минуту, уже разобравшись в ситуации, они прикажут некоторому количеству солдат нанести визит на позиции корректировщика огня, небезосновательно предполагая, что там дело точно нечисто.

И в этом случае меня ждут как минимум окружение, очень неравный бой и смерть. А как максимум — окружение, столь же неравный бой и плен. Что со мной будут делать в плену, когда узнают, какую свинью размером с огромного слона я им подложил, лучше даже себе не представлять.

А потому, чувствуя, что время утекает сквозь пальцы, и речь идёт буквально о секундах, дал команду обер-ефрейтору ещё раз соединиться с минометчиками, в последний раз передать им координаты головы колонны и уходить.

Осталось только решить, одному мне уходить отсюда или с этим фрицем, который и в самом деле оказался Фрицем. С одной стороны, я дал тому слово, что оставлю в живых. Но тут возникал закономерный вопрос: кому я давал своё слово? Бандиту, который пришёл убивать и терроризировать наших граждан? А подобные обещания, данные таким вот ползучим гадам, они вообще имеют хоть какую-то моральную ценность? Разве можно оставлять в живых настолько испорченную тёмную сущность? На мой взгляд, ответ тут был очевиден — нет. Однако с другой стороны, получая воспитание в детстве, я накрепко усвоил: «Дал слово — держи его!» И поэтому я уже знал, что в живых (во всяком случае, пока) Фриц останется. Правда, стоит отметить, что, когда давал обещание сохранить тому жизнь, я не обещал того, что ноги и руки у него будут при этом целы и вообще останутся при нём.

Шутка, конечно, ибо мы по своей сути, к большому счастью противников, такими садистами, как они, не являлись и не являемся. А потому, разумеется, я не собирался ему отрезать его части тела, собираясь ограничиться лишь сломом этих частей.

«Ну а что тут такого? Вроде бы вполне гуманно. Воевать против нас он уже не сможет, и в живых при этом останется. И более того, даже нашу победу в Берлине, в мае 1945 года (а то и раньше), возможно, сможет увидеть, сидя на инвалидной коляске, — размышлял я о гуманизме. — Ну а как ещё? Зачем оставлять в живых и при здоровье того, кто вскоре обязательно начнёт стрелять в тебя?»

Философская дилемма была серьёзной, однако после недолгого раздумья решил наводчика не калечить.

И всё потому, что этот Мольтке показал себя как профессионал. Он действительно был хорошим корректировщиком и очень грамотно выполнял свою работу. И сейчас я подумал, что из-за колоссальной нехватки людей его знания и опыт вполне могут пригодиться нашим войскам в обороне.

Смотря на поле боя и наблюдая, как немецкие солдаты хаотично бегут от Новска в сторону Троекуровска, я видел множество брошенной бронетехники. И это давало надежду на то, что в связи с отсутствием у наших войск артиллерии, которая погибла при обороне, после боя наши трофейные команды сумеют её прибрать к рукам. И эта трофейная техника, вполне возможно, в дальнейшем поможет нам выстоять. А если у нас будет техника, стреляющая снарядами, то, значит, и хороший наводчик нам тоже пригодится.

«В конечном итоге, расстрелять его смогут и там, если он окажется без надобности, — анализировал я, видя, как плотно, точно между бегущими группами солдат, кладутся мины и как после этого тела разлетаются в разные стороны. — Только кажется мне, что не будут его расстреливать. К делу приставят. И он, отвернувшись от тьмы и встав на сторону добра, сумеет искупить свою вину, смыв её кровью. Во всяком случае, сейчас, когда каждый человек на счету, с патронами тоже нехватка, грамотный корректировщик огня будет нелишним. К тому же для него обратной дороги к немцам нет. После его „исполнения“, самое лучшее, что его может ждать, это смерть. А в худшем — передадут в Гестапо и запытают».

Но это всё была лирика, а сейчас нам необходимо было отсюда уходить.

Взял лежащий рядом ранец, положил туда два подсумка с патронами для винтовки, которые ранее забрал у наводчика и его помощника, сгрёб в охапку и распихал по отделениям все бумаги и журналы с картами, коими пользовались при определении координат местности, и, надев ранец на себя, огляделся.

«Вроде бы всё. Тут мне больше ничего не надо. Впрочем…» — подошёл к окопному перископу, опрокинул его на пол и лежащим невдалеке кирпичом, который был когда-то вынут из кладки стены неподалёку, несколькими сильными ударами разбил устройство.

Да, своими действиями я нанёс Вермахту мизерный урон, но тут главное было не материальный урон нанести, а сломать оборудование. Не было сомнений в том, что у немцев найдутся ещё и корректировщики, и перископы, и прочие приборы, но пока они всё и всех найдут, пока эти новые корректировщики сюда прибудут, пока они притащат и настроят аппаратуру наблюдения — уйдёт много времени. А именно время своими действиями я для наших войск и добывал.

Достал финку и освободил от пут Фрица. Затем подумал и на всякий случай связал ему спереди руки.

«Конечно, пока он не сопротивляется, но мало ли. Вдруг что ему в голову взбредёт. И начнёт в самый неподходящий момент кипиш устраивать… Оно мне надо? Нет! А значит — ничего. Побудет связанным. Всё равно оружие в руки ему давать не собираюсь», — подумал я и чтобы скрыть от глаз вид веревок, что были у него на руках, сунул наводчику ранец:

— Вот! Неси и не потеряй.

Неожиданно подал голос здравый смысл. Перед тем, как уходить, не помешало бы осмотреться.

Толкая пленного перед собой, спустился с чердака на этаж ниже и быстрым шагом обошёл все квартиры, что были расположены на лестничной клетке. Двери личных жилищ были выбиты или открыты, а потому сложности с проникновением не было. Мы заходили в квартиру, я подходил к оконному проёму в каждой из комнат и смотрел вниз, во двор.

Выглянув в очередное окно, заметил, что поле, которое было расположено на западной окраине Троекуровска, по краям частично огорожено колючей проволокой. Сфокусировал зрение.

Ну да, колючая проволока, а через каждые двести метров сложены брёвна и доски. И меня посетила нехорошая догадка.

— Это что вы тут удумали? — проскрежетал я, переведя взгляд на пленника.

— Э-э-то, — запнулся обер-ефрейтор, вновь начав заикаться. — Я-я точно не-не знаю. Я… я тут ни-ни при чём. Я-я вообще не…

— А ну, говори!

Мой рык подтолкнул Фрица на откровенность, и он прошептал:

— Э-это лагерь для военнопленных.

— А где они? — не понял я, повернулся, посмотрел в ту сторону и никого не увидев, переспросил: — Где наши военнопленные?

— Ещё нет. Их сю-сюда должны будут пригнать с разных участков ф-фронта позже. Я-я так слышал.

— С каких участков? С нашего? Из Новска?

— Д-да. Вроде бы — да. И из городов, которые нами были взяты.

Я вновь проскрежетал зубами. А потом, зло рассмеявшись, сунул Фрицу фигу прямо в лицо.

— А хрен вам всем, а не Новск!

Немец потупил взор, и я решил больше с ним в дискуссии не вступать.

Просто взял его за шкирку, повернул и подтолкнул в сторону другой квартиры, у которой была выбита дверь и в которую мы ещё не заходили.

На этот раз осмотр всех окон принёс кое-какой практический результат.

Посмотрев из спальни вниз, заприметил стоящий во дворе мотоцикл с коляской. Рядом никаких солдат видно не было.

— Знаешь, чей? — поинтересовался я у пленного.

— Да. Это двойки охранения, которая была внизу, — рассказал тот.

— А зачем им техника?

— Мотоцикл за нашей группой закреплён. Так удобней передвигаться и в случае возникновения нештатной ситуации мотоцикл должен быть использован для связи. Например, если по какой-то причине, во время боя эта самая связь пропадёт, тогда мой помощник с одним из охранников должен был бы доставить артиллеристам написанное на листке бумаги донесение с координатами.

— Ясно, — сказал я и повернулся к Фрицу.

Наверное, моё движение пленному показалось излишне резким.

Он упал на колени и запричитал.

— Вы же обещали… Вы же слово дали, что не будете убивать! Вы обещали! Я же помог…

Сейчас я стоял перед выбором и, хоть и обещал, что сохраню ему жизнь, да и сам решил, что наводчик нам будет нелишним, уже в этом сомневался.

«Он своей истерикой мне всю контору спалит», — подумал я, всё больше склоняясь к немедленной ликвидации пленного.

Но принимать решение было нужно как можно скорее. Я всеми фибрами души чувствовал, что мышеловка вот-вот захлопнется.

И я, скрепя сердце, это решение принял.

— Ладно, Фриц, не буду тебя, пожалуй, грохать. Хотя очень хочется. Но при двух условиях.

— Я всё сделаю! — слёзно заверил он трясущимся голосом.

— Во-первых, перестань плакать. Ты нас демаскировать своими слезами будешь. А во-вторых, ты должен будешь беспрекословно слушаться меня.

— Я буду слушаться, буду, — закивал он.

— Если будешь вести себя нормально и не попытаешься бежать, то обещаю, что живой будешь, с руками и ногами, и даже я в плен тебя отведу. Ну, а если дёрнешься, — вытащил из-за пояса финку, — то не обессудь. До пенсии ты точно не доживёшь и парад наших войск в Берлине не увидишь.

Убрал финку обратно.

Немец поднялся и радостно, с надеждой в глазах, запричитал слова благодарности. Я его слушать не стал, а кивнул в сторону лестницы:

— Уходим!

«Бабах!» «Бабах!! Ба-ба-ба-бах!!!» — в один момент раздался каскад взрывов, который сложился в один большой гвалт.

«Бууух!!» — разнеслось в небесах эхо на всю округу.

На инстинкте чуть вжав головы в плечи, мы обернулись и увидели, как большое облако дыма заволокло дорогу, где находился центр колонн.

— Ч-ч-что это? — ошарашено спросил Мольтке, выпучив глаза.

Я шмыгнул носом и, покачав головой, пояснил:

— А это, Фриц, наша минная ловушка сработала. А всё, судя по всему, благодаря тебе.

Тот удивлённо посмотрел на меня.

— А при чём т-т-тут я?

— Так, а кто ж? По твоей же наводке миномётчики, по ходу дела, в один из закопанных снарядов и попали. Тот рванул, и от его взрыва произошла детонация всего заминированного участка.

— А там у вас были закопаны снаряды? Мины? Почему они раньше не взорвались?

— Не знаю. Наверное, в начале боя провода чьим-то взрывом повредило. Очевидно, что наши сапёры не смогли обнаружить и исправить разрыв, вот и не получилось инициировать подрыв. Ну, а сейчас, наконец, бахнуло как надо, — вздохнул я, прикидывая масштабы разрушений, которые из-за дыма толком видно не было. А затем, перехватив винтовку поудобнее, отдал приказ: — Хватит болтать! Уходим! Нас уже заждались в другом месте!