Нерушимый-9

Глава 19 «Титан» — чемпион!

Зал был полон, и гомон зрителей просачивался за кулисы, где собрались титановцы полным составом — все при параде, в пиджаках и брюках. Я надел тот костюм, в котором был на свадьбе, и рассматривал собравшихся.

Мы десятки раз выходили к журналистам, сотни раз выбегали на поле под приветствие наших болельщиков на нашем поле и столько же — под свист фанатов, которые были нам не рады в гостях, и должны бы привыкнуть, но сейчас — особенный случай, из-за чего тело сковывает оцепенение и плечи сводит. Шутки ли — мы выиграли в высшей лиге, «Титан» — чемпион!

Трибуна, которую поставили недалеко от кулис, пока пустовала, зато зрительский зал был полон, тут собрался цвет нации, депутаты, директора заводов с семьями, артисты — всем хочется быть часть истории и присутствовать при награждении чемпионов. Олег Романцев, возглавивший федерацию футбола СССР, волновался и курил, щурясь от дыма и общаясь с коллегами по федерации.

Наши все замерли. Я-то по забугорью поездил в составе национальной сборной, и то волнуюсь, а белорусы, Думченко, Лабич и Бурак, вон, аж двигаться боятся. Микроб, стоящий рядом, теребит ворот рубашки, словно она ему жмет, хмурится. Обычно активный и жизнерадостный Левашов оцепенел и ушки прижал, у него такой вид, словно он готов закричать: «Заберите меня отсюда, я не готов!» Сэм качается с пятки на носок и раздувает ноздри. Остальные шеи вытянули ждут. Клыков и Васенцов так вовсе одеревенели. Только Колесо и Круминьш более-менее расслаблены.

Больше всех волновался Сан Саныч. Он так переживал, словно сейчас мы выходили не почивать на лаврах, а на самую ответственную игру, от которой зависит вообще все.

Ровно в полдень Олег Романцев кивнул своим и вышел к трибуне под гимн Советского Союза, поприветствовал вставших собравшихся, грянули аплодисменты, вынуждая его прервать речь. Дождавшись тишины, он продолжил. Его слова слышались через одно, Сэм слушал-слушал, да не выдержал, спросил у Димидко:

— Тренер, а че он говорит?

Сан Саныч хлопнул его по спине и пошутил:

— Говорит, что Бекханов самый лучший нападающий. И в защите ниче так. И вообще красавчик.

Сэм слушал с интересом, а потом ругнулся и с обидой воскликнул:

— Да ну вас! Я серьезно.

Пришлось переводить речь Романцева:

— Все игры отыграны. Это был неожиданный чемпионат, и вот настала пора награждать победителей, команду, название которой ни для кого не секрет.

Обычно в этом месте объявляют состав участников, и футболисты занимают места на стульях, установленных на сцене, но Романцев продолжал своими словами пересказывать то, что о нас писано-переписано в газетах: что уникальная команда с непростой судьбой под чутким руководством гениального тренера совершила фантастический старт и всколыхнула общественность.

Заиграл гимн Футбола СССР, Романцев повысил голос, и Димидко замахал руками — готовьтесь, мол.

Первым объявили его, и он зашагал к стульям под грохот аплодисментов, поглотивший щелчки фотоаппаратов. Затем — Тирликаса, директора завода Самойлова и лишь потом — меня. Я вышел и помахал собравшимся, которые аплодировали стоя. Спокойно и дежурно аплодировали, бесновалась лишь галерка. Одной богине известно, чего Тирликасу стоило выбить места нашим болельщикам, для которых это действительно исторический момент. Я уселся рядом со Львом Витаутычем, который держался расслабленно, кивнул мне.

Когда я оказался на ярко освещенной сцене, зал погрузился во мрак, и были различимы лишь силуэты. В то время как, стоя за кулисами, где царил полумрак, мы видели детали: лица зрителей, блестящие глаза и губы ухоженных женщин.

Один за другим на сцену пошли наши. Рябов чуть не споткнулся о провод микрофона. Сэм, наоборот, шел слишком медленно, наслаждался торжественностью момента, остальные выходили со сдержанным достоинством. Причем каждому следующему футболисту аплодировали все меньше, потому что публика начала уставать, лишь фанаты были рады стараться, и, если бы не они, церемония выглядела бы фальшивой. Когда мы все расселись, над нашими головами зажегся экран. Закадровый голос начал рассказывать о поддержке спорта в СССР и о том, что в стране строится двадцать современных стадионов, в том числе — в городе Михайловск.

Потом Романцев рассказал, что теперь «Титану» предстоит защищать честь советского спорта в Лиге Европы, а трое наших футболистов пополнят состав национальной сборной.

Закончив с прелюдией, Романцев торжественно произнес, что настала пора чемпионам получить медали, и для этого на сцену приглашается товарищ Павел Сергеевич Горский.

Публика так обалдела, что даже никто не аплодировал. Первым сориентировался Димидко, вскочил и захлопал. Под аплодисменты, что становились все дружнее, из-за кулис с другой стороны сцены неторопливо вышел генеральный секретарь, прошагал к Романцеву, взял микрофон и проговорил:

— Спасибо, товарищи. Присаживайтесь на места, и мы начнем церемонию награждения. От себя хочется сказать: я очень рад тому, что особое внимание, уделенное футболу, принесло свои плоды, и я стою на сцене с парнями, которые стали историй за столь короткое время и на собственном примере показали тем, кто сомневается, что нет ничего недостижимого. И я уверен, что со следующего года начнется эра доминирования отечественного футбола на мировой арене. «Титаны», примите от меня личную благодарность за то, что вы делали и еще сделаете.

Боковым зрением я наблюдал за парнями: они вытаращили глаза и отвесили челюсти. Многие заранее заготовили благодарственные тексты, но наверняка постесняются их произнести в присутствии Горского. Даже, вон, Романцеву не по себе, он побледнел, движения его стали скованными, когда Горский шагнул к столику, где были разложены награды, склонился над ним, взял диплом и произнес:

— Выражаю личную благодарность Александру Александровичу Димидко, главному тренеру команды «Титан».

Димидко вскочил и под аплодисменты прошагал за наградой, получил диплом, именные часы, как у меня, а также золоченый кубок, пожал руку генсека и вернулся на место, сияя от счастья.

Затем Горский объявил Древнего, Тирликаса и лишь после начальника команды — меня. Наши взгляды встретились, и Павел Сергеевич едва заметно улыбнулся. Пожав руку, Горский надел мне золотую медаль, вручил диплом. После беседы, что у нас состоялась весной, трепета я не испытывал, потому взял микрофон и проговорил:

— Спасибо, товарищи! И те, кто в нас верил, и те, кто стимулировал неверием. Но особая благодарность — нашим болельщикам. Вы здорово нас поддерживали и половина нашего успеха — благодаря вам. Обещаю, что мы не подведем и оправдаем доверие. Вперед, Михайловск! Вперед, страна! — Я вскинул руку, и болелы засвистели, закричали, замахали бело-серебристыми знаменами.

За мной вышел Круминьш и оробел в присутствии Горского. Ни разу не видел его таким растерянным. Никто не ожидал, что медали будет вручать генсек, который усугубил своим присутствием торжественность момента. Кроме меня и Тирликаса, наверняка знакомого с Горским лично, все сидели как на иголках.

Забавно было наблюдать, как огромный Сэм съежился в присутствии генсека и после рукопожатия улыбался, как ребенок, боясь сжать пальцы, словно так он утрачивал благословение генерального секретаря.

Закончив вручать медали, Горский распрощался с нами и зрителями, и Романцев вроде задышал свободнее.

И откуда у людей это чинопочитание? Что страшного в Горском? Это ж не капризное божество с чуждой логикой, карающее по своему усмотрению, а такой же человек, и человек, насколько я убедился, неплохой, который действительно радеет за страну.

Пошло вручение прочих наград. Для этого на сцену приглашались политические деятели, известные журналисты и ведущие, но после Горского они воспринимались как фон.

Наша команда получила награду «Гроза авторитетов» от главреда газеты «Спортивная Москва», «За волю к победе» — от «Советской России» и «Лучшему новичку» — от журнала «Спортивные игры».

Приз имени Льва Яшина «Вратарь года» ожидаемо достался мне. Пышная улыбчивая редактор «Огонька» вручила мне золотой кубок.

Также вручались и новые награды. «Сверхновая звезда» — лучшему новичку-футболисту — досталась Федору Хотееву. Сэму достались «Зрительские симпатии».

Потом Самойлов и первый секретарь обкома Партии Михайловска вручали кубки и дипломы, никто из «титанов» не ушел обиженным.

Длилась торжественная часть чуть дольше часа, после нее мы пообедали и вернулись на свои места — на пресс-конференцию. А вечером нас ждали близкие в гостинице «Украина», где был заказан ресторан на верхнем этаже и забронированы номера на сутки.

Для Звягинцева этот отель, в той реальности переименованный в Рэдиссон, был чем-то недостижимым, обиталищем мажоров, дипломатов и иностранных гостей, где номер стоил, как четверть зарплаты. И по старой памяти я ощущал себя неловко, когда шел по мраморному залу. Но теперь я был знаменитостью. Гости отеля оборачивались, парнишка лет пятнадцати дернул за рукав отца и проговорил:

— Па, глянь, это же «Титан»! Можно…

Видимо, он хотел автограф, а мы хотели — в лифт и наверх, сегодня был передоз внимания. Тирликас у ресепшена помахал нам, раздал ключ-карты от номеров и паспорта, и лишь когда двери лифта закрылись, я ощутил себя более-менее спокойно. А когда обнял Рину и с высоты глянул на раскинувшуюся внизу Москву, так и вовсе успокоился.

Рина погладила меня по волосам:

— Выдыхай! Что-то ты сегодня особенно напряженный.

— Это объяснимо, мне сам Горский руку жал, — сказал я.

Клыков, выпучив глаза, что-то рассказывал Маше, Димидко — Оксане, Микроб — своей одесситке, Жека — высокомерной брюнетке, его новой пассии, Левашов — коротко стриженой девчонке с розовыми волосами и пирсингом в носу. И я даже знал, что именно они говорят — про рукопожатие Горского.

— Шутишь? — Рина прищурилась, вглядываясь в мое лицо, качнула головой. — Нет, не шутишь. И как он? Чувствуется… мощь главного одаренного?

— Если ты о том, как Скайуокер чувствовал Вейдера, то нет. И он выглядит моложе, чем нам показывают. Ему на вид не больше сорока.

— И все равно ты скованный. Почему?

Я скривился:

— Все жду, что сейчас ввалятся партийные боссы и начнут с нами фотографироваться, как с обезьянками. Типа как в Ялте было.

Но чужие не приходили. Димидко потряс шампанское, открыл его, извергнув фонтан, обрызгал нас всех, и, молодец, речь толкать не стал, а тост произнес генеральский:

— Давайте выпьем за одно очко, отделившее нас от «Динамо»!

Мне подумалось, что и при равном количестве очков мы выиграли бы по разнице мячей. Хотя и у нас, и у них разница одинакова, но забитых у «Титана» намного больше.

Только я поднес бокал к губам, как кто-то обнял сзади, воскликнув:

— Буэнос ночес, амиго!

Я обернулся и увидел Гусака — свеженького и довольного. Мы обнялись.

— Рад тебя видеть, Виктор, — улыбнулся я. — Вижу, все хорошо с твоим лечением.

Он кивнул в сторону — давай, мол отойдем, и сказал Рине, приложив пятерню к груди:

— Чесслово, на пять минут его украду!

Мы спустились на лестничный пролет, и он сказал так, чтобы понял только я:

— Лечусь. Тяжело, но динамика положительная. Буду лечиться дальше. — Он развел руками и поднес палец к губам — нельзя, мол, трепаться.

— Я понял. Рад за тебя.

Он сделал тоскливое лицо.

— Футбола не хватает ужас как. У нас своя команда есть… для таких же… инвалидов, но это ж не то. Уровень не тот.

— Рад, что динамика положительная, — дежурно ответил я, и мы начали подниматься.

Гусак виновато сказал:

— Я это… пойду к остальным, расскажу, успокою.

Потом мы пили за грядущую победу в Европе, за наших там, то есть меня, Микроба и Сэма в составе сборной, за мощное нападение, за защиту и полузащиту, за тренеров, за начальника команды, за счастье в личной жизни, за новый стадион…

Я выпил два раза по полбокала, а после наливал себе газировку, вспоминая Горского, что нам пить нельзя. А Тирликасу, вон, можно — он не стесняясь налегает на коньяк, стоящие над душой официанты не успевают наливать.

В конце концов стало ясно, что, чужие не придут и нам дадут оттянуться, пришли музыканты, их музыка звучала все задорнее. Микроб не выдержал, забрал гитару и исполнил гимн «Титана» в рок-аранжировке. И пошла жара с танцами, причем танцпол устроили на смотровой, что в шпиле на самом верху. Из соседнего зала Колесо привел двух красоток в вечерних платьях — видимо, девочек организовали футбольные боссы, посчитав, что парни могут заскучать, но сделали это ненавязчиво.

В десять меня начало клонить в сон, но тут было приятно, вкусно, и огоньки раскинувшейся внизу Москвы завораживали, потому мы с Риной досидели до часу ночи. Потом пошли к себе в номер, провели незабываемую ночь и уснули под утро.

На следующий день мы отправились в лобби завтракать. Такого я не видел никогда. То, что вчера было в ресторане — попса и скудность. А может, все просто не влезло на небольшие столики.

Сказать, что столы ломились — ничего не сказать. Тут было не просто все, а чуть боле чем все. Мясо всех видов, и кошерное, и халяльное, всевозможный сыр, фрукты, свежевыжатые соки, рыба, семга четырех видов, икра, сладкое, морские гады, закуски, салаты…

Я набил две тарелки — не от жадности, а просто хотелось попробовать всего понемногу. Мы уселись за столик с Клыковым и Машей, а я краем глаза поглядывал на Сэма, носившегося с тарелками, как голодающий.

После экскурсии на кораблике домой мы приехали на автобусе полным составом в десять вечера. Рина повесила мою медаль на дверцу шкафа, а кубок установила на прикроватной тумбе.

— Пора выделять место под уголок почета.

— Вот переедем в квартиру попросторнее, можно целую комнату выделить, — улыбнулся я.

Рина упала на диван и сложила руки на животе.

— Неделю теперь не есть. Эх… а нечего было жадничать!

— А как не пожадничать, когда не просто вкусно, но и интересно. Я в жизни такого не ел, как там было.

— Ага, мне есть куда расти, — улыбнулась Рина, намекая на свей кулинарный талант, и выгнулась, как кошка.

Я уселся за стол, готовый разбирать корреспонденцию и отвечать на поздравления, как позвонил Микроб.

— Саня, ты ничего не забыл в автобусе? — спросил он.

Я напряг память, перебирая вещи, которые брал с собой, но Микроб не дал фантазии разгуляться.

— Зайди, короче, у меня твой пиджак.

— Хочешь, я от твоего имени напишу благодарственную статью на личной страничке? — предложила Рина. — Ты проверишь, когда вернешься.

Разблокировав, я бросил ей свой «Енисей».

— Буду благодарен!

А сам выскочил в коридор и рванул на второй этаж, где жил Федор, краем глаза заметив смутно знакомую фигуру в конце коридора. И только спускаясь по лестнице, подумал о том, кто это может быть. Да мало ли кто, сосед домой вернулся, пьяного мужа не пускают в квартиру.

Микроб меня ждал у входа с пиджаком в руках.

— Спасибо, дружище, — улыбнулся я, помахал рыженькой, бренчащей на гитаре, и подумал, что надо бы выяснить ее намерения, чтобы опять наш романтичный Федор не влип, как с той гимнасткой.

Но это позже. Поднимаясь по лестнице, я думал про фигуру в коридоре. Настораживала она меня. Потому на всякий случай я взял пиджак так, чтобы можно было или сбросить его, не замешкавшись, или использовать как орудие боя.

И ступеней-то всего ничего, а передумать успел и о покушениях на самородков, и о фанате «Спартака», жаждущем мести. О хорошем не думалось, и поднимался я, прижимаясь к стене и чувствуя, что там, в коридоре, кто-то есть, и ждет он — меня.

— Да не жмись, — ответили голосом с мягким акцентом. — Я с миром.

Я сделал еще пару шагов и увидел перед собой Мику Погосяна. Он стоял, опустив голову, но смотрел мне в глаза.

— Злишься? — спросил он.

Больше всего на свете он хотел сбросить груз с души, чтобы больше не чувствовать себя говном, и камня за пазухой не держал. Напротив, был готов получить по морде.

— А ты? — усмехнулся я, останавливаясь, и Погосяна понесло; покачнувшись и икнув, он горячо зашептал:

— Я жнд не ду-умал, что ты на ней женишься, думал, поиграешь просто…

— Правильно, думать-то зачем? Правда иногда неприятна, так нафига включать мозги? А то, что ты не только меня, но и всю команду подставил?

Он снова покачнулся, засопел.

— Яжзв… я ж звввиняться пришел!

И тут я понял, что Мика не просто пьяный, он бухой в зюзю. Типа если побьют, не так больно и обидно будет.

Он шагнул ко мне, раскинув руки.

— На! Бей! Если легче — бей!

— Да нафиг ты мне нужен! — Я легонько оттолкнул его. — Ты сам себя выпорол, карьеру свою перегадил. А у нас все отлично, «Титан» — чемпион!

Он мотнул головой.

— Я не назад проситься… Просто прости, брат, да? Неправ был. — Он перебрал ногами, выпростал руку, опершись на стену. — Щщ… щастья вам! А я пошел.

Смотреть на него было неприятно. Он напоминал больную лошадь, каких пристреливают. Другой бы порадовался: вот тот самый момент, когда поверженный враг в ногах валяется, а мне было жаль Мику, но и тащить в квартиру я его не собирался.

— Дойдешь? — бросил я ему в спину.

Мика кивнул и с первого раза попал в кнопку вызова лифта, а я скользнул в квартиру, повесив пиджак на вешалку в прихожей.

— Мика приходил, — сказал я Рине. — Прощения просил.

— Интересно-то как! — Моя жена напряглась, встала с дивана. — И что?

Я пожал плечами.

— Получил отпущение грехов, убрался восвояси. Или нам нужен бухой Мика?

— Не нужен, — качнула головой она.

Мы выглянули в окно, выходящее во двор. Мика стоял, одной рукой держась за фонарь, во второй у него был телефон. Налетевший порыв ветра погнал по асфальту палые листья. Ощутив мой взгляд, Мика вскинул голову, безошибочно определив мое окно. Рина, которую я обнимал сзади, отшатнулась, желая спрятаться, но я не дал, растопырил пятерню и помахал Мике.

Тот поднял большой палец и, так и держа его, сел в подъехавшее такси и укатил, высунув руку из окошка, как терминатор, спускающийся в расплавленный металл

Мику забрали из тбилисского «Динамо» в «Арарат», все у него было относительно хорошо. Все-таки когда столько времени делишь с человеком печали и радости, сложно его просто выдрать с корнем и выбросить на помойку. Волей-неволей интересуешься, что у него и как.

А злость… Была, да. Но теперь это все в прошлом.

В будущем у нас — жестокая битва с буржуями. Больше чем уверен, что и несправедливое судейство будет, и ломать нас будут, и на многое пойдут, чтобы не позволить СССР не то что выиграть, а добиться достойных результатов. Но мы — справимся, у нас отличная закалка.

Конец первой части. Вторая часть — на следующей неделе, ориентировочно вторник-среда.

Чтобы вы не скучали, по ссылке — похожее произведение, но про хоккей. Финал цикла со дня на день