Несчастье на поводке

38

Садясь в поезд на Лионском вокзале, адвокат Кэти вдруг понял, что мы часто возвращаемся туда, откуда когда-то уехали, по тем же причинам, которые и заставили нас тогда пуститься в путь. Это происшествие имело место на фоне, который он хорошо знал. Лестница на Марсельском вокзале, по которой торжественно спускаешься в окружении изящных форм местных статуй, кусты роз возле здания юрфака, где назначались свидания. Ему был знаком вкус студенческих поцелуев и слезы расстроенных девушек, которым не предложили пойти по жизни рука об руку. А еще там Паланс, они туда обычно ездили на обед по воскресеньям. Бывшая рыбацкая деревушка безразмерно вытянулась, но здесь еще можно было поймать симулякр радости жизни. В ресторанчике на берегу моря, они здесь один на одном, заказываешь жареную кильку. На пляже ищешь хоть каплю песка, чтобы положить полотенце, утес приходилось брать штурмом, отбиваясь от владельцев соседних вилл — любителей подводного плавания, которые просто заполонили пространство. Поезд приближался. В то время в щелях утеса еще оставалось немного забытой летом рыжей воды. Он не мог понять, откуда взялась ностальгия, от которой сжималось сердце, из чувства сожаления, что когда-то бросил все эти фальшивые удовольствия, или из опасений, что сейчас они покажутся ему еще более горькими. Когда дверь вагона открылась, пассажиры устремились в поезд, а он попятился назад. Ощущение, которое овладевает им каждый раз, когда он пытается вернуться, было хорошо ему знакомо — его воротит от мысли о возвращении.

Он сразу же встретился с матерью и сыном Кэти. Ему запомнилось, что женщина была хорошо одета, вся в угольно-черном цвете от кончиков пальцев до кончиков волос и подросток — длинный блондин, почти ангел, которого разыгравшаяся драма лишила жизненной энергии. А между ними — трагическая пустота в лице обвиняемой, за которую они оба ратовали. Они оба были потеряны, поддерживали друг друга и упрекали себя в том, что не смогли ее защитить, они хотели ее спасти, раз других спасти не удалось. Они не говорили о погибших, по крайней мере, прямо в лоб. Кэти была единственной жертвой. Они не понимали, почему она в тюрьме, ведь ей срочно нужна помощь врачей. Они волновались из-за репутации судьи, говорили, что она строгая и решительная, и думали, не может ли депутат, который и так уже направил их к нему, что-нибудь еще сделать. Из материалов по делу у них были только вырезки из газет и фотографии, которые они разложили перед ним в качестве улик, заголовки большими буквами кричали о том, что убийство — это катастрофа, а катастрофа — это всегда трагедия.

Оливье унаследовал от матери светлый цвет волос и сдержанность, а взамен отдал ей свою невинность. Во внешней схожести всегда есть нечто непоправимо привлекательное. Оливье был здесь, рядом с ним, чистый и потерянный, а значит, его мать была не виновна. Адвокат был внутренне убежден в этом, и эта внутренняя убежденность говорила о том, что к абсолютной истине он не способен прийти, зато она проливала такой яркий свет на справедливость, что сопротивляться ему уже стало нельзя. Правда явилась пред ним во всей своей красе, и он не желал ее потерять. Он держался за нее, как мог, продлевал ее, поддерживал, буквально ослепленный очевидностью, которая заключалась только в том, что он всегда прав. Высшая степень самолюбования.

Когда он встретил Кэти впервые, это случилось в медчасти центральной тюрьмы, она сидела на кровати, не взъерошенная, как большинство подсудимых, а аккуратно одетая, элегантная, вне времени. Она была в юбке в складочку и в шерстяной двойке, как раньше говорили. Он пришел в восторг от того, что в памяти всплыло это слово, которое он никогда раньше не употреблял, чтобы точно описать тонкий шерстяной комплект из кофточки и кардигана, который был в тот день на Кэти. Он удивился, что комплект был розового цвета. На плечах преступницы, обвиняемой в детоубийстве, розовый цвет смотрелся провокационно — чем занят мозг в момент формирования первого впечатления! — позже, присмотревшись, он заметил, что ее розовый был приглушен серо-фиолетовыми оттенками, отчего он не смотрелся так ярко и скорее был ближе к лиловому — он считался цветом траура в былые времена.

Его коллеги, которые хорошо его знали, расценивали такую вовлеченность в это дело в Провансе как потребность быть признанным в родных местах, к этому стремится каждый, кто добился хоть чего-нибудь вдалеке от дома. Звонок депутата для него все определил. Он был нужен в Палансе! Он будет участвовать в процессе в Экс-ан-Провансе! Но его жена, которая знала его еще лучше, не сбрасывала со счетов и тот факт, что Кэти была похожа на актрису, которой он восхищался. Очевидно даже, что адвокат по инерции приписывал Кэти черты характера, которые характеризовали ту актрису. Кэти была не таинственной, как ее двойник, а скорее молчаливой, не холодной, а меланхоличной, не скрытной, а замкнутой. Произнести имя этой актрисы, столь податливой желаниям режиссеров — прогибаться в руках всех и вся — это целое искусство — и такой независимой в их картинах, — это означало размножить образ Кэти меж тысячи ликов, от невинности до извращения, чтобы окончательно утвердить ее в роли Медеи, которую та актриса когда-то воплотила. Тело детей — как самая последняя месть. Самая последняя боль, себе самой принесенная, дабы сильнее ранить другого.