Несостоявшийся император. Александр Михайлович

Глава 14 МИННЫЕ КРЕЙСЕРА АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА

Как уже говорилось, о русско-японской войне написано свыше 1000 книг. А с 1990 г. появилась масса новых исследований, написанных широким спектром авторов от адмиралов до «любителей». Но, увы, никто не попытался подсчитать, во сколько обошлись стране «фэнтези» наших адмиралов. Речь идёт о закупке военной техники за рубежом. Были вбуханы миллиарды золотых рублей на заведомый хлам, и лить отдельные образцы техники оказались боеспособны, но и те не были использованы в войне.

Как уже говорилось, война могла быть выиграна действиями наших рейдеров, но сделано это не было. Можно было, наконец, купить у стран с второразрядными флотами (Южная Америка, Италия и др.) несколько более-менее современных броненосцев и крейсеров и усилить ими 2-ю Тихоокеанскую эскадру. Все остальные заказы военно-морской техники были абсолютно бессмысленны. Тут достаточно было задать элементарный вопрос, как доставить покупаемые суда на Дальний Восток. Посылать их вслед за эскадрой Рожественского Морское ведомство не решалось, а отправлять мелкие суда во Владивосток по железной дороге было бессмысленно. Такие суда могли сыграть роль в обороне порта, но не способны были достичь берегов Японии. Захват же Владивостока не входил в планы японцев.

Исход войны с Японией могла решить армия, но при условии выполнения ряда жёстких мер.

Во-первых, надо было резко увеличить пропускную способность Транссиба. Для этого требовалось перебросить туда паровозы и вагоны из других регионов, а при необходимости закупить их в Германии, Швеции и других странах. Направить на Транссиб железнодорожные части и мобилизовать окрестное население на строительство второго пути, различных запасных путей и т.д.

Во-вторых, в Маньчжурию следовало посылать только боеспособные части — гвардию, дивизии Варшавского военного округа и т.д.

В-третьих, в состав дивизий должны были быть введены гаубицы калибра 105-122 мм, полковые орудия, а за неимением таковых горные пушки калибра 76,2-105 мм. В состав рот необходимо было ввести пулемёты. Кроме того, должны были быть созданы тяжёлые артиллерийские бригады из 152-мм гаубиц и мортир.

И, наконец, в действующей армии необходимо было внести строжайшую дисциплину. За отступление без приказа виновные должны были немедленно предаваться военно-полевому суду и т.д.

Всё это было сделано у нас в 1941 г., а во французской армии — в 1914 г. Между прочим, заградотряды с пулемётами впервые ввёл не Сталин, а генерал Брусилов. Естественно, что наряду с кнутом дол ясен был быть и пряник. За успешный бой сыпать горстями георгиевские кресты, давать очередные чины, раздавать «премиальные» прямо на позиции и т.д. В случае победы над Японией каждый солдат должен был получить большой надел земли.

Увы, ничего этого сделано не было. Купить «за бугром» гаубицы, не говоря уж о пулемётах, было на два порядка легче, чем подводную лодку или эсминец. Денег, как уже говорилось, было больше чем достаточно. Но генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович и Арткомитет ГАУ были категорически против создания полковой артиллерии и тормозили приобретение гаубиц.

Зато Морское ведомство стало собирать 4-ю Тихоокеанскую эскадру. В её состав должны были войти броненосцы «Слава», «Император Александр II», крейсера «Адмирал Корнилов» и «Память Азова», а также восемь 350-тонных миноносцев из числа заказанных по довоенным проектам. Командовать этим «2-м отдельным отрядом судов Тихого океана» 16 мая 1905 г. был назначен контр-адмирал Н.А. Беклемишев.

В Германии Морвед заказал десять эсминцев типа «Капитан Юрасовский», которые вошли в строй лишь после окончания войны.

В апреле 1904 г. фирма «Флинт и К⁰» (Нью-Йорк) предложила Морведу продать серию «лодок береговой обороны», фактически это был прообраз торпедных катеров. Их водоизмещение составляло 35 т.

Бесшумные двигатели развивали скорость 20 узлов. Вооружение состояло из одного поворотного 450-мм торпедного аппарата и одной 47-мм пушки. 19 августа 1904 г. Морвед подписал контракт на закупку десяти лодок на общую сумму полтора миллиона рублей (640 тыс. долларов). Лодки также прибыли в Россию после окончания войны.

В 1905—1905 гг. было построено на отечественных верфях семь подводных лодок и закуплено за границей семнадцать подводных лодок. Все они были не боеспособны и годились в лучшем случае для проведения экспериментов и обучения личного состава.

Потеря «Варяга», «Корейца» и других кораблей в первые же дни войны всколыхнула патриотически настроенную часть русского общества и вызвала у многих людей желание материально помочь нашему флоту. В газетах появились сообщения о многочисленных денежных пожертвованиях на нужды флота, инициатором которых стал известный учёный-востоковед С.С. Абамелек-Лазарев.

Инженер Н.Н. Перцов пожертвовал 40 тыс. рублей, князь Л.М. Кочубей — 10 тыс. и т.д. В редакции газеты «Новое Время», организовавшей сбор средств, приходили и анонимные пожертвования: семья Л. — 5000 руб., «капитан» — 25 руб., «француженка, искренне любящая Россию» — 10 руб. и т.д.

Без всякого сомнения, деньги давали патриоты России, но, увы, не очень разбиравшиеся в военном деле. Ещё неизвестно, как бы сложилась мировая история, если бы эти деньги пошли на закупку за Рубенсом пулемётов и гаубиц.

И, надо сказать, что нашлись и тогда трезвые головы, которые говорили о бессмысленности игр в кораблики. Газета «Гражданин» ещё в начале февраля 1904 г. писала: «...вы даёте деньги на фантастическую затею, потому что создать флот на добровольные пожертвования и в короткий срок невозможно».

6 февраля 1904 г. Николай II «во всегдашнем своём желании идти навстречу патриотическим и благим начинаниям русского общества», повелел учредить «Комитет по усилению военного флота» и разрешить повсеместный сбор пожертвований. В состав комитета вошло 117 человек под председательством великого князя Александра Михайловича. Комитету разрешалось организовывать повсеместный сбор добровольных пожертвований и предоставлялось право «входить в соглашения с ведомствами относительно употребления приобретённых им судов для военных целей». К 1 февраля 1905 г. на счёт комитета поступило около 13 млн 275 тыс. рублей.

В связи со строгим нейтралитетом, объявленным всеми европейскими государствами и Америкой, «комитету пришлось отказаться от надежды приобрести что-либо готовое за границей и поневоле остановиться на необходимости приступить к сооружению судов по специальному заказу России».

Выбор пал на минные крейсера водоизмещением 500 тонн, обладавшие, как считалось, более высокими боевыми возможностями, чем входившие в состав флота 350-тонные миноносцы, в том числе и улучшенной мореходности.

Для постройки первых четырёх минных крейсеров был использован разработанный германской фирмой «Вулкан» проект корабля, который в целях секретности назвали «паровой яхтой», водоизмещением 500 тонн. Вся техническая документация была без лишней огласки переправлена в Россию. В заключённом 13 марта 1904 г. контракте с судостроительным заводом «Ланге и сын» постройка четырёх «паровых яхт» оценивалась в 2 976 440 рублей. Срок сдачи кораблей определялся: 1 января, 1 февраля, марта и 1 апреля. Одновременно «крайне спешно и секретно» заводу «Вулкан» были заказаны котлы, механизмы, штевни и другое оборудование на сумму млн 012 200 рублей. Таким образом, эсминцы фактически собирались в Риге из частей, изготовленных в Германии.

Учитывая пожелания тех, кто сделал наибольшие вклады (помещик Орлов-Давыдов — 400 тыс. рублей, офицеры и солдаты воинских частей — 350 тыс. рублей, кочевые турхменцы Ставропольской губернии — 330 тыс. рублей, Казанское земство — 300 тыс. рублей) первые четыре минных крейсера позже получили названия «Украина», «Войсковой», «Турхменец» и «Казанец». 21 сентября 1904 г. была спущена на воду «Украина», а 12 ноября — «Войсковой».

Как мы уже знаем, Александр Михайлович терпеть не мог братца Алёшу и находился в неприязненных отношениях с руководством Морведа. Поэтому, действуя через царя, а часто и «явочным порядком», великий князь добился почти полной независимости своих действий в качестве председателя Комитета. Ему удалось добиться от Ники беспрецедентного в истории русского флота решения — создания «Отдельного практического отряда, назначенного для испытаний минных крейсеров и сдачи их затем в Морское министерство». Командовал отрядом, естественно, сам Александр Михайлович и подчинялся непосредственно царю.

Надо ли говорить, что сразу же между Комитетом и Морведом началась настоящая война. Александр Михайлович с пеной у рта доказывал: «Народ собрал деньги на постройку судов, а вы требуете дополнительных расходов на министерством же выдуманные вещи — радиостанции, запасные гребные винты и т.д.». Адмирал Авелан вежливо возражал: «Ваши корабли в казну не приняты, а поэтому средство в бюджете министерства на их содержание не предусмотрено».

В конце концов дело дошло до того, что Александр Михайлович издал... великокняжеский рескрипт № 16 от 4 апреля 1905 г. с требованием оплатить заказы по двум обширным (по 100 и более пунктов) ведомостям «запасных частей главных и вспомогательных механизмов», а также «инструментов и других предметов по машинной части».

Различными способами великому князю удавалось выудить из Морведа то десятки, а то и сотни тысяч рублей.

В январе 1905 г. в строительство минных крейсеров ворвалась большая политика. Влияние революционных событий в России на ход войны общеизвестно и выходит за рамки настоящего исследования. Я лишь остановлюсь на одном событии — 9 января 1905 г., которое справедливо считается началом Первой русской революции.

9 января 1905 г. около трёхсот тысяч рабочих по призыву попа Гапона вышли на манифестацию и двинулись к Зимнему дворцу с намерением передать царю петицию, составленную Гапоном и его единомышленниками. Демонстрация была расстреляна гвардейскими полками. Погибло, по разным данным, от 130 до 2000 человек (дело в том, что убитые были похоронены полицией тайно ночью). 9 января стало каноническим событием нашей истории и описано в сотнях изданий. При этом в дореволюционных левых и советских изданиях уверяли, что «Николай кровавый» решил учинить расправу над народом, дабы запугать его. Соответственно, в эмигрантской и послеперестроечной литературе доказывалось обратное — царь и министры, де, не хотели кровопролития, и рабочие, мол, сами виноваты.

Мы же опять обратимся к дневнику царя. Запись 9 января: «В Петербурге произошли серьёзные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых».

Пардон! А что произошло бы в случае подхода рабочих к Зимнему дворцу? Ну, вышел бы второразрядный чиновник и объявил бы, что царь-батюшка уехал в другой город (он действительно проживал не в Петербурге, а в Царском Селе), принял бы петицию и заявил бы, что, де, царь на неделе приедет и во всём разберётся. Далее рабочим не оставалось ничего иного, как тихо или с пением «Боже, царя храни...» разойтись. Предположим фантастический вариант — несколько десятков экстремистов кинулись бы громить дворец. Вот тогда против этой кучки людей и следовало применить оружие. И в этом случае всё русское общество и европейская пресса единодушно поддержали бы действия властей.

У царя и охранки был и другой очень простой путь предотвратить шествие рабочих 9 января. Кто такой Георгий Гапон? Студентом третьего курса Духовной академии Гапона пригласили служить священником и законоучителем в Ольгинском доме для бедных общества Синего Креста, но вскоре изгнали за «высокомерие, распущенность и нечистое ведение денежных дел». Оставшегося без гроша попика осенью 1902 г. пригласили на Фонтанку, 16 в Департамент полиции, где его принял начальник Особого отдела полковник Зубатов.

Гапон получил место священника при петербургской пересыльной тюрьме. Кроме того, 100 рублей в месяц ему регулярно выплачивал Департамент полиции. С ведома своего начальства Гапоном создаётся «Собрание русских фабрично-заводских рабочих». Позже высшие чины полиции оправдывались, что, де, Гапон перед шествием 9 января вышел из повиновения и организовал это шествие в инициативном порядке. Предположим, что это так. Но что делают разведки и контрразведки всего мира, когда агент выходит из повиновения? Правильно. Убирают его. Достаточно было передать расписки Гапона и прочую документацию «творческой интеллигенции» или рабочим, чтобы труп попа оказался в Неве или в Мойке, а день 9 января в Петербурге ничем бы не отличался от воскресенья, скажем, 16 и 23 января.

И коммунисты, и монархисты предпочитают замалчивать факт сопровождения колонн манифестантов на первом этане шествия конными полицейскими. Ну, прямо как в самых демократических странах — полиция охраняла разрешённую демонстрацию. Между прочим, позже эти полицейские попали под пули солдат-гвардейцев, и среди них были убитые и раненые.

Так что события 9 января были не следствием патологической жестокости Николая II, а следствием бардака, заведённого им в управлении Российской империей. Каждое ведомство вело свою политику в своих собственных интересах.

Любопытно, что никто из историков не обратил внимания на военно-технический аспект событий 9 января. В каких конкретно рабочих стреляли наши доблестные гвардейцы? Большинство рабочих были с Путиловского завода, и непосредственным поводом для шествия было ущемление прав рабочих администрацией оного завода. Кроме того, в шествие приняли участие рабочие Петербургского Металлического, Обуховского и других оборонных заводов.

Между работой тыла в годы Великой Отечественной и Русско-японской войны есть огромная разница. В первом случае на оборону работала вся страна, а во втором — десяток петербургских заводов и несколько отдельных заводов в других районах страны (один в Туле, один в Перми и т.д.). Как уже говорилось, финансовое положение России к февралю 1904 г. было прекрасным. С началом войны русские военные агенты носились по всему миру и кидали буквально налево и направо миллионы золотом. Сколько, к примеру, получил известный авантюрист «французскоподданный» Базиль Захаров за пушки Виккерса и снаряды к ним, которые так и не попали в Маньчжурскую армию? Для «оказания помощи Порт-Артуру» какие-то умники купили в Германии тридцать шесть 8,8-см пушек с 25 тысячью снарядов к ним и двадцать 10-мм пулемётов, а для перевозки этого оружие купили пароход «Ангальт». За всё было уплачено 2,5 миллиона рублей. Всю войну сей пароход простоял на Филиппинах. И таких эпизодов можно привести не один десяток.

Казалось бы, при таких тратах на войну не грех удвоить, а лучше утроить жалованье рабочим на десятке оборонных заводов и организовать там трёхсменную работу[43]. Но Николай II был хозяином «скотского хутора» и считал, что соседям-хуторянам надо за всё платить, а его собственная «скотина» должна работать «за так». Мало того, реальная зарплата рабочих упала на 60-70% в связи с вызванным войной подорожанием продовольствия.

В результате беспорядков 9 января и последовавших затем забастовок рабочих был поставлен крест на многих военных заказах. Так, например, мощные 122-мм полевые гаубицы образца 1904 г. Путиловский завод планировал сдать в марте-апреле 1905 г., а из-за забастовок и к 1 января 1906 г. не сдал ни одной гаубицы.

Война 1904-1905 гг. стала первой войной за тысячелетнюю историю России, когда значительная часть общества сочувствовала противнику.

Перед войной министр внутренних дел В. К. Плеве говорил: «Нам нужна меленькая победоносная война». И действительно, после нападения японцев повсеместно возникали, как и в предыдущих войнах, патриотические манифестации. 27 января 1904 г. царь записал в дневнике: «В 4 часа был выход в Собор через переполненные залы к молебну. На возвратном пути были оглушительные крики “ура”! Вообще отовсюду трогательные проявления единодушного подъёма духа и негодования против дерзости японцев». Но на сей раз до «единодушного подъёма духа» было далеко.

Узнав о войне, профессор Петербургских высших женских курсов предложил устроить молебны о даровании победы. Курсистки же немедленно созвали сходку, на которой единогласно отказались от участи в молебне. Мало того, несколько курсисток послало поздравительную телеграмму... Микадо.

В Баку армянскими революционерами была брошена бомба в армянское духовенство, служившее молебен о победе русского оружия. Результат: двое убитых и несколько раненых.

Поздравительный адрес японскому императору направила и группа петербургских студентов-путейцев. В конце концов, Министерство внутренних дел России категорически запретило служащим телеграфа принимать приветственные телеграммы в адрес японского правительства, а имена «подписантов» велело сообщать в местные жандармские управления.

В своих донесениях в Департамент полиции руководители жандармских управлений Бессарабской, Витебской и Могилёвской губерний фиксировали «радостное возбуждение» населения в связи с известиями о военных неудачах. В одной из витебских гимназий, когда учитель рассказал о нападении японцев, гимназисты встали с мест и закричали: «Да здравствует Япония!»

В чём же дело? Почему наша левая молодёжь так симпатизировала Японии? Увы, и курсистки, и путейцы знали о Японии не больше чем о папуасах в Новой Гвинеи или готтентотах в Африке, о витебских же гимназистах и горячих кавказцах я вообще не говорю.

Всех их «допёк» самодержавный строй, доведённый неспособным Николаем до абсурда.

Как реагировал Александр Михайлович на «кровавое воскресенье»? В его «Воспоминаниях» об этом нет ни слова. Зато любопытные сведения содержатся в «Воспоминаниях» Ю.С. Карцова, того самого, который лоббировал аферу с каналом Рига — Херсон.

Через три дня после «кровавого воскресенья» действительный статский советник (что соответствовало чину генерал-лейтенанта в армии или вице-адмирала во флоте) Карцов был приглашён Александром Михайловичем к себе во дворец. Там собрались, кроме великого князя, принц П.А. Ольденбургский, адъютант великого князя В.А. Шателен, С.В. Рухлов, бывший товарищ Главноуправляющего торговым мореплаванием, статс-секретарь Государственного совета, М.П. Домерщиков, бывший прокурор Санкт-Петербургского суда, позже он вёл юридические дела великого князя, и некий Белов (инициалы и чин которого установить не удалось). Как видим, все присутствовавшие принадлежали к ближайшему окружению Александра Михайловича.

Собрание открыл Рухлов:

— Господа, нам не надо бояться народного представительства...

Суть длинной и полной недомолвок речи сводилась к тому, что царь после событий 9 января должен издать манифест, который бы вводил «народное представительство» в России. Таким образом, он был первым вариантом Манифеста 17 октября 1905 г.

Все собравшиеся, за исключением Карцова, с энтузиазмом поддержали идею создания манифеста. Принц Ольденбургский хлопал в ладоши, и Александру Михайловичу пришлось далее унять его: «Ну, ладно, Петя, ладно...» Что же касается Карцова, то он писал воспоминания в эмиграции, когда быть левым было немодно, да и небезопасно. Так что и Карцов вряд ли выступил против.

Без всякого сомнения, попытка заставить Николая II издать манифест в январе 1905 г. был личной затеей Александра Михайловича. Но он слишком опередил время, и его затея провалилась. Само по себе совещание по этому вопросу, проведённое в великокняжеском дворце, с юридической стороны являлось заговором, и его участники могли оказаться в Шлиссельбурге, а по условиям военного времени попасть под военно-полевой суд.

Вскоре у «судостроителя» Александра Михайловича появился новый противник — бунтующий рабочий класс, которому плевать было не только на великокняжеские рескрипты, но и на Высочайшие повеления. «9 января» всколыхнуло всю страну. Через три дня около тысячи демонстрантов прорвались на территорию завода «Ланге и сын». По их требованию завод прекратил работы. Люди проникли и на некоторые из строящихся и достраивавшихся кораблей. Вахтенные на «Украине» были не в силах им помешать, и в общей неразберихе корабли, помимо задержки работ, не досчитались и некоторых запасных частей механизмов. Позже следствие не обнаружило похитителей, но под большим подозрением в «покраже» цветного металла оказались сами вахтенные.

В целом демонстрации и забастовки на несколько месяцев задержали ввод в строй эсминцев «Отдельного практического отряда».

Однако нет худа без добра. Революция преподнесла и большой подарок Александру Михайловичу, выбросив из Морского ведомства братца Алексея.

22 ноября 1904 г. разразился грандиозный скандал в Михайловском театре. Публика освистала метрессу генерал-адмирала Балетту. Богато одетые мужчины и женщины кричали: «Вон из театра!», «На тебе кровь наших матросов!» Последнее относилось к дорогому бриллиантовому ожерелью балерины, которое в высшем свете Петербурга прозвали «Тихоокеанский флот».

Накануне падения Порт-Артура, в ночь с 6 на 7 декабря 1904 г., толпа пришла громить Алексеевский дворец — официальную резиденцию Алексея Александровича. Полиция разогнала толпу, и дело ограничилось разбитыми стёклами во дворце.

После Цусимского боя великий князь уже нигде не мог появиться публично, боясь издевательств и оскорблений. Ему в лицо кричали: «Князь Цусимский», не боясь обвинений в оскорблении царской фамилии.

Из дневника царя от 30 мая 1905 г.: «Сегодня после доклада дядя Алексей объявил, что он желает уйти теперь же. Ввиду серьёзности доводов, высказанных им, я согласился. Больно и тяжело за него, бедного! Был занят почти до 4 час. Гулял. Погода стояла отличная. Обедал Петя. Покатались втроём».

2 июня 1905 г. Алексей Александрович был официально уволен от должности Главного начальника флота и Морского ведомства. Одновременно Николай II отправил личное письмо дяде: «...в продолжении 24 лет, Ваше Императорское Высочество посвящали труд развитию наших вооружённых морских сил и подготовке личного состава... Ныне, уступая настойчиво возобновлённой просьбе Вашей, Я согласился уволить Вас от управления флотом и Морским ведомством.

Расставаясь с Вашим Императорским Высочеством, как Главным начальником флота и Морского ведомства, Я сохраняю Вам звание Генерал-адмирала и выражаю Вам мою искреннюю благодарность за все понесённые Вами труды.

Пребываю к Вам навсегда неизменно благосклонный и сердечно любящий Вас Николай, 2 июня 1905 г. Царское Село».

Это письмо фактически закрывало Александру Михайловичу путь на должность генерал-адмирала.

Алексей Александрович уехал в любимый Париж и лишь изредка наведывался в Петербург. Скончался он в Париже 1 ноября 1908 г., сохранив до последнего дня звание генерал-адмирала. Нового генерал-адмирала в русском флоте уже не будет.

Поскольку законных детей у «дяди Алёши» не было, то императорским указом от 10 января 1909 г. его имущество было разделено между великими князьями братьями Владимиром и Павлом и племянником Михаилом Александровичем. Балетте выдали «на бедность» 150 тысяч франков, купили ей земельный участок и заплатили все её долги.

А теперь вернёмся к «эскадре» Александра Михайловича. Строительство эсминцев задерживалось не только из-за революционных событий, но и из-за разгильдяйства Его Императорского Величества. Летом 1905 г. Николай II несколько недель тянул с утверждением названий кораблей. А из-за отсутствия названий эсминцы нельзя было включить в состав флота и назначить командиров. Впервые в истории российского флота корабли спускались на воду безымянными.

Не выдержав, морской министр 23 сентября поручил Главному Морскому штабу «спросить свиты Его величества контр-адмирала Нилова, последовало ли высочайшее указание» о том, какие именно названия из числа предложенных ранее оказались удостоены утверждения. И, если выбор всё ещё не произошёл, «просить адмирала Нилова возможно ускорить решение этого вопроса».

Только 5 октября 1905 г. великий князь Александр Михайлович нашёл нужным уведомить Главный Морской штаб о состоявшемся императорском выборе. Об этом, оказывается, он 29 сентября был извещён начальником «военно-походной канцелярии». Государю «благоугодно было избрать следующие названия: “Сибирский стрелок”, “Пограничник”, “Уссуриец”, “Забайкалец”, “Амурец” и “Охотник”». Ещё через пять дней после высочайшего разрешения включили эти корабли и в списки флота.

Самос интересное, что царь был совсем не против строительства эсминцев на добровольные пожертвования. Наоборот, появление красавцев-кораблей с чуть-чуть отклонёнными к корме дымовыми трубами и мачтами, с высокими крейсерскими полубаками и полуютами, с заострёнными, как клинок, форштевнями, напоминавшими скорее океанские паровые яхты, произвело благоприятное впечатление на Николая. Так что задержка с выбором названий, увы, элементарное разгильдяйство.

15 августа 1905 г. пять первых эсминцев или, как их называли до 27 сентября 1907 г., минных крейсеров собрались на Петергофском рейде.

15 августа царь записал в дневнике: «На фоне Петергофа выделялись пять белых минных крейсера, построенные на народные пожертвования. Они пришли днём с Сандро с моря».

На следующий день в 10 часов утра Николай II поднялся на борт минного крейсера (эсминца) «Украина». Его сопровождали жена Александра Фёдоровна, мать Мария Фёдоровна, великие княгини Ксения Александровна и Ольга Александровна, последняя была с мужем принцем Петром Александровичем Ольденбургским. У трапа императора приветствовал Александр Михайлович. Выслушав рапорт, Николай сказал: «Я благодарен тебе, Сандро, за всё сделанное тобой. Сегодня я назначаю тебя младшим флагманом Балтийского флота». Напомню, что великий князь по-прежнему был контр-адмиралом и младшим флагманом Черноморского флота, на котором не появлялся уже несколько лет.

«Украина» в сопровождении четырёх эсминцев отправилась в финский порт Биорке. Из царского дневника: «Погода была чудная. Пройдя Большой рейд, дали полный ход 24 узла и прилетели туда в 12.45. Пересели на “Полярную Звезду”. Завтракали с командирами. В 3 ¹/₄ пошли на яхте обратно и к 6 час. бросили якорь в Кронштадте. В 7 ч. были дома».

Пять дней эсминцы простояли на Петергофском рейде. И вот наконец 21 августа в 15 часов показался «электрический» катер Николая II. Император вновь осмотрел эсминцы. Из дневника царя: «Море было как зеркало, и солнце отлично припекало. Вернулись домой к чаю. В 7 час. был большой обед Шаху. Вечер провели на Знаменке».

На следующий день в высочайшем приказе по Морскому ведомству говорилось, что император «изволил остаться совершенно довольным как постройкой судов, так их быстрым ходом и стройностью движений». За это начальнику отряда свиты его величества контр-адмиралу его императорскому высочеству великому князю Александру Михайловичу объявлялась Высочайшая благодарность, а командирам и офицерам всех пяти кораблей — монаршее благоволение. Командам от царя было пожаловано: кондукторам флота по 10 рублей, боцманам по 5 рублей, унтер-офицерам по 2 рубля и рядовым по 1 рублю. «Особенную благодарность» император изъявлял Комитету по усилению флота на добровольные пожертвования и «всем лицам, принимавшим участие в создании этих судов и в проектировании и вооружении их».

Надо ли говорить, что ни Сандро, ни командиры эсминцев и не подумали доложить императору, что к испытаниям вооружения кораблей даже не приступали. Да и вообще, шестнадцать эсминцев, построенные на добровольные пожертвования, были с самого начала устаревшими кораблями.

Как уже говорилось, для войны с Японией они и не поспевали, и достраивать их на Дальнем Востоке не представлялось никакой возможности. Так хоть построили бы настоящие боевые корабли, а не яхты! При достаточно большом водоизмещении (630-750 т) вооружение их было более чем слабым: две 75-мм и шесть 57-мм пушек и три торпедных аппарата. Как показала Русско-японская война, 75-мм пушки были слабы даже при действии по миноносцам. А 57-мм пушки были закуплены у фирмы Тонкие трёх разных типов: длиной в 40, 50 и 58 калибров. Патроны орудий не были взаимозаменяемы, все пушки имели разные баллистические данные. Объединяло все три пушки одно — эффективность огня, близкая к нулю.

Наконец, скорость эсминцев (25-26 узлов) тоже оставляла желать лучшего. Во всех странах мира начали строить суда с турбинными установками, вспомним тот же «Дредноут». Эсминцы же с турбинными установками легко давали 32-35 узлов.

Увы, это не мнение автора. Из «Докладной записки исполняющего должность Главного инспектора минного дела контр-адмирала М.Ф. Лощинского председателю Морского технического комитета»[44]: «Осмотрев минные крейсера “Пограничник” и “Донской казак”, я пришёл к выводу... (Суть записки Лощинского: в качестве эсминцев (минных крейсеров) эти суда не годятся, а их молено использовать как малые минные заградители и канонерские лодки).

...Опыт японской войны указывает, что в боевом смысле в настоящем их виде суда эти имеют сравнительно слабую артиллерию, чтобы иметь в этом отношении перевес перед миноносцами вообще, снабжены сильным минным вооружением, которым вследствие громоздкости, а следовательно, и видимости самого судна никогда не будут пользоваться и, наконец, из-за перегрузки будут обладать меньшим ходом и ничтожною остойчивостью (на “Донском казаке” и других его Sister ship всего 11 дюймов) и, следовательно, неудовлетворительными морскими качествами. Наконец, на судах этого типа нельзя не только иметь постоянных, как настаивает Генеральный штаб, но даже и съёмных приспособлений для постановки мин.

Дабы получить из этих судов полезные боевые единицы, полагал бы необходимым:

1. Снять минное вооружение, то есть аппараты для мин Уайтхеда и все к ним принадлежности, и особенно громоздкую железную дорогу для подачи этих мин.

2. Снять кормовые мостики, так как носовых для управления вполне достаточно.

3. Понизить румпель и жилое помещение и через это дать место в более пониженном положении для приспособлений постановки мин заграждения. Благодаря этой мере приспособления будут постоянные, и оно будет способствовать понижению центра тяжести этих судов.

4. Заменить 75-мм орудия как нецелесообразные для борьбы против миноносцев орудиями в 120 мм».

Руководство Морведа не пожелало снимать с эсминцев торпедные аппараты, зато все бесполезные «пукалки» в 1910 г. были сняты, а взамен установлены по две 102/60-мм пушки. Позже на некоторых эсминцах установили ещё по одной такой же пушке.

В годы Первой мировой войны эсминцы-«добровольцы» ни разу не использовали свои торпедные аппараты, а применялись в качестве минзагов и канонерских лодок. В 1919 г. четыре «добровольца» были отправлены через систему каналов на Волгу и Каспий, где они использовались в качестве канонерских лодок. Причём три из них вывели из боевого состава флота лишь в 1949 г.

Осенью 1905 г. эсминцы стали на зимовку, а великий князь выехал с семьёй в Крым, в Ай-Тодор.

Сразу после прибытия великокняжеской четы в своё имение из Севастополя была прислана рота солдат для охраны Ай-Тодора. Крым был охвачен революционным брожением. Почта, телефон и телеграф бастовали. В своих мемуарах Александр Михайлович не зря подчёркивает этот факт: «Мы ходили с кислыми лицами, дети были подавлены. Телефонное сообщение с Севастополем было прервано забастовкой. То же самое происходило с почтой. Отрезанный от всего мира, я проводил вечера, сидя на скамейке около Ай-Тодорского маяка и мучительно ища выхода из создавшегося положения.

Чем больше я думал, тем более мне становилось ясным, что выбор лежал между удовлетворением всех требований революционеров или же объявлением им беспощадной войны. Первое решение привело бы Россию неизбежно к социалистической республике, так как не было ещё примеров в истории, чтобы революции останавливались на полдороге. Второе — возвратило бы престиж власти. Но во всяком случае положение прояснилось бы. Если Ники собирался сделаться полковником Романовым, то путь к этому был чрезвычайно прост. Но если он хотел выполнить присягу и остаться монархом, он не должен был отступать ни на шаг перед болтунами революции. Таким образом, было два исхода: или белый флаг капитуляции, или же победный взлёт императорского штандарта. Как самодержец всероссийский, Николай II не мог допустить никакой иной эмблемы на верхушке шпиля Царскосельского дворца.

Полторы тысячи миль отделяли Петербург от Ай-Тодора. Ещё большее расстояние отделяло моё мировоззрение от колеблющейся натуры императора Николая II. 17 октября 1905 года после бесконечного совещания, в котором приняли участие Витте, великий князь Николай Николаевич и министр двора Фредерикс, государь подписал Манифест, весь построенный на фразах, имевших двойной смысл. Николай II отказался удовлетворить силы революции — крестьян и рабочих, но перестал быть самодержцем, который поклялся в своё время в Успенском соборе свято соблюдать права и обычаи предков. Интеллигенция получила наконец долгожданный парламент, а русский царь стал пародией на английского короля — и это в стране, бывшей под татарским игом в год приятия Великой хартии вольностей. Сын императора Александра III соглашался разделить свою власть с бандой заговорщиков, политических убийц и тайных агентов департамента полиции.

Это был конец! Конец династии, конец империи! Прыжок через пропасть, сделанный тогда, освободил бы нас от агонии последующих двенадцати лет!

Как только телеграфное сообщение с Петербургом восстановилось, я немедленно телеграфировал Ники, прося об отставке от должности начальника Главного управления портов и торгового мореплавания. Я не хотел иметь ничего общего с правительством, идущим на трусливые компромиссы, и менее всего с группой бюрократов, во главе которой встал Витте, назначенный российским премьер-министром».

Увы, великий князь в очередной раз лукавит. Ну, не было телефонной связи с Севастополем? Так туда из Ай-Тодора два-три часа пути верхом или в коляске. Можно было самому съездить или казачка послать, и то и на ближайшем рынке все новости узнать. Всё дело в том, что в октябре-ноябре 1905 г. в Севастополе происходило восстание матросов, апофеозом которого стал расстрел 15 ноября береговой артиллерией и броненосцами восставшего крейсера «Очаков». А тут контр-адмирал, несколько лет прослуживший на Черноморском флоте, сидит в своём имении в 30 км от Севастополя и попивает с женой чай с малиновым вареньем. Нетитулованный адмирал за такое поведение гарантированно вылетел бы из флота, без права ношения мундира.

Что касается Главного управления портов и торгового мореплавания, то, как уже говорилось, оно было расформировано в два отдела — портов и мореплавания. Оба отдела вошли в состав министерства торговли и промышленности. Понятно, что там «свадебный генерал» был совсем не нужен.

Как видим, Александр Михайлович представляет себя крайним реакционером в 1905 г. Но тогда возникает резонный вопрос: а зачем уезжать из Петербурга в добровольную ссылку в Ай-Тодор? Попросту умный Сандро решил отсидеться где-нибудь на краю империи и посмотреть, что же будет. Правда, Крым осенью 1905 г. был не самым тихим уголком. Но, с другой стороны, где было лучше? Финляндия была готова восстать, во Владивостоке восстание, в Новороссийске провозглашена местная республика.

Весь же процитированный пассаж из мемуаров, это «ля-ля» для иностранной публики, мало знакомой с ситуацией в России. Сгоряча наш герой ляпнул про британскую Великую хартию вольностей, принятую в 1215 г., когда на Руси и в Европе о татарах никто слыхом не слыхивал. А где больше было демократии в тот год — на Руси или в Англии — можно и поспорить. В Новгороде, Пскове, Полоцке и даже в Киеве продолжало существовать народное вече, повсеместно было право отъезда бояр от князя, а крестьян от бояр и т.д. И все русские вольности были отняты не татарами, а двумя свирепыми Иванами и не менее свирепым Василием III. Позже за оное дело взялась «монголо-немецкая Гольштейн-Готторпская династия», как справедливо называл Романовых в 60-х гг. XIX в. князь Рюрикович, потомок смоленских князей Пётр Владимирович Долгоруков.

В начале зимы Александр Михайлович вместе с семьёй прибывают в Петербург. 30 января 1906 г. Александр Михайлович с женой посещают Александровский дворец и пьют чай с Николаем II. Сандро и Ксения поселяются в Гатчинском дворце. Оттуда езды всего пару часов до Царского Села, но Ники теперь не балует Сандро приглашениями. 22 февраля Сандро завтракал с императором, но больше его не приглашают в Царское Село до 27 апреля.

27 апреля 1906 г. Александр Михайлович принимает участие в грандиозном представлении — открытии 1-й Государственной Думы. В этот день рано утром Николай II вместе с женой, матерью, братом Михаилом, Александром Михайловичем и Ксенией сел на яхту «Петергоф» в Петергофе и отправился в Петербург. Яхта пришвартовалась к причалу Петропавловской крепости. Там около часа императорская чета молилась у могилы Александра III. Оттуда яхта перешла к Зимнему дворцу. Из царского дневника: «Завтракали в 11 1/2. В час и ³/₄ начался выход в Георгиевскую залу. После молебна я (сказал) прочёл приветственное слово. Госуд. Совет стоял справа, а Дума слева от престола. Вернулись тем же порядком в Малахитовую. В 3 часа сели на паровой катер и, перейдя на “Александрию”, пошли обратно. Приехали домой в 4 1/2. Занимался долго, но с облегчённым сердцем, после благополучного окончания бывшего торжества. Вечером покатались».

Как видим, Николай не был ни подавлен, ни особенно расстроен, хотя это расписывали его правые и левые биографы. Церемония происходила в том же зале, в котором одиннадцать лет тому назад Николай просил представителей земско-городского съезда забыть о «бессмысленных мечтаниях». Царь был в форме полковника Преображенского полка, обе царицы — в белых русских сарафанах и жемчужных кокошниках на головах, великие князья и сановники — в мундирах с лентами и орденами, дамы сияли созвездиями бриллиантов.

Разительным контрастом было одеяние депутатов Думы. Из 478 депутатов 1-й Думы кадетов было 176 человек, октябристов — 16, беспартийных — 105, крестьян-трудовиков — 97, социал-демократов (меньшевиков) — 18, а остальные принадлежали к беспартийным либералам и националистам (поляки, кавказцы и др.). Замечу, что Ленин настоял на бойкоте Думы большевиками, и их там не было.

В толпе депутатов фраки соседствовали с пиджаками, сюртуки — с простыми косоворотками, крестьянскими свитками, восточными халатами, малороссийскими жупанами и польскими кунтушами. Увидев всю эту компанию, министр двора Фредерикс достаточно громко сказал: «От таких всего можно ожидать».

Дворцовый комендант подумал об этом ещё раньше и разместил в соседней зале караул Преображенского полка, готовый в любой момент прийти на выручку царю.

Николай важно взошёл на трон. Фредерикс открыто подал ему шпаргалку, по которой царь прочитал речь, состоящую исключительно из общих фраз. Смысл её был один — будьте паиньками и занимайтесь мелочами, «памятуя, что для духовного величия и благоденствия Государства необходима не одна свобода, необходим порядок на основе нрава».

Во время церемонии вдовствующая императрица Мария Фёдоровна сохраняла очаровательную улыбку, одаривая ею всех депутатов. Зато лицо и шея Александры Фёдоровны покрылись яркими красными пятнами, а глаза её излучали гнев и ненависть.

Как позже писал Александр Михайлович: «Мы слушали стоя. Мои близкие сказали мне, что они заметили слёзы на глазах вдовствующей императрицы и великого князя Владимира. Я сам бы не удержался от слёз, если бы меня не охватило странное чувство при виде жгучей ненависти, которую молено было заметить на лицах некоторых наших парламентариев. Мне они показались очень подозрительными, и я внимательно следил, чтобы они не слитком близко подошли к Ники.

— Я надеюсь, что вы начнёте свою работу в дружном единении, вдохновлённые искренним желанием оправдать доверие монарха и нашей великой Родины. Да благословит вас Господь!

Таковы были заключительные слова речи государя. Он читал свою речь звонким, внятным голосом, сдерживая чувства и скрывая свою горечь.

Затем раздались крики “ура” — громкие там, где находились члены Государственного совета, слабые, где были члены Думы, — и похороны самодержавия были закончены. Мы переоделись и возвратились в Петергоф».

С конца мая Александр Михайлович вновь командует эскадрой миноносцев. Причём, большую часть времени он проводит на судне «Алмаз», прикомандированном к отряду. «Алмаз» — полукрейсер, полуяхта, предназначенная для прогулок «особ» по Тихому океану. Но поскольку японцы отменили подобные путешествия, «Алмаз» без дела болтался на Балтике.

Несмотря на открытие Думы, обстановка в стране в целом и особенно на Балтике накалялась. Вдоль самого берега у Петергофа, где в тот момент находился царь, были вырыты окопы, которые занял Преображенский полк. Другие части защищали Петергоф с суши. Недалеко от Петергофа на всякий случай дежурил германский миноносец без флага и с замазанным краской названием. И это были совсем не лишние предосторожности.

17 июля в море восстал крейсер «Память Азова», а 19-20 июля произошло восстание в Кронштадте.

Любопытно, что главные кронштадтские начальники загодя бежали в Петербург. Александр Михайлович последовал за ними. Эсминец доставил его в Петербург, а оттуда он уже на автомобиле (железная дорога бастовала) доехал до Гатчины, где его ждала жена. А вот как запомнил это наш герой: «Однажды пришло известие из Гатчины о том, что один из моих сыновей заболел скарлатиной и находится в тяжёлом состоянии. Я должен был немедленно выехать.

— Я вернусь при первой же возможности, — обещал я своему помощнику. — Вероятно, на следующей неделе.

Эта “следующая неделя” так никогда и не наступила. Через три дня я получил от моего денщика, остававшегося на “Алмазе”, записку, что экипаж крейсера готов восстать и только ждёт моего возвращения, чтобы взять меня заложником.

— Я глубоко огорчён, Сандро, но в данном случае тебе не остаётся ничего другого, как подать в отставку, — решил Ники. — Правительство не может рисковать — выдать члена императорской фамилии в руки революционеров.

Я сидел за столом напротив него, опустив голову. У меня более не было сил спорить. Военные поражения, полная неудача всех моих усилий, реки крови и — в довершение всего — мои матросы, которые хотели захватить меня в качестве заложника. Заложник — такова была награда за те двадцать четыре года, которые я посвятил флоту. Я пожертвовал всем — моей молодостью, моим самолюбием, моей энергией — во славу нашего флота. Когда я разговаривал с матросами, я ни разу в жизни не возвышал голоса. Я радел о их пользе пред адмиралами, министрами, государем! Я дорожил популярностью среди флотских команд и гордился тем, что матросы на меня смотрели как на своего отца и друга. И вдруг — заложник!!!

Мне казалось, что я лишусь рассудка. Что мне оставалось делать? Но вдруг пришла мысль. Ведь под предлогом болезни сына я мог уехать за границу!

— Ники, — начал я, стараясь говорить убедительно, — ты знаешь, что Ирина и Фёдор больны скарлатиной. Доктора находят, что перемена климата могла бы принести им большую пользу. Что мы скажешь, если я уеду месяца на два за границу?

— Конечно, Сандро...

Мы обнялись. В этот день Ники был благороден. Он даже не подал вида об истинных причинах моего отъезда. Мне было стыдно пред самим собою, но я не мог ничем помочь. “Я должен бежать. Должен бежать”. Эти слова, как молоты, бились в моём мозгу и заставляли меня забывать об обязанностях пред престолом и Родиной. Но всё это потеряло для меня смысл. Я ненавидел такую Россию».

Александр Михайлович, как, впрочем, и любой мемуарист, достаточно тенденциозен, но не буду с ним полемизировать. Главное, что он с семьёй в сентябре 1906 г. оказался в милой сердцу Франции.