Несостоявшийся император. Александр Михайлович

Глава 22 ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ВАРИАНТ

Великий князь Александр Михайлович принял самое активное участие в спасении своего зятя. Согласно воспоминаниям Юсупова-старшего, «Императрица Александра Фёдоровна требовала расстрела обоих виновников, но в этом деле принял участие Великий князь Александр Михайлович, который упросил Императрицу Марию Фёдоровну телеграфировать Государю»[87].

Сам же Александр Михайлович так описывает своё участие в деле Феликса Юсупова: «Члены императорской семьи просили меня заступиться за Дмитрия и Феликса пред государем. Я это собирался сделать и так, хотя меня и мутило от их неистовства и жестокости. Они бегали взад и вперёд, совещались, сплетничали и написали Ники преглупое письмо. Всё это имело такой вид, как будто они ожидали, что император всероссийский наградит своих родных за содеянное ими убийство!

— Ты какой-то странный, Сандро? Ты не сознаешь, что Феликс и Дмитрий спасли Россию!

Они называли меня “странным”, потому что я не мог забыть о том, что Ники, как верховный судья над своими подданными, был обязан наказать убийц, и в особенности если они были членами его семьи.

Я молил Бога, чтобы Ники встретил меня сурово.

Меня ожидало разочарование. Он обнял меня и стал со мною разговаривать с преувеличенной добротой. Он меня знал слишком хорошо, чтобы понимать, что все мои симпатии были на его стороне, и только мой долг отца по отношению к Ирине заставил меня приехать в Царское Село.

Я произнёс защитительную, полную убеждения речь. Я просил государя не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновлённых желанием спасти Россию.

— Ты очень хорошо говоришь, — сказал государь, помолчав, — но ведь ты согласишься с тем, что никто — будь он великий князь или же простой мужик — не имеет права убивать.

Он попал в точку. Ники, конечно, не обладал таким блестящим даром слова, как некоторые из его родственников, но в основах правосудия разбирался твёрдо.

Когда мы прощались, он дал мне обещание быть милостивым в выборе наказаний для двух виновных».

Увы, опять Александр Михайлович «наводит тень на плетень».

А вот реальный факт: в ночь на 23 декабря 1916 г. Александр Михайлович демонстративно участвовал в проводах великого князя Дмитрия Павловича, убывавшего в ссылку в Персию. Вместе с нашим героем в демонстрации участвовали великие князья Кирилл и Андрей Владимировичи и Николай Михайлович. Провожал Александр Михайлович и своего зятя.

А теперь мы вновь обратимся к воспоминаниям Александра Михайловича: «В начале февраля 1917 года я получил приказ Ставки принять участие в работе в Петрограде комиссии при участии представителей союзных держав для выяснения нужд нашей армии в снабжении на следующие 12 месяцев. Я радовался случаю увидеться с Аликс. В декабре я не счёл возможным усугублять её отчаяния, но теперь мне всё-таки хотелось высказать ей моё мнение. Я ожидал каждый день в столице начала восстания. Некоторые “тайноведы” уверяли, что дело ограничится тем, что произойдёт “дворцовый переворот”, т.е. царь будет вынужден отречься от престола в пользу своего сына Алексея, и что верховная власть будет вручена особому совету, состоящему из людей, которые “понимают русский народ”.

Этот план поразил меня. Я ещё не видел такого человека, который понимал бы русский народ. Вся эта идея казалась измышлением иностранного ума и, по-видимому, исходила из стен британского посольства. Один красивый и богатый киевлянин [Терещенко А.М.], известный дотоле лишь в качестве балетомана, посетил меня и рассказывал что-то чрезвычайно невразумительное на ту же тему о дворцовом перевороте. Я ответил ему, что он со своими излияниями обратился не по адресу, так как великий князь, верный присяге, не может слушать подобные разговоры. Глупость спасла его от более неприятных последствий. С приходом революции он стал прославленным прислужником Керенского и занимал посты министра финансов и министра иностранных дел...

...Я получил наконец приглашение Аликс на завтрак в Царское Село. О, эти завтраки! Казалось, половина лет моей жизни была потеряна на завтраках в Царском Селе!

Аликс была в кровати и обещала принять меня, как только я встану от стола. За столом нас было восьмеро: Ники, я, наследник, четыре дочери государя и флигель-адъютант Линевич...

...Мы пили кофе в лиловой гостиной. Ники направился в прилегающую спальню, чтобы сообщить о моём приходе Аликс.

Я вошёл бодро. Аликс лежала в постели в белом пеньюаре с кружевами. Её красивое лицо было серьёзно и не предсказывало ничего доброго. Я понял, что подвергнусь нападкам. Это меня огорчило. Ведь я собирался помочь, а не причинить вреда. Мне также не понравился вид Ники, сидевшего у широкой постели. В моём письме к Аликс я подчеркнул слова: “Я хочу вас видеть совершенно одну, чтобы говорить с глазу на глаз”. Было тяжело и неловко упрекать её в том, что она влечёт своего мужа в бездну в присутствии его самого.

Я поцеловал её руку, и её губы едва прикоснулись к моей щеке. Это было самое холодное приветствие, которым она когда-либо встречала меня с первого дня нашего знакомства в 1893 году. Я взял стул, придвинул его близко к кровати и сел против стены, покрытой бесчисленными иконами и освещённой голубыми и красными лампадами.

Я начал с того, что, показав на иконы, сказал, что буду говорить с Аликс как на духу. Я кратко обрисовал общее политическое положение, подчёркивая тот факт, что революционная пропаганда проникла в гущу населения и что вся клевета и сплетни принимались им за правду.

Она резко перебила меня:

— Это неправда! Народ по-прежнему предан царю. (Она повернулась к Ники). Только предатели в Думе и петроградском обществе мои и его враги.

Я согласился, что она отчасти права.

— Нет ничего опаснее полуправды, Аликс, — глядя ей прямо в лицо. — Нация верна царю, но нация негодует по поводу того влияния, которым пользовался Распутин. Никто лучше меня не знает, как вы любите Ники, но всё же я должен признать, что ваше вмешательство в дела управления приносит вред престижу Ники и народному представлению о самодержце. В течение двадцати четырёх лет, Аликс, я был вашим верным другом. Я и теперь ваш верный друг, но на правах такового я хочу, чтобы вы поняли, что все классы населения России настроены к вашей политике враждебно. У вас чудная семья. Почему же вам не сосредоточить ваши заботы на том, что даст вашей душе мир и гармонию? Предоставьте вашему супругу государственные дела!

Она вспыхнула и взглянула на Ники. Он промолчал и продолжал курить.

Я продолжал. Я объяснил, что, каким бы я ни был врагом парламентарных форм правления в России, я убеждён, что если бы государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной Думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Ники и облегчил его задачу.

— Ради Бога, Аликс, пусть ваши чувства раздражения против Государственной Думы не преобладают над здравы смыслом. Коренное изменение политики смягчило бы народный гнев. Не давайте этому гневу взорваться.

Она презрительно улыбнулась:

— Всё, что вы говорите, смешно! Ники — самодержец! Как может он делить с кем бы то ни было свои божественные права?

— Вы ошибаетесь, Аликс. Ваш супруг перестал быть самодержцем 17 октября 1905 года. Надо было тогда думать о его “божественных правах”. Теперь это, увы, слишком поздно! Быть может, через два месяца в России не останется камня на камне, чтобы напоминать нам о самодержцах, сидевших на троне наших предков.

Она ответила как-то неопределённо и вдруг возвысила голос. Я последовал её примеру. Мне казалось, что я должен изменить манеру говорить.

— Не забывайте, Аликс, что я молчал тридцать месяцев, — кричал я в страшном гневе. — Я не проронил в точение тридцати месяцев ни слова о том, что творилось в составе нашего правительства, или, вернее говоря, вашего правительства. Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе с вашим мужем, но не забывайте о нас! Разве все мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собою ваших родственников в пропасть.

— Я отказываюсь продолжать этот спор, — холодно сказала она. — Вы преувеличиваете опасность. Когда вы будете менее возбуждены, вы сознаете, что я была права.

Я встал, поцеловал её руку, не получив в ответ обычного поцелуя, и вышел. Больше я никогда не видел Аликс. Проходя через лиловую гостиную, я видел флигель-адъютанта царя, который разговаривал с Ольгой и Татьяной. Его присутствие вблизи спальни царицы удивило меня. Фрейлин государыни Вырубова, бывшая одною из главных поклонниц Распутина, говорит по этому поводу в своих мемуарах, что “царица боялась, как бы великий князь Александр не вышел из себя и не решился на отчаянный шаг”».

Действительно, 10 февраля 1917 г. Александр Михайлович посетил Царское Село. Царь записал в дневнике: «В 10 час. у меня был кн. Голицын. Погулял. Принял пять генералов и затем Войновского-Кригера. Завтракал и обедал Линевич (деж.). В 2 часа приехал Сандро и имел при мне в спальне разговор с Аликс. Гулял с Марией; у Ольги заболело ухо. До чая принял Родзанко. Миша пил чай. Затем принял Щегловитова. Вечером занимался до 11 час.». Так что можно только гадать, был ли действительно разговор столь острым?

Зато ранее, повествуя о разговорах с Терещенко, Александр Михайлович признается, что знал о готовящимся государственном перевороте, но превращает всё в фарс. У него Терещенко, который не называется по имени, но легко угадывается, лишь глупый «балетоман».

На самом деле Михаил Иванович Терещенко (1888-1956) не только миллионер-сахарозаводчик, но он является вместе с А.Ф. Керенским и Некрасовым одним из руководителей (секретарём) масонской ложи «Верховый совет народной России».

И вот два виднейших лидера масонов ведут глупейшую такую беседу в Киеве. Увы, наши историки приняли всё всерьёз.

Масоны в конце 1916 г. организовали заговор с целью свержения Николая II, в который были втянуты сотни офицеров, генералов и политических деятелей. Причём о том, что заговором руководят масоны, подавляющее число участников его даже не подозревало.

Одна из великих тайн русской истории — роль масонов в Февральской революции. В первые 40 лет советской власти на эту тему было наложено жесточайшее табу. Писать о масонах было запрещено, по крайней мере, применительно к XX веку. Поэтому рядовой советский читатель судил о масонах по роману «Война и мир».

В 80-х гг. в СССР получил распространение анекдот. Иностранный журналист спрашивает сотрудника МИДа: «Почему у вас нет в продаже чёрной икры?» Тот отводит его в гастроном на Смоленской и спрашивает продавца: «Сегодня кто-нибудь интересовался чёрной икрой?» — «Нет». — «А вчера, а в течение квартала?» — «Нет». — «Вот видите, чёрная икра у населения спросом не пользуется».

Точно так же советские историки объясняли нам о масонах. Вот что писал М.К. Касвинов: «...Ленин ничего о масонстве не говорил. Черносотенная надуманность россказней о “всемирном масонском заговоре” столь очевидна, что великий вождь рабочего класса не считал нужным вдаваться в какой-либо их “разбор” или “анализ”, оспаривать или опровергать их в каких-либо дискуссиях. Ленин, всю жизнь боровшийся против всех и всяческих козней врагов трудового народа, обличавший малейшие ухищрения буржуазии в её политике обмана и эксплуатации трудящихся масс, не только ни разу не остановил своего внимания на масонстве — он не счёл его даже достойным упоминания. В 55 томах произведений В.И. Ленина, охватывающих треть века ожесточённой борьбы за дело рабочего класса, самое слово “масонство” ни разу не употреблено».

Всё просто. Нет масонов у Ленина, значит их в природе не было. От себя добавлю, что и в энциклопедии «Великая Октябрьская социалистическая революция» (Москва, 1977) о масонах нет ни слова.

Но вот грянула «перестройка». В открытой продаже появились отечественные и эмигрантские книги, где говорится об участии масонов в Февральской революции. Отрицать очевидные факты новым правителям стало очень тяжело. Тогда была выдвинута новая доктрина: да, что-то было, а что — неважно. А кто пытается в этом разобраться, тот красно-коричневый, антисемит и вообще «бяка».

Но мы всё-таки будем «бяками» и попробуем хотя бы немного разобраться в масонском заговоре, используя свидетельства участников и очевидцев. Начнём с... Ленина. Да ведь он же ни разу не употреблял слово «масоны»! Ну и что. Так ведь и сами масоны своих соратников (подельщиков) масонами не называли, а выражались всегда как-нибудь иносказательно. Так вот что писал вождь: «Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, “разыграна” точно после десятка главных и второстепенных репетиций; “актёры” знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперёк, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приёмов действия»[88]. Замените слово «актёры» на «братья» и всё встанет на свои места.

Но данным масона Н. Берберовой, в первый состав Временного правительства (март-апрель 1917 г.) вошло десять «братьев» и один «профан». «Профанами» масоны называли близких к ним людей, которые, однако, формально не входили в ложи. Таким «профаном» в первом составе Временного правительства оказался кадет П.Н. Милюков, назначенный министром иностранных дел.

Берберова пишет, что состав будущего правительства был представлен «Верховному Совету Народов России» уже в 1915 г. Берберова без лишней скромности приводит статистику: «Если из одиннадцати министров Временного правительства первого состава десять оказались масонами, братьями русских лож, то в последнем составе, “третьей коалиции” (так называемой Директории), в сентябре-октябре, когда ушёл военный министр Верховский, масонами были все, кроме Карташова — те, которые высиживали ночь с 25 на 26 октября в Зимнем дворце и которых арестовали и посадили в крепость, и те, которые были “в бегах”».

Масонам удалось вжиться и в среду военных. Но здесь они соблюдали особую конспирацию, и называть конкретные имена следует с большой долей сомнения. Так, среди масонов называют имена генералов Крымова, Маниковского, Поливанова. Некоторые авторы (та же Берберова) называют Алексеева и Родзянко. Интересно, что двоюродный брат генерала Рузского профессор Дмитрий Павлович Рузский был видный масон.

А были ли масоны среди большевиков? Бот уж вопрос на засыпку! Среди меньшевиков масоны, определённо, были. Это Чхеидзе, Гальперин, Гегечкори[89] и другие.

Б.И. Николаевский упоминает среди масонов И.И. Степанова-Скворцова, где-то мелькает Луначарский. Но это всё мелочь.

Б.И. Николаевский обращает внимание на интересную информацию, появившуюся в журнале «Вопросы истории КПСС» № 3 за 1957 год. Там шла речь о письме из России большевика Н.П. Яковлева Ленину в Поронино. В журнале не приведён полный текст ни письма, ни ответа, а только скупые цитаты. Яковлев сообщает Ленину, что «в либеральных кругах намечается поворот влево», что отдельные представители этих кругов — «экземпляры, социальный вес и влияние которых измеряется многими миллионами рублей», делают попытку устроить нелегальные «встречи» общественных деятелей из кадетов и прогрессистов совместно с представителями левых партий с целью информироваться о настроениях в различных социальных слоях, чтобы «подготовиться к грядущим событиям».

Николаевский считает, что более чем вероятно, что инициатива «встречи» либеральных и социалистических кругов принадлежит масонам.

Ленин отвечает: «Дорогой коллега. За сообщение очень благодарю. Оно мне очень важно. По-моему, на указанных Вами условиях [каких — неизвестно] Ваше участие было вполне правильно и для дела [то есть для большевиков] полезное».

Не будем строить домыслы и гадать на кофейной гуще, был ли Ленин масоном. Во всяком случае, какие-то отношения вольных каменщиков и вождя мирового пролетариата были. Не знать о роли масонов в мировой политике и особенно в русских делах Ильич не мог, и если помалкивал, то на это были достаточные основания.

1917 год начался спокойно. На фронтах бои шли в целом с переменном успехом. Военная промышленности достигла пика своей производительности. Число забастовок и бастовавших росло, но, к примеру, в Англии аналогичные темпы роста были ещё выше. В далёкой Женеве у Ленина проскальзывали и пессимистические нотки, мол, наше поколение может и не увидеть пролетарской революции.

Часто Февральскую революцию сравнивают с революцией 1905 года. Увы, это очень некорректное сравнение. В 1905-1907 гг. бурлила вся страна. Часто революционерам удавалось на несколько дней, а то и недель захватывать города и создавать там органы власти. Вспомним Новороссийскую республику. На сторону восставших переходили целые полки, броненосцы, крейсера или даже эскадры кораблей (ноябрь 1905 г. в Севастополе), восставали крепости (Свеаборг, Кронштадт). Целые губернии были иллюминированы горящими барскими усадьбами. Ничего подобного в России не было до отречения Николая II. Январь и первые 23 дня февраля 1917 г. одна шестая часть земли, именуемая Российской империей, прожила так же, как и январь и февраль 1916 г. Напряжённая ситуация были только в одной точке — Петрограде.

Однако спокойствие было призрачным. Масонами было сформировано правительство во главе с князем Львовым. Именно это теневое правительство станет «временным правительством».

Масонское руководство до последнего момента не могло решить вопрос о форме правления — быть России республикой или конституционной монархией. Прорабатывались оба варианта. С фронта в Петроград срочно вызван великий князь Михаил Александрович, где он вступает в переговоры с заговорщиками. Отрабатывается вариант с императором Алексеем II и регентом Михаилом Александровичем. Но часть руководителей масонов Михаил не устраивает — он мало популярен в генеральской среде, а главное, находится под сильным влиянием жены Натальи, умной, энергичной и очень честолюбивой дамы.

Поэтому в декабре 1916 г. в особняке князя Львова было проведено собрание «братьев высоких степеней», среди которых был масон 33-й степени городской голова Тифлиса, член партии кадетов Александр Иванович Хатисов (Хатисян). На собрании прорабатывали один из вариантов дворцового переворота. Николай II должен был «отречься» (тут уже всё давно решено), великий князь Николай Николаевич должен быть объявлен императором Николаем III, существующее правительство немедленно разогнано, а его место займёт уже сформированное правительство князя Львова. На переговоры с Николаем Николаевичем выехал Хатисов. Львов и Хатисов условились, что при получении согласия Николая Николаевича на немедленные действия Хатисов вышлет в Петроград телеграммы: «Госпиталь открыт, приезжайте». Напомню, что Николай Николаевич был в то время командующим Кавказской армией и находился в Тифлисе.

30 декабря 1916 г. в Тифлис разными поездами приезжают Хатисов и масон великий князь Николай Михайлович. Первым посещает командующего Кавказской армией великий князь Николай Михайлович. Он сообщает, что 16 великих князей дали согласие на смещение с трона Николая II и обещали полную поддержку Николаю Николаевичу. В тот неё день (30 декабря) Николая Николаевича посещает Хатисов. Выслушав Хатисова, великий князь перешёл к обсуждению практических вопросов, в первую очередь «как отнесётся к отречению царя армия». В конце беседы Николай Николаевич попросил два дня на размышления. Два дня великий князь советовался с начальником штаба Кавказской армии генералом Янушкевичем.

Где-то в эти дни из Севастополя к берегам Кавказа 30-узловым ходом рванулся эсминец с командующим Черноморским флотом генералом Колчаком. Короткая встреча с великим князем, и эсминец мчит адмирала назад. Официальное объяснение таинственной встречи — решение проблем, связанных со снабжением Кавказской армии.

Однако великий князь Николай Николаевич с первых дней прибытия на Кавказ в 1915 г. был под колпаком у охранки. О переговорах Хатисова с Николаем Николаевичем было доложено Николаю II. Царь решил сместить Николая Николаевича с поста командующего Кавказской армией и направить на Дальний Восток.

Это мгновенно стало известно Хатисову и Николаю Николаевичу. Возможно, это известие поколебало великого князя, и он ушёл от прямого ответа. Телеграмма об «открытии госпиталя» в Петроград не пошла.

Обратим внимание: ни царь, ни заговорщики не хотят открыто применять силу. Заговорщики боятся испачкать перчатки и ждут, кто бы сыграл роль Платона Зубова или Алексея Орлова.

О подготовке заговора если не знали точно, то догадывались все образованные люди России. Над заговорщиками, пусть в иносказательной форме, смеялась пресса. Вот юмореска из газеты «Русская воля»:

Москва. Ну-с...

Петроград. Трус... А вы-с?..

Москва. Увы-с...

С другой стороны, императрица постоянно требует от Николая решительных действий. «Дорогой, — пишет она Николаю в канун Февральской революции, — будь твёрд, покажи властную руку, вот что надо русским... Дай им теперь почувствовать твой кулак. Они сами просят этого — сколь многие недавно говорили мне: нам нужен кнут. Это странно, но такова славянская натура — величайшая твёрдость, даже жестокость и вместе с тем горячая любовь».

«Ты владыка, ты хозяин в России, помни это»; «Мы не конституционное государство, слава богу»; «Будь львом в борьбе против маленькой кучки негодяев и республиканцев»; «Будь Петром Великим, Иваном Грозным и Павлом Первым, сокруши их всех»; «Спокойно и с чистой совестью я бы сослала Львова в Сибирь (так делалось и за гораздо менее важные поступки), Милюкова, Гучкова, Поливанова — тоже в Сибирь. Теперь война, и в такое время внутренняя война есть высшая измена».

Александра представляет русский народ толпой покорных преданных царю полулюдей: «Я слишком хорошо знаю, как ведут себя ревущие толпы, когда ты находишься близко. Они ещё боятся тебя. Они должны бояться тебя ещё больше, так, чтобы, где бы ты ни был, их охватывала бы всё та же дрожь».

Как видим, налицо классический синдром «скотского хутора».

Николай, всегда слушавшийся жену, ограничивается полумерами. Сейчас нерешительность царя любят истолковывать как его гуманизм и т. п. Что же произошло с Николаем? Он всю жизнь цеплялся за самодержавную власть, и это составляло смысл его жизни. В 1905-1907 гг. он санкционировал бессудные казни тысяч людей, приказал потопить броненосец «Потёмкин» и крейсер «Очаков», послал гвардию залить кровью Красную Пресню. А сейчас вдруг колеблется. А представим, что же царь мог сделать с декабря 1916 г. — января 1917 г.? Арестовать и судить заговорщиков? Но тут речь шла не о двух десятках революционеров «Народной воли». Кого пришлось бы сажать и судить? Всю августейшую фамилию? Все командование армии, начиная с Алексеева, Гурко, Маниковского и т. п.? Три четверти членов Государственной Думы от крайне левого Керенского до крайне правого Пуришкевича? Царь мог отдать приказ начать репрессии, но он не был уверен, что приказ выполнят. Скорее, наоборот, приказ о начале репрессий немедленно спровоцировал бы заговорщиков на решительные действия.

Руководство либеральной буржуазии делало ставку не только на армию, но и на рабочее движение. В составе Военно-промышленного комитета (ВПК), где заседали работодатели, была создана и Рабочая группа, пользовавшаяся определённым влиянием среди рабочих Петрограда.

Раз военные не решаются на дворцовый переворот, то почему бы ни устроить беспорядки на улицах Петрограда, и тем подстегнуть военных — приблизительно так мыслили «братья высоких степеней».

14 февраля 1917 г. предстояло начало сессии Государственной Думы после длительного перерыва. ВПК стал готовить массовое шествие рабочих к Таврическому дворцу к началу заседания Думы.

Агент охранки Абросимов был членом Рабочей группы ВПК и вовремя уведомил начальство. Министр внутренних дел Протопопов, посовещавшись с императрицей, нанёс превентивный удар. 27 января рабочая группа ВПК была в полном составе арестована полицией. В ответ на нескольких заводах начались забастовки. Полиция хорошо подготовилась к 14 февраля. У Таврического дворца собралось около 500 человек, но они были вскоре рассеяны. Вечером 14 февраля рабочие и студенты устроили митинг на Невском у Казанского собора, но и он был быстро разогнан.

К 22 февраля забастовки продолжались, но в умеренных масштабах. На улицах Петрограда было спокойно. В Думе ругали царя и министров, но призывов к решительным действиям не было. Вечером 22 февраля Николай II уехал из Царского Села в Ставку в Могилёв. Уже в поезде он прочитал письмо царицы: «...кажется, дела поправляются».

На следующий день, утром 23 февраля, в Петрограде начались уличные беспорядки, но к 22 часам полиция разгоняет демонстрантов. Но на следующий день число демонстраций увеличивается.

Были ли эти демонстрации заранее спланированы. Скорее всего да, тем более что сделать это было проще простого. Власть потеряла всякий авторитет среди населения. Престарелые царские министры растерялись, царица была больше занята своими детьми, дружно заболевшими корью.

У солдат запасных полков беспорядки в столице были единственным шансом на спасение от фронта. Большинство офицеров запасных полков были не кадровые военные, а бывшие гимназисты, инженеры и учителя, мобилизованные в ходе войны. Стрелять в народ никому не хотелось.

23 февраля (8 марта по новому стилю) можно считать первым днём Февральской революции. На улицы вышли десятки тысяч человек: рабочих, студентов, чиновников. В толпе было много женщин и подростков. Народ пел «Марсельезу», слышались крики: «Хлеба да мира», «Долой войну» и т.д. На Невском проспекте произошёл ряд стычек с полицией.

Почти 90 лет историки спорят, были ли демонстрации стихийными. Большевики всегда утверждали, что демонстрации организовывали они. Доказательств никаких, кроме, разумеется, самого железного: «Партия — авангард рабочего класса». И куда же классу переться без «авангарда»?

Ну а если серьёзно? Демонстрации 23 февраля уж слишком многочисленны, чтобы быть стихийными. Итак, если не большевики, то кто?

К январю 1917 г. масонская группировка стала сомневаться в способности военных самим произвести государственный переворот. Поэтому было решено найти «детонатор» для акции военных. Таким детонатором могли быть «стихийные народные выступления», расстрел их полицией и т. и.

25 февраля не работает большинство заводов. Народ вышел на улицы. Полиция покинула предместье и сосредоточилась в центре города. В центре происходят стычки демонстрантов с полицией. С обеих сторон есть убитые. Солдаты, вызванные на помощь полиции, держатся нейтрально. С негласной санкции офицеров войска исполняют роль статистов на улицах. Большинство солдат относятся сочувственно к демонстрантам.

Вечером 25 февраля царь вновь телеграфирует Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжёлое время войны с Германией и Австрией. Николай».

А после этого царь пошёл в синематограф. Этот последний фильм, который довелось посмотреть царю, носил легкомысленное название «Мадам Дюбарри», но был посвящён французской революции. Интересно, о чём думал Николай, увидев отрекающегося Людовика XVI и работающую гильотину?

А вот запись в царском дневнике от 26 февраля: «В 10 час. пошёл к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобр[уйскому] шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сен. Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино».

В этот день Николай выиграл в домино, но проиграл корону. 26 февраля солдаты Павловского полка присоединились к демонстрантам и открыли огонь по отряду конных городовых. За павловцами последовал и ещё ряд частей.

И дело не только в солдатах. Большинство воинских начальников саботируют приказы командующего военным округом Хабалова. Попросил он прислать боеприпасы из Кронштадтской крепости — отказ. Приказал Хабалов вывести броневики на улицы Петрограда, а командир бронедивизии генерал Секретов отказался. Тогда Хабалов решил взять новые и ремонтирующиеся броневики на Путиловском заводе, и там его послали.

Да что броневики! Решил Хабалов отнести в типографию обращение к народу тиражом всего в 1000 экземпляров, но там отказались принять этот заказ. Кое-как удалось отпечатать в типографии Адмиралтейства. Потом выяснилось, что объявление невозможно расклеить по городу: градоначальник Балк сказал, что у него нет для этого ни людей, ни кистей, ни клея. Тогда Хабалов вызвал двух околоточных и лично приказал им развесить хотя бы несколько листков на решётке Александровского сада. Околоточные пошли выполнять, но к вечеру листки валялись на Адмиралтейской площади перед зданием градоначальства.

Ударная группа под командованием полковника Кутепова двинулась от Дворцовой площади. Но, дойдя до улицы Кирочной, Кутепов обнаружил, что за ним идут лишь несколько офицеров, а отряд «растворился без остатка».

В этот день в Таврическом дворце был сформирован Временный комитет Государственной Думы. Назвать его правительством думцы не рискнули, но фактически комитет исполнял функции правительства. Другой вопрос, что его власть кончалась пока в радиусе двух десятков вёрст от Петрограда.

Николай II назначает генерала Н.И. Иванова главнокомандующим Петроградским военным округом и приказывает ему «водворить полный порядок в столице и её окрестностях». На этот счёт у Николая Иудовича есть богатый опыт. Это он в 1906 г. жестоко подавил Кронштадтское восстание матросов. Генералу даны диктаторские полномочия. Как только он вступит в Петроград, в беспрекословное подчинение ему переходят все министры и другие высшие должностные лица.

По личному повелению Николая в распоряжение Иванова были выделены большие силы. Северным фронтом: полки 67-й Тарутинский и 68-й Бородинский (пехотные), 15-й уланский Татарский и 3-й казачий Уральский казачий. Западным фронтом: полки 34-й Севский и 36-й Орловский (пехотные), 2-й Донской казачий и 2-й гусарский Павлоградский на две батареи артиллерии. Позднее должны были подойти части Юго-Западного фронта. В состав карательных войск царь включил также два батальона георгиевских кавалеров из своей личной охраны в Ставке и несколько артиллерийских подразделений, включая батареи Выборгской крепостной артиллерии. Все эти войска должны были в кратчайший срок сосредоточиться в районе Царского Села и близлежащей станции Александровской с тем, чтобы оттуда вести наступление на столицу.

В ночь с 27 на 28 февраля Николай II перебирается в свой поезд из Могилёвского дворца, а в 5 часов утра царский поезд уходит на Петроград.

Практически все историки сходятся в том, что отъезд из Ставки стал роковой ошибкой Николая. К 28 февраля почти весь гарнизон Петрограда перешёл на сторону восставших. Войска Иванова ещё не выступили. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — император с небольшим конвоем немедленно станет пленником восставших. Но сейчас Николай думает не о судьбе империи, не о сохранении самодержавия. Его беспокоит судьба любимой Аликс и детей. Вполне возможно, что заговорщики инспирировали беспокойство царя за семью. А, между прочим, беспокойство царя за семью было не безосновательным.

Царское Село, как уже говорилось, имело мощную охрану на земле и лучшую ПВО в стране. Но утром 1 марта, то есть на следующий день после выезда царя из Могилёва, великий князь Кирилл Владимирович снял свой Гвардейский экипаж с охраны царской семьи и привёл его к Таврическому дворцу. Сам великий князь с большим красным бантом гордо двигался впереди матросов.

За ними на сторону восставших перешли и другие части, охранявшие Царское Село. Они тоже двинулись к Таврическому дворцу. Предоставим слово очевидцу послу Франции Палеологу: «Во главе шли казаки свиты, великолепные всадники, цвет казачества, надменный и привилегированный отбор императорской гвардии. Затем прошёл полк Его величества, Священный легион, формируемый путём отбора из всех гвардейских частей и специально назначенный для охраны особ царя и царицы. Затем прошёл ещё железнодорожный полк Его величества, которому вверено сопровождение императорских поездов и охрана царя и царицы в пути. Шествие замыкалось императорской дворцовой полицией: отборные телохранители, приставленные к внутренней охране императорских резиденций и принимающие участие в повседневной жизни, в интимной и семейной жизни их властелинов».

Царские поезда (поезд «А» — царский и поезд «Б» — свитский) остановились на станции Малая Вишера. Там офицеры конвоя получили сведения, что следующая станция Тосно занята революционными войсками. Было ли это на самом деле, до сих нор не установлено. Достоверно лишь известно, что с Тосно не было телеграфной связи. Царь приказал ехать в Псков.

В 10 часов вечера 1 марта царский поезд приходит на станцию Псков. К вагону царя идёт командующий Северным фронтом генерал Н.В. Рузский. Ступив на подножку, он оборачивается к столпившимся на платформе придворным, прибывшим вместе с царём, и, чуть заметно усмехаясь, говорит: «Господа, придётся, кажется, сдаться на милость победителя».

Рузский заявил царю, что главное — это успешное продолжение войны с Германией. Для этого царю следует пойти на соглашение с Думой и создать ответственное министерство. Николай отмалчивается. Он ждёт вестей от генерала Иванова.

По приказу генерала Рузского царский и свитский поезда загоняют в глухой тупик. Все телеграммы царю первоначально передаются Рузскому, а затем, с разрешения генерала, несут царю. Фактически всё идёт так, как планировалось в железнодорожном варианте переворота ещё в декабре-январе. По иронии судьбы именно 1 марта была последним сроком железнодорожного переворота. Защитить царя буквально некому. Находившийся в царском поезде командир батальона охраны генерал Пожарский собрал в купе своих офицеров и заявил: «Стрелять в народ не будем, даже если прикажет сам император».

Тем временем генерал Алексеев решился на беспрецедентный шаг — устроить «генеральский референдум» об отречении Николая II. 2 марта в 10 ч. 15 мин. командующим фронтами и флотами из Ставки была разослана телеграмма, в которой командующим предлагалось высказаться об отречении Николая II в пользу цесаревича Алексея. При этом Алексеев сам подсказывает ответ: «Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками действующей армии нужно установить единство мыслей и целей и спасти армию от колебаний и возможных случаев измены долгу. Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить её от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху».

Если отбросить красивые фразы, то остаётся требование Ставки и командующего Северным фронтом генерала Рузского об отречении. Кто такой Родзянко? Толстый старикашка, о котором забудут через несколько недель. Беспорядки в Петрограде? Это уже серьёзно, но не смертельно. В лагере восставших ужасно боялись войск с фронта. Депутат Думы Бубликов, впоследствии министр путей сообщения во Временном правительстве, написал в мемуарах: «Достаточно было одной дисциплинированной дивизии с фронта, чтобы восстание было подавлено. Больше того, его можно было усмирить простым перерывом лс.-д. движения с Петербургом: голод через три дня заставил бы Петербург сдаться. В марте ещё мог вернуться Царь. И это чувствовалось всеми: недаром в Таврическом дворце несколько раз начиналась паника».

Совсем другое дело — мнение Ставки и генерала Рузского. Их поддерживали сотни тысяч штыков. Через два часа в Псков Николаю II пришли телеграммы от: великого князя Николая Николаевича (Кавказский фронт), генерала Брусилова (Юго-Западный фронт), генерала Эверт (Западный фронт), генерала Сахарова (Румынский фронт), генерала Рузского (Северный фронт), адмирала Непенина (командующего Балтийским флотом). Все они во внешне вежливой, но категоричной по сути форме высказались за немедленное отречение царя в пользу Алексея.

Командующий Черноморским флотом адмирал Колчак воздержался от посылки телеграммы царю, но поддержал идею отречения.

2 марта в 15 часов Николай II подписал окончательный вариант отречения. Престол должен был принять его брат Михаил.

В воспоминаниях Александра Михайловича о Февральской революции слишком много эмоций, но ни слова правды. Точнее, правдой является первая фраза: «Как бы мне хотелось позабыть этот проклятый февраль 1917 года!»

«Брат Георгий Михайлович приехал в Киев по дороге в Ставку, — пишет далее наш герой. — С самого начала войны он занимал должность Особоуполномоченного государя и имел задачей объезжать фронт и делать донесения об общем положении. Его наблюдения подтвердили мои самые худшие опасения. Армия и заговорщики были готовы, чтобы разрушить империю.

Я ушёл с головою в работу и более уже не обращал ни на что внимания...

...Развязка наступила самым неожиданным образом. Утренние газеты принесли известие о том, что забастовочное движение на заводах в Петрограде, работавших на оборону, разрасталось. Это было ввиду нашего предстоящего наступления очень прискорбно, хотя случалось и раньше. Телеграммы, полученные ночью, говорили о том, что главной причиной забастовок было отсутствие в столичных пекарнях хлеба. Это было неправдой. Из-за непорядков на наших железных дорогах Петроград действительно испытывал некоторый недостаток в снабжении хлебом, но это никогда не могло иметь своим последствием голод населения. Через час пришло известие о первых столкновениях между толпой и нерешительными солдатами-резервистами. Вот и объяснение: недостаток хлеба в столице должен был явиться сигналом для революционного выступления Государственной Думы.

Па следующий день я телеграфировал Ники с предложением прибыть в Ставку и отдать себя в полное его распоряжение. Одновременно я вызвал брата Сергея Михайловича к телефону. Его голос звучал очень озабоченно:

— Дела в Петрограде обстоят всё хуже и хуже, — нервно сказал он. — Столкновения на улицах продолжаются, и можно с минуты на минуту ожидать, что войска перейдут на сторону мятежников.

— Но что же делают части гвардейской кавалерии? Неужели и на них нельзя более положиться?

— Каким-то странным и таинственным образом приказ об их отправке в Петроград был отменен. Гвардейская кавалерия и не думала покидать фронт.

От Ники я получил ответ: “Благодарю. Когда ты будешь нужен, я сообщу. Привет. Ники”...

...В шесть часов утра меня вызвали на главный телеграф для разговора с Сергеем по прямому проводу.

— Ники выехал вчера в Петроград, но железнодорожные служащие, следуя приказу Особого комитета Государственной Думы, задержали императорский поезд на станции Дно и повернули его в направлении к Пскову. Он в поезде совершенно один. Его хочет видеть делегация членов Государственной Думы, чтобы предъявить ультиматум. Петроградские войска присоединились к восставшим.

Он больше ничего не сказал и очень торопился...

...Мой адъютант разбудил меня на рассвете. Он подал мне отпечатанный лист. Это был Манифест государя об отречении. Ники отказался расстаться с сыном и отрёкся в пользу Михаила...

...Я оделся и пошёл к Марии Фёдоровне разбить её сердце вестью об отречении сына. Потом мы заказали поезд в Ставку, так как получили известие, что Ники было дано “разрешение” (!) вернуться в Ставку, чтобы проститься со своим штабом.

По приезде в Могилёв поезд наш поставили на “императорскую платформу”, откуда государь обычно отправлялся в столицу. Через минуту к станции подъехал автомобиль. Ники медленно прошёл по платформе, поздоровался с двумя казаками конвоя, стоявшими у входа в вагон матери, и вошёл. Он был бледен, но нечто другое в его внешности не говорило о том, что он был автором этого ужасного Манифеста. Государь оставался наедине с матерью в течение двух часов. Вдовствующая императрица никогда мне потом не рассказывала, о чём они говорили. Когда меня вызвали к ним, Мария Фёдоровна сидела и плакала навзрыд, он же неподвижно стоял, глядя себе под ноги, и, конечно, курил. Мы обнялись. Я не знал, что ему сказать. Его спокойствие свидетельствовало о том, что он твёрдо верил в правильность принятого им решения, хотя и упрекал своего брата Михаила за то, что тот своим отречением оставил Россию без императора.

— Миша не должен был этого делать, — наставительно закончил он. — Удивляюсь, кто дал ему такой странный совет.

Это замечание, исходившее от человека, который только что отдал шестую часть вселенной горсточке недисциплинированных солдат и бастующих рабочих, лишило меня дара речи».

Прекрасный пассаж! Император уступил горсточке солдат и рабочих! А верноподданный Сандро ни о чём не знал, он «с головой» ушёл в дела авиации, и вот что получилось! Естественно, что французы в 1931 г. верили откровениям великого князя, верила и значительная часть эмигрантов, а кто знал правду — помалкивал, не желая новой свары в августейшем семействе.