Неспокойные воды Жавель

Глава XII

Для нее это был страшный удар. Она пошатнулась, словно и ее в свою очередь порядком долбанули; упав в ближайшее кресло и уронив мою визитную карточку, плавно приземлившуюся на ковер, она закрыла лицо руками.

– Боже мой! – простонала она.– Чем все это кончится?

Слова звучали глухо, но легкий иностранный акцент, который, видимо, усиливало волнение, можно было уловить.

– Мне главным образом хотелось бы знать, как все это началось,– сказал я, подойдя к ней поближе.

Наклонившись, я поднял свою визитную карточку и положил в карман. Затем, схватив молодую женщину за руки, заставил ее взглянуть на меня. В ее голубых глазах отражалась самая настоящая паника.

– Вы не помните меня, Ванда? спросил я. – Вот видите? Я и имя ваше вспомнил. Ванда! Вы по-прежнему неотразимы. Я понимаю, вас трудно забыть. Однако «забыть» фигурировало в контракте. Это было одно из основных условий. Вы не припоминаете меня? Бюрма. Нестор Бюрма, частный сыщик и сводник. Я был у вас свидетелем при заключении брачного контракта. Правда, я был свидетелем со стороны вашего мимолетного мужа, и речь шла всего лишь о пустой формальности, без всякой особой церемонии, да и было это ох как давно. Лет десять или двенадцать назад, а? В ту пору я был кем-то вроде профессионального свидетеля. Меня то и дело видели в парижских мэриях. Раз в две недели я обязательно представал перед господином мэром в сопровождении какого-нибудь неженатого бродяги, подобранного на набережных, подобранного и отобранного моими стараниями по заказу специализированного учреждения, с тем чтобы дать ему возможность вступить в эфемерный союз, ну а потом приходилось, конечно, наблюдать, как он спокойно пропивает свои быстро заработанные деньги либо выбирается из нужды с помощью этого небольшого капитала. Но в любом случае нельзя было позволять ему тешить себя рождественскими сказками и досаждать иностранке, которой он дал свое имя, а вместе с ним и французское гражданство – посредством фиктивного брака. Видите, Ванда, я знаю, о чем говорю, так что ошибки тут быть не может.

– О! Молчите! – взмолилась она.– Ради всего святого, молчите! – И вопреки всякому здравому смыслу – ибо не мог же я отвечать ей и в то же время молчать – добавила: – Значит, вы меня вновь повстречали?

– А вы, судя по всему, повстречали Демесси?

– Да.

– У ясновидящей?

– Да. Пустите меня.

Она высвободилась.

– Забавно получилось! – заметил я.– Вы поинтересовались своим будущим, и оно тут как тут…

Я коснулся пальцем ее обручального кольца.

– Замужем? Я хочу сказать: законная мадам Лоредан?

– Да.

– Стало быть, двоемужница. Впрочем, теперь уже нет. С недавних пор вдова.

Она так и вскинулась.

– Я его не убивала.

– Это вы о ком?

– О Демесси.

– Значит, вам известно, что он умер?

– Да. В этой вонючей арабской конуре, куда он велел мне прийти к нему…

Внезапно она повернулась ко мне лицом:

– Он умер, и черт меня побери, если я хоть капельку его жалею. Так уж было решено судьбой, что день этот станет для него последним. Я пошла туда с одним намерением: убить его, но кто-то другой опередил меня.

– Вот как! И чем же вы собирались его укокошить?

Вопрос мог показаться глупым, но она на него все-таки ответила:

– Револьвером.

– И уж конечно, не игрушечным. Вы с такой силой долбанули меня рукояткой…

Я поднес руку к затылку.

– До сих пор чувствую.

– Ах, так это были вы?

– Да.

Губы ее скривились в страдальческой, презрительной гримасе.

– Значит, вы были в курсе. Он, должно быть, и вас пригласил… Стало быть, он еще гнуснее, чем я думала… Он… Чего вы от меня хотите? Что вам надо? Денег? Демесси шантажировал меня. Полагаю, вы тоже не прочь пошантажировать?

– А почему бы и нет? Демесси жил с одной женщиной. Незарегистрированный. Неженатый. Он-то не захотел стать двоеженцем. Разумеется, эта славная бедная женщина никак не может соперничать с вами в отношении элегантности и внешности, но вопрос в другом. Эта женщина ждет ребенка, а Демесси уже нет, чтобы его кормить. Так вот, если Демесси шантажировал вас, не исключено, что теперь его сменю я и буду вас в свою очередь тоже шантажировать.

– Только деньги,– проронила она, и ее иностранный акцент стал намного заметнее.– Не вздумайте требовать чего-то другого. Потому что иначе я убью вас,-с горячностью добавила она.– Я убью вас, это так же верно, как то, что я не убивала того негодяя, но твердо намеревалась это сделать.

– Успокойтесь,– сказал я.– Мне и без того несладко.

Она с удивлением взглянула на меня. Я пожал плечами.

– Не везет мне с женщинами. Я хочу сказать: по части моих подозрений. Вы уже вторая, кого я подозревал, но дело опять не выгорело. Придется обратить мои подозрения на какого-нибудь мужчину. Тогда, возможно, больше повезет. Короче говоря, я думал, что покончил с этим темным делом, а выходит, потемки опять сгущаются…

Я подвинул себе стул и сел напротив молодой женщины. Инстинктивным движением она стыдливо натянула платье, ибо с того момента, как она рухнула в кресло, можно было вволю любоваться ее прекрасными ногами: видна была даже кромка чулок. Забавно! А ведь садясь в машину или вылезая из нее, она нисколько не стыдилась показывать все исподнее… Ну да ладно… Я взял ее за руку.

– Послушайте, Ванда…

– Боже мой! – прошептала она, устремляя на меня исполненный надежды взгляд голубых глаз.– Боже мой! Неужели вы…

– Что я?

– Вы мне верите! – воскликнула она.

– Будем считать, что да. Посмотрим, что это даст.

– Верьте мне,– настаивала она.

– Да я и сам бы этого хотел, и хотя ваша виновность, как я уже говорил, наиболее легкое для меня решение, однако…

– Я не убивала его.

– Но собирались. К тому же вы и так уже преступница. Вы – двоемужница. Разумеется, двоемужество нельзя равнять с убийством. Но в конце-то концов, вы сами признаетесь, что пришли к нему на улицу Паен только затем, чтобы убить его. Вам надоел шантаж? Насколько я понимаю – нет, раз вы готовы выложить монету другому шантажисту.

Ее мученический взгляд был красноречивее всяких слов.

– Ясно,– сказал я.– Он хотел переспать с вами. Привести в исполнение брачный контракт. Через десять лет после регистрации в мэрии.

Она опустила голову.

– Да. Со всей изощренностью выбрав эту гнусную конуру, чтобы унизить меня…

– Чтобы отыграться за свою мерзкую жизнь,– сказал я.– Это был несчастный, не удовлетворенный жизнью человек. Их миллионы, таких, как он. К счастью, не все они отличаются такой… изощренностью, и не всегда это кончается для них столь трагично. А если бы он выбрал не такое гадкое место, вы…

– Не знаю. Не думаю. Он внушал мне ужас.

– Вы были бы не первой замужней женщиной, у которой завелся бы любовник. Зато были бы первой – хотя я и не могу с полной уверенностью утверждать это,– кто по праву мог бы представить своего любовника как мужа.

– Мне не до смеха,– сказала она.

– Мне тоже. А теперь, Ванда, расскажите мне все…

– Это так необходимо? – устало возразила она.

– Да, если хотите убедить меня в своей невиновности.

– Так вот, я встретила его у одной ясновидящей, мадам Жозефины…

– Где-то около пятнадцатого октября?

– Да. Я еще спросила себя, что он там делал. После того, конечно, как он сказал мне, где он меня видел, потому что в тот день я не обратила на него никакого внимания.

– А вы? Что вы делали у Жозефины?

– Это была самая большая глупость в моей жизни. Я слыхала об этой ясновидящей от своего мужа, уж не помню, по какому случаю…

Я улыбнулся.

– Кстати, о вашем муже, месье Лоредане… Извините, что задаю вам этот немного водевильный вопрос. Не может ли он вдруг вернуться?… Мне, пожалуй, было бы трудно дать ему вполне убедительное объяснение по поводу моего присутствия здесь.

– Он вернется очень поздно.

– Хорошо. Продолжайте.

– Так я, стало быть, слыхала об этой мадам Жозефине, и мне было любопытно сходить к ней на консультацию. Лучше бы уж я сломала ногу. Нам довелось с ним встретиться в приемной. Он узнал меня. Тогда я, правда, была блондинкой, я хочу сказать, в то время, когда выходила за него замуж, но он меня все-таки узнал…

– Ему это, верно, нетрудно было сделать, у меня такое впечатление, что он никогда не переставал о вас думать, что ваш образ всегда присутствовал в его сознании. В пору своей липовой женитьбы он удовлетворился денежным вознаграждением, позволившим ему начать новую жизнь, но чисто по-человечески его можно понять, он наверняка сожалел… гм… о некоторых неосуществленных преимуществах. И должно быть, всегда думал о вас, как о некоем рае, который он, едва увидев, потерял. Итак, он заговорил с вами у Жозефины?

– Нет. Несколько дней спустя я увидела его здесь. Не знаю, как ему удалось раздобыть адрес. Может быть, он прочитал именную табличку на машине. На улицу Доктора Финле я ездила на машине. Так что не знаю. Но если даже он был возле машины, когда я вышла от мадам Жозефины, то я его не заметила. Говорю вам, в тот день я не обратила на него никакого внимания. Так вот, он пришел сюда, назвался и угрожал рассказать обо всем не только моему мужу, но и властям. Я испугалась. Мне не хотелось, чтобы обнаружилось мое двоемужество; я не хотела терять своего мужа. Я предложила ему деньги. Он сказал, что это очень кстати, что они нужны ему позарез; кстати, потому что он как раз собирался совершить убийство, но если он может рассчитывать время от времени на небольшую сумму, ему не придется идти на это убийство.

Я кивнул головой.

– Он имел в виду того, кто еще не родился. И сейчас пока еще не родился. Это ребенок, которого ждет его жена. За двадцать тысяч франков он мог убить его. А с надеждой на большее мог рассчитывать его вырастить.

– Какой ужас, – пробормотала Ванда.

– Такова жизнь. Забавная штука, ничего не скажешь. Ладно. Так, значит, вы дали ему денег и он время от времени возвращался?

– Да. И чем дальше, тем все более странным он становился. Он настойчиво разглядывал меня… Потом однажды вдруг заявил, что хочет меня, что в конце-то концов, мы с ним муж и жена. Я увильнула от ответа, но он продолжал упорствовать, и наконец… Он дал мне ключ, совсем новый ключ, который, мне кажется, заказал специально. «В такой-то день, в такой-то час ты придешь к «козлам» на улицу Паен»,– сказал он мне и назвал номер дома, номер комнаты, рассказал, как туда пройти. Никогда не забуду его слов: «Я хочу, чтобы ты изведала любовь в непривычных для тебя условиях. Обещаю, тебя ждут редкие ощущения. Постарайся стать еще красивее, надень все самое лучшее, и я сделаю то же самое, на твои деньги я купил все, что нужно, я хочу оказать тебе честь. И еще хочу подарить себе что-то вроде каникул – немножко радости. Мы будем любить друг друга так, как тебе ни разу еще не случалось,– в гнусной комнате, на гнусном матрасе, средь запахов гнилья, испражнений, неизбывной нищеты. Вот ключ. Если меня не будет, ты войдешь и будешь меня ждать. Только без обмана, ясно? Иначе я все расскажу, изобличу тебя в двоемужестве и заставлю папашу Лоредана выставить тебя из твоего дворца. Поверь, дорогая, гнусный матрас лишь изредка гораздо лучше, чем гнусный матрас всегда». Боже мой, месье Бюрма, никогда в жизни я ни у кого не видела такой ненависти в глазах.

Голос ее осекся. Она выложила свою тираду на одном дыхании со все возрастающим волнением, быть может потому, что воспоминание об этом и теперь еще приводило ее в смятение, а быть может для того, чтобы оправдать решение, принятое ею вследствие полученного предписания. Но потом вдруг возбуждение улеглось. И Ванда, содрогнувшись, печально сказала:

– Боже мой, как можно быть таким злым, таким низким, таким гнусным?

– Это не злость,– заметил я.– А просто жестокость. Из-за множества всяких вещей. Под давлением обстоятельств. Ну а дальше?

– Дальше? Я решила, что это уже слишком. А может, к тому же мне стало надоедать все время выкладывать деньги. Не знаю. Только я поняла, что мне от него никогда не избавиться. Если только… я действительно от него не избавлюсь. Я сказала ему, что приду на свидание. И пошла, взяв револьвер и набросив на себя старый плащ…

– …И сев за руль машины, которую вы оставили в самом конце улицы Паен.

– Да. Я вошла в комнату при помощи ключа. Было темно. Я включила свет. Он лежал на кровати. Мертвый. Мне кажется, я расхохоталась. Я пришла убить его, а он был уже мертв. И еще, мне думается, я спрашивала себя, не лучше ли так, потому что, как мне показалось, у меня могло не хватить смелости выстрелить в него. Я выключила свет, чтобы не видеть его больше. Как видите, я не собиралась упиваться этим зрелищем. Но тут силы изменили мне. Я упала в обморок. Я пришла, чтобы убить его, а сама упала в обморок. Нет, не думаю, чтобы у меня хватило сил убить его. Не знаю, сколько времени я пролежала без сознания. Но вот наконец я очнулась. И вдруг слышу, кто-то открывает дверь, кто-то входит в комнату. Я действовала бессознательно, повинуясь инстинкту самосохранения. Нельзя было, чтобы меня застали в этой комнате. Я взяла револьвер и ударила.

– И крепко,– с улыбкой заметил я.– Извините, что допекаю вас из-за этого тумака. Вы говорите, нельзя было, чтобы вас застали в этой комнате. Я прекрасно понимаю это, но… если бы вы ухлопали Демесси из пушки, как намеревались, это наделало бы шума, привлекло бы людей, и вам возможно, не удалось бы бежать, и тогда вас могли бы застать в этой комнате… на месте совершенного вами преступления.

– У меня был план. Несколько рискованный, но я готова была пойти на риск. Я сказала бы, что прогуливалась, что меня в этот дом затащили арабы и что я защищала себя от их домогательств.

– И это могло бы возыметь успех. С некоторых пор у нас склонны навешивать на этих североафриканцев кучу всяких вещей. Ну хорошо. Это так, к слову. Стало быть, вы вернулись сюда и так далее. Ваш муж, тот, который остался, ничего не заметил.

– Насколько я знаю, нет.

– Тем лучше для вас. Все это, однако, не объясняет мне, кто же убил Демесси. Поистине таинственное преступление.

Тем более таинственное, что к нему добавилось другое, на улице Доктора Финле, и вполне возможно, что совершено оно тем же самым лицом, но об этом я ничего не сказал Ванде Лоредан, вдове Демесси.

– Вы опять начинаете меня подозревать, да, месье Бюрма? У меня был подходящий мотив, было намерение, но, повторяю вам, я его не убивала.

– Ну что ж… Возможно, он был замешан в каких-то темных делишках и… Так, так… На основании того, что я знаю и что вы мне сейчас рассказали, можно, пожалуй, нарисовать такой портрет: он был травмирован известием о будущем отцовстве. Дела и так шли неблестяще. Малыш только усугублял это. К несчастью, случаю было угодно, чтобы вы встретились. А он и раньше-то был склонен изводиться из-за женщин. Возможно, потому, что носил в себе, в тайниках своей души скрытую, неосознанную рану, чувство неудовлетворенности с тех самых пор, как женился на вас без малейшей надежды претворить это в жизнь. Это не Обманутая на пороге комнаты новобрачных, а Покинутый на ступеньках мэрии. Я пытаюсь найти объяснение этому своим слабым умишком ударного детектива, своей головушкой, столько раз ударенной, может, я, конечно, и ошибаюсь, но не думаю. Однажды он сказал своим товарищам по цеху, нет, вернее, они так это восприняли: «У меня кое-что и получше есть, только я этим не пользуюсь», но теперь, в свете того, что мне стало известно, я вношу поправку: «У меня кое-что и получше было, только я не воспользовался», и каким странным тоном, говорят, он это сказал – да, очень странным! – тоном сожаления, невыносимого сожаления. И сожаление это отравило ему всю жизнь. Хотя он и сам этого толком не знал. Я не собираюсь его защищать. Я просто пытаюсь понять его. Он уже не любил свою жену. Я говорю не о вас, Ванда. Я говорю о… скажем, об Ортанс. Он уже не любил Ортанс, если согласиться с тем, что он вообще когда-нибудь ее любил; он публично сетовал, что она не красотка, хотя, может, и не изменял ей. Он довольствовался другим. Я знаю одну девушку, красивую девушку, соседку Демесси, у которой он стащил фотокарточку. Он ударился в иконографию, если можно так выразиться. Кстати…

Я рассказал о золотом футлярчике с бриллиантовой кнопкой.

– Но это же моя вещь! – воскликнула Ванда.– Каким образом…

– Он украл ее у вас и подарил этой девушке. Мудреный был тип. Если я приду к вам опять, я вам его принесу. Не типа, конечно. А футлярчик.

– О, пускай оставит у себя! – сказала она, неопределенно махнув рукой.

– Итак,– продолжал я,– Демесси терзали самые разнообразные чувства, его мучила неудовлетворенность, в особенности сексуальная. И вот ваши пути скрестились. Ваш вид, ваше возвращение в его жизнь делают его жалкую участь, как с точки зрения материальной, так и эмоциональной, еще невыносимее. И тут он совсем сбрендил. Вначале добрые чувства берут вверх. Он шантажирует вас, согласен, но с благородной целью: он откажется от аборта и будет растить ребенка, которого они ждут. Но из-за того, что видит он вас слишком часто, им все больше овладевает горячка. Он рассчитывает осуществить на деле ваш брак, причем в условиях, о которых вы мне рассказывали, чтобы отыграться за свою гнусную жизнь без надежды и цели, отыграться на вас за себя, за мерзкий вид стен на заводе, за мерзкий вид дома, где он живет, за все и ни за что,– словом, взять ничтожный реванш. Этот Демесси был вовсе не плохим парнем, когда я с ним познакомился незадолго перед тем, как мы все вместе отправились в мэрию – вы, он, я и хозяин того самого учреждения – ваш свидетель. Я выбрал его среди всех других бродяг, потому что он был симпатичным, казался уравновешенным, и я знал, что с… вознаграждением, которое ему причитается за это дело, он сумеет встать на ноги, вот почему я и впоследствии продолжал им интересоваться и следил за ним издалека. И он встал-таки на ноги, поднялся, но недостаточно высоко, несмотря на мою помощь, и в конечном счете я оказал ему плохую услугу, предложив вступить в этот фиктивный брак с такой красивой девушкой, как вы. Вы заронили в его сердце сожаление, которое отравило его, так как его психика не могла справиться с ним. Ладно. Вернемся к бистро и к арабской свалке; он, верно, узнал об этой гостинице от североафриканцев, которые работали с ним на «Ситроене». Он снимает там комнату и, говорят, лучшую. Причем для себя одного, что считается верхом роскоши. Но приходит он туда лишь изредка. А после того, как он бросил Ортанс – может, временно, а может, и навсегда,– он, должно быть, часами воображал себе, что вы с ним, дожидаясь того дня, когда он заставит вас прийти к нему туда. Жил-то он, наверно, где-нибудь в другом месте, не в такой убогой гостинице. На ваши деньги он очень хорошо оделся, можно даже сказать, шикарно; он бросил работу и целыми днями, верно, шатался или сидел в кино. А вид актрис вряд ли способствовал восстановлению равновесия в его душе. Таков портрет; таков этот человек. Не очень хороший, но бывают и хуже. Все это похоже на истину, и у меня нет причин для недовольства собой. Это вполне соответствует полученным мною сведениям. Но черт побери! Я же говорил о сомнительных делишках, в которых он мог быть замешан,– других объяснений тому, что его пустили в расход, попросту нет,– но не вижу, как их увязать со всем остальным, идет ли речь об ограблении вроде того, что было совершено недавно на перекрестке Вожирар-Конвент, или иных каких преступлениях.

Ванда Лоредан, бывшая Демесси, проскрипела, словно проржавевший флюгер:

– И какой же вывод?

– Никакого.

– Как же так! – взвизгнула она. И стукнула каблуком по ковру, отчего платье опять полезло вверх, приоткрыв колени, а она и не думала поправлять его, дабы я мог насладиться этим зрелищем и воспылал желанием, вроде Демесси.– Как же так! Будьте же наконец откровенны. Вы все еще подозреваете меня!

– Не будьте идиоткой.

Она разгневалась.

– Вот именно, я не идиотка и хочу, чтобы у нас была полная ясность. Вас уже передернуло, когда речь зашла о моем двоемужестве. Досадно, не правда ли? Как подумаешь, что месье Демесси, такой симпатичный, которого вполне можно понять и простить, так вот этот самый месье Демесси не пошел на двоеженство, а эта преступила закон… Хорошо. Почему вы не спрашиваете, какие тайные причины толкнули меня десять лет назад обманным путем заполучить французское гражданство?

– Вот именно. Тайные причины явно фиктивного брака.

– Может, я искала зацепку, чтобы меня не выслали. А может, я совершила преступление, да не одно, у себя на родине…

– Не будьте идиоткой,– повторил я.

Надоела мне ее глупая болтовня, а она не только языком молола, но еще и ногами двигала в такт своим дурацким словам, отчего платье ее задиралось все выше и выше…

– Мне хотелось остаться во Франции, оградив себя от неприятных случайностей, которые часто преследуют иностранцев, вот и все. У меня было немного денег… что позволило мне расплатиться со своим партнером… Я полагала, что это выгодное капиталовложение. А если бы понадобилось работать… Кстати, я и работала. И вот два года назад встретила Габриеля Лоредана и вышла за него замуж. Я боялась, как бы фиктивный брак не испортил все дело. Мне кажется, это производит скверное впечатление. Я промолчала и решила попытать счастья. Все сошло благополучно. Ну вот. Вы удовлетворены?

– Послушайте,– с досадой сказал я.– Ведь я ни о чем вас не спрашиваю, а вы разошлись на всю катушку. И уж если вам так хочется начать все сначала, то я тоже начну. Револьвер.

– Револьвер?

– Да, револьвер…

Я стал считать на пальцах:

– Первое: таинственные причины, толкнувшие вас на получение французского гражданства. Второе: двоемужество. Третье: хранение оружия. Это что, в обычаях тех, кто живет на площади Бретёй,– держать у себя револьвер? Разве мало им пушек Дома инвалидов, которые находятся у них под боком?

– Это не мой. Это револьвер мужа.

– Какая разница? Разве профессия месье Лоредана позволяет ему иметь револьверы?

– Не знаю, но у него они есть.

– Чем он занимается?

– О! Какое вам до этого дело? Мой муж не имеет к преступлению ни малейшего отношения. И я тоже. Я изо всех сил пытаюсь втолковать вам это.

– А он, случаем, не судовладелец? Я не имею в виду ничего особенного. Но думается, я его видел недавно на борту баржи.

– Вот это да! Что вы хотите еще от меня узнать? Мне кажется, вы достаточно осведомленный человек.

– Послушайте, Ванда. Чего вы так разошлись? А как, вы думаете, я добрался до вас? Пришлось всюду рыскать, вынюхивать, порой мне помогала чистая случайность.

– Это верно,– сказала она, смягчившись.– Нет, он не судовладелец, он занимается импортом-экспортом. Хотя у него действительно есть небольшая флотилия, не знаю в точности, так ли это называется.

– Я тоже не знаю, но это неважно…

Про себя я очень удивился одному из ответов молодой женщины. И одна из моих собственных реплик, по зрелом размышлении, показалась мне непреднамеренно исполненной скрытого смысла. На старости лет придется, видно, удариться в психоанализ или стать ясновидящей с бородкой, чалмой и роскошным декольте.

– Покажите мне этот револьвер, Ванда,– сказал я.

– Зачем?

– Хочу проверить, подходит он к моему затылку или нет.

– К затылку! А что там у вас в затылке? Задние мысли? По-прежнему задние мысли!

– Возможно! И уж во всяком случае, поможет их развеять отнюдь не отказ показать мне эту пушку.

– Послушайте,– простонала она.– Мало что ли выпало испытаний на мою долю в последние дни? Недели? И эти два месяца? С тех пор, как я встретила Демесси? Сжальтесь хоть немного. Я уже на пределе…

Она встала.

– Я принесу вам револьвер. Но потом умоляю вас! Уходите! Уходите!

Она вышла из комнаты и вернулась с крупнокалиберным револьвером, держа его в своей маленькой ручке. Я схватил эту штуковину, похожую на портативную пушку; такую модель – по всей видимости, иностранного производства – я видел впервые, и ею, судя по всему, никогда еще не пользовались, а весила она будь здоров.

– Этим свободно можно размозжить голову самому несговорчивому избирателю. Стоит только вспомнить черепушку Демесси: ничего удивительного, если по ней пришелся удар такой массы. Разумеется, после рукоятку могли почистить. Если только это действительно тот самый револьвер. – Удививший меня ответ был таков: «Не знаю (обусловлено ли наличие револьвера профессией мужа), но у него они есть…» – Могу я взглянуть на остальные? Сколько их?

– Три,– удивившись, хмуро сказала она.– Но вы можете осмотреть их все. Я брала лишь один, этот или какой другой, но не пользовалась.

– Поэтому я не стану их осматривать. Но раз уж месье Лоредан имеет три револьвера, хотя руки у него только две, а у меня нет оружия, хотя моя профессия позволяет его иметь, я возьму с собой этот. На всякий случай, от греха подальше, а то рыщут тут всякие североафриканцы.

И я спрятал револьвер, который сразу сильно оттянул карман моего пальто.

– Вы не смеете… – возмутилась она.

– Такова цена моего молчания.

Она не настаивала, сразу смирившись. Только просвистела:

– Уходите!

Служанке звонить она не стала, решив проводить меня вместо нее. Внезапно она схватила меня за руку. Глаза ее блестели, словно она только что сделала какое-то открытие.

– Не знаю, зачем я из сил выбивалась, доказывая вам свою невиновность,– сказала она.– Самое лучшее тому доказательство – пресса. Нигде ни слова нет о Демесси. Тела так и не нашли. Потому что убийцы наверняка убрали его. Если бы Демесси убила я, неужели вы думаете, что я стала бы возвращаться на улицу Паен, чтобы убрать тело, или вы полагаете, кто-то мог сделать это для меня?

– Справедливо,– согласился я.

Можно было бы возражать, приводить какие-то доводы, словом, из кожи вон лезть. Я же предпочел сказать: «Справедливо». Не она, конечно, прикончила закомплексованного чернорабочего, если принять во внимание хотя бы нож, который завершил дело дубинки. Да и рассказ ее, безусловно, был правдив. Ее протесты звучали искренне.

Она тихонько рассмеялась.

– До чего же я глупа! Эта мысль только сейчас пришла мне в голову.

Несмотря на двусмысленность этой фразы, я понял, что она хотела сказать. Задним умом мы все крепки, не так ли? Ну, или примерно так. Ба! Не одна она не может сразу разобраться, что к чему. Куда более сведущим людям не всегда удается вовремя сделать это.

– Так что…

Она перестала смеяться и протянула руку.

– Отдайте револьвер. Не нуждаюсь я в вашем молчании.

– Черта с два,– сказал я.– Виновны вы или нет, неважно, но то, что я расскажу Габриелю Лоредану в том случае, если вы заставите меня просить у него аудиенции, вряд ли ему понравится. А Габриель не слишком покладистый, а? И если уж начнет… Это человек властный, лучше не раздражать его, правда?

Она вытаращила глаза.

– О, так вы его знаете! Вы не сказали мне, что знакомы с ним!

Я молча улыбнулся. Говорю вам, ясновидящая. То есть… точнее сказать: факир, дабы избежать возможного недоразумения.

Пока лифт с урчанием устремлялся вниз, к первому этажу, множество мыслей теснились у меня в голове. Я чувствовал, как она давит мне на плечи, не уступая в тяжести той игрушке, что оттягивала карман моего пальто, можно было даже подумать, будто ее только что приласкали этой самой игрушкой.