Неспокойные воды Жавель

Глава III

Я оставил свою машину на улице Данциг, у решетки Боен. (В округе полно оград и решеток.) Забрав ее, я поехал по направлению к перекрестку Конвент-Вожирар.

Моя секретарша Элен, большая любительница бистро, сообщила в тот день, как раз перед тем, как мне ехать к подруге Демесси, что Ривале, парень, с которым мы познакомились, когда он еще держал табачную лавочку с баром на улице Пти-Шан, прямо напротив моей конторы, обзавелся теперь шикарным кафе-рестораном, расположенным на этом самом перекрестке. И раз уж я очутился в этих краях, следовало подумать о визите вежливости. Ривале был отличный парень, а после того, как он уехал с улицы Пти-Шан, мне не часто доводилось с ним встречаться. К тому же давно пора было перекусить, голод давал себя знать. Так что лучше уж подкрепиться у него.

Я остановился на улице Ален-Шартье, чуть подальше кинотеатра «Гомон». Как всегда в преддверии новогодних праздников, на площадке у выхода из метро, как и в других местах Парижа, выстроился ряд традиционных павильончиков. Толпы вокруг них не было. Вместо дождя теперь падал мокрый снег, погода стояла на редкость паршивая, так что, кроме пассажиров метро, проходивших мимо лотереи или тира, не удостаивая их даже взглядом, никого не было. Площадку заполняли одни только голуби. Целая стая с насмешливым видом прохаживалась гоголем перед никому не нужными ружьями, словно бросая им вызов. Остальные с жадностью вырывали друг у друга смесь зерна и хлеба, которую престарелая девица насыпала для них у подножия дерева. Одна из этих птиц порою взлетала, испугавшись вдруг проезжавшей по шоссе машины или чтобы просто размяться, и присоединялась к другим пернатым, сидевшим на фронтоне кинотеатра. Висевшее над ними громадное, ярко раскрашенное панно возвещало о фильме, идущем на этой неделе, на нем была изображена красивая смеющаяся девушка с очень выразительной, прямо-таки воинственной грудью. Впрочем, воинственная или нет – дело десятое, главное, что подозрительного вида следы свидетельствовали о полном неуважении птиц к титькам этой заморской красы.

Кафе-ресторан-бар, а иными словами, новое заведение бывшего табачника имело вполне подходящее название: «В Конвенте». Ничего не скажешь: смелость, смелость и еще раз смелость. Оно располагалось на углу улицы Вожирар. Я с удовольствием окунулся в приятную атмосферу тепла, вдыхая дым сигарет и аромат кофе. У стойки трое каких-то типов болтали, потягивая из своих рюмок. Один из них сказал, что из-за находившегося поблизости тира на выстрел никто не должен был обратить внимания, это было ловко придумано. Другой добавил, что именно так все и произошло, третий спросил, жив ли он, а бармен без малейших эмоций ответил, что умер. После чего все они сошлись на том, что времена мерзкие. За стойкой не было никого, кто напоминал бы Ривале. Стоявший у кассы молодой человек, занятый раскладыванием монет по размеру в полукруглые желобки предназначенного для этой цели ящика, не напоминал мне никого и ничего. У Ривале, правда, был сын, но только не этот парень. Отказавшись от своих светских поползновений, я прошел в уютный зал, где несколько скромных и тихих пар заканчивали трапезу. Я сел у окна с видом на оживленную улицу, который открывался мне из-за спины торговца устрицами, склонившегося над своими корзинами. Я заказал бифштекс. Мне его принесли. Я принялся за еду. Неустанно работая челюстями, я тем временем думал о Демесси.

Он заходил ко мне два месяца назад, ну, или почти. Где-то около пятнадцатого октября.

Это было в моей конторе на улице Пти-Шан. Элен печатала в соседней комнате на машинке.

– Я снова хочу обратиться к вам, Бюрма,– начал он с жалкой, смущенной улыбкой.– Как всегда, с просьбой об услуге. По правде говоря, если бы вас не было… не знаю, что со мной сталось бы.

Минутой раньше я застал его с моей секретаршей, он глядел на нее такими сладкими глазами, что я подумал было, уж не собирается ли он позаимствовать ее у меня на короткое время, а может, и на целую неделю. Но речь шла не об этом. Усевшись, он продолжал:

– Вы спасли меня от бродяжничества. Потом, чтобы я опять не погряз в нищете, вы нашли мне работу. И с тех пор я живу более или менее нормально. У меня есть жена… Не красотка, конечно…

Он искоса глянул в сторону стены, отделявшей нас от Элен; казалось, он весь обратился в слух, наслаждаясь стуком «Ундервуда».

– В общем…

Наконец он очнулся:

– После того как вы меня определили на работу, я сменил несколько мест, но теперь все в порядке.

– Глядя на то, как вы крутитесь вокруг да около, этого, пожалуй, не скажешь, старина,– заметил я.– Вы так много говорите о работе, что тут-то, видно, и кроются какие-то нелады. Остался без работы?

– Нет, нет, с работой все нормально. А вот с женой… Вы знаете Ортанс?…

Он завозился на своем стуле.

– Конечно, знаете… Я вас с ней как-то знакомил, когда мы случайно встретились в воскресенье на блошином рынке у ворот Ванв.

Опять ненужные подробности, чтобы оттянуть время, когда придется-таки открыть свои карты.

– Знаю. С ней что-нибудь случилось?

– Д-да. Такая штука, которая случается и с очень приличными людьми… и даже с теми, кто похуже, вроде нас…– И тут он внезапно решился признаться: – У меня нет возможности кормить будущего ребенка, Бюрма.

– А! Только и всего?

– С меня более чем достаточно,– вздохнул он.– Так вот, я пришел вас попросить… Я подумал, что такой человек, как вы… с которым я могу поговорить откровенно… Словом, у вас, должно быть, есть такие знакомые, а?

Я ответил не сразу. Тогда он нервно стиснул руки.

– Боже мой, Бюрма! Я долго не мог решиться, так что теперь это, может, уже и поздно, я еще не говорил с Ортанс, потому что мне это кажется все-таки отвратительным, но другого выхода у меня нет. Во всяком случае, гак хоть одним несчастным будет меньше, верно? На земле и без того полно горемык, которым все осточертело.

Он жаловался, а я тем временем размышлял.

– У меня есть то, что нужно,-сказал я наконец.– Но придется…

– Само собой, Бюрма! – прервал он меня.– Это врач?

– Особа, умеющая хранить тайну; не врач, но тоже очень опытная в таких делах, обычно все оставались довольны.

– Это… это обойдется дорого?

– Таксы я не знаю, но, уж конечно, не даром. В прежние времена я знавал людей, практиковавших во имя идеала, но в наши дни идеалов больше нет, никто теперь не хочет пачкаться ради чести. Ничего не осталось, кроме этой пакости – чертовых бабок.

– Да. Ну что ж, я как-нибудь устроюсь, постараюсь раздобыть нужную монету. Надеюсь, состояния все-таки не потребуется, а?

– Думаю, нет.

На клочке бумаги, до ужаса ординарной, я написал имя и адрес, добавив к этому в уголке маленький рисуночек. Затем протянул листок своему посетителю.

– Скажете, что вы пришли ради будущего своей семьи. Это своего рода пароль. Славная женщина, о которой идет речь, особенно сильна по части будущего.

– О, спасибо, Бюрма. Тысячу раз спасибо. Не знаю, как и…

– Да ладно.

Я уже чуял момент, когда, утратив всякое представление о реальной ситуации, он, чего доброго, предложит мне стать крестным отцом.

Не уставая благодарить меня, Демесси, в конце концов, удалился, немного успокоенный.

Это произошло два месяца назад. И с тех пор…

Из того, что мне удалось узнать на улице Сайда, явствовало, что он, должно быть, ходил договариваться насчет аборта, условился о цене, о сроке и все такое прочее, раздобыл даже денег для операции, но по той или иной причине не дал хода этому делу и держал Ортанс в полном неведении. Хорош гусь, этот Демесси. Его поведение я воспринимал как личное оскорбление. «Я долго не мог решиться… Мне это кажется все-таки отвратительным…» Притворщик! Сдрейфить в последний момент, испугаться за себя, предвидя какие-нибудь осложнения, и удрать, прихватив занятые бабки и оставив бедную женщину выпутываться одну,– разве это хорошо, разве соответствует морали и все такое прочее? Ну не отвратительно ли? Правда, он добавил несколько купюр на расходы, оставил на прощание маленький подарочек – как раз чтобы хватило первое время на молоко. Если он воображает, что отделался таким образом, то здорово просчитался.

Я покончил с едой. Пока я ел, соседи мои, отобедав, ушли, и теперь я остался в зале ресторана один. Закурив трубку, я заказал кофе и попросил счет. Расплачиваясь, я вручил гарсону банкноту в пять тысяч, которую в виде задатка дала мне жена Демесси. Машинально проследив за ним взглядом, благо расположение места способствовало этому, я заметил маневры молодого человека, стоявшего за кассой. Он с жадностью набросился на ассигнацию и стал разглядывать ее с таким интересом, словно речь шла о какой-нибудь крапленой карте. Затем вытащил из кармана записную книжку, открыл ее и стал что-то сверять, то и дело поглядывая на мои пять косых.

Стоя перед ним в ожидании сдачи, официант явно терял терпение, о чем свидетельствовала его нога в черном ботинке, которой он постукивал по полу.

Наконец молодой человек решился. Он присоединил купюру к другим, уже лежавшим в ящике, а на блюдечко положил все, что причиталось мне.

Гарсон принес сдачу. Я оставил ему кругленькую сумму на чай, дабы получить возможность завести разговор.

– Бумажка была фальшивая, что ли? – спросил я. Он ответил, пожав плечами:

– Эти молокососы сами не знают, чего хотят,– только бы поразвлечься. Ну и времена, месье! Да вот, как вы думаете, что я увидел на днях на улице? Мальчишка лет десяти-двенадцати, не больше, записывал в блокнот номера проезжавших мимо него машин. Полицейский, да и только!

– А номер моей бумажки соответствовал номеру краденой машины? – решил я пошутить.

Он опять пожал плечами.

– Вот уже три дня, как он занимается этой дурацкой проверкой. После ограбления.

– Какого ограбления?

– Да банка напротив – «Контуар де креди».

Он показал мне его в окно. Банк находился на углу улиц Ален-Шартье и Вожирар. Через головы людей, дожидавшихся автобуса № 62, видно было его угловую дверь, расположенную между тиром и лотереей. Только теперь мне стал понятен смысл беседы посетителей. Я имею в виду, конечно, посетителей бистро, а не банка. (А это далеко не одно и то же; скорее даже наоборот.)

– Вы разве не слыхали об этом ограблении, месье?

– Видите ли,– заметил я,– уж чего-чего, а ограблений у нас хватает. И потом, я не из этого квартала.

– Я – тоже. Я здесь только работаю. А вот местные жители считают, что дело провернули ребята из квартала. Лиц-то их никто не видел – из-за масок, они, надо вам сказать, были в масках, но все уверены, что они из этого квартала…

И он пространно изложил мне причины, говорившие в пользу такого предположения.

– Короче,– продолжал он,– бандиты захватили кучу деньжищ… Говорят, миллионов десять-двенадцать… Так, пустячок! А некоторые утверждают, будто все пятнадцать…

– Кое для кого два-три миллиона и правда пустячок.

А так как сам он к числу таковых не принадлежал, момент ему показался вполне подходящим, чтобы положить в карман чаевые, оставленные для него на блюдечке.

– Короче, говорят, будто в этой куче полно было пачек по пять и по десять тысяч, так вот кассир банка записал их номера. Уж не знаю зачем, но это так. Сам-то я в банковских делах ничего не смыслю. А кассир их – из наших клиентов. Зовут его месье Жорж. В полдень и вечером он точно, как часы, пьет свой анисовый ликер. Так вот, месье Жорж передал список номеров этому парню, и с тех пор, как только мне дают разменять пяти– или десятитысячную бумажку, вы только подумайте, я должен еще проверять и изучать ее. Улавливаете всю хитрую механику, а, месье? Вы только представьте себе: бандиты из местных идут и тратят краденые бабки в своем же квартале! Меня от таких рассуждений просто с души воротит, но, в конце-то концов, если парню эта работенка по вкусу, пускай, а?

– Разумеется. И лучше уж так проводить время, чем околачиваться в кафе.

– Впрочем, мне-то лично плевать. Хотя это и не положено, клиентам такое не нравится, а ну как не понравится нескольким, и все – только их и видели. Уж поверьте мне.

– Это сын хозяина?

– Нет, сын управляющего. Месье Ривале с семьей уехал на праздники к родителям в Сент-Африк.

– Во время ограбления были убитые?

– Служащий. Молодой парень. Он взбунтовался, и они его хлопнули. А кто говорит, будто он и не думал бунтовать. Да это все одно – главное, что хлопнули. Порешили, словом!

После этого, довольный сам собой и полагая, что вполне отработал свои чаевые, официант оставил меня наедине с моей трубкой. Я докуривал ее, рассеянно созерцая сквозь стекло «Контуар де Креди». Потом, наконец, вытряхнул пепел и взглянул на часы. Скоро три. Пятнадцать часов, выражаясь языком благородным, железнодорожным и административным. Мадам Жозефина уже начала свой прием, но, конечно, не откажет мне в свидании, улучит момент между какой-нибудь консьержкой и служаночкой.

Я вышел из бистро и сел в машину.