Неспокойные воды Жавель

Глава XIV

Не знаю, чем считать улицу Паен: мысом или кручей, яблоком или грушей, как поется в одной песне, но в конце концов когда-нибудь, наверное, узнаю. Вот и в тот вечер, часов в одиннадцать, я опять поставил там машину у тротуара. На голове у меня была сдвинутая набекрень, бесформенная шляпа, поношенное пальто, убожество которого подчеркивала дыра, идущая вдоль всего рукава сверху донизу, прикрывало помятый, но чистый костюм, а из-под пиджака виднелся высокий ворот свитера – так что я вполне мог сойти за гостя, приглашенного на костюмированный бал к испанской королеве Марии-Кристине.

Я вышел из машины и, крадучись, словно бездомный бродяга, направился в сторону набережной. А точнее, в сторону нордической баржи. Дул злющий, холодный ветер, его внезапные порывы временами становились просто нестерпимыми, принося с собой не менее нестерпимую гадость, похожую на мокрый снег. Сквозь окна нескольких кафе, расположенных на перекрестке и отбрасывавших свет на середину шоссе, виднелись колеблющиеся силуэты посетителей. Ресторан «Три ступеньки», что на углу набережной Жавель и улицы Балар, к которому ведет лестница, состоящая, кстати, из пяти ступенек, если я правильно сосчитал, когда шел мимо в последний раз, походил из-за своего расположения на светящееся подвальное окно. На самом перекрестке, если не считать таких признаков жизни, как огни светофоров, было безлюдно. Время от времени откуда-нибудь с соседней улицы доносились шуршание шин или рокот мотора. Какой-то автомобиль, выскочив с улицы Конвента, устремился на мост Мирабо и, проехав несколько метров, неизвестно почему мигнул фарами. Я вышел на берег по наклонному спуску, что отделяет реку от железнодорожной линии, идущей мимо Дома инвалидов. На левом берегу 16-го округа высокие дома набережной Луи Блерио сияли всеми своими горящими окнами. Поверхность воды бороздили огни, разбегаясь во все стороны, словно клавиши аккордеона, исполняющего горестную мелодию. Под одной из арок текла смехотворная по сравнению с Сеной струйка воды. На первой опоре в вечном ожидании неведомого, гонимого течением тела застыла статуя, та самая, что занесла над жидкой массой, почти касаясь ее, свой огромный, угрожающий гарпун.

Вокруг царила угрюмая тишина, нарушаемая лишь легким плеском воды, лизавшей портовую кладку и пузатые бока стоявшей на якоре баржи. Далекий и словно бы нереальный шум большого города, докатившись сюда, умолкал средь нагромождения железного лома, тихо покачивающихся кораблей, грузовика, стоявшего под металлической конструкцией, и каких-то неуловимых теней, которые то вдруг оживали, то замирали.

Где-то на барже ветер трепал флаг или развешенное белье. Я приблизился. Собака, та самая собака, которая только и ждала случая, чтобы хрипло залаять, подала голос. Однако это никого не встревожило. До того как собака проснулась, на борту не было видно ни единого огонька; но и после огонь тоже не зажегся. Баржа спала, убаюканная течением. Я не стал упорствовать. Я пришел не затем, чтобы брать баржу приступом. Я пришел сюда случайно, в поисках некоего вдохновения; то была своеобразная обкатка экспедиции, которую я собирался предпринять, не зная толком, во что она выльется. С трубкой в зубах я поднимался вверх к мосту Мирабо, оставив позади себя враждебный мрак и лай собаки, который стихал по мере того, как удалялся незваный чужак.

Изображая на всякий случай бредущего усталым шагом завзятого клошара, я пошел по улице Паен и поравнялся с бистро-гостиницей-комфорт-модерн (с трупом в придачу), которую держал Амедх, экзотическая туша. Ставни были закрыты, но сквозь щели едва сочился обычный желтоватый свет. Изнутри доносился слабый шум. Совсем слабый. Чуть слышный.

Как там Демесси: разлагается преспокойно в десятом номере или же его унесли прочь? Но в любом случае, независимо от того, по-прежнему ли труп лежит на кровати или его куда-то дели, дом этот весьма любопытен. Занятный барак, с которым наверняка стоит познакомиться поближе, а иными словами, посетить его.

Ты все понял, Нестор? Ты – клошар. Пьяный клошар, если того потребуют обстоятельства. Держи нос по ветру и действуй в соответствии с этим. Должно быть, в этом доме можно обнаружить интересные вещи. Перво-наперво надо удостовериться, там ли еще жмурик.

Я проник в узкий коридор с сырыми стенами и поднялся на второй этаж. Ударившие мне в нос запахи не уступали по силе, разнообразию и тошнотворности тем, которые я вдыхал во время первого своего посещения этого идиллического места, как сказал бы Демесси. Но того, которого следовало опасаться, я не учуял. Я подошел к двери десятого номера и прислушался. Старая, устоявшаяся привычка. Ничего. Ни единого шороха. Я достал ключ, который унес в тот день, новенький ключ, тот самый знаменитый ключ, который Демесси заказал специально для Ванды. И открыл дверь.

На меня пахнуло чем-то звериным. Рука моя, взметнувшаяся к выключателю, наткнулась на другую руку. Щелчок. Включилась прикрепленная к потолку большая лампочка, вспыхнул свет.

Тут, пожалуй, пошли кое на какие расходы. Это касалось освещения и занавесок (лампочка прогнала весь мрак, а окно закрывала какая-то тряпка, само собой, арабская), ну а в остальном… Вместо одной кровати стояло две (причем одной и той же модели), и в угол был брошен соломенный тюфяк. На тюфяке – пусто. Его владельцем был, видимо, тот парень, который включил свет, вернее всего для того, чтобы я не ушибся, войдя в темную комнату. Это был молодой араб с угловатым лицом и колким, словно консервный нож, взглядом черных блестящих глаз. На нем была застегнутая до самого ворота куртка, из-под которой торчали ноги, обтянутые синим полотном.

Два других прихожанина того же вероисповедания лежали на кроватях. Один из них, наполовину приподнявшись на левом локте и не вынимая из-под одеяла правой руки, глядел на меня. Гляделки у него были точно такие же, как у парня в куртке. Другой дрых без задних ног, не издавая ни звука – ни носом, ни горлом. Все вместе они составляли на редкость молчаливое трио. Прислушиваясь у двери, я не уловил никаких признаков их присутствия в комнате.

– Привет, дамы и господа,– заикаясь, проговорил я.

– О-о-о-х,– вздохнул молодой парень.– Ты разбудить товарищ. Мы спать. Завтра работа.

Акцент у него был в пределах необходимого. Забавно, но у меня сложилось впечатление, будто он нарочно старается говорить на ломаном французском. Лежавший на кровати тип встал и подошел к нам. Под одеялом он лежал одетый. На нем был самый обычный костюм – серый пиджак и коричневые штаны. Тип улыбался. Осторожно взяв меня за руку, он заставил меня сделать два шага вперед. Потом отпустил меня, закрыл дверь и прислонился к ней.

– Ключ,– сказал он, протянув руку.

Он по-прежнему улыбался, но улыбка его не внушала доверия.

– Ключа нет, папаша,– молвил я.– При мне нет.

И это была сущая правда. Я оставил ключ в замочной скважине, а этот дурачок не заметил. Он уже открыл было рот, чтобы ответить мне или обругать меня (скорее уж, обругать, таковое намерение отражалось в его темных глазах), как вдруг третий мужчина, тот, что спал, мирно спал, забился на своей кровати, точно рыба об лед, то ли под воздействием кошмара, то ли из-за особо чувствительного клопиного укуса, и уронил одеяло, а вместе с ним и другую вещь, далеко не такую миролюбивую, с глухим стуком упавшую на корявый пол. Небольших размеров автомат.

Трое бедуинов обменялись крепкими словами на своем наречии, вроде как слегка полаялись. Нельзя сказать, что я этому удивился – то была комната, где невероятное становилось нормой, но в конце-то концов… Короче, я был несколько озадачен, что и побудило меня решиться на необдуманный жест, то есть сделать то, чего делать не следовало.

При виде утвари такого сорта я стал искать аналогичного утешения и поднес руку к карману, где лежала моя пушка. И это меня погубило. То были глазастые ребята, которые знали толк в жестах и мигом все понимали, несмотря на весь свой дурацкий вид. Они тут же набросились на меня с неотразимой ретивостью арабских скакунов, ни больше ни меньше. Опять-таки местный колорит. И так огрели меня по голове – видно, от судьбы не уйдешь (мектуб), видно, стоит войти в эту конуру и – бац! – ну как тут не вспомнить Ванду, только Ванда была красивая и хорошо пахла, а вот сегодняшние ребята… нет, что и говорить, сегодняшние ребята…

Звуки, сначала отдаленные, приглушенные, становились все громче и явственней, и вот наконец мне удалось локализовать их и определить, если уж не понять. Вокруг меня говорили на каком-то иностранном языке, языке диком, в основном гортанном, но с прорывающейся местами пронзительной ногой. Ясно. Я был пленником феллаг или что-то вроде этого.

Я открыл глаза.

Их было по-прежнему трое, тех, кто интересовался мной, но вовсе не трое прежних, хотя близкое этническое происхождение и тех и других не оставляло сомнений.

Я лежал на глинобитном полу (вот видите, тоже битом), нельзя сказать, чтобы мне было удобно, но зато движения мои ничем не были скованы, хотя я, откровенно говоря, не испытывал пока желания производить их в большом количестве. Должно быть, я находился в довольно просторном подвале, превращенном в зал заседаний, там стояли железная кровать, старый шкаф, широкий стол, буфет и множество самых разных стульев. В стенах виднелись внушающие тревогу углубления. Штукатурка местами отвалилась, и остались голые кирпичи. В одном углу недавно проводились, видно, ремонтные работы, если только эта свежая кладка не скрывала замурованного отверстия. Помещение освещалось четырьмя или пятью электрическими лампочками, висевшими на некотором расстоянии друг от друга по осевой линии потолка.

Их было трое вокруг меня, и промеж расставленных ног одного из них я заметил в глубине молодого араба, который так сердечно встретил меня, когда я вошел в комнату Демесси. В небрежной позе с автоматом в руках он картинно нес вахту.

Я зашевелился и попробовал встать или по крайней мере сесть. Один из типов наклонился и помог мне прислониться к замызганной стене. Услужливый тип – североафриканец в прекрасном костюме под поношенным плащом, со следами оспы на узком лице, которого я тотчас окрестил Зенаной из-за его кожи, напоминавшей эту рябую, пузырчатую ткань, и потом Зенана смахивает вроде бы на что-то арабское (хотя на деле Зенана – это скорее уж Индия, но с этим афро-азиатским блоком – все один черт), так вот, услужливый тип, загадочно улыбнувшись, поднес мне что-то ко рту. Я узнал свою трубку, добрую старую трубку. И что? Уж не собирается ли он распекать меня за то, что я курю? Я-то ведь не круйа. Да если бы даже и был… Эти олухи желают, видите ли, освободиться, болтают о свободе, а сами остаются рабами дурацких предрассудков.

– Курите же,– сказал Зенана, к величайшему моему удивлению.– Курите. Вам станет легче.

– Я думал, вы против,– усмехнулся я.

Он пожал угловатыми плечами.

– Мы же не фанатики.

Вот как? Ну что ж, тем лучше! Он чиркнул спичкой. Я сделал несколько затяжек. У табака был гнусный привкус, вряд ли он поможет мне прийти в чувство, однако трубка в зубах придаст мне уверенности. Они еще немного посуетились вокруг меня, потом один тип остался меня сторожить, а остальные пошли и сели за стол. Они положили на него отобранные у меня пушку и бумажник и принялись изучать мои документы. Для этого товарищ Зенаны, который был у них вроде бы за начальника, нацепил затемненные очки в роговой оправе. В очках да еще с довольно густыми черными усищами он был хорош. Ни дать ни взять Сеуд[17].

Судя по всему, это были не совсем обычные круйа из числа тех, кого можно увидеть на стройках выполняющими самую грязную работу или на террасах бистро увешанными всяким барахлом, которое они пытаются продать. Они были того же сорта, что и Кахиль Шериф, только другого уровня. Плохо выбритые и грязноватые, но иного типа люди. Я не знал, хорошо ли это для меня. Если вдуматься, то, пожалуй, нет.

Они дотошно изучали мои документы, перемежая эту инспекцию и чтение отдельными репликами на своем тарабарском наречии с лаем, ворчанием и сопением. Потом долго спорили. Под конец очкарик ударил кулаком по столу и что-то рявкнул. Мой стражник поднял меня и подвел к столу, стиснув своими нервными пальцами мою руку.

– Положение очень тяжелое,– произнес очкарик. Он изъяснялся на правильном французском языке с едва заметным, но неизбежным акцентом.– Очень тяжелое. Мы не любим шпионов.

Он подождал ответа или какого-нибудь комментария. Я молчал. Тот, что держал меня за руку, отпустил ее и посадил меня на просиженный стул, а сам встал за мной, положив руку на спинку стула.

– По одежде вы клошар,– продолжал Сиди[18] Очкастый.– А по документам,– он показал на них,– вы полицейский… Да еще с оружием.– Он похлопал по револьверу, по-прежнему лежавшему на столе, и отодвинул его чуть подальше, чтобы я не мог дотянуться до него.– У вас был ключ от комнаты наверху. Так что положение очень тяжелое. Откуда у вас этот ключ и зачем вы сюда пришли?

– Я приходил к приятелю,– сказал я.– К тому, кто жил там наверху, он сам дал мне ключ. Некто Демесси.

– Д-да,– молвил он.– Демесси. Демесси был шпионом. И то, что вы его приятель и к тому же полицейский, лишний раз подтверждает это.

– Не знаю, был ли Демесси шпионом. Вы сочли его таковым, но это ничего не доказывает. Я, во всяком случае, не полицейский.

Он сунул мне документы.

– Частный сыщик,– сказал он.– Я умею читать.

– А надо еще и понимать. Частный сыщик и официальный полицейский…

– Это одно и то же,– отрезал он.

– Нет. Мне на вашу политику плевать. Если вам хочется сменить дубинку, валяйте, дело ваше.

– У вас был ключ,– повторил он.– Вы вошли украдкой. По одежде…

И он снова начал объяснять мне, что положение очень тяжелое.

– Вы собираетесь сделать большую глупость,– убежденно сказал я.– Неужели вы не понимаете, что если я рискнул заглянуть в ваш притон, то конечно же, принял все необходимые меры предосторожности. Если через несколько часов я не вернусь домой…

Он прервал меня резким движением руки.

– Через несколько часов здесь уже никого не будет. Это был наш последний совет. Прискорбно для вас, что вы пришли именно в этот момент.

– Послушайте,– сказал я.– Не валяйте дурака. Это просто свинство, а свиней вам любить не положено. Я…

Я произнес великолепную речь, дабы выиграть время и получить возможность подумать над тем, как найти способ выбраться из этого осиного гнезда. Я говорил и не слышал звука собственных слов (да и смысла их не улавливал). Кроме того, я испытывал довольно странные ощущения. Время от времени я делал затяжки и каждый раз удивлялся необычайному привкусу табака, который курил. Хотя виной тому могла быть и моя голова, трещавшая как с похмелья! Но Боже ты мой, мне ли не знать, что такое похмелье, и… Да, чертовски странный и, я бы сказал, гнусный вкус у этого табака. Что они там творят, в этом Управлении табачных фабрик! Да они… Впрочем, нет, Управление тут ни при чем. Не припомню, чтобы я набивал трубку из своего кисета. Это Зенана дал мне чубук… уже набитый. Любезный тип, ничего не скажешь… Ну и тип… Гашиш! Индийское зелье, которое действует на всех по-разному. Одни тупеют от него и чувствуют себя разбитыми; других оно возбуждает, взбадривает, наделяя поразительной проницательностью и ясностью ума. Его, возможно, это отупляло, и он вообразил, что и на меня это окажет точно такое же действие… А у меня от его зелья посветлела башка, и я торопливо стал перебирать одну за другой теории, которые излагал Элен несколько часов назад, в том числе и ту, которую она не пожелала выслушать…

– Заткнитесь! – резко оборвал меня Сиди Очкастый. Ему надоело мое словоблудие.– Заткнитесь. Мы…

Мне так и не суждено было узнать, что он хотел сказать. Чудовищный грохот прогремел над нами, казалось, барак вот-вот рухнет. Земля содрогнулась, и с потолка посыпался мусор. Одна лампа погасла. Араб в очках и Зенана вскочили, опрокинув стулья. Не знаю, откуда у них взялись пушки, только каждый держал одну – в одной руке, другую – в другой. Молодой парень с автоматом, стоявший в глубине на страже, исчез, пошел, видно, на разведку. Но тотчас вернулся вместе с другим туземцем, трясущимся от страха. Поднялся истошный крик, и в подвале атмосфера сразу накалилась. Раздался второй взрыв, и вся ватага ринулась сверху в подземное помещение. Послышались выстрелы. Пахло пылью и взрывчаткой. Стороживший меня бедуин кинулся в схватку. Никто уже не обращал на меня внимания. Я прижался к земле. Стол опрокинули, мой револьвер буквально свалился мне в руки, словно сорвавшийся с ветки листок, только был, конечно, потяжелее. Какого дурака ты свалял, Нестор Бюрма. Угодил в самый разгар карательной экспедиции, тут тебе и сведение счетов, и соперничество между различными группировками, и семейная свара – называйте это как хотите, мне плевать. Нет, плевать-то как раз было не время. Пуля просвистела у меня над головой и ударила в стену, в ту самую ее часть, которая была заново оштукатурена. Я тоже в свою очередь выстрелил в сторону парня, избравшего меня своей мишенью: это был Зенана, вежливый араб, приветливый, любезный и услужливый, тот самый тип, который готовил для меня такие хорошие трубки с индийской коноплей. Судя по всему, он-то и стрелял в меня. Я не был в этом уверен и потому говорю: судя по всему. Не знаю, попал я в него или нет. Неподалеку от меня разорвалась граната, и все вокруг заволокло дымом. Я метнулся к буфету и спрятался за ним. Но, едва оказавшись там, перемахнул обратно. Ко мне катилось что-то круглое… какой-то шар… только бросил его отнюдь не любитель игры в петанк. Я схватил эту штуковину, прежде чем она успела грохнуть, и быстренько швырнул ее к чертям подальше. Она ударила в свежую кладку и взорвалась, пробив стену, словно та была из картона.

И тут на сцене появился новый персонаж. Наполовину голый субъект, который, похоже, не собирался предаваться веселью. Тридцать лет в стене, или Жизнь кирпича. Субъект с некрасивого цвета кожей. Ведь туда, где он находился, солнце не попадало. Субъект глядел на меня своими широко открытыми, немигающими, угасшими глазами.

– Привет, Демесси,– сказал я.

Он поклонился. То есть, иными словами, следующий взрыв заставил его потерять равновесие или, проще говоря, освободил его от известковой оболочки, и он упал лицом вперед.

Не знаю, почему я бросился к нему. Он мог падать и падать сколько угодно. Вреда ему это не причинило бы. Меня окатило горячей волной. На этот раз я попался. И может потому, что в момент кончины так всегда и бывает… то, за чем мы гонимся всю жизнь, настигает нас наконец… прежде чем потерять сознание, я увидел, как вокруг меня летают тысячи банковских билетов.

– Демесси, о Хранитель сокровища…

Кровать, простыни и стены были белыми. Стараясь попасть в тон, я спросил бесцветным голосом:

– Что это?

– Теория,– сказал Фару.

Он постучал пожелтевшим от никотина концом указательного пальца по исписанному листку бумаги.

– Теория, которая начинается как бы стихами, но некоторые ее пункты были проверены и уже подтвердились. Похоже, вы находились под воздействием какого-то наркотика…

– А-а! Где я? В больнице?

– Да, имени Бусико. Вас привезли сюда полицейские, сбежавшиеся, чтобы навести хоть какой-то порядок в бистро Амедха, где происходило кровавое сведение счетов, они нашли вас среди других раненых и нескольких убитых.

– Если это были те самые полицейские, которые уже останавливали меня однажды ночью…

– Не знаю. Но мне стало известно о том, что с вами случилось, и я пришел. Три дня вы были в таком состоянии, что вас нельзя было допрашивать. Но сегодня вроде бы можно. А вам известно, что вы еле выжили?

– Чувствую я себя ни к черту. Меня ранили?

– Да не один раз.

– Обычно все начинается с головы.

– На этот раз и тела не пожалели.

– Может, ему было завидно. Ну что ж, теперь завидовать нечему.

– Ваши соседи по палате тоже завидуют. Видите ли, к вам наведывались гости. Сначала Элен, потом совсем молоденькая девушка, на редкость привлекательная. Их прозвали вдовами.

– Вдовами? Черт побери! Неужели я был так плох?

– Да. Но теперь дело пошло на поправку. Выкарабкаетесь.

– Ну что ж, тем лучше. Итак, я готов познакомиться с вашей теорией. Вы ударились в теорию?

– Не я, а вы. Практикант, дежуривший в ту ночь, когда вас привезли, слыхал, как вы бредили. Его настолько заинтересовали ваши слова, что он их записал.

– Как тот парнишка, который записывал номера машин.

– Какой парнишка?

– Парнишка, о котором рассказывал мне гарсон в кафе. К нам это не имеет отношения.

– Тем лучше. А то я уж испугался, нет ли чего другого. Какого-нибудь дополнения, которое все опять поставит под вопрос. Так я зачитаю вам ваш бред?

Он снова постучал по бумаге, которую держал в руках.

– Давайте,– сказал я.

– «Демесси, о Хранитель сокровища,– начал он.– Хранитель сокровища, но подтибрил его не ты. Может, бабки эти принадлежат «Контуар де креди», перекресток Вожирар. Уж наверняка там несколько миллионов. Л миллионы эти предназначались для покупки оружия, которым торговал Габриэль Лоредан, и место им было не в этой стене. Миллионы эти хранились у Жозефины. Демесси, Хранитель сокровища…»

Фару остановился и вздохнул:

– У меня не хватило духу напечатать весь этот текст. Впрочем, вы и так его знаете, он ведь вышел из вашей черепушки. Очень уж тут много непонятных фраз. Вы, конечно, бредили, но во всем этом была и правда, много правды. И это позволило нам разоблачить одного из черномазых, тоже раненного во время схватки, но бодренького.

– Сиди Носогрейка,– молвил я.

– Сиди Носогрейка?

– Я прозвал его так из-за трубки с гашишем, которую он дал мне в надежде на то, что это выведет меня из строя, но он здорово промахнулся. Еще его зовут Зенана.

– Зенана?

– Он рябой.

– Верно. Это тот самый парень. Точно, некий…

И, не обращая внимания на то, что у меня снова может подскочить температура, он ляпнул такое имечко, которое режет и ухо, и горло.

– Этот Зенана,– сказал я,– зная о наличии у Жозефины бабок, предназначенных для покупки оружия, и желая заполучить их втайне от освободителей алжирской территории во имя своего личного, индивидуального освобождения, воспользовался случаем, который ему представился, так?

– Да.

– И бабки, спрятанные в вертикальной могиле Демесси,– это бабки из «Контуар де креди»?

– Да.

– К вопросу о вдовах… Деньги возвращены полностью?

– Почти.

– Отчасти ведь благодаря мне.

– Вроде бы так. Вы хотите получить вознаграждение?

– А оно положено?

– Думаю, да.

– Тогда прошу походотайствовать. Не ради меня, а ради жены Демесси и малыша, которого она ждет.

– Посмотрим. А пока… Послушайте, Бюрма, вы были со мной не слишком-то откровенны, а? Когда я вызвал вас к Жозефине, на горизонте был уже один убитый… да и о смерти ясновидящей вам тоже было известно.

– О! Не будем больше говорить об этом. Поговорим лучше о Зенане. Так он сознался?

– Да. Благодаря вашей теории, изложенной вами в бреду и записанной практикантом, мы задали ему такие вопросы, причем, пожалуй даже, в утвердительной форме, что он не стал упрямиться. Он признал, что, явившись однажды к Жозефине, которая была передаточным пунктом и к которой он часто наведывался, он нашел на коврике вашу визитную карточку. Ему не понравилось, что Жо связана с частным сыщиком. Он задумался: а не собирается ли она подложить свинью своим сводным братьям по крови? Вы в этот момент как раз, должно быть, беседовали с ясновидящей. Он не стал соваться. Но с верхнего этажа следил, дожидаясь, когда вы уйдете. А потом потребовал объяснений от доброй женщины. Она оправдалась, сказав, что вы приходили к ней по поводу некоего Демесси, чернорабочего с «Ситроена». Зенана не дурак…

– Не всегда.

– В общем-то, он скорее пройдоха.

– Хитрец.

– Если угодно. Так вот, Зенана стал соображать. У Жо хранились бабки – несколько миллионов,– украденные в «Контуар де креди» и предназначенные для покупки оружия… Кстати, мы были у Лоредана, знаете?

– Ну и что?

– Если он оказал сопротивление, Ванда снова стала вдовой.

– Он в кутузке. И хозяин баржи тоже.

– На барже нашли оружие?

– Да. Но вернусь к Зенане. Политика ему поднадоела. Он давно уже искал случая сколотить состояние. И задумал присвоить кубышку, спрятанную у Жозефины, сочинив для этого план. Он убьет ясновидящую и устроит мизансцену, чтобы свалить убийство на вас. А если его приятели займутся расследованием, то узнают, что Жозефина была связана с вами. Они сделают из этого несколько выводов: ясновидящая собиралась, видно, предать их и, возможно, уже начала это дело, а причиной драмы стал дележ добычи. Дальше они допытываться не станут. Тем более, что им придется поостеречься, ибо Зенана оставит на месте преступления документы, свидетельствующие о том, что Жозефина служила передаточным пунктом, и это должно насторожить полицию. Была, правда, одна загвоздка. Если вас арестуют, каково будет ваше поведение? Само собой, вы будете отрицать убийство, но признаетесь, что поддерживали отношения с ясновидящей. И объясните, зачем приходили к ней недавно. Тогда всплывет дело Демесси, человека, который покинул семейный очаг и так далее. Демесси станут разыскивать, чтобы узнать, правду ли вы сказали. И довольно быстро найдут, ведь полиция располагает мощными средствами. Что же в таком случае произойдет? Демесси подтвердит слова Бюрма… Бегство из супружеского дома и так далее. Тут-то и обнаружится хитрая махинация, направленная против сыщика. Это даст, конечно, возможность настоящему преступнику выиграть время, но его может оказаться недостаточно. Зато если Демесси вообще не найдут, времени можно выиграть гораздо больше. А так как его приятели будут уверены, что убийство совершил частный сыщик, никого другого они подозревать не станут. Зенана настолько был уверен в успехе, что без долгих раздумий привел свой хитроумный план в исполнение. Ибо он-то знает, где найти Демесси, и, может, потому, что он это знает, в мозгу его и зародились такие мысли. Без этого он не стал бы ничего предпринимать. Ему известно, что Демесси бывает иногда у Амедха – бистро, гостиница и центр, где в подвале проходят собрания. Он приканчивает Демесси, обманув своих сообщников – одного или двух, к чьей помощи вынужден прибегнуть. Говорит, что Демесси – шпион. Они помогают ему замуровать парня в подвале…

– Вдохновившись, насколько я понимаю, происшествием, имевшим место несколько лет назад на улице Нёв-дю-Театр – ради… театральности.

– Да. Но к строительным работам он приступает лишь после того, как разделывается с ясновидящей, и уж тогда прячет вместе со жмуриком дважды похищенные бабки, потому что его великолепная комбинация начинает трещать по швам. У него был приготовлен другой тайник для денег, но не хватило времени отвезти их туда. Не мог же он до бесконечности всюду таскать за собой чемодан-сейф, да еще в обществе своих приятелей. И он решил, что там-то уж, рядышком с Демесси, бабкам ничто не угрожает. Он вернется за ними позже, вот и все. Однако вас не арестовали… и, так как существовала опасность, что кто-то из их шайки может попасться в квартире Жозефины, ставшей мышеловкой – а он это сразу усек, ничего не обнаружив в печати о драме на улице Доктора Финле,– он исхитрился поставить своих дружков в известность относительно смерти Жозефины, сказав, будто слыхал об этом разговоры по соседству с ее домом, что, кстати, вполне могло случиться. И с этого момента в их компании начался разброд. Оружие было, но не было ни гроша, чтобы заплатить за него. Собрания шли одно за другим. И как раз в разгар одного из таких собраний заявились вы. Из ваших документов Зенана узнает, кто вы такой. Зачем вы сюда пришли? Вы, верно, многое знаете. А вдруг вы заговорите, и тогда Зенану могут разоблачить. Он дает вам наркотик, чтобы вы вовсе перестали соображать, надеясь, что до того, как вы очухаетесь, другие, взвинченные до предела, успеют разделаться с вами.

– Что в конечном счете и произошло бы, если бы не эта мясорубка… Надо будет узнать, к какой из соперничающих политических группировок принадлежали посланные самим провидением метальщики гранат. Я бы охотно внес им взнос.

Через несколько дней я вышел из больницы. И отправился на улицу Сайда, заглянув предварительно на перекресток Вожирар, в «Контуар де креди», где, как сказал Фару, меня ждали. Ортанс успели сообщить о прискорбной судьбе Демесси. Стало быть, мне уже не было необходимости придумывать путаные фразы. Я пробыл у нее совсем недолго, ровно столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы вручить ей деньги, которые позволят ей без лишних мучений ждать появления ребенка, а затем воспитывать его. На исхлестанной холодным ветром лестничной площадке я искал спички, собираясь закурить трубку. Рука моя наткнулась в кармане на роскошный ларчик для духов, украшенный бриллиантом золотой футляр, который Демесси подтибрил у Ванды и который теперь принадлежал Жанне Мариньи. Я закурил трубку и вместо того, чтобы спускаться, стал взбираться по железным ступенькам, отделявшим меня от пятого этажа.