Неспортивное поведение

ГЛАВА 25

МИЛЛЕР

Позвонив Джексу из машины, я подождал несколько минут, а затем объехал вокруг квартала и припарковался через дорогу от дома родителей Кинси. Чертов сталкер.

Выключил фары и просто сидел в теплом внедорожнике, пока дождь сердито капал на ветровое стекло. Даже природа на меня злилась, не на то, чтобы я обвинял дождь или кого-то еще, кроме самого себя.

Все дело было во мне.

Бегство — в этом был весь я.

Но мне хотелось остаться, боже, как же сильно мне хотелось почувствовать твердую поверхность ногами и пообещать Кинси, что все будет в порядке.

Тогда я бы солгал.

И именно это меня остановило.

Все не будет хорошо.

По крайней мере, в течение какого-то времени.

Это осознание так сильно меня потрясло, так сильно сдавило мое горло, что стало трудно дышать. Мама Кинси споткнулась и начала падать на пол.

Я подхватил ее и встретился с настоящим, живым, дышащим воспоминанием о том, как нашел свою маму на нашей кухне.

И осознание этого поразило что-то очень чувствительное в моем теле.

Все становится лучше.

Но для этого нужно время.

И даже сейчас у меня все еще были моменты слабости. Я вполне мог бы остаться и сказать Кинси, что все будет хорошо, что единороги и радуги обосрут все ее лицо в тот момент, когда закончатся похороны, что солнце снова засияет, что однажды вспомнит этот момент и не заплачет.

Ну, похоже, это было самым нечувствительным, что я мог бы сделать — но Кинси была слишком для меня важна, чтобы так сделать.

Над крыльцом зажегся свет.

Джекс вышел, обнимая одной рукой Кинси.

Он первым меня увидел.

Его взгляд полный отвращения совсем не был неуместным. Этот ублюдок хотел ткнуть в меня ближайшим острым предметом, и я не стал бы его винить, если бы он так сделал.

Кинси втянула ртом воздух, и капли дождя стекали по ее подбородку. Я никогда в жизни не видел ничего столь же прекрасного.

У меня сжалось сердце, когда она сильнее закуталась в свою черную толстовку. Джекс посмотрел на сестру, затем на меня. На его лице отразилась нерешительность.

А затем Кинси прошептала что-то ему на ухо.

Я вышел из машины и стал ждать, засунув руки в карманы.

Джекс прошел рядом, даже не прилагая усилий, чтобы обойти, и буквально в меня врезался, из-за чего я, спотыкаясь, попятился на несколько метров по мокрой траве.

Он сел в свою машину.

И уехал.

Кинси не двигалась.

Я боялся к ней подойти.

Боясь того, что означал этот момент.

Потому что в нем было больше, чем ее отец.

Больше, чем моя мама.

Больше, чем наше прошлое.

Я смотрел на свое будущее.

И это чертовски сильно меня испугало.

Ее темно-каштановые волосы выглядели чернильно-черными, прилипнув к гладкой шее, к той самой шее, которую я мечтал целовать каждый день. Она сжала кулаки по бокам от своего тела и сделала два шага в моем направлении мне; ее ноздри раздувались, она пыталась меня понять.

— Почему?

Я облизал губы.

— Что почему?

— Почему ты ушел?

— Ты имеешь в виду, помимо совершенной трусости и поведения самого настоящего засранца?

Она не засмеялась.

Я этого и не ожидал.

— Потому что… — Я сглотнул, делая шаг в ее сторону. — Когда ты вошла в кухню, я не хотел врать. Тот момент напомнил мне, как я потерял маму. Я ощутил такое же щемящее чувство, такое же отчаяние. И не хотел тебе врать.

Она нахмурила брови.

— Что ты имеешь в виду? О чем бы ты соврал?

— Кинс. — Я потянулся к ее рукам, и она мне позволила. Они были холодными и казались очень хрупкими. — Все не будет хорошо.

Она опустила голову.

— Посмотри на меня.

Она покачала головой.

— Хорошо. — Я сделал глубокий вдох. — Все не будет хорошо. Ни сегодня, ни завтра, и не на следующей неделе, когда ты будешь наблюдать за тем, как твой папа страдает, проживая хорошие дни только для того, чтобы за ними следовал еще один плохой день. И когда… — У меня дрогнул голос. — Когда ты пойдешь на его похороны. Когда будешь наблюдать, как люди говорят о нем в прошедшем времени, когда внезапно твой мир станет таким ярким, когда боль в груди будет усиливаться до тех пор, пока не станет такой сильной, что ты не сможешь дышать, боль станет единственной константой в твоей жизни, все не будет хорошо. Ты мне не безразлична, правда. Больше, чем следует. Я тебя хочу. Больше, чем следует. Но не могу тебе врать, Кинс. Люди не созданы для такого рода боли… для такой. — У меня осип голос. — Я знаю, какого это — потерять родителя, потерять кого-то, кого ты так сильно любишь, что тебе интересно, станешь ли ты когда-нибудь прежним, проснешься ли ты когда-нибудь и почувствуешь себя самим собой. Я не буду таким человеком. Я отказываюсь быть таким же, как и все остальные, кто будет похлопывать тебя по руке и говорить, что все будет хорошо. Черт, все будет совсем не хорошо, Кинс. Он умирает. Уже ничего не будет хорошо. Но… — Мой проклятый голос не переставал дрожать. — Однажды…

Кинси наконец-то посмотрела мне в глаза.

— Однажды солнце станет светить немного ярче, однажды больше не будет больно входить в гостиную. Однажды тебе захочется улыбаться. И я просто… — Мой мир накренился. — Я просто хотел, чтобы ты знала, что когда наступит этот день, я буду там, рядом с тобой, улыбаясь в ответ.

Кинси кивнула головой, ее слезы смешались с дождем, из-за чего невозможно было понять, рыдает ли она или просто плачет — оба варианта разбивали мне сердце.

— Ты обещаешь?

— Клянусь. — Я обнял ее. — Больше никакого бегства.

Она так крепко меня обняла, что мне стало трудно дышать, и когда я уже подумал, что она отступит, Кинси встала на цыпочки и подставила мне свой рот.

Я сорвал поцелуй, которого не заслуживал.

С губ последней девушки, в которую мне стоило влюбляться.

Единственной, которая в настоящее время способна разбить мое, уже на наполовину разбитое сердце.

Мудрость светилась на ее лице, когда она обхватила мое лицо ладонями.

— Ты не прав.

— Почему?

Она кивнула.

— Потому что прямо сейчас… — Ее руки скользнули по моей груди. — Я уже чувствую себя лучше.

— Из-за ледяного дождя? — попытался пошутить я.

— Нет, — прошептала она. — Из-за тебя. — Кинси прижала руку к моей груди, словно пыталась почувствовать мое сердце. — Иногда все, что нужно сердцу, чтобы почувствовать себя лучше — это напоминание о том, что где-то там другие сердца по-прежнему бьются, несмотря на то, что с ними неправильно обращаются, разбивают, топчут… иногда просто нужно испытать любовь в ее самой чистой форме… даже если это звучит как самая настоящая фигня.

Я закрыл глаза, положив руку поверх ее руки, позволяя дождю падать на нас обоих, пока мы касаемся друг друга.

А потом Кинси потянула меня к моей машине.

Я последовал за ней.

Я бы последовал за ней куда угодно.

Побежал бы даже в ад.

За ней я хотел бежать.

Она открыла заднюю дверь и забралась внутрь. У меня не было выбора, кроме как последовать за ней, я был бы идиотом, если бы остался под дождем, в то время как она была бы в теплой машине.

Кинси стянула через голову свою мокрую толстовку и бросила на кожаное сиденье. Ее красный кружевной бюстгальтер был самой отвлекающей вещью, что я когда-либо видел.

— Кинс. — Мой голос прозвучал как проклятие. — Мы буквально припаркованы перед домом твоих родителей.

— Давай немного поживем, — попросила она.

И потому что я покончил с бегством от того, что между нами было, и потому что нуждался в ней так же, как и она нуждалась во мне, я притянул ее на колени и чертовски сильно поцеловал.

Смахнул влажные волосы с лица Кинси, скользнул языком по трепещущим губам, затем спустил с плеч бретельки лифчика. На мгновение обхватил за плечи, и перевел дыхание.

— Что? — прошептала она.

Ее кожа была такой гладкой, сливочной… светлой по сравнению с моими руками цвета мокко.

— Ты прекрасна. — Я провел кончиками пальцев по ее рукам, наблюдая, как Кинси седлает меня, словно мокрая сирена. Со смешком поцеловал ее в губы. — У меня никогда не было и чертова шанса, не так ли? — прошептал я.

— Никогда. — Она тихонько усмехнулась, расстегивая мои джинсы и спуская их по моим ногам до колен.

В этом моменте не было ничего сексуального и запланированного. И все же я был таким твердым из-за нее, что у меня все болело от этой сильной необходимости сделать ее моей… сделать ее по-настоящему моей. Сделать так, чтобы она знала, что это именно то, чего я хотел в своей жизни — девушку с каштановыми волосами, завораживающими глазами и способностью осадить мужчину, даже не используя слов.

Она выскользнула из своих спортивных штанов.

Мы посмотрели в глаза друг другу.

— Больше никаких побегов. — Она провела большими пальцами по моей нижней губе, я приоткрыл рот, всосал их, не торопясь скользил языком по ее коже, пробуя на вкус дождь.

Бессильно вздохнув, кивнул в ответ.

— Я тебя понял.

Прислонился лбом к ее лбу, вдохнул запах, закрыл глаза и наслаждался чувством Кинси в своих руках.

Когда открыл глаза, она все еще смотрела на меня, медленно двигаясь и скользя по мне своим телом.

Я торопил Кинс, сжимая ее бедра руками, мы оба впали в тихую необузданность, отдавая друг другу все без остатка.

С бессильным содроганием я замедлил ее, хлопнул рукой по кожаному сиденью, чтобы удержаться от слишком быстрого окончания этого момента, чтобы не отнять у нее контроль.

— Миллер, — застонала она.

Я подхватил ее ноги руками, притянул ближе, затем разместил руки под ее коленями, чтобы добиться угла получше.

Кинси выгнула спину.

Я поцеловала ложбинку ее груди, затем умерил темп и вошел в нее до самого основания, наблюдая за тем, как ее губы приоткрываются, и раздается стон.

— Ну же, Кинс.

— Не хочу, чтобы это заканчивалось, — прошептала она, и по ее щеке покатилась слеза.

— Посмотри на меня.

Она открыла наполненные слезами глаза.

— Это… — Я убрал руки из-под ее колен и положил ей на бедра. — Это не обычная ситуация, Кинс. Это — все. Ты. — У меня дрогнул голос. — Ты для меня все.

Вздрогнув, она укусила меня в плечо.

Совсем не тот ответ, что я ожидал.

А затем она начала двигаться на мне по-другому.

И, возможно, я отключился.

Возможно, за свои двадцать пять лет я просто никогда не испытывал такого удовольствия, но все произошло так быстро, что я не смог себя остановить, чтобы не наброситься на ее рот с поцелуями.

Я скользил языком по ее языку, а затем углубил поцелуй.

Кинси не прекращая двигалась на мне.

— Миллер…

Я снова пожирал ее слова своим языком.

Кинси напряглась вокруг меня, так сильно сжалась, что я не мог остановить свое тело, которое самопроизвольно встречало все толчки на полпути.

Ее оргазм подтолкнул мой, и я ненавидел это.

Ненавидел, что все уже закончилось.

Что я не мог остаться внутри нее навсегда.

Что не мог пленить ее на заднем сидении моей машина и заняться диким сексом — желательно не перед домом ее родителей — всю чертову ночь напролет.

Ее голова упала мне на плечо. Задыхаясь, она слегка толкнула меня в грудь и хихикнула.

— Хорошая игра.

Это было так неожиданно, и мой громкий смех, и ее поддразнивание, что я не мог перестать смеяться.

— Я могла бы выиграть чемпионат. — Она дразнила мои губы своим языком.

Я вздохнул ей в рот.

— Напомни мне, чтобы я дал тебе поносил мое кольцо.

— Голой?

— А был еще и другой вариант, друг?

— Ах. — Она засмеялась. — Мы снова станем друзьями?

— Да, теми, которые ходят на свидания.

— Хорошо, что все уже думают, что мы встречаемся, хм? — она вздрогнула, прижавшись ко мне.

— Да. Об этом.

Я отказался думать о команде, об Андерсоне, о ее брате. Черт, когда-нибудь мне придется рассказать все Джексу, потому что то, что происходило между нами, выходило из-под контроля, и чем больше времени я с ней проводил, тем яснее осознавал, что не смогу сохранить это в секрете, и больше не хотел этого.

— Еще одна неделя, — прервала она. — И тогда мы дадим знать Джексу… он заслуживает знать.

— А я заслуживаю того, чтобы играть без сломанной ключицы, но мы не можем иметь все, что хотим. — Я выругался. — Хорошо… после первой предсезонной игры против Тампы.

Кинси скривилась.

— Чертова Тампа. Пять тренеров, а они все равно не могут выиграть хотя бы игру? Тебе их не жалко? В прошлом году завершение сезона у Тейлора было просто ужасающим, и у него всего один хороший ресивер, но Ван Остин скорее будет делать селфи, чем приложит достаточно усилий, чтобы поймать долбаный мяч!

— Вау. — Я кивнул. — Я сейчас так завелся, что думаю, мне, возможно, придется начать второй раунд… видеть, как моя девушка говорит о футболе чертовски горячо. Быстро, назови мою статистику.

Она закатила глаза, а затем выдала все мои показатели за прошлые сезоны так, словно учила их наизусть.

Я поцеловал ее, прежде чем она начала выдавать показатели Джекса.

И проигнорировал ворчащее чувство вины, потому что, когда мой лучший друг умолял меня просто приглядеть за его сестрой — чтобы она не подвергался дополнительному стрессу — я вместо этого занимался с ней сексом.

И сохранил это от него в секрете.

Так держать, Миллер.

Мне хана.