Ауппи Унстрил было ужасно жарко. Но в конечном счете холод должен был победить — он будет просачиваться к ней отовсюду сквозь корпус «Прижмуривателя», проникать туда, где она лежала в центре аппарата, откуда уходило внутреннее тепло, излучалось в космос. Она замерзнет последней. Она была маленькой косточкой, семечком в середине фрукта… нет, скорее его мягкой сердцевиной, мякотью.
Но со временем она затвердеет. Когда замерзнет.
А пока она умирала. Может быть, от удушения, а может — от перегрева.
Последнее, что они слышали от «Гилозоиста»: он был атакован и выведен из строя. Он едва успел покинуть Пропускной Объект Контакта, отчалил от него километров на десять, когда был атакован каким-то новейшим оружием при поддержке высокотехнологичного разрывателя полей. Двигатели его были выведены из строя, генераторы полей разбиты, часть экипажа погибла; корабль сообщил, что отходит назад к Пропускному Объекту.
Судя по всему, имели место одновременные атаки на несколько объектов, и ДжФКФ тоже сообщил об атаке на их корабли; один из их ИМК на другой стороне Диска был уничтожен, другие корабли повреждены и, по меньшей мере, временно выведены из строя.
Ауппи и «Прижмуриватель» обследовали одну из фабрикарий, — хотели выяснить, не ведется ли там строительство корабля, — когда началась атака. Они демонстративно не обращали внимания на происходящую рядом вспышку гоп-материи, хотя занимали идеальную позицию для атаки, хотя вспышка казалась довольно серьезной. Их тактика оказалась ошибочной. «Прижмуриватель» не был мини-кораблем общего назначения — он представлял собой скроенный наспех боевой корабль. Очень умело и даже изящно скроенный, но тем не менее скроенный наспех — целеустремленно, без всяких излишеств. Оставить оружие в состоянии боевой готовности, когда в нескольких минутах полета бушевала вспышка гоп-материи, — это оказалось ошибочной ошибочной ошибочной тактикой.
Но выборочная проверка фабрикарий на предмет изготовления незаконных кораблей была важнее, это признавала даже Ауппи. Она хотела проникнуть на «Прижмуривателе» внутрь пробитой фабрикарии, чтобы внимательнее рассмотреть корабль, случайно ими обнаруженный, хотя они уже имели показания, что это довольно серьезное и в то же время простое оружие; они пришли к выводу, что входить в фабрикарию будет опасно; фабрикария, пусть и с дырой в корпусе, продолжала усердно работать, завершая создание корабля, машины внутри ходили туда-сюда на своих линиях и тросах, но даже если бы они не двигались, «Прижмуривателю» пришлось бы виртуозно маневрировать, чтобы пробраться внутрь. А поскольку машины метались от стен к центру, проникновение внутрь было бы равносильно самоубийству.
Поэтому она проигнорировала пугающе привлекательный странный новый корабль, проигнорировала и новую вспышку инфекции гоп-материи и занялась тем, что, по их согласованному мнению, было сейчас важнее всего: выборочной проверкой фабрикарий на достаточно большом протяжении Диска с использованием ограниченных сканирующих возможностей их маленького импровизированного боевого корабля. Это оказалось проще, чем они предполагали, потому что у всех проверяемых ими фабрикарий был одинаково тонкий наружный корпус. Там, где должна была быть толстая корка плотного исходного материала, оставалась тонкая наружная оболочка на опорных балках, потом сам корпус, а дальше — напряженная деятельность и нечто крупное, медленно увеличивающееся в размерах в центре. Несколько других крохотных кораблей Культуры успели провести выборочную проверку нескольких фабрикарий.
А потом они подверглись атаке.
Она просматривала собственные результаты — так, похоже, еще один корабль строится в этой фабрикарии, — когда услышала треск в общем канале связи, которым пользовались все: голос корабля «Гилозоист» — быстрый, усеченный, сжатый, в полном аварийном режиме — сообщил, что корабль был атакован, выведен из строя… должен вернуться на Пропускной Объект.
Разговоры в сети смолкли, воцарилось полное молчание. Потом начался гвалт, все кричали без разбору: «Что за херня?/Что он там сказал?/Это что — учения?/Этого не может быть…», а потом перекрывающий все другие голоса раздался крик Ланьяреса:
— Внимание! Я получаю!..
А потом тишина, иногда нарушаемая восклицанием кого-нибудь из них, всех их.
— Что?.. — успела проговорить она, но тут «Прижмуриватель» вокруг нее погрузился в тишину.
— Внимание: атака Эффекто… — сообщил ей корабль, видимо, с какого-то зарезервированного вторичного субстрата. У маленького корабля было четыре других аварийных процессинговых уровня под ядром искусственного интеллекта, но даже им требовались средства для связи с ней через ее костюм, а эти средства были уязвимы — не выдерживали воздействия эффектора, а потому когда все потемнело, погрузилось в тишину и застыло, это произошло очень и очень быстро.
Возможно, даже теперь в корабле еще сохранялась какая-то жизнь на автомеханическом или биохимическом уровне, но если и так, она все равно не имела с ним связи.
И ее невральное кружево тоже не действовало — даже оно было подвержено воздействию эффектора, который вывел из строя «Прижмуривателя». Последняя информация, которую она от него получила, представляла собой сигнал выхода из системы, его послание типа «Мне трындец»; судя по описаниям, которые она слышала раньше, это должно было быть похоже на звук ломающейся хрупкой проволочки в середине твоей головы. Описание оказалось довольно точным. Она восприняла его отчасти слухом, отчасти каким-то внутренним чувством — слабый, ровный щелчок где-то между ушами. Сигнал о том, что ты предоставлена сама себе. Не очень приятное ощущение.
Она не могла понять, зачем они вообще ввели сигнал отказа кружева. Пусть уж лучше бедолага с неработающим кружевом в голове думает, что у него все в порядке. Хотя нет, это было бы ложью, а в Культуре принято говорить правду, какой бы неприятной она ни была, как бы она ни усиливала твое ощущение отчаяния.
Некоторые маргинальные пуристы даже от наркожелез отказывались, а вместе с ними и от систем компенсации боли, потому что считали, что это каким-то образом против «правды». Чудаки.
Она оказалась здесь в ловушке — в костюме, неспособная шевельнуться в гелевой пене, запертая в пилотской кабине, набитой дополнительным оборудованием, внутри корабля, в который, вероятно, и не войти без режущего оборудования.
Единственное, что произошло за это время, — легкий толчок, приблизительно четверть часа спустя после того, как все погрузилось в тишину. Это подало ей надежду: может быть, кто-то пришел на выручку! Но, возможно, это корабль просто ударился о стенку фабрикарии, которую они сканировали, когда подверглись атаке. Вероятнее всего, ударился и отскочил. Теперь летит кубарем, наверно, очень медленно, потому что она не ощущала никакого вращения.
«Что?..»
Судя по последним словам, дела обстояли хреново. У нее не было возможности попрощаться с Ланом. И со всеми остальными. И с кораблем.
«Что?..»
Безнадежно.
Сейчас ей было невыносимо жарко. Она следила за ходом времени, но теперь в голове у нее мутилось. По мере того как ей становилось все жарче, мутилось все — чувства, самоощущение, чувство юмора. Ей это представлялось неправильным, несправедливым. Вокруг царил невообразимый холод — на таком-то расстоянии от центральной звезды системы. И корабль был мертв. Или почти мертв — не вырабатывал энергии и тепла, но при этом она умирала от теплового удара, который сама и инициировала. Если только прежде она не умрет от обычного удушения. Она здесь внутри слишком хорошо изолирована. Холод в конечном счете превратит ее в ледышку, но на это уйдут дни, десятки дней. А то и больше.
А пока внутренние процессы, происходящие в ее теле, всякая химическая ерунда, которая и делает тебя человеком, медленно, но верно доводили до состояния кипения ее мозг, потому что теперь, когда корабль и костюм были мертвы, теплу некуда было уходить.
Удручающая смерть.
По ее подсчетам прошло уже несколько часов. Она отсчитывала время с точностью до минуты, но недавно сбилась, — от жара голова перестала работать, и она забыла — потеряла нить, а теперь уже никак не могла ее подобрать. В какой-то момент она поняла, что ее мертвое тело вернется к абсолютной норме, когда начнет охлаждаться после этого температурного всплеска. Когда это произойдет, спрашивала она себя. В корабле высокая температура, а двойной костюм — прекрасный изолятор. Прежде чем все это тепло рассеется, пройдет немало времени. Несколько дней. Похоже, что так.
В какой-то момент она вскрикнула. Не могла вспомнить — когда. Страхи, разочарования и какой-то первобытный ужас от того, что она оказалась в такой безысходной ситуации — даже пошевелиться не может.
Вокруг ее глаз собрались слезы, которым некуда было скатываться в мертвом прилегающем костюме. Если бы костюм все еще работал, то он бы снял слезы капиллярным способом.
Она все еще дышала. Очень неглубоко, потому что чисто механически была связана с рядом маленьких, толщиной в палец емкостей на спине костюма, и чисто химические реакции, происходящие где-то в системе, должны были поддерживать ее жизнеобеспечение в течение десятков дней. Но беда была в том, что костюм сидел на ней слишком плотно, мешая дышать, как нужно, и ее грудные мышцы не могли в должной мере растянуть ее легкие. Конечно, так оно и должно было быть, чтобы костюм функционировал должным образом в нормальных условиях, когда все оборудование работает. Он должен был плотно обхватывать ее, иначе она рисковала получить динамический удар при резком ускорении. Она чувствовала, как ее мозг отключает по частям тело, перекрывает кровоснабжение, сводит потребности организма в насыщенной кислородом крови к минимуму, но этого было недостаточно. Скоро она начнет терять мозг по частям, клетки, задыхаясь, будут умирать.
Она время от времени секретировала дремотин, чтобы успокоиться. Бессмысленно паниковать, когда это не принесет тебе никакой пользы. Если уж умирать, то почему не сделать это с достоинством.
Слава богу, что у нее есть наркожелезы.
Она надеялась, что тот, кто это сделал, получил по заслугам от Культуры, или ДжФКФ, или еще кого-нибудь. Может быть, жажда мести с ее стороны была проявлением незрелости, ну да хрен с ней, с незрелостью. Пусть эти факеры умрут мучительной смертью.
Да, пусть они умрут.
Она готова пойти на такой компромисс со своей совестью.
Да, конечно, зло побеждает, когда уподобляет тебя себе.
Очень, очень, очень жарко, и дурнота. Она подумала, что дурнота, наверно, следствие кислородного голодания. Или жары. Или того и другого. Какое-то странное онемение; туман в голове, раздвоенность.
Умирание. Она понимала, что теоретически ее реконфигурируют. С нее снята резервная копия — скопировано все, исключая последние шесть часов. Воспроизводимая копия. Но это не имело никакого значения. Значит, другое тело, искусственно выращенное, оно пробудится с ее воспоминаниями (исключая то, что произошло в течение последних шести часов, и конечно, исключая все это), но что с того? Это будет не она. Она здесь — умирает. Ощущение собственного «я», сознание — это ведь не передается. Душа не переселяется. Только поведенческие навыки.
Все, что ты когда-либо собой представляла, было частичкой вселенной себе на уме. Очень особенной; вот этой конкретной частичкой, которая находится здесь и сейчас. Все остальное — фантазии. Не существовало двух совершенно идентичных вещей, потому что эти вещи находились в разных пространственных координатах; не существовало двух совершенно идентичных вещей, потому что уникальность она и есть уникальность и разделять ее невозможно ни с кем. Бла-бла. Ее повело — она вспоминала старые уроки, древние школьные предметы.
«Что?..»
Глупые последние слова.
Она подумала о Лане, ее любовнике, ее любви, который сейчас, возможно, умирал, как и она, в сотне тысячах километрах от нее в удушающей жаре, окруженный холодной темной тишиной.
Ей показалось, что она снова готова расплакаться.
Но вместо этого она почувствовала, что ее кожа пытается потеть, отчего по всему ее телу побежали мурашки. Контроль боли свел неприятное ощущение к минимуму.
Все ее тело плакало липкими слезами.
Подходящий образ для прощания.
Спасибо и доброй ночи…
— Это с вами мне нужно поговорить?
— Не уверен. А с кем именно вы хотите поговорить?
— С тем, кто тут главный. Это вы?
— Я адмирал-законодатель Беттлскрой-Биспе-Блиспин III. Имею честь командовать силами ДжФКФ в этом объеме. А вы?
— Я человеческая личина боевого корабля Культуры «Выход за пределы общепринятых нравственных ограничений».
— Вы тот самый корабль класса «Палач», о приближении которого мы были извещены? Слава богу! Мы — ДжФКФ и наш союзник Культура на Цунгариальном Диске — подверглись мощной и продолжительной атаке. Мы рады любым подкреплениям, а таковые нам крайней необходимы.
— Да, это вроде как был я. Я делал вид, что я корабль класса «Палач».
— Делали вид? Не уверен, что понима…
— Дело в том, что некоторое время назад кто-то попытался захватить меня. Целая эскадрилья судов: один флагман, четырнадцать других плюс вспомогательные корабли и управляемые ружейные платформы. Пришлось всех их уложить.
Беттлскрой уставился на лицо гуманоидного вида, смотревшее на него с экрана на командирском мостике «Превышенного ожидания надежды», его флагманского корабля и одного из трех судов класса «Глубочайшие Сожаления» под его командованием. Беттлскрой собственной персоной отдал приказ «Кровавой бане» и сопровождающей его флотилии открыть огонь по приближающемуся к Диску кораблю класса «Палач». Связь с флотилией неожиданно прервалась во время боестолкновения, которое началось, судя по всему, довольно успешно, но потом явно пошло как-то не так. Все корабли перестали откликаться так неожиданно, что невозможно было представить их одновременное уничтожение, а потому Беттлскрой и его офицеры исходили из допущения, что имело место какое-то всеобщее нарушение связи; лихорадочные попытки восстановить связь предпринимались даже во время этого его разговора.
Как будто этого было мало, они еще и связь потеряли с Вепперсом, который находился на Сичульте. Последнее, что они слышали — за минуты до поступления этого нежданного вызова, — это неподтвержденные сообщения о мощном взрыве в имении Вепперса, возможно, на маршруте его верхолета, возвращавшегося домой. Беттлскрой пытался сохранять спокойствие и не думать, что это может означать. Теперь выходило, что есть и еще одна проблема, по поводу которой он должен сохранять спокойствие. И не думать.
— «Уложить» все корабли? — осторожно проговорил Беттлскрой. Нет, это не могло означать того, чего он опасался. — Прошу прощения, я не очень понимаю официального смысла этого, так сказать, термина. Нам, естественно, известно, что произошло какое-то столкновение на подходе к системе…
— Я был подвергнут неспровоцированной атаке, — сказало гуманоидного вида существо на экране. — Мне пришлось осуществить операцию возмездия. Когда возмездие завершилось, пятнадцать кораблей перестали существовать, были уложены, уничтожены. Дело в том, что у них были все признаки кораблей ДжФКФ. Как ни посмотри — это были корабли ДжФКФ. Самый большой и мощный был практически таким же, как ваш. Класс «Глубочайшие Сожаления», если я не ошибаюсь. Чудно, да? Как вы это объясните?
— Признаю, объяснить я это не могу. Ни один корабль ДжФКФ в здравом уме не стал бы атаковать корабль Культуры. — Беттлскрой чувствовал, как внутри у него все сжимается, а лицо начинает гореть. Он был даже готов выключить связь, дать себе время все обдумать. Неужели это… существо походя уничтожило почти треть его военного флота? Оно что — пытается выудить из него признание, выболтать что-то, привести в бешенство своими бесцеремонными манерами? Беттлскрой каждой своей клеточкой чувствовал, что его офицеры замерли на мостике, он ощущал на себе их взгляды.
Гуманоид на экране снова говорил:
— …Они атаковали меня под предлогом моих враждебных намерений, сказали, что я выдаю себя за корабль Культуры.
Он все еще осознавал случившееся. Он потерял корабль класса «Глубочайшие Сожаления»! О, добрые старые боги! Та группа в Верховном командовании ДжФКФ, которая утвердила эту в высшей степени рискованную стратегию, знала, что существует опасность потери кораблей и материальной части, но никто даже не намекнул ему, что они могут потерять один из их крупных кораблей — гордость флота, корабль класса «Глубочайшие Сожаления». Чтобы ему простили случившееся, все остальное с этого момента должно пройти без сучка без задоринки.
— Понятно. Да, ну что ж. Да, я понимаю, — сказал Беттлскрой, затягивая время, чтобы полностью овладеть собой. — Я, конечно, должен указать, что, как вы заметили, вы делаете — или делали — вид, будто вы корабль класса «Палач», так что…
— Я вас понял. Вы считаете, что это, вероятно, и было причиной ошибки?
— Ну, вы сами понимаете, как это могло произойти.
— Конечно. Так это были ваши корабли или нет?
Беттлскрой хотел закричать, разрыдаться, сложиться маленьким мячиком и больше никогда ни с кем не говорить.
— Операционный статус флота, вверенного мне на Диске, включает гражданские корабли ближнего действия и заслон из восемнадцати малых кораблей. То судно, на котором я сейчас нахожусь, было только что перегнано сюда в связи с серьезностью возникшей ситуации.
— Вот оно что. Ну и быстро вы реагируете. Поздравляю ваших имитаторов/планировщиков/тактиков.
— Благодарю вас. К сожалению, больше сказать вам не в моей компетенции.
— Иными словами, вы хотите сказать, что не можете подтвердить или опровергнуть принадлежность этих кораблей вам? Тех кораблей, что атаковали меня.
— Именно. Хотя если это были наши корабли и они вас атаковали, то это могло случиться только по ошибке.
— Отлично. Я подумал, что не лишне будет проверить. Еще вам для сведения: я направляюсь на Диск. Сейчас у меня стадия жесткого торможения. Буду с вами через двенадцать с половиной минут. Хотел поставить вас в известность, чтобы больше не было никаких ошибок.
— Естественно. Да, конечно. И вы?..
— «Выход за пределы общепринятых нравственных ограничений», как я уже говорил. И определенно корабль Культуры. Это главное. Можете проверить мое происхождение и рекомендации. Могу в этом оказать некоторую помощь. Один из ваших союзников. Мы все заодно. Итак. Насколько я понимаю, дела тут идут не очень гладко. Рад, что смогу оказать помощь вам — нашим добрым друзьям. Я надеюсь, вы допустите меня в ваши тактические субстраты, чтобы я мог сразу же оценить ситуацию и включиться в работу?
— Что?.. Да, конечно, необходимо только будет согласовать соответствующие протоколы.
— Конечно.
— Но я хотел бы узнать про ваш класс — вы, значит, не «Палач»?
— Пикет. Знаменитый «Ночной стражник» — это я.
— Пикет. Пикет. Пикет. Да, понимаю. Добро пожаловать на борт, если позволите мне такую смелость.
— Будьте здоровы, любезный. Буду с вами через двенадцать минут.
Беттлскрой отключил связь. Повернулся к начальнику своей службы безопасности.
— Мы вроде бы должны выглядеть, как «Посланец Истины». Откуда этот тип знает, что мы — «Глубочайшие Сожаления»?
— Понятия не имею, господин адмирал.
Беттлскрой позволил себе вздохнуть сквозь натянутую дерганую улыбку.
— Что ж, похоже, на данный момент эти слова становятся нашим девизом, верно? Мы, кажется, ни о чем не имеем понятия.
Офицер по координации действий флота откашлялся и сказал:
— Ближайший к предполагаемому месту столкновения ИМК сообщает об оружейных вспышках и боевом зареве. Спектр обломков пока свидетельствует только о наших потерях.
Беттлскрой молча кивнул. Повернулся к секции управления фабрикарией Диска. Старший офицер застыл по стойке «смирно».
— Дайте команду каждой второй фабрикарии выпускать корабль немедленно. Выбор произвольный, — сказал Беттлскрой. — Половина оставшихся должны начать выпуск кораблей через полчаса и продолжать в течение следующих четырех. И опять выбор произвольный. По времени тоже произвольно в пределах этих параметров. Вторая половина выпускает корабли в период от четырех до восьми часов, начиная от настоящего момента и так до конца. Вам ясно?
— Но, господин адмирал, большинство из них…
— Еще не готово и, возможно, даже не сможет функционировать. Я знаю. И тем не менее. Даже если соответствующим фабрикариям придется в буквальном смысле выталкивать их наружу, выполняйте мой приказ. Мне нужно как можно больше действующего оборудования, вооруженного антивеществом с нашего военного флота. Отдавайте все. Наши корабли какое-то время могут поработать на ядерном синтезе. Но не мы — не этот корабль.
— Ясно, господин адмирал.
Беттлскрой повернулся к секции связи и холодно улыбнулся старшему офицеру-связисту.
— Соедините меня с Вепперсом. Если не с Вепперсом, то с Джаскеном. Я знаю, что они пропали, но вы мне их найдите. Сделайте все возможное.
Связь отключилась, и перед ними замерло изображение шелковисто-прекрасного Адмирала-законодателя Беттлскроя-Биспе-Блиспина III.
Демейзен повернулся к Ледедже.
— Ну и что вы думаете?
— Это не мой вид, — возразила она. — Откуда мне знать?
— Но вы ведь должны что-то чувствовать. Ну?
Ледедже пожала плечами.
— Врет как сивый мерин.
Демейзен кивнул.
— Мне тоже так кажется.
Она устала от попыток закончить свою трапезу на земле — ее повсюду окружала толпа раболепствующих подобострастных почитателей. Она вздыхала и рычала на них. Некоторые отходили немного, но большинство оставались на прежних местах. И тогда она, оторвав заднюю ногу, тяжело поднималась в зловонный воздух, неся добычу, чтобы доесть ее где-нибудь в уединенном месте. Каждый удар крыльями доставлял ей боль, большие и темные, они, казалось, готовы разорваться.
По приблизительному времятоку Ада стоял день, и сквозь серые тучи, которые сегодня не нависали все своей серой тяжестью, а, казалось, скорее замерли в неопределенности, пробивалось что-то похожее на свежий свет. Это было максимальное приближение к солнечным лучам, наблюдавшееся в Аду, и воздух, в котором сохранялся запах гниения и горелой плоти, был относительно прозрачен.
Толпа почитателей образовала широкий неровный круг, который теперь медленно сужался — они подходили посмотреть на останки только что убитого ею, возможно в поисках каких-либо подсказок: что могло привлечь ее именно в этом счастливчике.
Она уже давно оставила попытки объяснить им, что это лишено смысла. Она выбирала жертвы, этих счастливчиков, совершенно случайно. Случалось, она летела высоко, пока наконец не начинала испытывать физический голод, и тогда она опускалась и обнимала крыльями первого попавшегося. Случалось, что она отправлялась в какое-то место, которое уже посещала и приметила раньше, она спускалась туда и ждала, кто появится первым. Она сменяла места и время, где и когда совершала свои убийства. И никакого заведенного порядка в ее действиях не было — просто случалось то, что случалось. Не совсем чтобы произвольно, но и непредсказуемо, так что ни один из этих обреченных не мог на основании информации о ее предыдущих действиях произвести соответствующие расчеты и оказаться в нужное время в нужном месте.
И тем не менее люди сделали ее и ее ежедневные убийства предметом культа. Как предсказывал и желал царь демонов, она принесла в Ад мало надежды.
Она иногда подумывала о том, чтобы остановиться, но больше чем на день у нее не получалось. С самого начала она решила, что будет избавлять от страданий по одному из этих несчастных в день, и в те несколько раз, когда она пыталась провести эксперимент, проведя день без убийства, испытывала мучительные спазмы; от болей в кишечнике у нее возникала тошнота и она почти теряла способность летать. Три раза предпринимала она такие попытки.
Но на следующий день она все равно могла избавить только одну душу — пропуск предыдущего дня не увеличивал число спасаемых душ в следующий. Все дополнительно убитые ею, как и всегда, воскрешались, а нередко почти мгновенно, они с воплями возвращались к жизни в своих невероятно разодранных телах, чудесным образом восстанавливаясь у нее на глазах, и на их лицах застывало выражение непонимания, они чувствовали себя обманутыми.
Те, кого она убивала по-настоящему, уходили с выражением благодарности, которое она очень ценила. На лицах тех, кто собирался вокруг посмотреть, была только зависть, некий блаженный голод вперемешку с неприкрытой завистью. Иногда она намеренно выбирала тех, кто находился в одиночестве или в окружении малого числа других, чтобы избежать взглядов этих глаз, жаждущих смерти.
Невозможно было вразумить людей, одержимых такой верой. Она пыталась, но у нее ничего из этого не выходило. Истина состояла в том, что она могла предложить им освобождение; она была ангелом, который и в самом деле существовал здесь и в самом деле мог предложить людям то, что они жаждали. Это даже не было верой — абсолютно разумным убеждением.
Она поднялась в высокий, прозрачный воздух, жуя еще теплую ногу освобожденного ею несколькими минутами ранее. Толпа, собравшаяся вокруг тела, была слишком мала и теперь пропала из виду, потерялась среди выжженной земли под плывущими облаками дыма.
Вдалеке она увидела мерцание, с которым вроде бы никогда не сталкивалась здесь прежде. Что-то, казалось, чуть ли не сверкает там у невысоких гор, воспаряющих вверх утесов и кислотных озер. Но это было не пламя, а водянистый солнечный свет, хотя такая идея и казалась абсурдной здесь, в Аду, где каким-то образом свет существовал без солнца. Это было что-то похожее на колонну, на широкий полувидимый серебристый столб между землей и тучами.
Она оторвала последний кусок, уронила кость и замахала крыльями, направляясь к этой аномалии вдалеке.
Чем ближе она подлетала, тем таинственнее становилась эта колонна. Это было похоже на какой-то странный неровный серебристый занавес, наброшенный на землю. Шириной в несколько километров и, может, один в глубину. Какая-то неправильная форма, похожая на идеальное зеркало. Оно не светило собственным светом, но, казалось, отражало весь свет, который на него попадал. Подлетев поближе, она увидела свою собственную темную, удлиненную форму, прозрачно мерцающую на ее поверхности.
Она поднялась над тучами, посмотреть, тянется ли столб до самого железного неба десятками километров выше. От этих усилий мышцы у нее словно загорелись огнем.
Она снова опустилась ниже уровня туч, приземлилась. Ее ноги под весом тела зашлись от боли. Так оно было всегда. Ноги у нее болели, когда она двигалась по земле, крылья — когда она летала, и все ее тело протестовало, когда она повисала головой вниз, чтобы отдохнуть. Она просто старалась не думать об этом.
Рядом с мерцающим серебряным занавесом, в том месте, где он встречался с землей, лежали нарубленные тела. Они были словно разрезаны очень острым лезвием.
Она подобрала отсеченную ногу, лежавшую на земле, бросила ее в серебристую преграду. Нога отскочила, словно попала в металлическую стену. Она снова подняла ногу, постучала ею по преграде — перед нею был монолит. Она потрогала занавес когтем. Сплошной монолит. Как металл. На ощупь холодновато. И опять — холодновато на манер железа или стали.
Одно из присевших поблизости существ заверещало, когда она потащила его от ядовитого куста, в котором оно пыталось спрятаться. Его кожа уже начинала покрываться волдырями. Существо было маленькое, мужского пола; один хобот у него отсутствовал, не было одного глаза, лицо было сильно изуродовано отметинами от зубов.
— Ты видел, как это случилось? — спросила она, встряхнув его и повернув к безмолвной преграде-зеркалу.
— Оно просто случилось! — завыл он. — Неожиданно! Без предупреждения. Прошу вас, мадам, ведь вы — та, кто освобождает нас?
— Да. Что-нибудь подобное случалось здесь раньше? — спросила она, все еще не отпуская его. Она немного знала этот район. Попыталась вспомнить его в подробностях. Утесы, горы. Фабрика боеприпасов на утесах… вон там. Она видела ведущую туда дорогу, по обочинам которой стояли окаменевшие, безмолвно вопящие статуи.
— Нет. Ничего такого не видел! Никто здесь такого не видел. Пожалуйста, священная дама, возьмите меня, освободите меня, убейте меня. Пожалуйста!
Она оглянулась. Тут были и несколько других, теперь она их увидела — все они прятались за укрытиями, какие смогли найти.
Она отпустила его.
— Я не могу тебе помочь, — сказала она. — Я сегодня уже убила одного.
— Тогда завтра! Я буду ждать здесь завтра. — Он в мольбе рухнул перед нею на колени.
— Я тут не назначаю никаких встреч! — прорычала она.
Он остался на месте, его трясло. Она недоуменно посмотрела на мерцающий отражающий занавес.
И все же она прилетела сюда на следующий день.
Зеркальный занавес исчез. Изменилась география того, что, насколько она помнила, было здесь раньше — все, что находилось в границах вчерашнего мерцающего занавеса, превратилось в голую пыльную пологую равнину, упиравшуюся в утесы и горы, на которых вчера находилась зеркальная преграда, но только выглядела она какой-то посторонней, добавленной. Словно какая-то заплата.
Она не понимала, что все это значит.
Вчерашний ее испуганный знакомец все еще был здесь — там, где она его оставила. Она вздохнула, приземлилась, обняла его своими крыльями и отпустила его душу, приняв в себя еще капельку боли.
Глюки в Аду. Того пуще — свидания в Аду. Какие еще будут сюрпризы? Просто охереть.
«Я тут совсем огрубела», — пробормотала она себе под нос, поднимаясь в воздух с еще одной оторванной ногой.
«Не тронь меня, я считаю» телепортировал Йайм Нсокий в номер без окон в задней части великолепного отеля в центре Пещерного города Йобе на Вебезуа; сам корабль остался наверху за атмосферой планеты, затеяв препирательства с Планетарной администрацией по контролю полетов в ближнем космосе.
Коробкообразный корабельный автономник, сопровождавший ее и Химеранса, включил все освещение. Спальня была просторной, роскошной, пустой.
— Вход в тайный туннель спрятан под кроватью, — сказал Химеранс. Автономник привел в действие соответствующие двигатели, и гигантская круглая кровать ушла вниз и исчезла из виду. Они подошли к краю, остановились, провожая ее взглядом.
— И это ведет в туннель, который заканчивается в пустыне? — спросила Йайм. Одета она была наконец-то соответствующим образом — в ее куртку. Впервые за несколько дней. Она еще не полностью выздоровела и была еще слабовата, но волосы расчесала и чувствовала… что вернулась к жизни.
— Да, — сказал Химеранс. — Вепперс отсутствует уже несколько дней, хотя официально он не выходил отсюда. Вероятно, он улетел на джхлупианском корабле, но точно этого никто не знает. Его свита предположительно сегодня утром вернулась в Сичульт, но с ним или нет — не известно. Мы с абсолютной уверенностью знаем, что он был здесь, — это последнее, что нам о нем точно известно.
Автономник опустился следом за спускающейся кроватью. Химеранс достал складной экран, развернул его и повесил в воздухе перед ними — на экране появилось изображение того, что видел направлявшийся внутрь скалы автономник, поднимаясь по короткому коридору под спальней. В темном туннеле появился небольшой подземный автомобиль, имеющий форму толстой пули.
— Есть что-нибудь? — спросила Йайм.
Химеранс пожал плечами.
— Ничего особенного, — ответил он. — Тут много всяких средств наблюдения. Это место — настоящий музей подслушивающих и наблюдающих устройств, использовавшихся на протяжении многих веков. Весь номер напичкан объединенными в одну систему следящими и устаревшими подслушивающими устройствами. Много вещей, которые, вероятно, утрачены, забыты. Тут множество крохотных неработающих аккумуляторов. Седая древность. — Корабль, расположившийся всего в нескольких сотнях километров над их головами, направлял один из своих главных эффекторов на город, отель и номер. Если тут было что-то действующее, то он должен был это найти.
— Самые последние — на высоком техническом уровне, — сказал Химеранс, сообщая Йайм то, что удалось обнаружить кораблю. — Судя по всему… производство НР. — Он посмотрел на Йайм.
— НР?
— Вероятно. Установлены недавно, — сказал Химеранс, — и действуют. Если бы я их не блокировал, они бы передавали то, что мы сейчас говорим. Синхронизованы со скрытыми камерами в отеле и аппаратурой для перехвата переговоров. — Химеранс кивнул в четыре разных угла комнаты. — Напылены на стенные ковры, занавесы, на поверхности картин, внедрены в ковры.
— Что-нибудь записано?
— Нет. И неизвестно, куда бы это передавалось, — сказал Химеранс.
— А эта техника должна была записать, как Вепперс выбирался отсюда через этот ход под кроватью?
— Может быть и нет, — ответил Химеранс, разглядывая плотные складчатые портьеры, которые могли отгораживать кровать от остальной комнаты. — Если эти портьеры были закрыты. — Он прищурился. Йайм почти что чувствовала, как корабль наверху перемещает луч своего эффектора на крохотные доли градуса. — На них нет напыленных средств наблюдения, — подтвердил Химеранс. — И они на самом деле гораздо более технологичны, чем простой органический плетеный материал, на который похожи. Когда они закрыты, то защищают вас от большинства средств наблюдения.
Йайм вздохнула.
— Не думаю, что он здесь, — сказала она. — И уверена, что ее здесь нет.
Они легко приняли решение остановиться на планете. Они приближались к Сичульту с такого направления, что Вебезуа оказался почти точно на их пути. Сичульт по-прежнему представлялся наиболее вероятным местом, где можно найти как Вепперса, так и Ледедже И'брек, но они решили, что имеет смысл осмотреть последнее место, где видели Вепперса, тем более что на это должно было уйти всего два часа.
— Я так пока и не могу получить информацию о том, что происходит с миссией Рестории, — недоуменно сказал Химеранс. — Какая-то блокировка связи. Что-то там происходит на Диске.
— Инфекционная вспышка гоп-материи? — сказала Йайм.
— Эти корабли с фабрикарий — они больше, чем гоп-материя, — сказал Химеранс, глядя, как автономник пробирается назад к ним по туннелю. Йайм знала, что корабль разрывается между двумя вариантами: доставить ее туда, куда ей нужно, и присоединиться к тем действиям, которые предпринимаются на Цунгариальном Диске.
— Там происходит что-то вроде серьезного сражения, — сказал Химеранс, нахмурившись. — За Диском, на окраине Энаблемента; слишком высокотехнологично для гоп-материи. Очень надеюсь, что сейчас там на подходе не корабль класса «Ненавидец». Если «Ненавидец», то нас ждет воистину полномасштабная война.
Из туннеля появился автономник; Химеранс взял из воздуха складной экран, свернул его и сунул в карман пиджака.
— А что там был за взрыв в имении Вепперса? — спросила Йайм.
— Никаких известий. Новости блокируются. — Химеранс помолчал. — Нет, кое-что есть. Агентства, которые не контролируются Вепперсом, передают, что кто-то из его свиты погиб при крушении летательного аппарата; выживших доставляют в одну из его частных больниц в Убруатере. — Он опять помолчал. — Гмм. Похоже, это только домыслы.
— Что домыслы?
Химеранс посмотрел на нее.
— Сообщения, что Вепперс, возможно, мертв.
— Ну, я, пожалуй, с вами попрощаюсь. Всего доброго. То есть, я хочу сказать, что остаюсь. Эта сущность, Демейзен, он остается с вами, но сам я, корабль, должен остаться здесь, посмотреть, как тут и что. Для меня настало время закатать рукава и поплевать на ладони. Вы должны оставаться в шаттле, внутри этого элемента, малого корабля. Он доставит вас на Сичульт.
— Хорошо, — сказала Ледедже. — Спасибо, что подвезли.
— Был рад. Всего доброго. Надеюсь, еще увидимся.
— И я тоже.
Изображение Демейзена сделало прощальный жест рукой на фоне звезд. Экран в шлеме ее костюма показал, как отваливается на сторону тело главного корабля, между элементом, в котором она находилась, и корпусом главного корабля замигали поля. Он все еще имел удлиненно-эллипсоидную форму, но каждый округлый элемент корабля чуть отошел от других, отчего тот стал похож на удлиненный мяч, вспоротый по длине и с разведенным в стороны сегментами. На ее глазах пустое пространство, оставшееся в том месте, где недавно находился ее шаттл, начало смыкаться, тогда как остальные секции чуть отошли друг от друга. Потом Ледедже в шаттле достигла наружной границы корабельного поля, прошла сквозь матовые слои. Снаружи «Выход за пределы общепринятых нравственных ограничений» казался гигантским серебряным эллипсоидом. Он замерцал и исчез из виду.
Фигура Демейзена осталась здесь, словно парила в пространстве. Он повернулся к ней.
— Теперь остались только мы вдвоем, детка. Ну и, конечно, суб-Разум этой корабельной секции.
— У него есть имя? — спросила она.
Демейзен пожал плечами.
— Двенадцатый элемент.
— Этого достаточно.
Он сложил руки на груди, нахмурился.
— У меня есть плохая и хорошая новости. С чего начнем?
Она тоже нахмурилась, сказала:
— С хорошей.
— Мы доставим вас на Сичульт через несколько часов.
— А что за плохая новость?
— Только что поступила: возможно, Вепперс уже мертв.
Она смотрела на изображение аватары. Этого она никак не ожидала.
— Правда? — сказала она спустя мгновение.
— Да. Кажется, вас это особо не взволновало.
Она пожала плечами.
— Я хотела, чтобы он умер. Если он мертв — хорошо. Но почему только «возможно»? Что случилось?
— Кто-то ядерным зарядом подорвал его летательный аппарат, когда тот летел над территорией имения. Часть сопровождавших его людей погибла, кто-то ранен. Сам Вепперс… про него таинственным образом не сообщается.
— Так. Уверена, что он жив. Я сначала должна увидеть тело, чтобы поверить в его смерть. А потом проверить, не было ли у него невральных кружев или еще чего такого.
Демейзен улыбнулся, глядя на нее. Это была странная, вызывающая беспокойство улыбка. Она подумала, что, возможно, эта версия Демейзена, не контролируемая основным кораблем, будет другой.
— Я думал, вы хотите убить его своей рукой, — сказал он.
Она смотрела на него несколько секунд.
— Я никого не убивала прежде, — сказала она. — На самом деле я никого не хочу убивать. Я не… уверена абсолютно, что смогу убить Вепперса. Думаю, что смогу, и я представляла это себе сотни раз, но… Но если бы он был мертв, для меня это стало бы облегчением. Какая-то часть меня злилась бы оттого, что он умер не от моей руки, а другая часть была бы благодарна — мне не нужно было бы выяснять, способна ли я в самом деле убить или нет.
Демейзен поднял бровь.
— Сколько раз он вас насиловал?
Она, держа себя в руках, сделала два обычных вздоха, прежде чем ответить.
— Я потеряла счет.
— А потом он вас убил.
— Да, — сказала она. — Хотя нужно отдать ему должное — это он сделал только раз. — Аватара ничего на это не сказала, просто продолжала смотреть на нее, и тогда Ледедже продолжила: — Я — не он, Демейзен. Я даже не похожа на него. Если мне удастся подобраться к нему с пистолетом или ножом в руках, но обнаружится, что я не могу это сделать, то я буду злиться на себя за то, что мне не хватает характера, что я спускаю ему это с рук, что оставляю ему возможность снова изнасиловать и убить меня. — Она еще раз перевела дыхание. — Но если я смогу это сделать, если сделаю, то в каком-то смысле я не лучше его, и он победил, заставив меня поступать так же, как он. — Она пожала плечами. — Поймите меня правильно. Я исполнена решимости прострелить ему череп или перерезать горло, если мне представится такая возможность, но я не узнаю, смогу ли это сделать, пока этот момент не настанет. — Она еще раз пожала плечами. — Если только он когда-нибудь настанет.
Демейзен покачал головой.
— Это самая горькая, самая простая, самая пораженческая мотивация, какую я когда-нибудь слышал своими долбаными ушами. Нам нужно было обсудить это раньше. Я бы преподал вам краткий курс киллерского искусства. У нас на это было дней пятнадцать. А что осталось? Пять часов. — Демейзен театрально хлопнул себя рукой по лбу. — Боже мой. Вы же погибнете, детка.
На лбу Ледедже появилось еще больше морщин.
— Спасибо за вашу уверенность.
— Эй, вы сами это начали.