Невеста для герцога

Глава 28

— Там, наверху, я приготовил для тебя лакомый кусочек, — сказал Эдриан. — Я затащил в твою постель довольно экзотичный экземпляр. Говорят, у нее весьма искусный ротик.

Джеред только улыбнулся.

— Я знаю, что в ответ ты предложишь найти какой-нибудь способ отослать ее домой, не воспользовавшись ее услугами. Почему я так считаю? Потому что всю эту неделю ты убийственно скучен.

Эдриан встал и прошел в другой конец комнаты, где стоял хрустальный графин.

— За это время ты не спал ни с одной женщиной и большинство вечеров провел, глядя в пустоту, как будто смотришь на призрака. Я думаю, тебе было бы лучше воспользоваться моей щедростью. Ты знаешь, она ведь недешевая штучка.

— А что в ней ценного, Эдриан?

— О Господи, похоже, наш дядюшка снова разговорился.

— Нет, — сказал Джеред, — на этот раз только голос опыта.

— Как в высшей степени мудрено ты говоришь. Это теперь так модно? Считаешь, надо подражать?

Джеред улыбнулся и поднял бокал бренди.

— Это все твоя жена, да? Тебя мучает совесть? Знаешь, тебе надо было позволить мне попробовать ее. Тогда мы могли бы сравнить впечатления. Это сделало бы тебя менее романтичным.

Всего мгновение назад Джеред сидел в кресле у камина, а в следующее он уже прижимал Эдриана к стене, сдавливая его горло рукой. Какой же он вертлявый! Не помеха, однако, для ярости, которая вспыхнула в нем. Сухой трут для искры. И это пламя зажгли подлые слова изо рта, зажатого другой его рукой.

— Никогда, — произнес Джеред, eго лицо всего в дюйме от лица Эдриана, — не смей говорить о герцогине Киттридж в таком тоне. — Мгновение, вдох, осознанное обуздание его гнева. — Если ты это сделаешь, мне придется убить тебя. Ты понял?

Быстрый кивок согласия, паника в глазах.

— А теперь вон из моего дома! — Джеред отшвырнул наглеца от себя и, не оглядываясь, вышел из комнаты. При том настроении, в каком он сейчас пребывал, Эдриан станет трупом, если останется.

Джеред отправил проститутку домой, его позабавило даже, что он смог сделать это с такой легкостью. Та заявила, что очарована его великолепными глазами, его прекрасной улыбкой, его статью. Звон монет, упавших в ее руку, вынудил девицу превозносить его до небес.

Какая ирония, что он не изменял своей жене с того момента, как священник обвенчал их! Это не было продиктовано благочестием, просто так сложилось. Тесса предупреждала, что будет следовать за ним везде. Потом еще один фактор укрепил его супружескую верность: жена полностью удовлетворяла его в постели. Сам Эрос не мог быть более доволен. Или изнурен.

Однажды она швырнула в него вазу в приступе злости от мысли об измене. Как повеселилась бы она, если бы знала, что он не помышляет ни о какой другой женщине, кроме нее!

А вот это уже пугающая мысль. Оказывается, его жизнь изменилась без его участия и совершенно точно без его согласия. Развлечения, которые он находил такими забавными раньше, теперь только наводили на него тоску. Неужели Тесса была права? Неужели все помыслы в его жизни преследовали одну цель: заполнить зияющую пустоту? С первого мгновения их брака она дразнила его, раздражала его, бросала ему вызов. Из-за нее он начал вспоминать свое прошлое. И даже не осознал до конца, как много забыл.

Он мог бы понять это лучше, если бы дело было только в Тессе. Но не только жена занимала его мысли в эти тревожащие его душу моменты. Его мать с ее рыжими волосами, зелеными глазами и радостной улыбкой все чаще появлялась в его воспоминаниях. И Сьюзан, малышка Сьюзи, с куклой, волочащейся позади нее, большой палец засунут в рот, прокралась в его память точно так же. Как часто она пряталась в его спальне во время грозы! Хотя между ними было пять лет разницы, иногда они так бесились и хохотали, что дрожала кровать.

И его отец. Как странно, что он едва мог вспомнить человека, который плакал, умирая, с именем жены, словно с иконой, которую он держал в руках до самой смерти. А ведь тот в детстве учил его ездить верхом, сам регулировал ему стремена, вместо того чтобы поручить это грумам. Забота отца, а потом добродушная подначка в первый раз, когда он упал с лошади. Потом они ходили вместе по западному крылу Киттридж-Хауса, и отец рассказывал о каждом портрете. Запомнилось ошеломление от огромных картин, которые тянулись до самого потолка и занимали каждый квадратный дюйм стен. Как согревала его тогда поддержка от ощущения большой и теплой руки отца, сжимающей его руку.

К чему эти воспоминания? Он вовсе не взывал к ним, они сами просачивались как известковый раствор между кирпичами, удерживая их вместе, но не меняя форму.

Самыми болезненными воспоминаниями были самые свежие, меньше всего затуманенные временем или расстоянием. Тесса. Женщина, которая часто вела себя как ребенок.

«Я вот тут подумала, что было бы интересно стать мужчиной. Всего на один день. Даже на час. Избавиться от корсета. Грязно ругаться и плеваться, пить бренди в большом количестве. Рассказывать непристойные истории и смеяться сомнительным шуткам.

— Таково ваше мнение о мужчинах?

— У меня очень много мнений о них, и они варьируются в зависимости от конкретных персонажей. Вы думаете, это потому, что у меня шесть братьев? Значит, мне надо иметь шесть точек зрения? Или семь, считая вас?»

«Вы думаете, Томас Пейн был прав, Джеред? Что монархия и аристократия не продержатся больше семи лет ни в одной из просвещенных стран Европы?»

«Почему, по-вашему, у птиц только две ноги, Джеред, а не четыре? Или их крылья на самом деле — это ноги в перьях?»

«Джеред, моя портниха сказала престранную вещь. Вы знали, что такое на самом деле черный цвет? Он — комбинация всех цветов. А белый — это отсутствие цвета. Правда интересно?»

«Почему, вы думаете, шелк такой чудесный на ощупь? Он же не должен казаться таким, если знаешь, что все эти маленькие червяки должны были умереть ради него».

«Любопытство — вот твое настоящее имя, Тесса. Слишком наивна. Был ли я когда-нибудь таким любознательным, таким простодушным? Да. Когда-то. Очень давно».

Неужели в ту ночь она была права?

Вопрос, который он задавал себе уже слишком много раз.

«Всякий раз, когда мы счастливы, в следующее мгновение вы делаете что-то ужасное, чтобы снова оттолкнуть меня».

Он прошел в свою гостиную, не находя себе места. «Неудивительно, Джеред. Ты тычешь и колешь себя словами, которые остры как кинжалы». Невольный приступ честности, вот как это называется. И все же он не мог выпить достаточно, чтобы утопить в вине эти тревожащие его вопросы. Он-то должен знать, ведь уже пытался отыскать на них ответы. Когда Тесса лежала в своей спальне, родители охраняли ее дверь, а он оставался в своей комнате и пил.

Это было бесполезное занятие. Хотя и приносило облегчение на какое-то время. «Еще одно прегрешение, дядя? Еще одна черта, которую я перешел?»

Он отпустил Чалмерса. Эта ночь была холодная, из тех, что не располагают к поездкам. Ледяной ветер заставлял дрожать даже в самых теплых каретах. Да и не было никаких мест, куда он хотел бы поехать. Эдриан в чем-то прав, большинство развлечений в последнее время бледнели в сравнении с его собственными воспоминаниями.

Что с ним происходит?

«Тесса уже очень давно любит тебя, Джеред. Но я не знаю, испытывает ли она по отношению к тебе то же самое, что раньше, или твои поступки заставили ее чувства измениться».

«Вне всяких сомнений, дядя. Она смотрела на меня так, будто я сам дьявол».

Содержательный обмен мнениями.

Свеча зашипела, брызгая воском, и в конце концов погасла. В ящике внизу их было полно, но Тесса не стала зажигать другую. Не имеет значения, сидит она в темноте или нет.

Она плохо спала с тех пор, как уехал Джеред. Ладонь легла на ее ночную рубашку, поверх шрама на груди. Почему он покинул ее, не сказав ни слова? Не сделав попытки поговорить с ней наедине?

Ей действительно должно быть все равно, разве не так? Ведь он ясно дал понять, что не желает, чтобы она оставалась в его жизни.

Лондон стал для нее проклятием. Для нее были неприемлемы развлечения, которыми так восхищались люди его круга. Она ненавидела запах дыма в воздухе, несмолкающий шум, лондонскую грязь. Конечно, здесь все, что только можно пожелать, легко получить за деньги. Герцог Киттридж имел их достаточно, но использовал для дурных целей.

Она положила руку на шрам и стала осторожно массировать. Он сильно зудел. Это знак, что скоро все заживет. По всем признакам она выздоравливала. Могла стоять и даже передвигаться без боли. Но что делалось в ее душе? Внутри, где прятались все мысли и чувства, боль не отпускала.

Память услужливо воспроизводила множество эпизодов. Ночь приносила сны. Но даже в сновидениях она не могла освободиться от чувства стыда, такого глубокого, что он стал частью ее натуры. Стыда не только за то, что она сделала, но и за осознание того, что еще есть глубины порока, в которые она спустилась бы. Если бы Джеред улыбнулся ей. Если бы прошептал ее имя. Она бы улыбнулась и обняла его. «О, Джеред! Пожалуйста, люби меня!»

Ее мать ошибалась. Может быть, невольно. Но она вышла замуж за человека, который обожал ее с самого первого момента их встречи. Человека, который был благороден и добр. Он был благословением не только для своей семьи, но и для мира, в котором он жил. Легко принимать жизнь, когда она дарит тебе такого спутника.

Гораздо труднее, когда все, чего ты страстно желаешь, никогда не совершится.