Невеста для герцога

Глава 36

— Я не могу уехать домой, пока не пристрелю вас, — сказал граф Уэллборн. Он стоял на пороге библиотеки — невысокий плотный мужчина, с довольно приличным брюшком, который, казалось, увеличивался в объеме каждый раз, когда Джеред видел его.

Однако в прямом противоречии с его словами на лице его играла улыбка. Непохоже, что граф действительно собирается его убить.

Джеред отложил перо, откинулся в кресле и посмотрел на гостя. Его тесть, без сомнения, уже давно получил право распоряжаться в его доме, поэтому возник на пороге без доклада.

— Дуэль? Или я просто должен сидеть здесь и ждать вашего выстрела?

— Полагаю, — сказал Грегори, — что я мог бы поступить так, если вы останетесь на месте. Я бы, пожалуй, совершил такой подвиг. Но признаюсь, что я не считаю себя хорошим стрелком.

— А это совершенно необходимо — стрелять в меня, или, может быть, другое оружие будет предпочтительнее?

— К сожалению, я совсем не спортсмен. Вот рыбачить люблю, но не думаю, что это поможет разобраться с вами, не правда ли?

— Тесса переняла свою привычку все время задавать вопросы от вас или от своей матери?

Грегори улыбнулся.

— Боюсь, это у нее врожденное. Когда она была маленькой, то интересовалась всем на свете. Почему трава зеленая, а небо голубое? Облака, может быть, это посланцы Бога, чтобы разговаривать с людьми? Знают ли цветы, будучи еще семенами, какого цвета они будут, когда вырастут?

— Да, у вас не было свободной минуты.

Грегори кивнул, все еще улыбаясь.

— Позволено мне поинтересоваться, за что я должен быть убит, или чтение перечня грехов приговоренному не позволено?

— По крайней мере вы понимаете, что их целый список. Знаете, а это уже какой-то прогресс. — Он подошел к креслу напротив стола и после кивка Джереда сел в него.

— О, я буду первым, кто признает свою порочность. По добродетельности вашей миссии я должен предположить, что вы человек без недостатков?

— В смысле «святой Грегори»? Звучит заманчиво. Боюсь, однако, что не могу претендовать на это звание. По крайней мере мое потомство точно умрет от хохота. Они, видите ли, дополнительная причина моего присутствия здесь.

— Так вы застрелите меня не от имени Тессы?

— О нет, вовсе нет. От имени мальчиков, конечно. Либо я как их представитель, либо они все шестеро сделают это сами.

Джеред повертел в руке перо, снова бросил его.

— Столько сыновей… Как вам это удалось?

Грегори поднял бровь.

— Вы знаете мою жену. Она очень привлекательна, с ней забываешь обо всем. В том числе и об умеренности.

Да уж, он понимал. Елена Эстли была колючкой в его боку, тигрицей, полной решимости защитить своего детеныша. И при всем при том невероятно очаровательной женщиной.

— Мои сыновья уверены, что вы очень плохо обращаетесь с их сестрой.

— И вы, несомненно, разделяете эту точку зрения.

— А что мне остается?

— С вами трудно не согласиться. — Он улыбнулся, увидев удивление на лице тестя. — Да и как иначе? Она получила пулю, едва не замерзла и пережила кораблекрушение.

— Не забудьте еще похищение.

— Я едва ли соглашусь, что это наказуемый проступок, поскольку я ее законный муж.

— Я все же думаю, что этот эпизод надо добавить к списку.

— Очень хорошо. — Джеред снова откинулся в кресле.

— Скорее всего мне не удастся уйти невредимым, если я убью герцога, — сказал Грегори.

— Это стоит иметь в виду.

— Что вы собираетесь делать дальше, Киттридж? — В глазах тестя был уже настоящий гнев, вся ирония исчезла в одно мгновение.

— Понятия не имею, — признался Джеред.

И он действительно не знал. Все его добродетельные шаги сведены к нулю его же идиотизмом. Его жене пришлось спасать его от самого себя. Он хотел доказать, что достоин ее, а все, что сделал, так только высветил свои новые недостатки, до того прятавшиеся в тени. Он кричал, черт возьми, когда его рука застряла в петле во время шторма, стонал и хныкал, как ребенок, попавший впросак из-за собственной шалости. Не самые подходящие для легенд деяния. Совсем не рыцарь на белом коне. Проклятие, да он наверняка проткнул бы себя собственным копьем, если бы только смог осуществить этот трюк. Кстати, в северном коридоре стоят прекрасные доспехи.

— Она несчастлива с вами, Киттридж.

Поскольку Джеред не видел свою жену три дня, это было ему неизвестно. И все же он не мог сказать, что удивлен услышанным от тестя.

— Елена говорит, что Тесса часто плачет, а мне очень не нравится, когда она страдает, сэр. Кроме этого, когда расстроена моя жена, Дорсет-Хаус становится не самым приятным местом для жизни. А я очень ценю домашний уют.

Джеред не понимал, как их дом может быть спокойным при таком количестве детей, но благоразумно воздержался от комментария.

— Как я понимаю, вы работаете с Уайберфорсом?

Перемена темы явно удивила тестя. Джеред очень надеялся на это, он совсем не собирался ни с кем обсуждать свои брак. Родители излишне назойливы. Он вдруг подумал, не приходила ли когда-нибудь такая мысль в голову Елене Эстли?

— Да. А что?

— Он будет снова вносить свое предложение? — Палата общин недавно обсуждала запрет вывоза рабов в Вест-Индию. Предложение не прошло, не хватило совсем немного голосов.

— Надо, чтобы этой проблемой занялась палата лордов, — заметил Грегори.

— Вам нужна помощь?

Еще один сюрприз, несомненно. Его тесть выглядел сбитым с толку.

— Вы ее предлагаете? Почему?

— Это неплохая альтернатива перспективе быть застреленным, вы не согласны?

Джеред вдруг осознал, что это первый раз, когда он услышал смех своего тестя.

Кстати, почему Джеред не живет в Лондоне? Ведь муж, по существу, вычеркнул ее из своей жизни. Люди приезжали в Киттридж-Хаус в любое время дня и ночи, и он принимал их, дверь его библиотеки никогда не закрывалась. Иногда она слышала смех, иногда только журчание разговора.

Драматических дней на корабле как будто никогда и не было. А ведь именно там, в каюте, он щедро дарил ей нежность и любовь. Может быть, это было только ее воображение, пылкий полет фантазии? Возможно, они даже не общались, не рассказывали друг другу историй и не играли в крикет и карты?

Ничего не осталось от того Джереда, которого она начала узнавать, того, который обнимал ее и шептал ее имя, как самое сокровенное слово. Сейчас в характере этого человека были только высокомерие и герцогская властность. Он держался равнодушно, надменно, отстраненно. Особенно от нее. Он всегда вел себя так. Она пробовала стать ему другом, пыталась следовать за ним везде, быть рядом каждую минуту.

Почему она решила, что сейчас подобные усилия окажутся бесполезными?

Она вспомнила тот взгляд на трапе корабля, когда он пристально посмотрел на нее. Как будто в его сердце проник солнечный луч и все эмоции мужа были предназначены только ей. Теперь в его глазах не было ничего, только холодности, которая уже стала ей привычна.

Какая надежда охватила ее, когда он впервые пошевелился, приходя в сознание! Она бросилась к кровати и позвала Чалмерса, и только потом доктора. Джеред будет жить. Слава Богу! Да, он жил, но тот человек, которого она жаждала найти, исчез.

Самонадеянный во всем. Его синяки цвели желтым и коричневым, и весь он выглядел каким-то потрепанным. На его носу больше не было той ужасающей повязки, но запястье все еще оставалось перебинтованным. Он стал носить трость в левой руке, а правую держал засунутой в карман. И это казалось для него вполне естественным.

Иногда она не могла удержаться от слез, когда, к примеру, получила письмо от Питера Лэнтерли, который справлялся о ее здоровье. Она написала в ответ, сообщая ему, что чувствует себя прекрасно, что шрамы бледнеют и что у нее нет никаких негативных последствий от операции. Она не упомянула, что с тех пор чуть не утонула и успела вполне оправиться после этого. Она вспомнила тот волшебный день, когда Джеред занимался с ней любовью, касался ее так нежно и с таким благоговением, как будто она была хрупкой статуэткой. Но с тех пор он не прикасался к ней. Даже не смотрел на нее, встречая в коридоре. Если бы не синяки, можно было подумать, что того дня вообще не было. А когда они сойдут, Тесса была уверена, что Джеред вернется в Лондон. Не может же он появиться в столице не в лучшей форме.

Она не поедет вместе с ним. Этот урок занял много недель, но она наконец-то выучила его. Он не желает иметь ее в качестве жены, а она не согласна на меньшее.

Странное ощущение смотреть на свой собственный портрет и чувствовать злость на человека, смотрящего с него. Почти такой же идиотизм, как ругаться на зеркало, но, с другой стороны, он же делал это на прошлой неделе.

«Вы немедленно превращаетесь в напыщенного, невыносимого, самонадеянного осла в тот же момент, когда обнаруживаете, что не несчастны». Что-то подобное она ему заявила совсем недавно.

Он очень сильно опасался, что она права. И все же в его жизни были воспоминания о смехе и радости. Это было еще до смерти его матери. Он так долго не мог поверить в эту утрату, что боль от нее, возможно, никогда не была полной. Возможно ли такое?

«Нет, Джеред, мы должны вернуться. Твой папа ждет нас, и я обещала почитать Сьюзи сказку. — Она откинула назад волосы, ее ослепительная улыбка соперничала с солнцем. — Не смотри так. Тебе удавалось смягчать мое сердце жалостным взглядом, когда тебе было четыре года, но сейчас я не поддамся». Она тронула лошадь и поскакала в Киттридж-Хаус. Через несколько мгновений он услышал крик и нашел мать лежащей на земле без признаков жизни.

Это ли был момент, когда он стал другим человеком? Или это случилось, когда умер его отец? Тогда он выучил урок, тот, который довел до совершенства повторением. Легче не ощущать ничего.

Быть равнодушным проще, чем чувствовать боль. Это делает тебя почти неуязвимым. Его отношения с приятелями были поверхностными и непрочными, избегал он и родственников, потому что те вытаскивали его из-за тщательно возведенных им стен.

Он отказался от Тессы. Боялся, что своей любовью она выведет его на дорогу жизни, где ему предстоит познать истинные человеческие чувства. А он бежал от них, пытался заглушить их в себе.

А порочность? Это ведь единственный способ соприкасаться с реальностью, то, что он хотел доказать себе своей непутевой жизнью. По внешним признакам он еще живой. Возбуждение, опасность, попрание закона, традиций и правил — своего рода наркотик. Он стал нуждаться в нем, просто чтобы чувствовать себя еще не погребенным.

Парализованная конечность не может чувствовать укол. А оцепеневшая душа? Нежный женский смех. Множество вопросов. Разбитая вдребезги ваза.

Молодой человек на картине был образцовым джентльменом. По крайней мере старался казаться таким, прикрывая внешней бравадой пустоту души.

Его дядя ошибался. Он вовсе не стремился стать воплощением зла. Это была укоренившаяся привычка. Отсутствие любви, повторяемые банальные поступки и слова, отторжение всего, что может ранить душу.

Почему портрет тревожит его? Ведь он льстит ему, показывает очень выгодно: чуть меньше морщин вокруг глаз, немного смущенная улыбка. Глаза — те же, волосы такие же темные, разве что прическа изменилась. Но это был не он. Жена ошибалась, восторгаясь этим портретом.

Немного унизительно было признавать, что его понимание себя самого началось только после женитьбы. Если бы не это важное событие, вполне возможно, что он оставался бы таким, как был. Несчастливым человеком, вынужденным изображать какую-то деятельность только затем, чтобы поменьше оставаться наедине с самим собой. Сейчас, когда он попытался устранить Тессу из своей жизни, одиночество не приносило ему облегчения.

Он при всех своих недостатках, всех бедах, обрушивавшихся на него, нуждался в ее участии.

«Знаете, ведь я сначала влюбилась в ваш портрет», — сказала однажды Тесса.

«Человек на портрете внимательно слушал меня. Был очень терпеливым. Похоже, был совсем не против всех моих глупых вопросов».

А его, реального, только раздражала ее детская непосредственность, наивность.

Как он был не прав! С гневом, удивившим его, он швырнул свою трость в этот проклятый портрет.

Болван с холста только продолжал улыбаться ему.