Невидимые знаки

Первые несколько дней на круизном лайнере освещение было волшебным, ковер — фантастическим, а обои на стенах — гораздо более гладкими, чем кора пальмового дерева. Однако через некоторое время странности улетучились.

Мы выросли с этими вещами. Почти четыре года отсутствия — недостаточный срок, чтобы стереть такие воспоминания, и я ненавидел, как легко смог вернуться к тому, чтобы открывать ящики в поисках посуды и использовать тарелки, а не вырезанную из кокоса чашу, для еды.

Около часа Эстель и Мэделин сплетничали, пересказывая интриги, накопившиеся за многие годы. Они ели виноград (черт возьми, я и забыл, какой он потрясающий) и пили кокосовую воду из бутылки (вместо того чтобы словно обезьяна взбираться на дерево и разделывать свежий орех).

Я сидел, как зритель, позволяя женским голосам окутывать меня, когда они обсуждали, что Мэди сделала после «смерти» Эстель. Как она убралась в квартире Эстель и вывезла мебель для заселения новых владельцев. Как связалась с моргом и провела необходимые поминки и проводы.

По всей видимости, она также взяла под опеку кота по кличке Лопата (несмотря на то, что у нее была легкая аллергия) и подарила ему любящий дом, пока он не скончался во сне год назад.

Эстель с грустью восприняла весть о том, что ее любимца больше нет, но сжала руку Мэди в знак благодарности за то, что она подарила ему хорошую жизнь.

Некоторое время я не мог понять, как эти две женщины смогли стать лучшими подругами. Эстель была тихой, серьезной, иногда отпускала забавные шутки, демонстрируя остроумие, обаяние и самоотверженность. Мэди, напротив, была шумной, жизнерадостной и не скрывала свои эмоции.

В середине нескончаемого разговора я снова заглянул в холодильник и откупорил первое за почти четыре года охлаждённое пиво.

После первого глотка все остальное перестало иметь значение.

Я с комфортом откинулся на спинку кресла и пил отличное терпкое пиво. И это было отличной идеей, потому что Мэди болтала без умолку.

Должно быть, я задремал, потому что мои глаза распахнулись, когда Эстель вскочила на ноги, закрыв рот рукой.

— Этого... этого не может быть.

Мэди торжественно кивнула.

— Так и есть. Как только закончились твои похороны — тебе, кстати, понравился бы гроб, который я выбрала, — вся бумажная работа перетекла ко мне. Ты, коварная мисс, не сказала мне, что записала меня как контактное лицо.

Взгляд Эстель переместился на меня.

Энергетика в комнате изменилась.

Я выпрямился в кресле, прищурив глаза, чтобы прогнать сонную пелену. И я снова задумался об очках, напоминая себе, что больше не нахожусь в затруднительном положении. Я мог бы прямо сейчас обратиться к офтальмологу.

Но что-то подсказывало, что я должен это услышать.

Что бы это ни было.

Эстель щелкнула пальцами.

— Ну, после смерти родителей и сестры... кто еще у меня был?

Мэди грустно кивнула.

— Знаю. И я была польщена, когда мне позвонил адвокат. Он сказал, что поскольку я единственная, кто указан в твоих личных документах, ответственность за распоряжение имуществом ложится на мои плечи. Я разобралась с домовладельцем и распродала все, что могла, из твоего имущества.

— Думаю, ты обрадуешься, узнав, что деньги пошли в приют для животных в Блэктауне, который ты поддерживала, и я сохранила твои драгоценности. — Она развела руками. — В любом случае, это не по теме. Важно другое, договор, который ты подписала перед тем, как по глупости села в вертолет, передав контроль над всем твоим творческим материалом. Они выкупили предыдущие песни на YouTube и еще не записанные тексты. Они перевыпустили те, что были записаны, но продали права на оставшиеся незаписанные тексты другим исполнителям.

Эстель ахнула, слегка дрожа.

— Ух ты, я и не знала, что у них есть такие права.

— Надо было читать мелкий шрифт. — Мэди похлопала Эстель по колену. — Не волнуйся. Я прочитала и убедилась, что получила все, что тебе причиталось, даже несмотря на то, что ты была мертва.

— Но... Мэди... это значит... — Она прижала руку к щеке. — Ох, ничего себе.

— Да, вау.

Я поставил пустую бутылку пива на журнальный столик и подался вперед, сцепив руки между ног.

— Кто-нибудь объяснит мне, что означает эта тарабарщина? Почему, черт возьми, моя жена побледнела?

— Подожди, жена? — вытаращив глаза, спросила Мэди.

Эстель вздрогнула.

— Оу, да. Эм... сюрприз?

— Сюрприз? — Глаза Мэди сузились. — Сначала я узнала, что ты предпочла мне смерть. Теперь узнаю, что ты вышла замуж, а я не была подружкой невесты. — Она схватилась за сердце. — Ты ранила меня. Я никогда не прошу тебя, поверь. Никогда в жизни!

Эстель рассмеялась.

— Да, да. Хватит драматизировать. Знаю, мне нужно многое объяснить, но и тебе тоже. Перестань издеваться и повтори то, что ты так легкомысленно сказала раньше. — Указывая на меня, она добавила: — Скажи ему, чтобы он перестал смотреть на меня так, будто я вот-вот потеряю сознание.

— Ты собираешься упасть в обморок? — Мои бедра напряглись, готовясь вскочить с кресла. Пережив голод и роды, живя со сломанными костями и болезнями, я не видел, чтобы она теряла сознание.

Мэди повернулась ко мне лицом, ее щеки были круглыми и розовыми.

— Что ж, мистер «я все еще ничего о вас не знаю», ваша жена стоит три миллиона двести тысяч и еще несколько жалких долларов.

Я разинул рот.

— Что?

Эстель покачала головой.

— Я... я понятия не имела.

Мэди шлепнула ее по руке.

— Разве я не говорила, что ты добьешься успеха, когда загрузила видео на YouTube?

— Что за видео на YouTube?

Я сполз на край кресла, втягиваясь все глубже в непонятный мне разговор.

Миллионы?

Откуда?

Она рассказывала мне, что пишет песни и иногда поет. Я провел рукой по волосам. Она сказала, что концертный тур был скромным. Она сказала, что это ничего не значит!

— Эстель... черт возьми, что ты от меня скрывала?

Она покраснела.

— Пустяки.

— Это не пустяки. Ты скрывала это от меня. — Мое сердце буквально разрывалось. — Как ты могла преуменьшить что-то подобное? Твои песни на нашем острове. Твоя музыка. Твой чертов талант. Я должен был знать, что такой голос, как у тебя, не останется незамеченным. Мне не нужно было обращать внимания на твои пресыщенные комментарии и копнуть глубже.

Я встал, не в силах больше усидеть на месте.

— Как ты могла хранить от меня такую тайну?

Эстель не сводила с меня пристального взгляда, пока я расхаживал взад-вперед, передавая сообщения только мне.

— У тебя тоже был секрет, помнишь? И ты рассказал мне его всего несколько дней назад под страхом смерти.

Я замер.

— Это другое.

— Нет.

— Нет? Ты должна гордиться своими достижениями. А я должен... должен...

— Что, Гэл? Ты будешь продолжать наказывать себя? Найдешь другой способ расплатиться? Ты уже достаточно заплатил, тебе не кажется?

Мои ноздри раздулись.

— Это не тебе решать.

Мэди встала, размахивая белой подушкой с дивана.

— Вау, эй, вы двое, тайм-аут.

Мы с Эстель сердито смотрели друг на друга, но остановились. Спор (подождите, это вообще был спор?) завис, ожидая малейшей искры, чтобы снова вспыхнуть.

Мэди достала из заднего кармана мобильный телефон.

— Прежде чем вы убьете друг друга, позвольте кое-что показать.

У меня все сжалось внутри, когда я вспомнил о старом, потрескавшемся на солнце телефоне, который мы оставили на нашем острове. Наши фотографии, где мы более молодые, упитанные и напуганные, медленно превращающиеся в выживающих. Видео с Коннором. Их с Пиппой театральные постановки и записи новорожденной Коко.

Боже, я бы все отдал, чтобы вернуть эту чертову штуку.

Я потер грудь: смерть Коннора и уход Пиппы тяготили меня.

Эстель положила свою руку на руку Мэди и провела пальцами по экрану телефона.

— Подожди, не показывай ему. Ему не нужно...

Я поднял руку.

— Не смей говорить, что мне не нужно это видеть, Эстель. Не смей.

— Успокойся, Гэллоуэй. — Она скрестила руки на груди. — То, что я люблю тебя, не означает, что я должна тебе все рассказывать.

— Должна.

— Нет.

— Я бы согласился, если бы это было что-то глупое, вроде того, что ты коллекционируешь марки или хранишь мягкие игрушки. Но, черт возьми, Эстель, это важно. Ты стоишь миллионы. Я ничего не стою. Как мне с этим конкурировать?

Спор грозил перерасти в настоящую ссору.

— Конкурировать? Нет никакой конкуренции, Гэл.

— Неправильный выбор слов. Я не соревнуюсь с тобой. Но как смириться с тем, что ты можешь предложить очень много, в то время как у меня нет ничего?

— Серьезно? Ты так решил все обставить? Прекрати говорить, что ты ничего не стоишь! — Она подошла ко мне, ткнув пальцем в мою грудь. — И деньги не определяют нас, Гэл. На острове мы были равны, когда у нас ничего не было. Не отнимай это равенство только потому, что у меня на банковском счёте большее количество нулей.

Мэди встала между нами.

— Я не совсем понимаю, что здесь происходит, но возьми вот это. — Она сунула телефон мне в руку. — Посмотри и прекращай ругань.

Эстель бросила на нее злобный взгляд, но отошла в сторону, когда я выхватил телефон. Я проклинал свою дрожащую руку. Не знаю, дрожала ли она потому, что я ненавидел ссориться, или потому, что был в ужасе от того, насколько Эстель была успешна, способна, богата, в то время как мне нечего было предложить.

Я был калекой. Я был слепым калекой без гроша в кармане.

Черт побери.

Эстель прикусила нижнюю губу, когда загрузилось видео на YouTube.

— Эта версия не очень хорошая. Она не самая удачная.

— Скажи, что это не очень хорошая версия тем пятисот миллионам просмотревшим его, Стел, — ухмыльнулась Мэди.

— Вот это да!

Я перевёл взгляд на количество просмотров, и, конечно же, 529 564 311 огромное количество людей видели то, как моя женщина поет с закрытыми глазами, светлые волосы каскадом ниспадают на плечи, а с губ срывается самая красивая, сексуальная, совершенная мелодия, и при этом она играет на пианино.

Она умеет играть на пианино?

Как только я нажал кнопку воспроизведения, внешний мир перестал иметь значение.

Только Эстель.

Только она.

По коже побежали мурашки, когда музыка проникла в мой разум.

Как случайные фразы могли так сильно изменить жизнь? Как они могли заставить меня полюбить ее еще больше, чем я уже любил?

Она полностью владела моим сердцем.

Что я могу дать ей, кроме своей души?

К моменту окончания песни Эстель дрожала.

Почему она дрожит?

От смущения?

От страха, что мне не понравится?

Какова бы ни была причина, я не мог выдержать эмоциональной дистанции между нами.

Она должна знать, как сильно я ее ценю, как боготворю.

Как преклоняюсь перед ней каждый день своей жизни.

Передав телефон Мэди, я схватил Эстель и притянул её к себе. Она ахнула и прижалась к моей груди.

— Я люблю тебя.

Запустив руки в ее волосы, я поцеловал ее крепко, быстро и совершенно неуместно на глазах у публики.

Но меня это не волновало.

Эта женщина была волшебна.

Эта женщина принадлежала мне.

Когда язык Эстель встретился с моим, в нос ударил аромат духов.

Мэди стояла рядом с нами, ухмыляясь, словно сумасшедшая кошка.

— Ох, это так мило. — Чмокнув меня в щеку, она поцеловала Эстель, а затем нахально помахала рукой. — Оставлю вас, голубки, наедине. Похоже, вам есть что обсудить. Финансовое положение, в том числе. — Она засмеялась. — Я буду ждать полного отчета о свадьбе и обо всем остальном, что вы мне не рассказали, к моему возвращению завтра вечером.

Эстель улыбнулась, ее губы блестели от моего поцелуя.

— Хочешь сказать, что я должна рассказать тебе и о нашей дочери?

Я поперхнулся.

— Ух ты, отличный способ свалить это на нее.

— Что? — спросила Мэди, не сводя глаз с Эстель. — Не могла бы ты повторить, пожалуйста?

Эстель засияла.

— Что? Ты имеешь в виду историю о том, как Гэллоуэй обрюхатил меня, и я родила на острове? Или о том, что у нас есть двухлетняя дочь?

Мэди завизжала, в точности подражая Коко.

— О, боже! Где? Могу я её увидеть? Где она?

Мой взгляд метнулся к закрытой двери спальни. Коко, несомненно, уже проснулась после этого визга.

Однако Эстель вырвалась из моих рук и потащила подругу к двери.

— Завтра, ох, какая нетерпеливая тетя.

— Я тетя?

— Ты будешь той, кем хочешь стать.

— Тебе лучше подготовиться к завтрашнему допросу, Стел. Ты была очень плохой подругой, раз оставила меня в неведении.

— Торжественно клянусь, что день за днем расскажу все, что со мной случилось.

— И начнёшь с того, какого черта ты залезла в вертолет в самый разгар стихии, хотя до этого утверждала, что не хочешь лететь со мной на Бора-Бора?

Эстель застонала.

— Не заставляй меня чувствовать себя виноватой за то, что мне необходимо было пространство.

— Могу и буду. Это мое право, как твоей лучшей подруги, которую бросили управлять твоим бренным существованием.

Эстель напряглась.

— Ты права.

— Разумеется, я права. Я всегда права. — Мэди замерла, держа руку на дверной ручке. — Подожди, в чем именно я права?

— Мое бренное существование. Я официально мертва. Все деньги, контракт на запись... они находятся в трасте у адвоката, а ты бенефициар. Это не мои деньги.

Мэди фыркнула.

— Пфф, я храню их для тебя, идиотина. Каждый пенни — твой. Ты их заработала.

— Нет, ты заслуживаешь их, — возразила Эстель. — То, что ты сделала для меня. Квартира. Переезд. Лопата. Мэди... спасибо тебе большое.

Отбросив шутки в сторону, женщины обнялись.

— Не говори глупостей. — Мэди поцеловала ее. — Ты отплатишь тем, что завтра познакомишь меня с моей племянницей.

Прервав объятия, Мэди открыла дверь.

— Пока, Гэллоуэй. Жду от тебя реального вклада в разговор в следующую встречу. Сегодня ты был словно беспризорник.

Я засунул руки в карманы.

— Беспризорник?

— Ага. Эстель нашла тебя и привела домой. Обычно так поступают с беспризорниками. — Подмигнув, она добавила: — Будь здоров. Желаю весело провести время, споря о том, кто купит дом.

Эстель закрыла дверь, когда Мэди вышла в коридор.

Она вздохнула.

— Она всегда была такой. Раньше мне очень надоедало то, как она крутится вокруг, словно заводная белка, но теперь, теперь я нахожу это волнительным.

— Она что-то с чем-то, — согласился я.

— Однако, у нее благие намерения.

— О, в этом я не сомневаюсь. — Я опустил голову, наблюдая за ней из-под опущенных ресниц. — Однако, не могу сказать того же о своих намерениях.

Тот факт, что наш поцелуй был прерван, не был забыт ни моими губами, ни моей полутвердой эрекцией.

Эстель скользнула вперед и снова оказалась в моих объятиях.

— Твоих намерениях?

— Не знаю, что мне с тобой делать. Отшлепать за то, что умалчиваешь о таких вещах, или расцеловать до потери сознания за то, что облегчила наше будущее.

Ее глаза потемнели при упоминании о сексуальном наказании, но чувство вины победило.

— Прости, Гэл. Прости, что не сказала тебе о прибыльности того тура.

— Прости, что рассказал тебе о своем прошлом и показал, за какого мужчину ты вышла замуж.

— Нет. Я польщена, что ты мне доверился.

— А ты мне доверяешь?

— Безоговорочно.

— Значит, больше никаких грандиозных открытий? Ничего настолько эпического?

Она улыбнулась.

— Насколько мне известно, нет.

— Это хорошо.

— О?

— Теперь я могу перестать на тебя злиться.

— Ты больше не злишься?

— Нет.

— И что это означает?

— Это означает... что у меня есть еще одна проблема, о которой нужно позаботиться.

Я прижался своим телом к ее, прижимая свою твердость к ее животу.

— О, да, это очень важная проблема. — Встав на цыпочки, она поцеловала меня. — Думаю, смогу помочь тебе в этом.

— Уверен, что сможешь.

Наши губы соединились, когда она вздохнула:

— Итак... на чем мы остановились?

Деньги.

Счастье нельзя купить.

За их счет можно обеспечить счастье.

Но на них не купишь здоровье. Не купишь любовь.

Нельзя купить будущее, которое бесценно.

Деньги делают все проще, но они не могут купить мечты.

А мечты — это то, что мне нужно.

Взято из нового блокнота Э.Э.

...

Наши жизни изменились неизмеримо за следующие несколько недель.

Мы еще раз прошли медицинское обследование, чтобы убедиться, что витамины действуют и наши тела набирают необходимый вес. Мы встретились с поисково-спасательной службой, изучили схему обследования и обсудили, как далеко мы находились от радиуса их поисковой операции (не так уж далеко, но достаточно, чтобы не обнаружить нас). Мы выдержали еще несколько бесед с представителями австралийской иммиграционной службы по поводу нашего места жительства. Послали благодарственное письмо компании «P&O Cruises» за то, что они нас нашли. И посетили (к моей досаде) еще одного стоматолога, чтобы убедиться, что врачи круизной компании ничего не упустили.

Если учесть, что мы пропали три с половиной года назад, то ничего особенно плохого у нас не обнаружили. Только разбитое сердце после смерти подростка и пустота после ухода жизнерадостной девочки.

Но когда меланхолия пыталась одолеть, мы вспоминали, что у нас есть.

Мы были друг у друга.

У нас была Коко.

Мы живы и нас нашли.

Нам повезло.

На следующий день после визита Мэди Гэллоуэй отвез нас с Коко в ближайшую оптику, и там в течение часа проводили осмотр глаз и подбирали оправу. Его радость от того, что он наконец-то получил новые очки, стоила того, что мы заблудились в городе, к которому никак не могли привыкнуть.

В течение недели мы приспосабливались к оживленному миру. Мы ходили ужинать в рестораны и скрежетали зубами от громких звуков, назойливых посетителей и переработанных продуктов. Мы мирились с темпераментной малышкой, которая требовала тишины, как на пляже, и ночного света звезд. И мы ждали (не очень терпеливо), пока будут подготовлены очки для Гэллоуэя.

Иногда мы отваживались зайти в супермаркет, где все, что нам было нужно на острове, было доступно в обмен на деньги.

Деньги.

У меня они были.

У меня их было очень много.

Я была воспитана так, что необходимо оставлять несколько тысяч долларов сбережений, чтобы иметь нормальное существование. Уехав с Мэди в Америку, я стала откладывать несколько сотен тысяч, полностью уверовав в то, что моя жизнь устроена.

Но сейчас у меня было несколько миллионов.

И пока я не могла понять, что означает такое богатство.

Это было нереально.

Коко не останется без еды. Мы с Гэллоуэм не должны были беспокоиться о том, где жить и как мы себе это позволим.

Нам повезло.

Наши трудности закончились, и мы были вознаграждены.

Однако по мере того, как каждый день перетекал в следующий, я не могла избавиться от чувства подавленности. Здесь я была расстроена больше, чем когда-либо на нашем острове (даже в ужасно мрачные дни в конце).

Здесь я чувствовала себя не на своем месте.

Я по-прежнему готовила при свете луны, и мы ни разу не включали телевизор.

Как будто мы стали недоверчивы к подобным удобствам и предпочитали упрощенное существование.

Единственное изменение, которое мы приняли, — это Мэди.

Она вписалась в нашу жизнь так, словно постоянно была с нами.

Она вернулась на следующий день, и мы провели его в разговорах ни о чем и обо всем. Гэллоуэй рассказал ей, как нам удалось выжить. Я поделилась пикантными подробностями нашего брака. А она играла с Коко, словно была рождена для того, чтобы стать тетей.

Почти каждый вечер она забегала после работы, чтобы поздороваться и потусоваться. И Гэллоуэй был с ней очарователен и обходителен — совершенно не так, как он принял меня. Там, где мне был оказан холодный прием и яростные взгляды, Мэди встретили тепло и радушно.

С другой стороны, по словам Гэллоуэя, все его недовольство мной было основано на похоти. Он хотел меня, но не мог обладать.

Мэди, в этом плане, не привлекала его (слава богу). Но мне впервые пришлось конкурировать за его расположение. Я не была единственной женщиной, а он не был единственным мужчиной. Если он забегал за чем-то в магазин, я панически боялась, что он может найти другую девушку, привлекательнее меня. Что, если мое костлявое тело со светлыми растяжками перестанет привлекать его?

Однако у него были те же опасения. И мы поделились ими однажды вечером, когда слово за слово наша легкая перепалка переросла в жаркую дискуссию о неопределенности в наших отношениях.

Мы оба были такими дураками.

Мы вместе не потому, что были единственными взрослыми на нашем острове. Мы вместе, потому что наши души соединились, наши сердца склеились, и мы стали единым целым.

После этого все стало немного проще. Всякий раз, когда Мэди появлялась рядом, Гэллоуэй вел себя наилучшим образом. Я догадывалась, что нейтральная территория заставляет его вести себя хорошо. Однако мне хотелось верить, что дело во мне.

Я излечила то, что съедало его изнутри. Это тяготение все еще присутствовало в нем, но он мог дышать без чувства вины. Он мог смеяться, не испытывая к себе ненависти.

Он стал спокойнее.

И когда он держал Коко на руках, он оживал.

В постели, перед сном, мы часто говорили о Пиппе и Конноре. Мы были рады этим воспоминаниям, и когда Пиппа, наконец, позвонила нам (на мобильный телефон, который нам дала иммиграционная служба), мы молчали несколько часов. Нам было физически больно из-за того, как мы по ней скучали.

Она казалась счастливее. Не излечившейся. Не довольной. Но счастливее.

В новом месте — вдали от нас, острова и призрака Коннора — у нее мог появиться шанс на выздоровление. Я не знала, будет ли она в порядке душевно, духовно, но, по крайней мере, физически мы сделали все возможное, чтобы защитить ее.

И я хотела, чтобы она была счастлива. Я хотела этого настолько, что держалась на расстоянии, пока она не захочет вернуться к нам.

Ночью было труднее всего.

Мы не могли привыкнуть к мягкому матрасу. И отказались от него в пользу ковриков для йоги, которые нашли в шкафу квартиры. Мы расстелили их в гостиной, между нами спала Коко, а балконные двери оставались открытыми, обдувая наш дом влажным бризом и донося далекий шум океана.

Только тогда мы обретали спокойствие.

Истинный покой.

Мир, который не был искусственно создан или куплен.

Иногда мы также спали в гостиной с широко распахнутыми дверями, потому что Коко кричала, когда не слышала шум моря. Когда мы выходили в город, она плакала. Если мы пытались угостить ее шоколадом или конфетами, она плакала. Она была поистине земным ребенком, который находил удовольствие и сопричастность в песке, просачивающемся между пальцами ног, солнце на лице и простой сладости кокоса и папайи.

— Это поможет? — тихо спросил Гэллоуэй, добавляя в банановое пюре, предназначенное для Коко, кокосовую стружку.

Ее маленькое личико сморщилось.

— Нет.

— Ну же. Это очень вкусно.

— Нет!

Мы перепробовали все, но она по-прежнему не хотела есть ничего слишком соленого или сладкого. Ее вкусовые пристрастия сводились к простой, деревенской пище, и она устраивала истерику, когда мы пытались познакомить ее с ароматными блюдами, такими как спагетти болоньезе или блюда из мяса.

Я была вегетарианкой и убежденным любителем морепродуктов, а вот Гэллоуэй был настоящим мясоедом. Оказалось, наша дочь, в этом вопросе, взяла с меня пример.

Однако я по-прежнему не могла есть баклажаны или халлуми (прим. пер.: Халлуми — Халуми — левантийский сыр, известный в Европе по кипрской кухне. Он изготавливается из смеси козьего молока и молока овец, хотя иногда содержит и коровье молоко), не после болезненных ассоциаций со смертью моей семьи.

В последнее время все потери и одолевшая меня печаль не давали покоя, и я постоянно думала о родителях и сестре. Из-за возвращения в Сидней их смерть казалась совсем недавней, переплетаясь с болью от потери Коннора и ухода Пиппы.

Это слишком.

— Думаю, она скучает по ФиГэл, — прошептала я, потирая виски от легкой головной боли, которая мучила меня весь день.

Коко посмотрела прямо на меня.

— ФиГэл. ФиГэл. Домой!

Ложка в руке Гэллоуэя с грохотом упала в миску.

— Я знаю, маленький орешек. ФиГэл был твоим домом. Но теперь все изменилось. Теперь мы живем здесь.

В ее зелено-голубых глазах заблестели слезы.

Я не могла оторвать взгляда от ее загорелой кожи цвета мускатного ореха (сомневаюсь, что она когда-нибудь поблекнет), светло-русых локонов и решительного подбородка.

Она была идеальной смесью Гэллоуэя и меня, глубоко внутри нее таились те же самые желания.

Да, малышка, я бы тоже хотела вернуться домой.

Мое внимание привлек Гэллоуэй.

Мне не нужно было спрашивать, чтобы понять, что он чувствует то же самое.

Я не спрашивала.

Я не стала допытываться.

Но я понимала, что он тоскует по дому.

Почему мы здесь?

Зачем мы вернулись, если готовы променять все на то, что у нас было раньше?

До того, как Коннор умер?

До того, как Гэллоуэй чуть не погиб?

До того, как моя семья не погибла?

Столько смертей, и все же я хотела вернуться.

В этом не было смысла.

Мы должны быть счастливы, что находимся здесь, в безопасности, что вокруг нас лекарства, врачи и люди.

Оторвав взгляд от его лица, я встала, чтобы отнести посуду на кухню.

Момент был прерван.

О доме не упоминалось.

На следующий день мы с Гэллоуэм впервые заговорили о том, где будем жить. Мы не хотели задерживаться в квартире (благодаря щедрости австралийского правительства), и нам нужно было пустить корни, чтобы чувствовать себя комфортно.

Мы обсуждали, чем бы он хотел заниматься на работе. Не потому, что ему это было нужно, а потому, что он не мог сидеть без дела. Он не мог сидеть без дела на ФиГэл и не собирался бездельничать здесь.

Мы договорились, что он перевезет сюда дипломы об окончании архитектурного факультета и займется строительством. Однако все это было невозможно до тех пор, пока не закончится бумажная волокита, и нас не воскресят из мертвых.

Этим занимался мой адвокат, в том числе и разморозкой моих средств и активов. Я еще не разговаривала со звукозаписывающей компанией, но Мэди сообщила, что они знают о моем воскрешении и ждут, когда я буду готова обсудить условия контракта.

Столько ответственности.

Столько всего происходит одновременно.

Я к этому не привыкла. Мне хотелось убежать куда глаза глядят.

После долгого дня неопределенности и бесконечных вопросов нам, наконец, позвонили и сообщили, что можно забрать очки Гэллоуэя.

Держа Коко за руку, я ждала у входа в оптику, потому что Гэллоуэй запретил мне входить. Он вернулся с коробкой, уложенной в пакет, вместе с очистителем для линз и инструкцией по уходу.

Он их не надел.

Держа Коко за руки, мы молча пошли обратно в квартиру. Хромота все еще была очевидна, но он стал лучше ее скрывать. Несколько дней назад я спросила, не стоит ли нам купить машину. У меня все еще были действующие права. Это облегчило бы нам жизнь, особенно в плане покупки продуктов.

Однако Гэллоуэй отказался.

Мы не были готовы к покупке автомобиля.

Мы ходили пешком последние четыре года. И будем ходить еще несколько лет. Кроме того, мы лишились возможности плавать целыми днями. Мы не были готовы к тому, что нам придется заново учиться ходить из одной точки в другую.

Когда мы подошли к квартире, я с трудом сдержала любопытство из-за того, почему он не надел очки.

Чего он ждёт?

Зайдя в квартиру, он поднял Коко на руки и спросил, можно ли ему самому уложить ее спать.

Я пожала плечами и оставила их, слегка обидевшись на то, что он не надел очки, которые очень давно хотел. Он часто жаловался, что хочет чётко видеть детей и меня.

Сейчас у него появилась такая возможность, но он ею не воспользовался.

Почему?

Налив стакан воды, я босиком вышла на балкон и стояла с закрытыми глазами, представляя, что перенеслась туда, где вместо стен пальмы, а пол из песка.

Наконец Гэллоуэй вышел из спальни, где укладывал Коко. Он не стал укладывать ее в гостиной, что означало, что он либо хочет поговорить, либо...

Мои соски покалывало при мысли о сексе.

Неистовый голод в крови застал меня врасплох, он подошел сзади и положил подбородок мне на плечо.

— Можешь пойти со мной, пожалуйста?

Я кивнула, взяла его за руку и пошла за ним к дивану.

— Чем вы занимались? С Коко?

В моем голосе слышалось любопытство, когда я садилась на диван.

Он улыбнулся.

— Впервые увидел ее.

— Ты надел очки?

— Да.

— И?

Он посмотрел в потолок, его глаза блестели.

— И она очень красива.

Мое сердце заколотилось.

— Да. Она идеальна.

Его рука легла на подушку, рядом с которой лежал футляр для очков. Глубоко вздохнув, он открыл его и достал сексуальную черную оправу.

— Теперь мне нужно увидеть, насколько красива ее мать.

Я затаив дыхание, наблюдала за тем, как он надевал очки.

Он опустил глаза, приспосабливаясь к ясности зрения.

Затем... поднял голову.

Его рот раскрылся.

Его голубые глаза обжигали.

И с каждой секундой его любовь ко мне увеличивалась.

— Ты... ты...

Его голос надломился.

— Я?

— Ты гораздо более сногсшибательная, чем я мог предположить. — Его руки дрожали, когда он провел большим пальцем по моей скуле. — После столь долгого отсутствия ясности. После того, как на протяжении столь долгого времени влюблялся в женщину, которая, как я знал, была прекрасна внутри и снаружи, теперь я могу видеть ее. По-настоящему. И я не могу поверить, что мне настолько повезло.

Я прижалась лицом к его ладони.

— Спасибо. Значит...

Он поцеловал меня, скользнул пальцами по моему затылку и притянул к себе.

— Я могу совершенно искренне сказать, что у меня самая потрясающая жена в мире.

Наши языки соединились, и вспыхнула страсть.

Его очки перекосились, когда я забралась к нему на колени и стала целовать его со всех сторон. До этого момента я не понимала, как сильно боялась, что он увидит меня. Как сильно полагалась на его нечеткое зрение, чтобы защитить себя от того, что, возможно, после того как он разглядит меня — разлюбит.

Но теперь эти страхи исчезли.

Эти страхи не просто исчезли, их поглотила похоть, когда я расстегнула его Гэлнсовые шорты и сдвинула в сторону бикини под своей белой юбкой (я отказалась от трусов и лифчиков).

Наши губы не отрывались друг от друга, пока Гэллоуэй поднимал мои бедра и скользил внутри меня.

Наши лбы соприкасались, а тела раскачивались, любя друг друга.

Я обняла его за плечи, задыхаясь от нахлынувшего оргазма.

И когда он отстранился, чтобы посмотреть, как я раздеваюсь, его освобождение пронзило его так сильно, порочно, что мы скатились с дивана продолжая кончать на кафельном полу.

Только когда мы спустились с небес на землю, я заметила, что он кончил в меня.

Мы договорились не делать этого до тех пор, пока я не начну принимать противозачаточные средства, потому что теперь, когда я начала принимать витамины и обильную пищу, мой цикл, несомненно, восстановится.

Однако... мы больше не были предоставлены сами себе.

Если я забеременею на этот раз, это не будет вопросом жизни и смерти.

Медленная улыбка растянула мои губы, когда Гэллоуэй прижал меня к своей груди и обнял.

— Я знаю, что только что сделал. И не собираюсь извиняться.

Я поцеловала его в горло.

— Знаю.

Он замолчал.

— Ты не возражаешь?

— По поводу чего?

— Ты знаешь.

— Что ты можешь снова меня обрюхатить? Почему я должна возражать?

В ответ он сильнее сжал меня.

В ту ночь, после занятий любовью и дремоты в объятиях Гэллоуэя, я проснулась с влажными глазами и слезами на щеках.

Я плакала от неземного счастья.

Я оплакивала потерю ФиГэл.

Я плакала о будущем, с которым мы еще не определились.

Я плакала, надеясь на лучшее.

Я плакала от тоски.

Я плакала, потому что наша жизнь снова изменилась навсегда.

АПРЕЛЬ

Я думал, что с легкостью вернусь в общество.

Легко расслабиться, быть благодарным и принять то, что потерял, когда потерпел крушение.

Но на самом деле это было не так просто.

Мы вернулись пять недель назад.

Прошло пять недель.

Единственной безоговорочно радостью в нашей жизни на данный момент было то, что мой отец прилетел и провел с нами две недели. Он снял квартиру в том же здании, где нас поселили, но все время проводил в нашей.

Первая встреча с ним (несмотря на то, что я был истощен и восстанавливался после болезни) была лучшей встречей в моей жизни.

Он плакал.

Я сделал все возможное, чтобы, как и он, не разрыдаться.

Но чувствовать, как его руки сжимаются вокруг меня после того, как я потерял надежду увидеть его живым, было единственной хорошей вещью, произошедшей в Сиднее.

В течение нескольких дней он не мог оторвать от нас взгляда, недоверчиво моргая, требуя все подробности о том, как нам удалось выжить. Однажды мы с ним проговорили до рассвета: о катастрофе, моих отношениях с Эстель и о том, как я, наконец, освободился от чувства вины, которое преследовало меня.

После того как мы пережили трогательное воссоединение, он помог нам в поисках нового дома для переезда.

Я был невероятно рад снова увидеть отца. Но мне было грустно от того, что он по-прежнему так же одинок, как и тогда, когда я исчез. С таким же разбитым сердцем.

Несколько раз я замечал, как он смотрит на нас с Эстель с мечтательным обожанием в глазах.

Однако он нашел утешение в Эстель (они ладили так, словно она была его дочерью, а не я — сыном) и обожал Кокос.

Когда его поездка подошла к концу, было очень тяжело прощаться.

При виде его в моей голове зародились идеи, которые не имели права там находиться. Идеи, которые вылились в одержимость. Это не давало мне спать по ночам. Вселяло надежду, пока мы с Эстель и Коко боролись за возвращение в этот нежелательный мир.

Нам предоставили бесплатную аренду ровно на три месяца. Эстель считала это чрезмерной щедростью и настаивала на оплате коммунальных услуг. А я... я считал, что этого недостаточно после того, как нас пытались разлучить.

Неделю назад мы с Эстель пообщались по скайпу с семьей Акина и в почтительном молчании почтили память погибшего летчика. Мы ответили на их вопросы о месте его упокоения, и они успокоили нас, заверив, что не считают нас виновными. Акин совершал полеты в худшую погоду и выжил. Это просто стечение обстоятельств.

Газетчики продолжали преследовать нас, требуя интервью, а бумажная волокита, необходимая для официального восстановления нас из мира мертвых, была скучной и удручающей. Адвокат настаивал на оценке всего имущества Эстель и посоветовал ей заключить брачный договор.

Не стоит и говорить, что она выбежала из его кабинета, громко хлопнув дверью.

Мне было бы все равно, если бы она попросила меня подписать брачный договор. У меня не было намерения завладевать ее деньгами. Но у меня также не было намерения когда-либо отпускать ее, так что эта проблема отпадала сама собой.

Не помогало и то, что каждый день Коко испытывала стресс. Она ненавидела бетон, металл и пластик. Она ненавидела обувь и нижнее белье и визжала, если, не дай бог, мы пытались помыть ее белокурые кудри шампунем с запахом клубники.

Это должен быть кокос и ничто другое.

Она отказывалась плавать в крошечном общем бассейне квартирного комплекса, и вполне обоснованно, так как ее кожа покрылась сыпью от хлорированной воды. Однако стоило нам опустить ее в океан (хотя он был намного холоднее, чем на нашем острове), как она превращалась в самого счастливого ребенка, какого только можно себе представить.

Она строила замки из песка, собирала ракушки и вывалялась вся в золотистых песчинках. На пляже она чувствовала себя как дома, потому что именно там она родилась. Она родилась в море. Она принадлежала морю.

Как она сможет адаптироваться в жестоком мире города?

Как справится со школой и тем, что не такая, как все?

Она навсегда останется свободолюбивой или, в конце концов, повзрослеет, наденет деловой костюм и станет генеральным директором какой-нибудь крупной корпорации?

Как ни старался, я не мог представить свою дочь в офисе, пялившуюся в ноутбук. Я видел ее морским биологом, с такими же белыми, как у Эстель, волосами, когда она маркирует дельфинов и следит за китами.

Она была ребёнком дикой природы, а не города.

Но это не имело значения, потому что теперь наш дом был здесь.

…

МАЙ

Мы старались. Мы на самом деле старались соответствовать городской жизни.

Мы встречались с Мэди и ее друзьями.

Мы делали все возможное, чтобы приобщить Коко к новому, хотя она и выла от досады.

Мы еще не нашли дом, но, как ни странно, нас это мало волновало.

Коко предпочитала проводить каждую свободную минуту на пляже и иногда настаивала на том, чтобы мы разбили лагерь под луной.

Здесь было не так тепло, как на ФиГэл, поэтому мы снимали с кроватей одеяла и спали на ковриках для йоги, расстеленных на песке. Под россыпью звезд, слушая расслабленное дыхание дочери, я не мог отрицать, что здесь чувствую себя более уютно, чем под белым потолком и уродливой люстрой.

Единственное, что разрушало наше счастье, — это появляющиеся с рассветом серферы, которые смотрели на нас, словно на бездомных.

Это разрушало фантазию.

Фантазию о том, что на самом деле мы находимся не здесь, а на нашем острове.

Проходили дни, а мы изо дня в день делали одно и то же.

Мы немного бродили по городу.

Мы заставляли себя акклиматизироваться, ездить в поездах, ходить на дни открытых дверей, хотя в глубине души я понимал, что мы никогда не сможем полностью адаптироваться.

Мы были потеряны.

Только на этот раз были потеряны не тела, а сердца.

Несмотря на внешние проблемы, мы с Эстель сближались.

Мы настолько были близки, что однажды вечером я ушел, пока она купала Коко, и направился в ювелирный магазин в местном торговом центре в десяти минутах ходьбы от нашего квартала.

Я снял немного денег со счета, который отец открыл для меня на те скудные средства, которые я заработал, трудясь в тюрьме.

Я потратил все.

Я купил ей кольцо.

И я вернулся в квартиру, встал на одно колено и сделал предложение.

Ещё раз.

Удивление не означает благоговейный трепет или шок.

Удивление бывает приятным и неприятным.

Удивление означает, что любимый человек знает тебя лучше, чем ты сам.

Это и есть высший признак совершенства.

Взято из нового блокнота Э. Э.

...

Гэллоуэй удивил меня.

Более чем удивил.

Я была ошарашена.

— Не могу поверить, что мы это делаем.

— Поверь. Теперь... все официально. Навсегда.

Гэллоуэй улыбнулся, он выглядел очень красивым в черной рубашке и Гэлнсах. Его загар не потускнел, въевшись в кожу за три с половиной года под палящим солнцем, и черная ткань подчеркивала его ярко-голубые глаза. Его очки сексуально поблескивали, а губы изгибались идеальным образом, и мне захотелось его поцеловать.

Целовать, целовать, целовать.

На мне был похожий наряд — Гэлнсы, черная блузка с открытыми плечами. Я заплела волосы в косички «рыбий хвост», чтобы они красиво ниспадали на плечи (больше не ломкие от солнечных лучей или немытые), и втайне мне нравились белые пряди на фоне темной ткани.

Мой наряд был далёк от свадебного платья... но я его и не хотела. И не нуждалась в нем. В моем понимании, мы уже были женаты.

Это была лишь формальность.

Однако я обожала свое обручальное кольцо.

Я не могла перестать его крутить и любоваться.

В нем не было ни дорогого бриллианта, ни броских драгоценных камней. Простой золотой ободок с надписью: Ты потерпела крушение вместе со мной. Я влюбился в тебя. Я люблю тебя.

Кольцо было идеальным, и я не снимала его со своего пальца.

Я даже не сняла кольцо, чтобы Гэллоуэй официально надел его мне на палец во время церемонии вместе с нашими клятвами.

Ни за что. Я надела его раз и навсегда.

Мэделин стояла позади меня с Коко на руках, Гэллоуэй, взяв меня за руку, смотрел мне в глаза.

Мы стояли в небольшом помещении, напоминающем бежевую коробку, в углу которой бесформенно висел австралийский флаг.

Напротив нас с Гэлом стоял свадебный регистратор.

— Вы готовы?

Мы кивнули.

Посмотрев на Гэллоуэя, она сказала:

— Поскольку это простая формальность, я задам самый простой, но самый важный вопрос, — она усмехнулась. — Берете ли вы Эстель Мари Эвермор в законные жены?

Гэллоуэй облизал нижнюю губу.

— Да.

Ее взгляд переключился на меня.

— И берете ли вы Гэллоуэя Джейкоба Оука в законные мужья?

Я очень нервничала.

— Да.

Регистратор захлопала.

— В таком случае объявляю вас мужем и женой. Во второй раз.

Мы поцеловались.

Мы праздновали.

Мы старались не обращать внимания на боль из-за отсутствия Пиппы и Коннора.

Они были на первой церемонии нашего бракосочетания.

В этот раз их не было рядом.

Рядом с нами не было детей, но у нас появилась та самая заветная бумажка.

И уже на следующий день я сменила фамилию Эвермор на Оук.

Наш брак был официально оформлен.

Спустя месяц после свадьбы мы так и не определились.

Мы сделали все возможное.

Мы попытались.

Мы были открыты, благодарны и полны надежд.

Но с этим пора заканчивать.

Я был несчастлив.

Мне надоело быть отцом капризного двухлетнего ребенка, который каждый раз умолял вернуться в место, которое (для большинства людей) существует только в сказках.

Почему мы должны преклоняться перед тем, что было нормой? Почему мы должны верить, что для достижения успеха в жизни необходимо иметь шикарный дом, дорогую одежду и напряженную работу?

Почему нельзя быть честными? Почему мы не могли признать, что наши желания и стремления лежат не в пафосных городах и изысканных ресторанах? А в диких просторах архипелагов и черепашьих рассадниках?

Как-то вечером мы с Эстель гуляли по пляжу на закате. Коко играла позади нас, выстраивая песочные замки, болтала со своей плюшевой черепахой и в этих действиях находила счастье, которого не могла найти больше нигде.

Тихое журчание прилива по нашим ногам влекло меня больше, чем бетон или стекло. Что-то внутри изменилось навсегда, и я не мог от этого избавиться.

И если быть до конца честным, я не хотел от этого избавляться.

Я взглянул на Эстель, и моё сердце сжалось от того, как прекрасна она была в свободном белом платье и с распущенными волосами. На прошлой неделе у нее начались месячные, что означало, что она не беременна, но ее тело способно к этому.

Эта мысль одновременно и возбуждала, и пугала.

Если мы откажемся от этой жизни и вернемся туда, куда я хотел, мы не сможем позволить себе роскошь иметь ещё одного ребенка... если только...

Мысли, которые не давали мне покоя в течение нескольких месяцев, разрастались, формировались. Я не поделился ни одной из них с Эстель, но больше не мог их сдерживать.

Как только вся бумажная волокита была закончена, и наш мир восстановлен, Мэди, по просьбе Эстель, уволилась с должности помощника генерального директора и начала управление империей, о которой та даже не подозревала. Юристы вернули контроль над трастом Эстель, но Стел оставила Мэди бенефициаром за ее честность и преданность.

Звукозаписывающая компания связалась с ней и потребовала больше песен, текстов, всего. И если бы захотела, Эстель могла бы сделать карьеру, о которой всегда мечтала.

И я знал, что она мечтала об этом, потому что застукал ее за игрой на рояле в фойе отеля, где мы ужинали, пока я расплачивался.

Она выглядела так же прекрасно, как и на видео в YouTube. Однако что-то кардинально изменилось. Если раньше музыка была ее отдушиной и страстью, то теперь она отошла на второй план по сравнению с её основными желаниями.

Она хотела того же, чего желал я.

Того, чего очень хотела Коко.

Мы все, черт возьми, этого хотели.

Мы хотели вернуться в наш райский уголок.

Мы бы многое отдали, чтобы вернуться к тому, что там приобрели.

Но у нас не хватало смелости сказать об этом вслух. Не хватало смелости признать, что мы готовы отказаться от водопровода и электричества, не хватало смелости сказать, что мы готовы променять богатство и социальное положение на то качество жизни, которое мы создали на нашем острове.

Если бы мы продолжали в том же духе, то провели бы остаток своих дней, жалея, что у нас не хватило сил признаться в том, в чем мы на самом деле нуждаемся.

Я не мог этого допустить.

Я больше не желал и дня прожить, не получив того, чего так сильно желал. Я больше не мог позволять своей дочери кричать, пока она не уснет, потому что она не могла видеть звезды сквозь смог, или плавать в успокаивающих волнах океана лаская своими крошечными пальчиками морских обитателей.

Я больше не могу смотреть на мучения своей семьи.

Притянув Эстель к себе, я положил обе руки ей на плечи.

— Мне нужно кое-что сказать. Что-то безумное, глупое и очень правильное, и не знаю как.

Ее глаза расширились, кожа покрылась мурашками, когда я обнял ее.

— Что ты имеешь в виду?

Я посмотрел на нашу дочь. Она подняла голову, размахивая корягой, а не пластмассовой лопаткой, которую мы ей купили. Она ненавидела гладкие на ощупь искусственные игрушки, предпочитая резную морскую звезду, которую я сделал на прошлой неделе на балконе.

— Думаю, мы должны вернуться.

— Что ты имеешь в виду? Вернуться? — сузив глаза, она смотрела на меня. — Ты хочешь снова оказаться на необитаемом острове? Без помощи. Ты хочешь полностью отрезать нас от мира?

— Я же сказал, что тебе покажется это безумием. Я не шутил.

— И что дальше?

— У меня есть идея.

— Ну, так поделись, пока я не потеряла сознание от ожидания.

Я улыбнулся.

— Деньги от твоего творчества... ты готова потратить часть из них?

Она склонила голову набок.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду... если бы я попросил тебя довериться мне, как мужу, ты бы доверилась?

Не раздумывая, она кивнула.

— Конечно.

— Хорошо, есть идея.

— Какая?

— Доверишься мне?

— Ты не расскажешь?

— Просто доверься. Дай мне несколько дней. Потом я все тебе расскажу.

Я многого просил, но Эстель дала мне эти несколько дней.

Я сделал все, чтобы оправдать ее доверие.

…

— Я не спрашиваю, правильное ли это бизнес-решение. Я спрашиваю, возможно ли это?

Я вцепился в свой мобильный телефон, пока гражданин ФиГэл, входящий в состав Совета по государственным активам и продажам, бормотал что-то нечленораздельное.

Я использовал все грязные приемы, чтобы добиться этого разговора. Но, если честно мне на руку сыграло то, что на ФиГэл мы стали маленькими знаменитостями после того, как о нас написали небольшую статью о жизни на острове.

Наша восторженная похвала и благодарность их стране были хорошо восприняты туристической сферой, и нам позвонил президент ФиГэл, пригласив в свою великую страну в любое удобное для нас время.

Я бы очень этого хотел.

Очень.

Но я не хотел на время.

Я хотел навсегда.

Мне нужен был остров.

— Так... это возможно? — снова спросил я.

— Это... это возможно. Я должен уточнить, какой денежной компенсации это потребует.

— Уточняйте. Я подожду.

— Хотите, чтобы я сделал это прямо сейчас?

— Да. Именно сейчас.

— Э-э... хорошо. Подождите, пожалуйста.

Заиграла раздражающая музыка.

Вышагивая по балкону нашей крошечной квартирки, я постукивал пальцами по бедру. Эстель вместе с Коко отправилась на пляж, чтобы найти ракушки для люстры в морском стиле.

Коко с самого утра капризничала и плакала в ожидании похода на пляж, чтобы поплескаться в соленых волнах. Она отказывалась играть на гладких поверхностях керамической плитки, предпочитая дикую природу и мелкие крупинки песка.

Ну же. Ну же.

Я хотел закончить этот телефонный разговор до того, как Эстель поймает меня.

Я хотел, чтобы все было улажено до того, как скажу ей.

Прежде чем я сообщу своей семье о том, каким может быть наше будущее.

Наконец, музыка на удержании прервалась, после чего раздалось короткое покашливание.

— Мистер Оук?

Я захлопнул дверь.

— Да.

— Это мистер Тайто из Совета по инвестициям для зарубежных покупателей. Должен сказать, что ваш запрос довольно необычен.

— Почему? Что в этом необычного?

— Как правило, запрос на покупку касается земли с большими возможностями, чем та, о которой вы упомянули, большей площадью, ближе к другим туристическим островам. Мы знаем о вашей ситуации, сложившейся за последние несколько лет, и готовы принять ее во внимание. Однако должен сообщить, что мы не рекомендуем...

— Это то, чего я хочу. Договорились или нет?

— Понятно. — Короткая пауза, после которой последовал жесткий ответ: — Что касается других ваших условий. Правильно ли я понимаю, что вы будете платить за все, что упомянули? И вы ожидаете, что правительство ФиГэл не будет принимать никакого участия или инвестировать? Вы также понимаете, что в случае удовлетворения вашей просьбы все объекты инфраструктуры будут конфискованы после завершения сделки?

Сердце бешено заколотилось.

Пойдут ли они на это?

По его голосу я ничего не мог понять. Он мог издеваться надо мной, готовясь нанести окончательный сокрушительный удар, а мог сообщить самую лучшую новость в моей жизни.

Мое сердце бешено колотилось.

— Дайте мне еще минутку, мистер Оук.

Снова зазвучала музыка, и я зарычал, продолжая вышагивать. Внизу раздалось хихиканье: Эстель помогала Коко перебраться через деревянное ограждение, отгораживающее парковку нашего дома от дороги на пляж.

Ну же. Поторопись, черт возьми.

В трубке раздается потрескивание, прежде чем мистер Тайто возвращается к нашему диалогу.

— Хоть ваша просьба весьма необычна, у меня есть хорошие новости, мистер Оук.

Я прикусил губу и вскинул кулак в небо. Радость, которой я никогда раньше не испытывал, пронеслась сквозь меня. Наконец-то я повзрослел. Наконец-то понял, чего хочу от жизни, где хочу жить и с кем.

И вот теперь я получил разрешение воплотить все это в жизнь.

Сделав глубокий вдох, чтобы не заорать от счастья в трубку, я спокойно сказал:

— Это отличная новость. Спасибо.

Мистер Тайто сказал:

— Мы принимаем предложенные вами условия. Двести пятьдесят тысяч долларов США за право проживать на острове, расположенном по координатам, которые вы отправили по электронной почте на прошлой неделе. Соглашение будет включать право аренды земли на восемьдесят лет с возможностью продления, если это устроит обе стороны на тот момент. Контракт будет составлен и будет ждать вашей подписи по прибытии в Нади.

Мистер Тайто прочистил горло.

— Когда вы планируете поездку?

Я улыбнулся, когда входная дверь открылась, и Коко побежала ко мне навстречу. Мой маленький ежик. Моя островная оборванка. Моя неприкаянная принцесса.

Она возвращалась домой.

Как и все мы.

— Мы приедем в пятницу в одиннадцать утра.

Эстель приподняла бровь, когда я шагнул через балконную дверь и подхватил Коко на руки. Ее нос уткнулся мне в шею.

— Привет, папочка.

— Привет, Кокос.

— Приятного полета, мистер Оук. С нетерпением жду подтверждения и официальной встречи с вами в нашей стране.

— Взаимно, мистер Тайто. Еще раз спасибо.

Я завершил звонок.

Эстель бросила пластиковый пакет с ракушками на стол и направилась ко мне.

— С кем ты разговаривал?

Щеки болели от улыбки.

— С одним мужчиной.

— Мужчиной?

— Мужчиной с договором.

— С договором?

Я кивнул, прикусив внутреннюю сторону щеки, чтобы не проболтаться.

Эстель уперла руки в бока. Эта поза напомнила мне о ее властно-заботливом отношении, когда мы впервые столкнулись, и я еще больше влюбился.

— Каким договором?

— Очень важный договор. — Схватив ее, притянул к себе. Коко корчилась, смеясь, когда я дул ей на горло и целовал Эстель влажными поцелуями.

— Договор, который стал возможен благодаря тебе.

— Мне? — Ее глаза расширились от подозрения. — Что ты сделал, Гэл?

— Я потратил четверть миллиона долларов.

— Что?

— Из твоих денег.

— Это наши деньги. Я добровольно предоставила тебе право использовать их так, как считаешь нужным.

— Я очень рад, что ты мне доверяешь.

Я снова поцеловал ее, излучая счастье.

Она зашевелилась в моих руках.

— Я определенно доверяю тебе, но могу и передумать, если ты не начнешь рассказывать, что, черт возьми, происходит.

Я взглянул на свою дочь.

— Хочешь рассказать ей или это сделать мне?

Зелено-голубые глаза Коко широко раскрылись, когда она запрыгала в моих объятиях.

— Скажи мне. Мне. Секрет. Мне.

— Ладно, я скажу тебе, а ты потом скажешь маме, хорошо?

Коко со всей серьезностью кивнула.

— Аа-га.

Улыбнувшись Эстель, я тихо прошептал на ухо Коко:

— Передай ей в точности то, что я сказал тебе. Мамочка...

Коко сделала паузу, затем повторила.

— Мамочка...

— Помнишь остров, где мы потерпели крушение и думали, что погибнем?

Коко повторила своим детским голоском (за вычетом нескольких запинок и возрастных несоответствий).

После этого я прошептал:

— Остров, где мы полюбили друг друга и узнали, что на самом деле важно?

Эту фразу она произнесла не слишком удачно. Но Эстель все равно рассмеялась и кивнула, и мое сообщение постепенно стало понятным. Ее рот приоткрылся, во взгляде зажглась неистовая надежда.

— Что ж... — пробормотал я.

— Что ж... — повторила Коко.

Отведя в сторону ее светлые локоны, я прошептал:

— Я купил его. Мы едем домой.

Коко замерла. Глаза ее расширились, и в них промелькнула мудрость, намного превышающая ее возраст.

— Домой?

Я кивнул.

— Домой.

— Черепахи, рыбки и прочее...

Эстель зажала рот рукой.

— Что... что ты имеешь в виду?

Ущипнув Коко, я строго произнес:

— Ты не сказала маме последнюю часть.

Коко засияла.

— Остров. Дом. Возвращаемся домой. Домой!

Эстель пошатнулась.

Я поймал ее.

Как и все эти годы, она ловила меня и заботилась обо мне. Теперь моя очередь. И снова она дала нам возможность выжить. Без денег мы бы всю оставшуюся жизнь тосковали и были потеряны. А теперь... мы могли делать все, что хотели.

И все благодаря ей.

— К-как? Когда? — Ее глаза наполнились слезами. — Не понимаю.

— Как... я позвонил в администрацию ФиГэл и объяснил, что, поскольку мы прожили в их стране почти четыре года, это формально делает нас гражданами или, по крайней мере, мы можем рассчитывать, что нам дадут визу на жительство. В конце концов, наша дочь юридически является фиГэлйкой, поскольку родилась в их водах и все такое.

— И они согласились?

— Ты удивишься, к чему может привести обещание хорошего пиара.

Эстель моргнула.

— Хорошо, значит, тебе удалось получить разрешение на проживание там... какое это имеет отношение к покупке острова?

— Формально я его не купил.

— Тогда...

— Я взял его в аренду на следующие восемьдесят лет. Они сохранят право собственности, но он будет оформлен на наше имя, и никто другой не сможет на него претендовать.

Эстель дрожала все сильнее с каждым вздохом.

— Ты... ты серьезно.

— Я абсолютно серьезен.

— Но как же... Мэди, мои песни и... Гэллоуэй, на острове нет никаких удобств. Мы справились, но Коко нужно питание. Ей нужна гигиена. Мы все в этом нуждаемся.

Самодовольство переполняло меня изнутри.

— Я уже обдумал это.

Она разинула рот.

— Что?

— Я строитель. Я намерен пристроить к нашему бунгало надлежащую конструкцию и укрытие. Я завезу гвозди, арматуру и железо для крыши. Установлю дождеприемники, септические системы и овощные культуры. Все, что ты хочешь, мы можем построить, создать или вырастить.

— Но как быть с жизнью за пределами острова? Как насчет семьи и друзей? Медицина и больницы? Школьное образование для Коко?

Я крепко обнял ее.

— Все очень просто. В этот раз они будут знать, где мы находимся. Они могут навещать нас, могут жить рядом с нами, мне все равно. А в остальном у нас будет лодка. У нас будет доступ ко всему, что нам нужно.

— А Пиппа?

В груди заныло, а потом наступило облегчение.

— Она будет знать, где нас найти. Этот остров принадлежит ей так же, как и нам. Я внес их имена в договор.

— Их.

— Ее и Коннора.

У меня защемило сердце.

— Правда?

— Да.

— Как тебе удалось это сделать? Добавить в документ умершего человека?

Я нахмурился.

— Об этом никто не знает. Это было мое условие.

— О, боже.

— Ты счастлива?

— Гэллоуэй, я... я в экстазе. В восторге. Не могу поверить, что это происходит. — Она провела рукой по волосам. — Подожди, когда это произойдет?

Я ухмыльнулся.

— Насколько ты привязана к этой квартире?

— Совершенно не привязана.

— Сколько времени тебе необходимо для сборов?

— Это вопрос с подвохом? Час... максимум.

— В таком случае...

— Говори. — Она засмеялась, сжимая мою руку. — Черт, ты затягиваешь.

— Ты такая нетерпеливая. — Я засмеялся. — Три дня, женщина. Мы уезжаем через три дня.

Дом там, где сердце.

Дом — это место, где находится душа.

Дом — это место, где смеются.

Дом — это место, где трудности исчезают.

Дом есть дом, и нет такого места, где бы я предпочла быть.

Текст песни «Дом» взят из нового блокнота Э.Э.

...

Однажды в песне любительница музыки и сломленный человек нашли ответ на вопрос о смысле жизни. Они слушали, принимали к сведению и жили долго и счастливо.

Я искала знаки.

Я вглядывалась в лица сотрудников на стойке регистрации, когда они вручали нам документы. Я была напряжена при прохождении контроля в аэропорту и дрожала, когда протянула свой только что полученный паспорт на регистрацию.

Однако ничего не произошло.

Никаких странных проявлений.

Никаких предчувствий.

Никаких предупреждений.

Так было в тот раз.

Именно тогда я потерялась.

До того, как поняла, что мне нужно.

Я не обращала внимания на знаки... или все-таки обращала?

Как бы то ни было, они привели меня к самому идеальному будущему, о котором я только могла мечтать, и теперь мы заявляли о нем, не колеблясь и не тратя жизнь на размышления о том, что могло бы быть.

Коко приложила руку к иллюминатору самолета, когда последний пассажир поднялся на борт, дверь закрылась, и мы вырулили из аэропорта Сиднея на взлетно-посадочную полосу.

Мой желудок сжался, я не могла избавиться от прежних воспоминаний о турбулентности и ужасе.

Этот полет будет для меня непростым.

Но я все стерплю, потому что цель стоила любой цены.

Я уже заплатила.

Ничего страшного не произойдет.

Пожалуйста, пусть все будет хорошо.

Я не переставала молить судьбу о пощаде. И я была достаточно напугана, чтобы выторговать себе безопасное путешествие.

Спешно собравшись, мы сообщили Мэди, что уезжаем и всегда ей рады, и как только договоримся об установке спутникового телефона и Интернета на нашем острове, будем поддерживать связь.

Я с нетерпением ждала того момента, когда смогу подписать предложенные документы. Я продолжу сочинять тексты для звезд эстрады и петь свои произведения.

Но я бы делала это, находясь в уединении нашего рая.

Мэди не знала, что это — кризис среднего возраста или взвешенное решение. В любом случае, все, что она сделала, это ласково попрощалась с нами.

Когда двигатели самолета взревели, и мы оторвались от земли к небу, я положила голову на плечо Гэллоуэя и вздохнула.

Я не боялась авиакатастрофы.

Я больше ничего не боялась.

Все складывается так, как должно быть.

Это единственное, что мы могли сделать.

…

Посадка на ФиГэл не была похожа ни на одну из тех, что я совершала раньше.

Отличалась от причаливания в Сиднее после почти четырехлетнего пребывания на необитаемом острове. Отличалась от полета в отпуск, наполненный счастливыми возможностями и расслаблением.

Эта посадка была посадкой моего сердца и души. Ноги коснулись асфальта, но душа... она вырвалась на свободу, скрылась в фиГэлйской влажности, радуясь тому, что наконец-то вернулась туда, где ей самое место.

Гэллоуэй взял меня за руку.

Представитель правительства встретил нас у самолета и провел через терминал. Два человека из службы безопасности аэропорта помогли нам вынести четыре огромных чемодана из багажного отделения. На этот раз мы приехали подготовленными. У нас были лекарства, средства первой помощи, шампунь, кондиционер, зубная паста, годовой запас одежды.

Мы это сделали.

Но на этот раз мы все сделаем правильно, без тех трудностей, которые были в прошлый раз.

— Вертолет готов для вас, мистер Оук.

Мы с Гэллоуэм остановились.

Мы произнесли в один голос:

— Только не вертолет.

Наш сопровождающий замер.

— Ээ... хорошо.

— Мы поедем морем. — Гэллоуэй шагнул вперед. — Наверняка у кого-нибудь есть паром, который сможет нас перевезти.

— На лодке это займет несколько часов пути.

— Неважно. — Гэллоуэй нахмурился. — Вертолет привел нас к нашему дому. Я не хочу, чтобы еще один вертолет доставил нас в другой дом.

Мы обменялись улыбками, когда мужчина бросился прочь, чтобы изменить планы.

Коко потянула меня за руку.

— Хочу вертолет.

Я опустилась на ее уровень, убирая с глаз непокорные кудри.

— Поверь, Кокос, это не так.

…

Внедорожник остановился возле рынка под открытым небом, где ветхие здания и выцветшие витрины магазинов рекламировали свои товары.

Прямо из аэропорта мы отправились на назначенную встречу для подписания необходимых документов на право собственности. Встреча проходила в роскошном кондиционированном помещении, нас официально приветствовали, поздравили с приобретением дома, и мы перевели деньги в обмен на право собственности на наш остров.

Наш остров.

Мы владеем им.

По крайней мере, на ближайшие восемьдесят лет.

Водитель повернулся к нам лицом, держа руку на руле.

— Сколько вам нужно времени?

Гэллоуэй открыл дверь и помог нам с Коко выйти. В багажнике позади нас лежали наши многочисленные чемоданы, которые вскоре должны были наполниться еще большим количеством припасов.

— Дайте нам час. Мы будем так быстро, как только сможем.

Сопровождающий кивнул, мы закрыли дверь, и каждый из нас взял Коко за руку. Мы прошли по среднему ряду, где продавцы сидели на коленях и предлагали сахарный тростник и пресноводные мидии.

Время от времени Гэллоуэй останавливался и покупал пакетик семян и другие материалы длительного хранения. Мы потихоньку собирали необходимые вещи: большой баллон с газом, упаковку зажигалок, спички, москитные сетки, большие емкости для воды, а также предметы, слишком большие и тяжелые, чтобы везти их на самолете из Сиднея.

Мы также купили чайник, вентилятор и электроприборы.

То, что мы долгое время обходились без удобств, не означало, что я не оценила их, когда мы вернулись.

Лицо Коко оставалось нетерпеливым и любознательным, когда мы вошли в хозяйственный магазин с пустыми полками и подержанными предметами. Это не был обычный склад, где на полках лежали обычные товары. Таков был островной образ жизни, здесь преобладали старые традиции над новыми изобретениями, и потребность в ярких блестящих игрушках не была такой привлекательной, как в западном мире.

Гэллоуэй прошелся по проходу, собрав подержанные инструменты и несколько килограммов гвоздей.

— У вас есть генератор на продажу?

Местный житель перестал играть в пинбол на своем мобильном телефоне, сигарета торчала у него изо рта.

— Генератор?

— Ну, знаете... устройство, которое производит энергию? Желательно на солнечных батареях, а не на топливе.

Мужчина выпустил сигаретный дым.

— Думаю, один есть.

Я отошла в сторону и направилась с Коко на улицу, чтобы ее невинные легкие не были испорчены никотином.

Гэллоуэй не заставил себя долго ждать.

Выйдя из магазина, он передал мне пакет с покупками, после чего снова скрылся внутри.

Немного пошатываясь под тяжестью, он обхватил древний покореженный генератор с оборванным шнуром.

— Этот подойдет. По крайней мере, у нас будет свет ночью, если понадобится. Я, конечно, за то, чтобы жить в суровых условиях, но электричество время от времени не помешает. Не говоря уже о том, что он сделает использование электроинструментов гораздо более эффективным.

— Всегда такой практичный.

Он усмехнулся.

— Именно поэтому ты вышла за меня замуж.

Я наклонилась и поцеловала его.

— Одна из многих причин.

…

Первый взгляд на наш остров показался мне миражом.

Скрытая мечта, принадлежащая только нам.

Удары волн о корпус судна усиливали мое волнение. Ни за что бы не поверила, если бы мне сказали, что вернусь сюда по собственному желанию. Что променяю цивилизацию на жизнь, в которой боролась и боялась, но, в конце концов, нашла безграничное удовлетворение.

Коко высвободила свои пальцы из моих и бросилась к борту катера. Прилив скрывал выступ рифа, позволив судну скользнуть ближе к берегу.

— Плавать. Плавать!

Коко прыгала вверх-вниз, изо всех сил стараясь перегнуться через ограждение.

Гэллоуэй поднял ее на руки.

— Через пару минут, малышка.

Я придвинулась к нему.

Меня сотрясала нервная дрожь из-за возвращения домой и от странного ощущения, что делаю именно то, для чего была рождена.

Наш остров.

В таком ракурсе мы его еще не видели.

Не знала, что он настолько мал и со всех сторон омывается океаном, насколько живописен с возвышающимися пальмами и сверкающим золотым песком.

А там... в тени деревьев находился наш дом.

Слезы навернулись на глаза, когда всплыли воспоминания, накопившиеся за многие годы. Сначала небольшими слоями, за которыми последовали, словно волна цунами, воспоминания о смехе и слезах, победах и испытаниях.

Мы столько всего пережили.

Но мы возвращались.

Гэллоуэй взял меня за руку и крепко сжал, когда мы приблизились.

— Не могу поверить, что мы здесь, — прошептала Гэл. — Не могу поверить, что мы возвращаемся домой без Пиппы и Коннора.

Грусть сплелась с головокружительной радостью.

— Знаю. Это кажется неправильным. Но Коннор здесь. И Пиппа вернется... со временем.

— Надеюсь.

Я не могла отвести взгляд, впитывая каждую грань теней и солнечного света. Как бы ни была красива эта дикая местность, для причаливания она была непригодна. У нас не было ни пирса, ни пандуса, ни тележки, чтобы перетащить многочисленные вещи с лодки.

Но мы справимся.

У нас было бамбуковое приспособление, которым мы ни разу не воспользовались. Спасательный плот для нашего спасения. Он лежал там, где мы его оставили, в одиночестве на девственном пляже. Наконец-то ему нашлось применение: он переправил наши вещи на берег, пока Гэллоуэй управлял им с мелководья.

В тот момент, когда мы пришвартовались, Коко начала извиваться.

— Дом!

Гэллоуэю удалось удержать ее, когда она разбушевалась.

— Эй, успокойся.

— Плавать! Плавать!

Он усмехнулся.

— Ты первой войдешь в воду, Стел. Я передам ее тебе.

Я сделала все, как он просил, борясь со слезами счастья, когда мои ступни коснулись поверхности воды, затем теплая влага скользнула вверх по икрам, по коленным чашечкам, до середины бедра. Меня не волновало, что шорты и футболка намокнут. Все, что я чувствовала, это блаженство, с которым мои пальцы погружались в мягкий, мягкий песок.

Это был мой дом.

Мой единственный настоящий дом.

Повернувшись, чтобы схватить Коко, Гэллоуэй перегнулся через перила и поцеловал меня. В тот момент, когда наши губы соприкоснулись, я отчаянно захотела его. Я хотела убежать в нашу бамбуковую рощу и вновь начать наш островной роман. Я хотела поздороваться и стереть все прощания, которые здесь произошли.

Коннор.

Пиппа.

Мы позвонили Пиппе за день до отъезда и сообщили, что возвращаемся. Она не казалась удивленной. Более того, она ожидала звонка с подобными новостями.

Она рассказала о своих приключениях за последние несколько недель, о своей комнате у бабушки, о первом дне в школе. Она была спокойна и уравновешена. Однако ее прощальные слова уничтожили меня:

— Передайте от меня привет брату.

Коко обхватила меня за шею маленькими ручками, когда я забрала ее из рук Гэллоуэя. Как только он передал ее мне, перепрыгнул через борт и в тот же момент оказался рядом с нами.

Брызги разлетелись повсюду.

— Вниз. Вниз.

Коко била ногами.

Было слишком глубоко, чтобы она могла стоять, но она научилась плавать раньше, чем ходить. Она была фиГэлйской водной нимфой.

Я погрузила ее (в одежде и всем остальном) в бирюзовый залив, она захихикала и нырнула под воду, по-собачьи гребя к берегу. Гэллоуэй вдруг подхватил меня на руки. Соленая вода капала с моих пальцев.

— Что ты делаешь? — спросила я смеясь.

— Переношу тебя через порог, разумеется.

— Это очень мило с твоей стороны. Однако в нашем браке это уже было.

— Никогда не забывай о романтике, Эстель.

Мы поцеловались.

— Никогда не меняйся, Гэл, — пробормотала я ему в губы.

— Я и не планировал.

— Ну, возможно... ты мог бы изменить одну вещь.

Он приподнял бровь.

— О?

— Ты мог бы снова отрастить бороду и волосы. Мне очень не хватает вида твоей дикости и необузданности.

С тех пор как мы вернулись в Сидней, он стриг волосы на затылке, а щетина отрастала не более чем на несколько дней.

Он был красив, несмотря ни на что, но в его суровости и неухоженности было что-то неоспоримо сексуальное.

— Думаю, это можно организовать.

Я поцеловала его в щеку.

— Я самая счастливая жена на свете.

— Чертовски верно.

Я засмеялась.

— Твое эго раздулось до небес?

— Вовсе нет. Просто констатирую факты. Потому что я самый счастливый муж на свете.

— Это слишком банально.

— А тебе не все равно?

Когда Гэллоуэй зашагал к берегу, преследуя нашу купающуюся дочь, я рассмеялась.

— Ни в коем случае. Я люблю тебя. В горе и радости и тому подобное.

— Это самое приятное, что ты мне когда-либо говорила.

Я ущипнула его.

— Да ладно. Я всегда говорю тебе приятные вещи.

Его глаза светились любовью.

— Я буду говорить тебе приятные вещи, как только мы останемся наедине.

Мое естество сжалось, когда прилив вынес нас на сушу.

Промокшая до нитки, Коко побежала по пляжу к бамбуковому домику, который мы создали. Распахнув шаткую дверь на петлях из льняной нити, она исчезла внутри и вышла со своей резной куклой вуду от Коннора.

— Кукла Ко!

Мое сердце разрывалось.

Из-за всего.

В этом и заключался смысл жизни.

Семья, связь и воспоминания.

Слава богу, мы усвоили этот урок, пока были достаточно молоды, чтобы насладиться жизнью.

От катастрофы к счастливой случайности.

Жизнь — это путешествие, и никто (каким бы желающим, властным или самоуверенным он ни был) не мог изменить пункт назначения.

Такова была судьба.

Наша задача состояла в том, чтобы прекратить борьбу.

Ведь только тогда мы сможем обрести настоящее счастье.

…

Ошибаетесь, сосунки. Больше всего она любит меня. Разве вы не слышали ее? Она явно сказала Ко... это я.

Слезы текли по моему лицу, когда видео вернуло Коннора из небытия.

— Он был так уверен в себе той ночью, — пробормотал Гэл, крепче прижимая меня к себе, пока мы лежали в темноте. Такой самоуверенный и гордый.

И это было заслуженно. Первым ее словом было его имя.

Мы вернулись на наш остров всего несколько часов назад. Мы разгрузили лодку, попрощались с командой и договорились о встрече через несколько дней, чтобы вернуться в Нади и купить скоростной катер для личных нужд.

На закате первого дня мы с удовольствием поужинали рыбой и кокосовыми орехами и вернулись к своим делам так легко, словно были рождены для этого. Мы не притронулись к консервам и упакованным продуктам. Мы не пили соки и свежую воду. Мы не включали генератор, чтобы избавиться от лунной тьмы.

Нам потребовалось несколько месяцев, чтобы привыкнуть к современным удобствам.

И всего несколько часов, чтобы погрузиться в первобытность.

Коко пронзила мое сердце любовью, крепко прижавшись ко мне перед сном. Она дрожала от волнения, вызванного возвращением туда, где она выросла, к морю, где она родилась, туда, где ее место.

Сейчас на острове было тихо.

И мы с Гэллоуэм, наконец, набрались смелости открыть резную деревянную шкатулку и поприветствовать мои браслеты, паспорт и сотовый телефон, не подлежащий ремонту. Среди оставшихся вещей были мистер Усатый Деревяшка (резной кот Пиппы) и поздравительное сердечко от Гэллоуэя для меня.

Мне было противно, что мы оставили все здесь.

Но теперь мы вернулись, и я больше никогда не буду воспринимать подобные вещи как должное.

Мы вставили карту памяти, на которой было столько ценных воспоминаний, в новое водонепроницаемое устройство, которое взяли с собой.

Первый видеоролик нас просто уничтожил.

Второй добил нас.

Но, принимая призраков в свое сердце, мы избавились от грусти, поблагодарив их за столь ценные воспоминания.

День, когда Коко произнесла свое первое слово.

День, когда Коннор заслужил ее безграничную привязанность и хвастался этим несколько недель. Мы были очень худыми и обгоревшими. Мы были гораздо более дикими и находились на грани выживания. И все же наш смех и улыбки были искренними и восторженными.

— Я скучаю по нему, — произнесла я, лежа на нашей набитой листьями кровати.

Наше пребывание в этом старом доме было недолгим. Гэллоуэй уже заключил контракт с местной строительной фирмой, которая разобьет лагерь на нашем острове и поможет возвести новый дом. Вскоре стены из пальмового дерева и бамбуковый пол станут излишними и ненужными.

На данный момент я чувствовала себя очень довольной.

— Не думаю, что это когда-нибудь изменится, Эстель. — Гэл крепче обнял меня. — Но, по крайней мере, он знает, как сильно его любили. Он счастлив, где бы ни был.

Луна взошла над горизонтом, время шло, а мы смотрели видеоролик за видеороликом, рассматривали фотографию за фотографией.

И когда мы, наконец, погрузились в сон, мои мысли переключились на вырванную страницу блокнота, который я выбросила в море в хрупкой пластиковой бутылке.

— Нашел ли кто-нибудь её? Читал ли кто-нибудь о трудностях той, кто не знал, что ей дано?

Это уже не имело значения.

В бутылке или без нее.

Знаки или их отсутствие.

Наконец-то я прислушалась.

Я была дома.

ПОЛТОРА ГОДА СПУСТЯ

— Они здесь, Гэл.

Я посмотрел на Эстель, когда она вошла в комнату Коко.

Я только что уложил свою дочь в постель, поцеловал ее смуглую щечку, восхищаясь тем, как прекрасно она выглядит среди мебели из коряг и кровати в форме морской звезды.

Она заснула еще до того, как я закончил читать ее любимую книгу о горбатых китах.

Мы переехали в новый дом два месяца назад после успешного сотрудничества с четырьмя местными мастерами. У нас было все, о чем мы только могли мечтать, и мы воссоздали кусочек города, из которого бежали. Стекло и сталь составляли переднюю часть дома, возвышаясь над навесом и открывая идеальный вид на потрясающе красивый пейзаж за окном.

Дом был неброским, но прочным, построен на сваях, если вдруг случится цунами. А ночью стекло светилось и напоминало маяк для заблудших душ.

Мы даже построили небольшую башенку для наблюдения за прибывающими гостями, и когда солнце садилось за лес, оно освещало место крушения, отражаясь от разбитого фюзеляжа вертолета, который познакомил нас.

Мы не избавились от него.

Лес был его местом отдыха, как и пляж — нашим.

Прокравшись на цыпочках к выходу, я улыбнулся своей жене. Ее живот вздымался над плавками бикини, симпатичный бугорок проступал сквозь саронг цвета черного дерева.

На четвертом месяце беременности.

Однако, в отличие от ужаса предыдущей беременности, мы были спокойны и собраны: план родов разработан, медицинская бригада наготове, а самый быстрый катер, который мы смогли купить, привязан к нашему недавно построенному причалу.

Ее глаза сияли, я наклонился, чтобы поцеловать ее.

Мне не нужно было спрашивать, за кем она наблюдает.

Черепахи.

Наступил конец декабря, и с идеальной точностью вернулись наши обтянутые кожей друзья.

— Не хочешь поиграть в няньку при очередной кладке яиц?

Она улыбнулась, переплела свои пальцы с моими и повела меня вниз по ступенькам под открытым небом.

Наш дом сочетает в себе современность и деревенский стиль, черпая вдохновение в бесценной архитектуре, которую я изучал, и в природной красоте ФиГэл. Его можно назвать домом на дереве с разрозненными зонами и открытыми коридорами.

Тень обеспечивалась жалюзи и автоматическими ставнями, которые по ночам каскадом расходились в стороны, открывая вид на звезды и галактики. Если шел дождь, мы промокали насквозь, перебегая из кухни открытой планировки и гостиной в нашу спальню.

Но нас это не волновало.

Мы жили свободно, не беспокоясь об испорченной одежде или прическах. Эти мелочи не имели значения.

— Хочешь выпить и устроить ночную проверку? — спросил я, когда мы меняли полированные доски пола на песок.

— Конечно.

Коко спала всю ночь напролет, давая нам время делать все, что мы хотели.

Я знал, чего хотел.

Свою жену.

Вместе мы направились к нашему домику из пальм и бамбука, который превратился в удобное хранилище для еды, игрушек и потрясающих тусовок для Коко.

Скоро у нее будет брат или сестра, с которыми она сможет играть.

Я не мог дождаться.

Большой холодильник, в котором хранились свежие морепродукты и местное пиво, работал от солнечных батарей, которые я установил в первый месяц нашего приезда.

Мы внедрили все необходимые нам модификации, и многое другое.

Но мы не часто их использовали.

Мы слишком ко многому приспособились, чтобы теперь позволять механизмам управлять нашей жизнью.

Взяв корзинку с несколькими бутылками пива для меня и бутылкой вина для Эстель, мы отправились на пляж, чтобы понаблюдать за еще одним чудом жизни.

…

Рассвет наступил, когда черепахи закончили свою работу.

— Пойдем купаться.

Эстель смахнула песок с ног и развязала саронг.

У меня пересохло во рту, когда я смотрел на ее женственные формы, полную грудь и живот, раздувшийся от моего ребенка.

Я женился на этой женщине.

Я хотел прожить с ней до конца своих дней.

Боже, как же мне повезло.

Положив пустую бутылку из-под пива в корзину для пикника, я встал. Схватил ее за запястье, и притянул к себе, чтобы поцеловать.

— Уже рассвет.

— И?

— Ты не устала? — Я положил руку ей на живот. — Тебе не нужно отдохнуть?

Ее глаза сверкнули.

— Что мне нужно, так это ты.

Я затаил дыхание, когда она осторожно сняла с меня очки и бросила их на одеяло. Ее пальцы забрались под футболку и одним движением сняли ее, оставив меня в одних шортах.

Розовый горизонт предупреждал, что до пробуждения Коко и начала нового дня осталось совсем немного.

Но Эстель хотела меня.

Я хотел ее.

И никогда не отказался бы.

Вместе мы вошли в тропический океан.

Как всегда, меня пронзила боль, когда я вспомнил, как прощался с Коннором в этой бухте. Благодаря его примеру мы никогда (без исключения) не купались без гидрообуви. Я больше не хотел терять близких из-за ядовитой рыбы, которую мы не могли видеть.

Эстель застонала, нырнув под воду, и, намочив свои длинные волосы, и паря в объятиях прилива.

Я повторил за ней, окунувшись в соленую воду и покачиваясь рядом с ней, глядя на красно-золотые облака.

Черепахи закончили откладывать яйца, и большинство из них вернулось в море. Однако несколько отставших медленно проплыли мимо, рассекая течение, пока их проникновенные черные глаза оценивали нас.

Эстель спокойно плавала рядом с огромной черепахой, с удовольствием наблюдая, как она медленно погружается под воду и исчезает.

Мы от многого отказались, возвращаясь сюда.

Но взамен получили несметное богатство.

— Иди сюда.

Обхватив Эстель за талию, я притянул ее в свои объятия.

Она хихикнула, но приняла мой поцелуй.

Мои руки скользили по ней. Наши тела реагировали. Желание соединиться усилилось.

Но тут на горизонте раздался шум, эхом отдававшийся вокруг нашего дома.

— Что это такое?

Эстель подняла голову, вглядываясь в светлеющую даль.

— Это лодка.

— Я думала, ты дал строителям выходной?

— Так и есть. — Я стоял по грудь в воде, прикрыв глаза рукой, защищаясь от пронизывающего солнца. — Это не они. Я не узнаю мотор.

— Тогда кто же это?

— Думаю, скоро узнаем.

Взяв Эстель за руку, я вывел ее из океана и, насквозь промокший, побежал трусцой к причалу.

Мы добрались до цели как раз в тот момент, когда маленькое судно подъехало и заглушило двигатель.

Мое сердце перестало биться.

— О, боже... — ахнула Эстель. — Ты приехала. Ты на самом деле здесь.

— Привет, Стелли. — Пиппа застенчиво помахала рукой. — Привет, Гэл.

Запрыгнув в маленькую лодку, я обнял ее.

— Ух ты, ты здесь.

Ее стройная фигурка пополнела, худоба сменилась изгибами, а щеки налились здоровым румянцем.

Она здесь.

После стольких лет.

Я не мог отпустить ее. Я боялся, что больше никогда не смогу прикоснуться к ней. Назвать ее своей.

— Почему ты не сказала нам, что приедешь?

Она обняла меня в ответ, тяжело вздохнув.

— Честно? Я не знала, смогу ли это сделать. Это идея бабушки.

— И снова здравствуйте.

Джоанна Эвермор прочистила горло, когда я отпустил Пиппу.

— Не знаю, что сказать.

Я пожалел, что был полуголым и мокрым. Первое впечатление было не самым лучшим. Означало ли это, что Пиппа снова будет жить с нами? Неужели она наконец-то захотела стать членом нашей семьи?

Вопросы посыпались, когда шкипер выгрузил на причал два небольших чемодана.

Я нахмурился. Чемоданы слишком маленькие для длительного пребывания.

Эстель тихо спросила:

— Это ведь не возвращение домой, да?

Пиппа напряглась.

— Я... это просто...

— Мы приехали на неделю, — вмешалась Джоанна. — Начались школьные каникулы, и я спросила, не хочет ли Пиппа куда-нибудь поехать. Я предложила навестить вас.

Мне хотелось ненавидеть эту женщину за то, что она отняла у меня приемного ребенка, но я чувствовал только благодарность.

— Спасибо. Вы очень добры.

— Я не могу вернуться навсегда, Гэл. — Пиппа окинула взглядом остров, украшенный совершенно по-новому. — Но я хочу поговорить с братом и сделать все возможное, чтобы забыть о том, что здесь произошло.

Джоанна подошла ближе к Эстель.

— Ее психотерапевт сказал, что это поможет.

Психотерапевт?

Бедному ребенку пришлось хуже, чем мы думали.

Но сейчас она здесь.

Это первый шаг к выздоровлению.

Отбросив свои опасения, я превратился в гостеприимного хозяина. Взяв их чемоданы, я поклонился.

— Что ж, наш дом — ваш дом. Вам рады в любое время, вы же знаете.

Пиппа улыбнулась, ее взгляд переместился на живот Эстель.

— Вижу, вы забыли упомянуть о ребенке номер два в нашем последнем телефонном разговоре.

Эстель подала Пиппе руку, когда та выбиралась из лодки. Они обнялись.

— Мы не знали, чем можно поделиться. Мы не знали, причинит тебе это боль или нет. — Она поцеловала девочку в щеку. — Но теперь, когда ты здесь, нам нужно очень много наверстать.

— Вижу. — Пиппа повернулась лицом к нашему дому. Остекление придавало загадочности и навевало истории, несмотря на то, что было новым.

Этим стенам было известно, что мы здесь пережили. Они знали, как много эта земля для нас значит.

Мы терпели поражение, выигрывали, радовались и несли потери.

У нас не было второго шанса с Коннором.

Однако Пиппа вернулась.

Когда-нибудь она сможет навещать его, не испытывая безумной боли.

Однажды она сможет попрощаться с горем.

И пока этот день не настанет, я буду рядом с ней.

И я не собираюсь терять ни минуты.

— Пойдем, Пиппи. — Я обхватил рукой ее стройные плечи. — Пора домой.

…

ТРИ ГОДА СПУСТЯ

Учитывая, что при крушении мы не имели ни опыта, ни знаний, ни надежды на выживание, кроме чистой решимости, у нас с Эстель все получилось не так уж плохо.

Мы не только выжили, но и преуспели.

Мы создали жизнь.

Потеряли жизнь.

И многое узнали о жизни.

И жизнь чуть не убила нас.

Но мы победили.

Мы победили так триумфально, что я никогда не был так счастлив, спокоен, уверен в своем месте, как здесь, на нашем пляже.

Как только правительство ФиГэл согласилось сдать остров в аренду, мы официально дали ему название.

«Yanuyanu ni le Vitu na Vonu» (прим. пер.: Yanuyanu ni le Vitu na Vonu (фиГэлйский) — Остров семи черепах).

Остров семи черепах.

Сокращенно — Vitu na Vonu.

Прибыло семь человек.

Родилась одна душа.

Погиб один сын.

Осталось четыре человека.

И трое вернулись.

Первые несколько месяцев под звездами были лучшими ночами в моей жизни. Мы сбросили городскую одежду и ходили полуобнаженными. Мы ловили рыбу. Разжигали костер (мухлевали с зажигалкой, чтобы не повредить мои новые очки) и проводили дни, вспоминая плохие, хорошие и грустные времена.

Мы наконец-то смогли закончить скорбеть по Коннору. По Пиппе. По друг другу. Примирились с тем, что приобрели и потеряли.

По мере того как месяцы сменялись годами, я часто возвращался на материк, нанимая местных рабочих для создания инфраструктуры, необходимой для обеспечения нашей безопасности на многие десятилетия вперед.

Коко перестала быть ворчливой и раздражительной и превратилась в замечательного, отзывчивого ребенка. По мере своего взросления — четыре, потом пять, а теперь и шесть дней рождения, она все больше вливалась в фиГэлйскую жизнь и культуру. Она бы не вписалась в каменные джунгли города. И я переживал по этому поводу. Но с другой стороны... кого это волновало?

Она поняла ценность тяжелого труда и священную связь охоты с добыванием пищи для себя, и не игнорировала жестокость и жертвенность мяса, продаваемого массово.

Она общалась с детьми нашего строителя, их перевозили на пароме с острова на остров, и они посещали местный детский сад.

Скоро она пойдет в начальную школу через несколько островов отсюда. Каждое утро мы с Эстель мчались по волнам, чтобы доставить ее, и каждый вечер, чтобы забрать. У нас не было машины, но в ней нет толка, путешествовать по аквамариновым атоллам выбранного нами дома.

Мы подумывали о том, чтобы начать пользоваться услугами вертолетного такси, которое теперь регулярно летало, но я не мог избавиться от страха перед случившимся. Сомневаюсь, что судьба окажется настолько жестокой, чтобы подвергнуть нас крушению во второй раз, но я не хотел рисковать.

По прошествии времени, Коко может захотеть поступить в университет, или остаться здесь и делать все, что ей заблагорассудится. Но это будет не скоро, чтобы мы беспокоились в данный момент.

По возвращении мы узнали, что наш остров находится на границе ФиГэлйского архипелага. Если бы нам довелось плыть на байдарке, то шансы выжить в уносящемся в море течении были невелики.

Наш остров был отнесен к категории опасных, поэтому на момент нашего прибытия он был необитаем. Однако путь до других островов, видневшихся вдали, занимал всего сорок минут на лодке.

Сверкающие, словно жемчужины, дома наших соседей были скрыты морским туманом и тепловыми волнами, но мы не были одиноки, как опасались.

Деньги не были проблемой (благодаря Эстель), мы установили дождеприемники, которые могли хранить жидкость годами, высадили фруктовый сад, сахарную плантацию и все съедобные растения, которые могли.

Мы посеяли корнеплоды, зелень, фрукты, даже зелень для аптекарского огорода и нам нравилось, что благодаря жаре и влажности они разрастались, словно лесной пожар.

Авокадо и лайм еще не плодоносили, но мы надеялись, что в следующем году будет урожай. Однако наряду с представленными продуктами мы по-прежнему питались блюдами островной кухни.

Оказалось, что листья таро, которые мы варили и ели в салате (когда у нас не было ничего другого), использовались для этих же целей на материке. А продукты, которые мы часто ели (и которым не знали названия), были местными деликатесами, такие как лист карри и кустарниковые папоротники.

Единственное, что мы не попробовали, — это нама, известная также как морской виноград. Вкусные водорослевые полипы здесь часто употребляют в пищу, и они в изобилии растут на нашем рифе. Если бы мы только знали. Вокруг нас было больше еды, чем мы думали.

Мы попросили жен строителей приехать и рассказать нам о цветах и других растениях, наконец-то узнав их истинные названия и возможности.

Желтые колючие цветы на пляже называются на фиГэлйском языке Vau, а на английском — пляжный гибискус. Листья растения, как и мохнатые листья, которые мы уже использовали, называются Botebote Koro (козья трава), они также хорошо помогают при растяжениях и отеках.

Эстель впитывала знания местных жителей так, словно собиралась стать прирожденной целительницей. Она узнала, что пальмы на фиГэлйском называются Niu, а листья редких растений гуавы можно измельчать и использовать при дизентерии, что было иронично, потому что, если съесть слишком много незрелых плодов гуавы, они вызывают запор.

Когда в нашем доме появились внутренний водопровод, септик и горячий душ, мы решили потратиться на установку солеочистителя и спутникового Интернета, чтобы оставаться на связи с внешним миром.

Наши многочисленные звонки по Skype были адресованы Пиппе.

Долгое время я беспокоился о ее психическом здоровье. Но с годами, когда она из тихой одиннадцатилетки превратилась в чувствительного подростка, я понял, что она никогда не будет буйной и беззаботной. В ее сердце было слишком много печали, но в ней также много мудрости. Она понимала, что в жизни может произойти все что угодно.

Она жива. У нее своя жизнь с бабушкой и друзьями из школы. И она приезжала к нам каждый год, и с каждым годом становилось легче.

Ее присутствие в нашей жизни (даже в малых дозах) — это больше, чем я надеялся.

По ночам Эстель изучала новые квалификации, чтобы продолжать развивать наш новый образ жизни, и передавала информацию о растениях, которых мы не знали, знакомя с нашим островом.

Это было смиренное напоминание о том, что, несмотря на то, что мы стали очень зависимы от технологий, мы прекрасно обходились без Всемирной паутины. Мы сделали это вместе, благодаря здравому смыслу и готовностью попробовать.

Но при этом мы были осторожны.

Благодаря этим ингредиентам мы смогли превратить растения (на первый взгляд, не съедобные) в целый шведский стол, не прибегая к помощи энциклопедий или сети Интернет.

И, слава богу, у нас было много припасов, потому что в настоящее время эти припасы были востребованы.

Когда-то давным-давно мы игнорировали Рождество.

Однако после возвращения все изменилось.

Наш полностью построенный двухэтажный дом стал не просто домом для моей семьи, но и идиллическим местом отдыха для наших близких.

Я гордился этим.

Гордился своим скромным расположением на нашем пляже в нескольких метрах от первоначального (ну, второго после пожара) дома. Теперь этот дом превратился в место отдыха детской мечты с гамаками и разбросанными морскими ракушками.

Vitu na Vonu был не просто нашим домом. На этом необитаемом острове теперь жила целая семья. Он превратился в прекрасное пристанище. И в его защищенных рифом границах регулярно происходят радостные события.

— Ты идёшь? — Коко высунула голову из-за кухонного острова. Ее золотистые волосы были покрыты морской солью и дико растрепаны. — Они хотят лобстера и сказали, чтобы я позвала тебя.

— Нетерпеливые, да?

Она хихикнула.

— Ага. Я тоже. Я голодная.

— Ты только что съела коктейль из креветок.

— Неважно. Я все равно голодная.

Я закатил глаза. В шесть (почти семь) лет Коко превратилась в гибкую, более молодую версию Эстель. Моя жена говорила, что в моей дочери есть что-то от меня, но я видел только женщину, которая владела моим сердцем. От светлых волос до высоких скул. Единственное отличие, — это глаза, которые стали голубыми, а не зелеными.

— О, и дедушка просил передать, что Финник хочет сок.

Упоминание о моем двухлетнем сыне согрело душу. А то, что отец приехал, чтобы встретить Рождество вместе с нами, — тем более. Он покинул Англию год назад, переехав в небольшой холостяцкий домик, который я построил на противоположной стороне нашего острова.

С той стороны, где почитали Коннора и его родителей.

Отец по-прежнему носил траур по маме, но, по крайней мере, рядом с ним была семья, солнце и беспечная старость.

— У меня горят уши. Кто это говорит обо мне?

Я вытирал руки о чайное полотенце, когда появился мой отец.

На руках у него сидел мой маленький мальчик.

Как только Финник увидел меня, он протянул в мою сторону пухлые руки, чтобы я взял его. Его небесно-голубые глаза слезились от боли, нижняя губа подрагивала.

— Ой!

Я забрал его у папы.

— Что случилось?

— Малыш слишком быстр. Он упал лицом в песок и ушиб коленку. Опять.

Это происходило еженедельно (если не ежедневно). Финник был ходячим несчастьем. Его координационные способности оставляли желать лучшего. Если Коко была похожа на Эстель, то Финник был моей точной копией: длинные конечности, темные волосы и плутовская ухмылка. Надо было назвать его Озорником.

К счастью, старшая сестра не выпускала его из виду.

И поскольку Эстель очень сильно раздалась во время беременности Финником, я не отпускал ее от себя. Мы регулярно ездили на материк для обследования, и когда она была на последних месяцах беременности, мы не отважились выходить в море, поэтому платили врачу, чтобы он приезжал сюда.

Беременность протекала без осложнений, и Эстель заговорила о том, чтобы еще раз родить на нашем острове.

Я наотрез отказался.

За две недели до родов мы приехали в Нади, остановились в местном отеле, недалеко от больницы, и были довольно спокойны. Мы плавали в хлорированной, а не соленой воде и ели пищу, приготовленную другими людьми.

И когда она рожала, это происходило в стерильной палате, где были медицинские работники и современная аппаратура, необходимая, если что-то пойдет не так.

Мне стало намного легче от осознания того, что помогают профессионалы, у которых есть опыт, а не только я и окутанное ночью море, как в прошлый раз.

Еще одним преимуществом двухнедельного пребывания на материке стало то, что я, наконец, решился на коррекцию зрения, чтобы избавиться от необходимости носить очки.

Когда мы только переехали, я заказал десять пар очков на всякий случай. Мне не хотелось оставаться практически слепым.

Из-за постоянного нахождения в соленой воде линзы очков покрылись коркой, пока я работал, пот и влажность мешали и неблагоприятно влияли на оправу.

Поэтому Эстель предложила операцию по коррекции зрения.

И я был чертовски благодарен за то, что послушался.

— Ты ходячая катастрофа, да, Фин?

— Нет.

Финник надулся, когда я положил его на кухонный стол.

Порывшись в ящике с кремами и пластырями, Коко подошла к холодильнику и дернула за тяжелую герметичную дверцу.

Я посмотрел на нее, обрабатывая царапину на колене Финника

Я не сказал ни слова, когда она взяла чашку, наполненную кокосовой водой, и передала ее брату.

— Держи. Выпей, ты почувствуешь себя лучше.

Черт, она знала, как покорить мое сердце своей детской добротой.

Я любил её.

Их.

Всех.

Отец поймал мой взгляд.

Мы улыбнулись друг другу, понимая без слов, насколько ценной станет связь между братом и сестрой.

Поцеловав сына в лоб, я снова передал его отцу.

— Там все в порядке?

Вместе с отцом мы пригласили прораба, который помогал мне строить дом, его жену с двумя детьми. Мы также пригласили всех желающих с ближайших к нам островов, проявив гостеприимство тем оставшимся, кому не с кем было встретить Рождество.

Само собой, Мэделин тоже была здесь. Как и каждое Рождество, день рождения, юбилей и любой другой повод, который она могла найти. С учетом того, как часто она сюда наведывалась (пользуясь налоговыми вычетами, чтобы встретиться с боссом по «рабочим вопросам»), можно было бы и переехать.

Не то чтобы меня это волновало.

Я полюбил эту сумасшедшую.

Не говоря уже о том, что она с военной точностью управляла нашей жизнью в городе, следила за контрактами и обязательствами Эстель, переправляла бумаги и запросы на интервью от ее звукозаписывающей компании, делая все возможное, чтобы симбиотические отношения (прим. пер.: Симбиотические отношения (+ +) — взаимовыгодное сожительство организмов разных видов) процветали.

Эстель продолжала писать тексты и петь, а готовые записи отправляла Мэди, чтобы та передавала их музыкальным подрядчикам или загружала непосредственно на iTunes для слушателей в Интернете.

Одним словом, деньги для нас не были проблемой.

Мы не растрачивали время на безнадежную работу или ненавистные поездки на работу.

И мы были довольно обеспеченными людьми.

Мы оплатили образование Пиппы. Время от времени оплачивали медицинские счета ее бабушки и приобрели несколько голубых фишек (прим. пер.: Голубые фишки — акции крупнейших и наиболее стабильных компаний) для Коко и Финника, когда им исполнится восемнадцать. Не говоря уже об инвестициях, которые мы вложили в инфраструктуру ФиГэл.

Мы приняли это место так же, как оно приняло нас.

— Да, все наслаждаются солнцем и пивом. — Отец засмеялся, взял Коко за руку и повел детей обратно на пляж. — Увидимся там. Не задерживайся.

— Хорошо. Еда почти готова.

Все утро я трудился на кухне (после того как выгнал Эстель), чтобы приготовить рождественский пир из морепродуктов. У нас было так много еды, что я сомневался, что мы все съедим. Но изобилие таких фуршетов не надоедает.

Не после тех первых дней голода.

После этого все казалось вкуснее, насыщеннее.

Финник вздрогнул, слезы сменились смехом, когда дед что-то пробормотал ему на ухо.

— До скорой встречи!

Коко выскочила на улицу и по пандусу с веранды помчалась к большому столу, где наши гости ждали основное блюдо.

Все, кроме Эстель.

Я улыбнулся, когда над островом зазвучала призрачная мелодия мини рояля «Миньон», который я заказал.

Лобстеры подождут.

Мне было необходимо обнять её.

Я босиком ступал по большой гостиной открытой планировки, мое сердце сжалось, когда я увидел Эстель.

Ее пальцы скользили по черным и цвета слоновой кости клавишам, а с пляжа доносились звуки разговоров, смешиваясь со звоном бокалов и трепетанием белых газовых занавесок.

Рай.

Вместо рождественской песни Эстель исполнила одну из своих оригинальных композиций. Песню, которую я просто обожаю и которую на YouTube прослушали более пятнадцати миллионов раз.

Я подкрался к ней сзади и заключил в объятия.

Она не перестала играть, но наклонила голову, целуя мое загорелое предплечье.

— Привет.

— Привет.

— Как думаешь, они готовы?

— По словам Коко, они умирают от недостатка лобстеров.

— Ах, бедняжки. Какой ужасный недуг.

Я скользнул рукой ниже, обхватывая ее грудь.

Сегодня на ней был простой розовый сарафан, серебристое бикини под ним сверкало, словно жидкая ртуть.

— Не знаю, выдержу ли весь праздник. Зачем мы пригласили столько народу?

— Потому что ты милый. — Она втянула воздух, когда я ущипнул ее за сосок. — И у тебя нет выбора.

— О, у меня есть выбор. — Я лизнул мочку ее уха. — У тебя тоже есть. Хочешь на несколько минут забыть обо всех?

— Всего на несколько минут? — Она захихикала. — Мне кажется, ты себя недооцениваешь, Гэл.

— Когда я нахожусь в тебе, удивляюсь, что могу продержаться больше нескольких секунд.

Она вздрогнула, когда моя рука переместилась с груди на горло, сжав его слегка, по-хозяйски.

Ее голова склонилась набок, в предложении прикоснуться к ней ртом.

И я так и сделал.

Мы неторопливо и чувственно целовались, и все это время она не переставала играть самую спокойную колыбельную.

Я застонал, так как мои шорты стали слишком тесными для того, чтобы выходить к гостям.

— Это желание когда-нибудь угаснет?

— Надеюсь, нет

— Тебе нравится иметь такую власть надо мной?

— Нравится? Нет. — Она улыбнулась. — Я обожаю это.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Наши губы снова соединились.

— Как думаешь, они знают? — спросил я, отстраняясь и проводя рукой по волосам.

Я снова отрастил их, и длина начала раздражать.

— О нашем вёртком сюрпризе? Наверняка. Но только если проказничают и лезут туда, куда мы им запрещаем.

Мои мысли переключились на беспородного щенка, которого мы спасли из местного приюта на материке. Он неряшливый, приговоренный к смерти. Сейчас он прятался в лесу у фруктового сада, ожидая встречи со своими новыми хозяином и хозяйкой.

Мы отправились за рождественскими подарками для детей, и так же, как Пиппа каждый год, когда черепахи приплывали на кладку яиц, они умоляли нас завести домашнее животное.

Мы наконец-то решили осуществить это желание.

Мы также решили облегчить жизнь вылупившихся черепашек и (с разрешения правительства) установили несколько резервуаров, вмонтированных в песок, чтобы черепашки могли плавать и быть защищенными в течение нескольких дней, прежде чем уползти в открытое море.

— Как насчет того, чтобы поспать сегодня под звездами, когда все уйдут?

Эстель кивнула.

— С радостью.

— Может, напишем рождественские пожелания на песке, как в старые добрые времена?

— Я бы этого очень хотела. — Ее глаза засияли. — Ты сегодня полон прекрасных идей.

Я ухмыльнулся.

— Пытаюсь

Такие моменты наполняли мою жизнь смыслом. Однако не хочу сказать, что наша жизнь всегда была легка и прекрасна. У нас были тяжелые моменты (если поднимался ураган), мы все еще болели и иногда ссорились.

Но по сравнению с тем, что пережили герои фильма «Крысиные бега», мы жили в идеальных условиях.

Даже наши дети почти не ныли и не жаловались.

Ведь как можно ныть, живя в раю?

Никак.

А если и возникали разногласия, то наша традиция оставлять послания помогала их разрешить.

Если мы злились, мы оставляли послания на песке.

Если нам было грустно, мы также писали на песке, чтобы волны могли унести печаль.

Это был идеальный «Волшебный экран» (прим. пер.: Волшебный экран — Игрушка представляет собой экран с двумя ручками для создания эскизов. Внутри засыпан алюминиевый порошок. Если потрясти экран – изображение исчезнет, и рисовать можно заново) для решения наших проблем.

— Кстати, о посланиях... — Я отодвинулся, подождал, пока Эстель закончит играть и встанет. — Никогда не догадаешься, что я нашел вчера вечером, когда пошел купаться.

— Оу? — Она подошла ко мне, обхватив руками мою талию. — Что?

— Кое-что, о чем ты мне не рассказывала.

— Что?

— Бутылка с...

— Бутылка? — Ее глаза сузились. — Не знаю, о чем ты...

— Послание в бутылке.

— Что... — Она помолчала, затем просветление озарило ее лицо. — Ах, ты об этом.

— Да, об этом.

Она опустила взгляд.

— Мне очень жаль. У меня был не самый лучший период, и я... я не думала.

— Значит, ты вырвала из блокнота текст одной из своих песен и надеялась, что кто-нибудь нас найдет? — Я погладил ее по щеке. — Эстель, ты ведь помнишь, какую песню ты выбросила в море? Ты ведь понимаешь, что не написала никаких подробностей о нас, о катастрофе, ничего, что помогло бы найти нас, если бы каким-то чудом прилив отнес бутылку туда, где нам могли бы помочь, а не обогнул атолл, чтобы снова оказаться на том самом берегу, с которого ты ее бросила.

— Я... я не уверена. Честно говоря, я мало что помню о той ночи. Я просто схватила лист с текстом, засунула его в пластиковую бутылку, закрутила крышку и бросила. — Она пожала плечами. — Я не ждала результата.

— Тогда почему послание было о нас?

Ее щека потеплела под моей ладонью.

— Что... что ты имеешь в виду? Послание было не о нас. Текст был о смерти, тьме и боли.

— Нет, Стел... это не так.

Мы стояли молча, ее глаза вглядывались в мои, пытаясь понять.

Опустив руки, я вытащил из заднего кармана смятую, залитую водой страницу.

Когда я обнаружил послание в бутылке вчера вечером, покачивающимся на волнах, словно умоляя взять его, я не имел ни малейшего представления о содержимом. На мгновение я забеспокоился, что какой-нибудь несчастный оказался на берегу и отчаянно надеется, что его кто-нибудь спасет.

Я был удивлён, увидев почерк Эстель.

И прочитал песню, которую никогда не имел удовольствия видеть.

Но, так или иначе, после почти пяти лет блаженства на острове, который почти четыре года снился в кошмарах, это было безупречное завершение.

Единственно возможное завершение.

Начало нашей новой концепции.

Тяжело дыша, Эстель расправила лист и прочитала:

— Я приземлилась, чтобы найти его. Я упала с неба, чтобы узнать его. Я умерла смертной смертью, чтобы быть достойной его. Я возродилась благодаря ему. Если спасение так и не придет, знайте, что оно мне не нужно. Если помощь так и не придет, знайте, что она мне не нужна. Если мы умрем здесь вместе, будьте счастливы, зная, что такова была наша судьба. Не ищите нас. Не оплакивайте нас. Не плачьте о нас. Потому что мы были счастливчиками, избранниками, единственными друг для друга.

Когда она подняла голову, из её глаз градом слились слезы.

Наши тела и губы прижались друг к другу.

— Я знал, что ты любишь меня, Эстель. Но это... зная, что даже в самые мрачные моменты ты была готова умереть рядом со мной, что ты бы не оставила меня, выбрала меня вместо жизни, вместо безопасности, вместо всего. Это бесценный подарок.

— Даже несмотря на то, что я не говорила тебе. — Ее губы изогнулись в самой сладкой, самой сексуальной улыбке. — Ты знал. В тот день, когда ты подарил мне Коко, Финника. В тот день, когда отдал мне свое сердце, Гэл, ты изменил мою судьбу, и все это — наш остров, дом, наше существование — все это могло исчезнуть, а я все равно была бы самой счастливой женщиной на свете, потому что у меня был ты.

Я больше не мог ждать.

Гости подождут.

С ужином тоже придётся подождать.

И нашим детям придётся подождать.

Взяв за руку, я провел ее в нашу спальню и закрыл дверь.

— У тебя есть я, Эстель. Я буду с тобой столько, сколько захочешь.

Стоя посреди нашей элегантно-просторной спальни с люстрой из ракушек и белой кроватью, она стянула с плеч бретельки сарафана и спустила его на пол.

— Навсегда?

Я расстегнул шорты, с каждым ударом моё сердца все больше принадлежало ей.

— Навсегда.

— Больше, чем навсегда.

— Навечно.