Невидимые знаки

Его рука направилась к микрофону у губ. Его рот приготовился говорить.

Я не шевелилась и не моргала, в ожидании посмотреть, что он будет делать.

Но затем это случилось.

Дно неба исчезло.

Мы падали.

Мое мужество осталось несколько метров выше, делая меня опустошенной.

Секунды спустя мы врезались в стену воздуха, сокращая наше падение, отчего позвоночники врезались в кожаные сиденья.

— О, Господи! — закричала Амелия.

Глаза Пиппы наполнились слезами.

Что, черт возьми, это было?

— Держитесь! — проревел Акин в наушники. — Шторм оказался сильнее, чем я думал, и оставил после себя много воздушных ям. Я попытаюсь их обойти и избежать все, что смогу увидеть.

Гэллоуэй повернулся вперед. Его голос послышался в динамиках:

— Какая дальность полета у этой штуки?

Хороший вопрос.

Страх от потери топлива и падения в море захлестнул меня.

Акин не ответил, слишком концентрируясь на том, что нас бросает вправо и швыряет выше в небо.

Я обняла багаж на своих коленях.

Пожалуйста, пусть с нами все будет в порядке.

Пожалуйста.

Пиппа закричала на коленях матери, в то время как Коннор сжимал отца. Данкан послал мне взволнованную улыбку, которая была какой угодно, но не обнадеживающей. Мое стучащее сердце превратилось в отбойный молоток, заполнив грудную клетку паникой.

Снаружи больше не было сияющих огней. Никаких признаков жизни или жилья. Были только мы и темнота, затем нас подбросило, и мы направились туда, куда ветер хотел забрать нас.

Это была глупая, очень глупая идея.

Мы все были идиотами, решив лететь в такую погоду.

— Дерьмо! — проклятие Акина прорезалось в мои уши, принося прилив колючего адреналина в мою кровь.

Секундой позже жизнь закончилась.

Это было спокойнее, чем я себе представляла. Неминуемая смерть ощущалась не так резко, более одурманено непониманием.

Двигатель кричал, пытаясь вернуть нас к безопасной высоте. Но вместо этого мы снизились. Нас не бросало, как прежде, мы болтались, будто луна бросает удочку и ловит нас, для чего-то большего в качестве приманки.

Наша траектория застопорилась.

Мы были невесомы

беззвучны

неподвижны.

Затем случилось неизбежное.

Я сказала неизбежное, потому что все (любая задержка, каждое происшествие, каждый невидимый знак) предупреждало меня об этом, а я не слушала.

Я не слушала!

Судьба поймала нас на удочку. Мы резко дернулись, и затем взрыв пронесся через кабину. Лопасти внезапно опустились вниз, их было видно в окна — как будто сломанные крылья.

Они освободились.

Лопасти, державшие нас в воздухе — очень важная вещь, определяющая, выживем мы или умрем, — отломались.

Они отказались от нас.

Нет!

Мы превратились из летающего аппарата в стремительно падающую гранату.

Мы падали,

падали,

падали.

Умирали...

Сквозь страх и отрицание лишь одна мысль ревела.

Одна цифра.

Одна дата.

Двадцать девятое августа.

День, когда мы покинули мир живых и стали потерянными.

Я думал о смерти.

Кто бы ни стал, когда его мать умерла прямо перед ним? Как я мог не думать, когда был причиной чьей-то гибели?

Я задавался вопросом, существует ли жизнь после смерти. Сидел в темноте и молился, чтобы загробной жизни не было, потому что если существовал рай, то был и ад, и я бы гнил там вечность.

Я ненавидел себя за желание, чтобы рая не существовало, где, возможно, моя умершая мать нашла успокоение, только потому, что я беспокоился за свою бессмертную душу.

Но я был сволочью, подонком, и теперь Вселенная, наконец, решилась убить меня. Я больше не стоил ресурсов жизни.

Должен быть уничтожен.

Я не заслуживал права на реинкарнацию, не после того, что сделал. Я не хотел такую судьбу, но принимал ее. Я только ненавидел то, что невинные люди должны умереть со мной.

Вертолет превратился из спасителя в уничтожителя.

Воздух стал неистовым, устраняя нас со своих владений.

Вращающиеся лопасти, державшие нас на лету, исчезли.

Я не мог дышать.

Мы вращались как волчок, снова и снова, и снова.

Уши заложило.

В голове стучало.

Моя жизнь рушилась с каждым биением сердца.

Не было никакой возможности остановить это. Сила притяжения хотела нас. И она получит.

Всех нас. Не только меня.

Я заставил себя открыть глаза. В залитом водой лобовом стекле не было никаких ответов, но я знал. Я почувствовал это. Чувствовал, что земля приближается быстрее и быстрее, чтобы встретить нас. Смертоносный прием воды или земли, волн или деревьев.

Я не мог видеть.

Не мог видеть!

Пальцы вцепились в потертое кожаное сидение, спасательный жилет поглотил меня, а ремень безопасности крепко держал для встречи с наихудшим приключением в моей жизни.

Раздались крики позади меня, в то время как вертолет разорвало на части.

Сумка и вещи Эстель вырвались из ее хватки и разлетелись по всей кабине.

Дети выли.

Пилот сыпал проклятьями.

При всем этом я повторял.

Пожалуйста, пусть они выживут.

Пожалуйста, пусть они выживут.

Не заставляй их платить тоже.

Но не было никаких ответов. Крики заполнили все.

Крики — это все, что я запомнил при крушении. Как ураган... нет, как долбанный торнадо — бог ветра решил отомстить.

Моя жизнь была закончена, даже прежде, чем началась.

Я должен был бороться сильнее.

Начать жить раньше.

Мне никогда не следовало делать то, что я сделал.

Я должен был, должен был, должен был.

И сейчас я не могу.

Сожаление о том, что я никогда не постарею, обрушилось на меня. У меня не будет жены или детей.

Я думал, что мог игнорировать любовь. Что она мне не нужна. Блядь, да, нужна. Определенно, нужна. И теперь я никогда не получу ее.

Идиот.

Придурок.

Неудачник.

Я зажмурил глаза, когда вой двигателя украл мое здравомыслие.

Мои зубы стучали во время вибрации вертолета с частотой, гарантировавшей уничтожить нас. Земля приближалась быстрее, быстрее, быстрее... нам оставалось лететь немного.

Нам оставалось немного времени находиться в этом мире.

Мы уже здесь.

Мы врезались в верхушки деревьев, подпрыгивая как камень над стволами и ветками.

И последнее, что я запомнил — последняя мысль, что у меня была, — не было ответа на главный вопрос жизни или покоя принятии моего ужасного завершения.

Был только треск и дрожание деревьев, что были сломаны, прокладывая путь к разрушению, приветствуя нас в своем доме, разрывая по кусочкам.

Я ударился головой об окно.

Очки сломались.

А затем... пустота.

Все исчезает. Ничего не исчезает. Любовь не исчезает только потому, что появляется ненависть. Дерево не исчезает только потому, что превращается в огонь. Жизнь не исчезает только потому, что перестает быть такой, какой вы ее знаете. Жизнь не может просто перестать существовать.

Так почему же исчезновение так похоже на возрождение? Так почему же исчезновение так чертовски трудно пережить?

Взято из блокнота Э.Э.

…

ОДНАЖДЫ в песне девушка, которая всего боялась, наконец, нашла причину ничего не бояться.

Всю свою жизнь я использовала слова, чтобы вызвать эмоции и изложить сюжет или детали. Я позаимствовала силу ритма, чтобы раскрыть масштабы и глубину чувств.

Но это.

Для этого не существовало слов.

Ни один бит или аккорд не могли справиться.

Нет простого объяснения тому, каково это, чувствовать себя оторванным от реальности и помещенным в ночной кошмар.

Все, что я знала, была боль.

Боль.

Мы разбились.

Эти два слова были крайне несправедливыми.

Мы превратились в вертолетный фарш.

Перестали существовать, как цельные создания, и стали обломками.

Я не видела.

Не понимала.

Я ничего не успела осознать, так быстро мы перешли от живых к мертвым.

В один момент мы были друзьями небу, а в следующий — врагами земле.

Я не могла объяснить, как в один момент мы летели, а в другой лежали разрушенными у подножья пальмы.

Я не могла внятно объяснить, каким образом я осталась жива.

Все, что я могла делать, — это существовать.

Я ощущала боль в каждой клеточке своего тела.

Моя грудь ныла в месте, где ремень безопасности разрезал мое тело. Голова пульсировала от шатания назад и вперед. С ужасом я осознала, что была одна... ну, это хуже всего.

Ужас сдавил мои внутренности, с силой ударяя прямо в солнечное сплетение.

Я была единственной, кто остался в вертолете.

Слева от меня было пусто. Справа было пусто.

Эвермор исчезли.

Пилот исчез.

Гэллоуэй… исчез.

Мое сердце обливалось кровью от страха, точно так же, как и ребра, которые, я уверена, были сломаны.

Где все?

Мои руки и ноги дрожали; зрение поплыло от запаха бензина.

Ты должна выбираться.

Я вернула контроль над своими пальцами; мой мозг проигнорировал замешательство, преодолевая путь ради выживания.

Еще одно дуновение бензина заставило мои руки карабкаться быстрее. Каждое движение и вздох разрывали мои кровоточащие грудь и ребра.

Но мне было все равно.

Выбирайся. Выбирайся!

Отстегнув ремень безопасности, я упала на бок.

Вывалившись из пустой кабины, я заплакала, и откатилась подальше от обломков. Вертолет лежал, завалившись на бок. Лопасти пропали, ремни и шкивы летательного механизма были ужасно искореженными. Кусты папоротника и листвы кололи мои ладони, пока я отползала от разбитого транспорта.

Еще один спазм сдавил мою ушибленную грудь. Еще один глубокий вдох бензина.

Слезы застилали глаза, но я не позволяла себе плакать. Мне нельзя раскисать. Не сейчас. Не раньше, чем я осознаю ситуацию.

Я выжила.

У меня не было времени для слез.

Я не знала, может ли вертолет загореться.

Не знала, был ли неизбежен взрыв.

Все, что знала, я должна была убраться от вертолета так далеко, насколько возможно... на всякий случай.

Я медленно ползла вдоль следа нашей незапланированной посадки. Борозды на земле были как взлетно-посадочная полоса для меня, по которой было удобно передвигаться.

Мои другие чувства вернулись.

Я промокла.

Дождь лил из почерневшего неба, превращая почву в грязь и листья в скользких дьяволов.

Я не могла слышать должным образом.

Мои уши звенели финальным воплем двигателя вертолета. Чем дальше я ползла, тем громче становился случайный раскат грома вдалеке.

Я почувствовала вкус железа во рту.

Скривилась в поисках причины металлического привкуса во рту. При падении я прикусила внутреннюю сторону щеки.

Я взвыла от боли.

Мои травмы находились в основном в области груди, все мое тупо пульсировало от боли, что слишком быстро забирало энергию.

Я должна остановиться.

Я уткнулась лицом в промокшую землю, дождь неумолимо хлестал меня по спине. Мокрые потоки, стекающие по моему ненадутому спасательному жилету, высмеивали меня; разве это изобретение не должно защищать?

Уныние, которое я никогда не чувствовала раньше, вдавило меня еще глубже в грязь, запрыгивая мне на плечи и направляя прямо в депрессию.

Что теперь будет?

Где я?

Найдет ли меня кто-нибудь?

Я не могла думать о будущем. Поэтому сделал единственное, что мне оставалось.

Продолжала идти.

Поддерживая себя за бок, я стонала от боли. Каким-то образом мне удалось подняться на ноги. Моя грудь горела в агонии, и мои подозрения о сломанных ребрах подтверждались все больше, чем дальше я ковыляла прочь от места крушения.

Когда выбиралась, я прихватила некоторые вещи с собой.

Мои пальцы работали. Руки и ноги тоже. Кровь не шла слишком сильно из моих ран, кроме царапины на лбу и длинного пореза на моей груди от ремня безопасности.

Мне повезло.

Я выжила.

Единственная.

Мои ноги вдруг отказались продолжать двигаться. Что, если есть еще кто-нибудь? Что, если кто-то мучается от боли и нуждается в моей помощи? Я замерла, ожидая взрыва топливных баков, из которых разлилось топливо.

Но не было никаких громких звуков, лишь шум проливного дождя и случайные вспышки молнии над пальмами.

Я прилетела с шестью другими людьми, но они все исчезли.

Где они?

Я напрягла глаза, пытаясь рассмотреть что-либо сквозь темную сырость. Но ничего не видела. Не было и намека на человеческое передвижение или крика о помощи.

Я должна найти их. Должна помочь им.

Но также я должна позаботиться и о себе.

Если бы мы приземлились на обитаемый остров, я бы вызвала скорую помощь и спасателей.

Да...

Боже, как бы я хотела оказаться в руках врача, который мог бы забрать мою боль и сказать мне, что все будет в порядке. Я бы нашла спасателя, после чего вернулась бы, чтобы помочь другим.

Шаг за шагом.

Двигаться. Идти. Пробираться через лес, где дождь завладел небом, а не луна.

Я найду кого-нибудь, кто сможет помочь нам.

В мире полно людей. Кто-то рядом будет знать, что делать.

Все, что я могла сделать, — это продолжать двигаться.

Пока силы не покинули меня.

Я распадалась на части от отчаяния. Остров являлся одиночеством и страхом. Небо — моими плачущими глазами. Липкая грязь — моей беспросветной надеждой.

Я не знала, сколько прошло времени, когда отошла достаточно далеко от места крушения. Передо мной простирались первозданные дикие джунгли, которые перекрывали мой путь лозами и зарослями сорняков.

Оглушительный раскат грома пронесся по всей земле.

Я отрывисто дышала, мои ребра горели от боли.

Это не может быть реальным.

Пусть все это окажется сном.

Я чувствовала себя беспомощной, бесполезной и чертовски не готовой ко всему тому, что будущее для меня приготовило. Я упала на колени и посмотрела на небо. Дождевая вода смешалась с кровью на моем лбу, превращаясь в розовые подтеки, смывая жизнь, которая у меня была раньше.

Кто-нибудь... пожалуйста...

Слезы, которые я пыталась проглотить, вернулись, и на этот раз, я не смогла остановить их.

Я плакала.

Рыдала.

Умоляла.

Кто-нибудь... пожалуйста...

Помогите нам.

Я онемел.

Но это дерьмо было лучше, чем мучиться от боли.

Я ничего не помню с момента ударов о верхушки деревьев, и как моя голова стукнулась обо что-то твердое. Мое сознание отключилось, и барабанящий дождь разбудил меня, пытаясь утопить, пока я в бессознательном состоянии лежал на спине.

Мне каким-то образом удалось прийти в сознание, освободиться от спасательного жилета, который душил меня, и подняться на локти, чтобы определить, что, черт возьми, произошло.

Я не знаю, как оказался посреди джунглей с рваным ремнем безопасности, по-прежнему обмотанным вокруг меня. Я не знаю, как так получилось, что в один момент мы летели, а в другой — мы здесь. Но только потому, что я не мог понять это, не означало, что этого не произошло.

Молния разрезала небо над головой. Каждая вспышка освещала лес белым светом.

Здесь ничего не было.

Ни зданий, ни людей, ни признаков человечества; только безразличные деревья и лес.

Отрывая взгляд от окружения, я решил осмотреть свои травмы. Все было как в тумане. У меня расплывалось перед глазами, для ясности видения были необходимы очки.

Мои очки.

Они исчезли. По ранам на моей переносице я понял, что удар пришелся на лицо. В том, что очки разбиты, не было сомнений.

Ты можешь заказать другие через Интернет.

Приободрившись тем, что нормальное зрение вернется, когда меня спасут, я осмотрел свое тело.

Лишь посмотрев на правую ногу, я понял, что не смогу двигаться.

Мое сердце замерло.

Я ранен.

Серьезно.

Моя нога заныла, очаг боли был в нижней части голени, голеностопного сустава и стопы. Мои Гэлнсы были целы, на них не было ни капли крови, так что кожа не повреждена, но мне не нужен рентген, чтобы знать, что несколько костей сломаны.

От моей ноги исходили волны боли, простреливающей сквозь меня. Лодыжка опухла, на босой ноге вырисовывалась жуткая травма.

Где мои вьетнамки?

Я ткнул пальцем ушиб и чуть не потерял сознание от обратной реакции.

Черт побери.

Тяжело дыша, я отвел взгляд. Я боялся, что если буду изучать травму дальше, все станет еще хуже. Остальная часть моего тела была в порядке. Несколько ссадин на руках и туловище, полученные, без сомнения, в результате столкновения с деревьями, и кровотечение из пореза на левом бедре, который было видно сквозь порванные Гэлнсы, казавшимися черными в темноте.

Благодаря адреналину в моей крови, я почти не чувствовал боль в лодыжке, мое тело находилось в состоянии шока. Естественный инстинкт моей нервной системы заблокировал мои чувства, но он не смог замаскировать быстрое опухание и искаженную форму нижней части моей ноги.

Насколько плохо все было? Что нужно делать в таком случае?

Я нуждался в помощи и как можно скорее.

Мое тело ослабло. Руки тряслись, зубы стучали, зрение было размыто. Я чувствовал, как шишка на моей голове пульсировала.

Дерьмо.

Я попытался сосредоточиться и сделал все возможное, чтобы вспомнить наш полет. Акин сказал, он постарается пролететь мимо шторма. Как долго он скрывал, прежде чем рассказать нам серьезность проблемы? Насколько далеко от Кадаву мы находимся?

Где мы, черт возьми?

Чем дольше я сидел под доджем, тем сильнее билось мое сердце. Было жутковато сидеть в одиночестве в пугающем лесу, не оскверненном человеческим обитанием или звуками болтовни.

— Есть здесь кто-нибудь?

Буря украла звук моего голоса с очередным порывом ветра.

Повозившись с остатками ремня безопасности, я стиснул зубы и пополз назад, используя руки и перетаскивая ноги за собой.

Не было ни единой надежды, что я мог стоять. Не без поддержки или серьезной медицинской помощи.

Ствол пальмы приветствовал мою спину, листья частично прикрывали от проливного дождя. Всматриваясь в небо, я выругался.

Оказывается, погода не успокоилась.

Ветер свистел сквозь ветки деревьев, прорываясь сквозь листья мини-ураганами.

Из-за чего мы потерпели крушение?

Я не был хорошо осведомлен в строении вертолета, но смотрел документальный фильм о горнолыжниках, которые умерли во время полета в горы. Причиной аварии был турбулентный воздух, который повредил вал несущего винта. Это было похоже на то, что произошло в нашем случае: лопасти вертолета трепыхались внизу и подпрыгивали, как чертовы предатели.

Я напряг слух в надежде услышать ответ на свой вопрос. Но не было слышно ни единого шороха, указывающего на чье-либо присутствие. Ничего похожего на звуки шагов приближающейся помощи.

Ничего.

Я один в диких зарослях ФиГэл, без признаков вертолета, пилота или пассажиров.

Эстель.

Мое сердце застучало быстрее. Где она? Она ранена? А что насчет детей? Что, черт возьми, случилось со всеми?

Я впился пальцами в землю, пытаясь встать и найти их. Но в тот момент, когда коснулся ногой земли, взвыл от боли.

Пот проступил у меня на лбу, который не имел ничего общего с внешней температурой или моим раненым состоянием.

Как я вылетел из кабины? Почему я один? И почему, черт возьми, Акин сказал, что было безопасно летать, когда он, очевидно, знал, что это не так. Да, мы были очень настойчивы. Да, это наша вина, что мы были настолько глупы. Но это лишь потому, что мы были нетерпеливы. И он рискнул своей жизнью тоже. И ради чего? Ради нескольких ничтожных баксов?

— Господи! — Я ударил грязную землю кулаком. Ничего вокруг не изменилось. Никто не появился из кустов.

Я один. Сломленный мужчина среди злого шторма.

Я ничтожен.

Время тикало, и до сих пор никто не пришел. Я напряг зрение, пытаясь распознать в трансформации теней лица. Но ничего не появилось из-за стволов деревьев, шатающихся от сильного ветра, и пальмовых листьев, по которым хлестал дождь.

Я вслушивался изо всех сил, желая услышать что-нибудь еще, кроме сердитых капель, но ничего не было.

Ничего

ничего

ничего.

Они умерли от падения? Что насчет пилота? Они все мертвы или же мучились на разных стадиях агонии?

Еще одна вспышка боли прострелила мою ногу. Я поерзал, пытаясь найти более удобное положение (не то чтобы это было вообще возможно), и каждая моя клеточка взревела от боли. Больницы с компетентными врачами были так же далеко, как и солнечная система от обломков моего настоящего.

Что мне делать?

Просто сидеть и тонуть в грязной земле? Или же встать и попытаться найти убежище? Искать других? Делать все возможное, чтобы выжить?

Так много вопросов и нет никаких ответов.

Состояние моей ноги говорило о том, что я обездвижен, пока не найду способа зафиксировать сломанную лодыжку, и как-нибудь подняться на ноги (точнее на ногу, раз вторая повреждена).

Порез на моем бедре кровоточил, но не достаточно, чтобы это было опасно для жизни. Пока бушевала буря, я не мог ни хрена сделать. Я только поскользнусь на мокрой земле и причиню себе еще больше боли.

Так что... хоть я и ненавидел каждую секунду, потраченную впустую, я сделал единственное, что мог.

Я придвинулся к пальме, проклиная свою беспомощность, и заклинал шторм прекратиться, чтобы солнце смогло взойти, и весь этот кровавый кошмар закончился.

Я ничтожна и одинока. Я ничтожна, но полна надежд. Я онемела, но полна сил. Я одна, но не потеряна. Я принадлежала обществу, а сейчас я покинута свободна. Свободна или мертва?

Свобода может показаться смертью для тех, кто не подготовлен.

Я не подготовлена. Я выживу.

Взято из блокнота Э.Э.

…

Краски рассвета наступали шторму на пятки, тем самым прогоняя его.

Медленно небо превратилось из мрачно-черного в серое. Дождь превратился из ливня в легкую морось, ветер перестал выть, и земля вздохнула с облегчением, когда облака расступились и оставили нас, дав возможность высохнуть.

Я вылезла из-под куста, где ютилась. Я не смогла уснуть (а кто бы смог, насквозь промокший и до смерти напуганный), но мне удалось немного успокоить боль в сломанных ребрах и придумать план (что-то типа того).

Я лежала там, сокрушалась, пока депрессивный настрой не стал слабее. Пока из моих глаз не перестали бежать слезы, мужество перестало превращаться в трусость, а страх перестал душить.

Я жива.

И это дар. Триумф после такой жуткой мясорубки.

Мои голые руки были все в синяках и незначительных порезах. От того, что я ползала по земле в шторм, я была вся в грязи.

Я бы отдала что угодно, лишь бы вернуть свою куртку. Она бы не помогла мне против сырости, но перья и утиный пух обеспечили бы меня теплом больше, чем голая кожа.

Не говоря уже о том, что я напихала по карманам в приступе паранойи, и это оказалось весьма предусмотрительно. Набитая всякими бессмысленными вещами перед страхом падения. А теперь, когда мы потерпели крушение, я понятия не имела, где моя куртка.

Я себя сглазила, или это судьба просто поиграла со мной, давая мне поверить, что я могу избежать будущего, в то время, когда я направлялась прямо в ее ловушку?

В любом случае я была одна и ранена. Я должна найти помощь и вернуться обратно в общество.

Каждый шаг отдавался болью в моих сломанных ребрах. Я крепко обняла себя руками, борясь с усталостью, шоком и голодом, когда начала обратный путь, что вчера проползла. Пока я лежала под кустом, я решила, что пробираться сквозь густой лес, не возвращаясь за припасами или без поисков других, было самоубийством.

Вернуться к вертолету, так как сейчас риск взрыва был менее возможным, было самым умным решением.

Я вдохнула с облегчением, так как пока шла, прохладный ветерок превратился в душное тепло. Влага испарялась, когда неуклонно становилось теплее, превращая свежий воздух в обогащенный кислородом туман...

Прошлой ночью было холодно, но сейчас теплая влажность нарастала с полной силой.

Остановившись, я позвала:

— Эй? Кто-нибудь слышит меня?

Я ждала ответа.

Одна минута.

Две.

Ничего.

Борясь с тяжелым грузом беспокойства, поддерживая свои пульсирующие ребра, я побрела вперед.

Куда? Не имею понятия.

Зачем? У меня не было других вариантов.

Я могла бы остаться под кустом и молиться Богу, что кто-нибудь найдет меня, или же я возьму себя в руки и буду сама искать помощь. Кроме того, нас было семеро, когда мы упали. Мне нужно проверить, все ли семеро выжили.

Я шаркала балетками по упавшим пальмовым листьям. Меня мучила жажда, стало невыносимо жарко, и я упала на колени в большую лужу, где дождевая вода собралась на гладком листе.

Тебе нужно немного приберечь сил на потом... пока не стало слишком поздно.

Я закатила глаза на свои глупые мысли.

Это всего лишь авария. Мы были в туристическом регионе с высоким трафиком полетов. Шансы, что на этом острове никого нет, были невелики. Шансы, что придется ждать помощи несколько дней, и того меньше.

Держу пари, когда я выберусь из этого леса, то увижу курортный городок с персоналом, где можно будет вызвать врача и снять номер в гостинице.

Даже сейчас, когда я нашла разумное объяснение ситуации и ухватилась за него, я не могла остановить шепот здравого смысла.

Вода, еда, укрытие, безопасность.

Вода, еда, укрытие, безопасность.

Мой разум взял верх над надеждой и наивностью и переключился в режим выживания. Я не знала ничего о том, где взять пресную воду, кроме как из дождевой воды. Я не имела понятия, как проверить, какие растения съедобны, а какие ядовиты. Я не знала, как охотиться, строить жилье, рыбачить...

О, боже.

Мое сердце взорвалось.

Миллионы лет эволюции были утрачены, пока мы жили в городах, ели готовые блюда, позволяя винтикам общества держать нас изолированными от настоящей жизни. Я ничтожна для любого сценария, с каким мне придется столкнуться.

Деньги — это единственное оружие, которое вам нужно в избалованном круговороте современного мира.

Была ли я оторвана от этого навсегда? Сколько дней я должна находиться здесь, прежде чем меня найдут и вернут к жизни, которую я знала прежде?

Не думай об этом.

Но было трудно не задумываться о таких вещах.

Вопросы рождались в моей голове: «что, если» и «когда», и «как», и «почему», и, и, и...

Прекрати!

Остановившись, я сделала глубокий вдох. Я сосредоточилась на сокращении моих легких, небе, омытом дождем и резкой боли в моих ребрах. Приятный петрикор наполнил воздух ароматом «после дождя».

Слова.

Они были моей спасательной шлюпкой в море чувств. Слова были моим оружием, и они успокаивали меня, давая возможность использовать такой красивый термин, как «петрикор», чтобы обозначить росистый запах сырой земли, витающий вокруг меня.

У меня есть моя жизнь, мой словарь из любимых букв. У меня достаточно всего, чтобы быть сильной.

Начнем все сначала.

Мне нужно понять этот новый мир. Нужно во всем разобраться и выяснить, насколько все плохо, прежде чем делать идиотские выводы.

Нигде не говорилось о том, что мы приземлились на необитаемом острове. Только потому, что вчера вечером не было видно никаких огней или признаков жизни, не означало, что ее здесь нет.

Это не один из тех островов, где заблудшие путешественники умирают, выброшенные на берег и в одиночестве.

Это невозможно. Не в наши дни и не в нашу эпоху. Не с технологиями, спутниками и радиомаяками.

Мой телефон!

Я начала бежать и застонала, замедлившись из-за боли в ребрах. Если я найду свою куртку, то смогу позвать на помощь. Мой телефон водонепроницаем, должен пережить ночной шторм без каких-либо повреждений.

Видишь? Ты зря развела панику.

Продукты питания и убежище — ха! К обеду я уберусь с этого острова (если это вообще был остров).

Шагая вперед с новой целью, я продолжила свой путь между плотно растущими растениями. Я не знала их названий. Не имела ни малейшего понятия, под каким кустом ютилась ночью.

Пока продолжала двигаться, я потеряла счет времени. Температура воздуха увеличилась, мой топ прилип ко мне, и не из-за того, что я промокла под дождем, а из-за того, что я вспотела. Лучи палящего солнца поцеловали лесной покров, воруя капли дождя и напоминая мне, что в ближайшее время... воды не будет.

Пей. Пока все не исчезло.

Я ненавидела инстинктивные порывы моих мыслей. Откуда пришло это стремление собрать немного дождевой воды? Была ли я чрезмерно пессимистичной или осмотрительно умной?

В конце концов, это не имело значения, потому что я снова хотела пить и нашла несколько больших листьев со свежими большими каплями. Взяв один из них, мне удалось осторожно поднять его и сделать воронку, так что я не потеряла драгоценные капли, и начала пить жадными глотками.

Сделай запас.

Мысль появилась снова, только более настойчива. Я бы охотно поддалась моему доминирующему сознанию, но как? Хранить в чем? У меня не было бутылки, графина или хрустальных бокалов. Я не знала, как соорудить водонепроницаемый контейнер из листьев.

Я не естествовед или ботаник, или специалист по выживанию.

Я поэт-песенник и время от времени певица.

Смахнув со щеки жалкую слезу, я пошла вперед. Чем дольше я шла, тем реже становился лес. Возвращение к месту крушения заняло больше времени, чем я помнила, и я начала беспокоиться, что прошла мимо или вообще заблудилась.

Я продолжила идти по редеющему лесу, следуя за солнцем к звукам манящих и мягких волн.

Волны.

Пляж!

Моя ходьба перешла в бег, причиняющий боль. Я выбежала из-за деревьев на мягкий, как сахар, песок к безупречной бухте.

Прикрывая глаза рукой от яркого солнечного света, я подошла к кромке воды и оглянулась. При приливе мягкие волны ласкали щиколотки, наполняя водой мои балетки. Мой взгляд упал на потрепанный штормом остров.

Весь пляж вокруг меня был усеян обломками после кораблекрушений и разными вещами, сброшенными с кораблей. Пластиковая бутылка, искореженная волнами, устроилась в пучине водорослей.

Деревья, из-за которых я только что появилась, возвышались надо мной, но как-то неуверенно, будто боялись, что дождь снова будет беспощадно хлестать их своими каплями-пулями за их надменность и загадочность.

Расцветки тропиков играли яркими красками, белый песок сверкал, и красота отражалась в каждом сантиметре этого дикого, первобытного места.

Слева от меня пляж исчезал за поворотом, ведущим на неизвестную мне территорию. Справа бухта продолжалась песчаным великолепием, пока береговая линия также не исчезла. Не было ни места для швартовки кораблей, ни отмели, ни намека на то, что на этом острове есть цивилизации.

Ни шезлонгов, ни счастливых отдыхающих.

Мое сердце сделало все возможное, чтобы успокоить меня. Было еще больше территорий для исследования, можно осмотреть другой берег, надежда еще томилась в глубине души.

Но на данный момент у меня ничего не осталось.

Мои худшие опасения душили меня.

Я одна.

На острове.

Повернувшись к морю, моя надежда разбилась вдребезги, и слезы выступили на глазах.

На острове не было спасения, но, быть может, будет в океане.

Лодка?

Самолет?

Мой взгляд отскочил от воды к рифам в поисках хоть чего-нибудь.

Но ничего.

Просто чистая, безупречная гладь голубой воды.

У меня потемнело в глазах, когда я снова попытался встать.

Давай же. Поднимайся на свои проклятые ноги!

Я потратил всю энергию, игнорируя незначительные порезы и царапины, и сделал все возможное, чтобы встать на сломанную ногу.

Я пытался снова и снова. Я прислонился к дереву позади себя. Отполз в сторону, приполз обратно, вперед, назад (все, что, блядь, почти убило меня) все, лишь бы оторвать свою задницу от земли.

Но я не мог этого сделать.

Я до сих пор был скован в движениях, полулежал, прижавшись к пальме, и делал все возможное, чтобы не обращать внимания на пульсирующую боль, которая только усилилась теперь, когда шок и адреналин немного ослабли.

Еще одна попытка.

Собрав все оставшиеся силы, я оттолкнулся руками от земли. Согнул здоровую ногу, готовясь подняться в вертикальное положение, но в эту же секунду поломанная нога сдвинулась, и я рухнул назад, корчась в агонии.

— Черт побери!

Скорчившись, я жадно хватал ртом воздух. Разочарование и страх заполнили мои мысли. Буря миновала, взошло солнце, и до сих пор никто не пришел, чтобы спасти меня.

Тот факт, что никто не явился полюбопытствовать или позвонить в соответствующие службы, дал ответы на все мои вопросы.

На этом острове нет курортов и людей. Этот остров очень быстро может стать моей могилой, если я не поднимусь на ноги.

Я был таким самоуверенным, играя в бессмертного, когда был немного моложе. Я поступал беспечно, не задумываясь о последствиях. После того, что случилось с моей мамой, я усвоил жестокий урок: я — пустое место.

И это...

Такая простая задач, как подняться на ноги, научила меня еще одному уроку. Я бесполезный. Абсолютно и полностью бесполезный.

Я ударил землю, добавив ушиб кисти в свой список травм.

Треск в кустах заставил меня поднять голову.

— Эй?

Мысль о компании (даже если они окажутся каннибалами) была намного лучше, чем оставаться в одиночестве.

— Эй? Вы меня слышите?

Шум появился снова, за ним последовал самый прекрасный звук в мире.

Шаги.

— Я здесь. — Я попытался сесть в более удобное положение. Мои ноги были вытянуты передо мной, покрытые грязью от попыток встать всю ночь.

Мое сердце застучало быстрее, я затаил дыхание, когда встретился взглядом с нерешительным мальчишкой, вышедшим из зарослей.

Ребенок.

Коннор Эвермор.

Слава богу, что выжил не я один.

— Эй. — Я улыбнулся, смахивая грязь, прилипшую к подбородку. — Помнишь меня? Я не причиню тебе вреда.

Ребенок подошел ближе, держа руки за спиной, что-то скрывая.

Протягивая руку, я подозвал его ближе.

— Все хорошо. Иди сюда.

Один шаг. Второй. Медленно он начал идти по мокрой земле и остановился в нескольких метрах от меня. Его взгляд упал на мои Гэлнсы, и он вздрогнул, когда понял, что произошло с моей напухшей и вывернутой в странное положение ногой.

Он переступил с ноги на ногу и опустил глаза.

— Ты в порядке?

Я проигнорировал вопрос. Я не был эгоистичным ублюдком, который ждет заботы от ребенка.

— Не беспокойся об этом. — Указывая на то, что он скрывал за спиной, я сказал: — Меня больше волнует вопрос, в порядке ли ты?

Коннор пожал плечами.

— Жить буду.

Храбрый парень.

Я ненавидел, что ему пришлось пережить аварию и все, что будет дальше, но мне было легче от того, что он был здесь. Так же сильно, как я отталкивал людей раньше, сейчас я не хотел оставаться один. Не сейчас. Не в этой ситуации.

Позади Коннора хрустнула ветка. Он развернулся на месте.

— Я сказал тебе подождать…

Я улыбнулся, когда появился еще один выживший. Слава богу, они оба живы. Они еще дети и не заслуживают того, чтобы умереть такими молодыми.

Не двигаясь, чтобы не пугать маленькую девочку, я сказал Коннору.

— Ты нашел свою сестру. Это замечательно.

Коннор кивнул, когда рыжеволосая девочка подбежала к нему и встала на расстоянии вытянутой руки. У нее был огромный синяк на скуле, с запекшейся кровью на щеке. Она дрожала, слезы сверкали в ее огромных, как блюдечка глазах.

Что-то внутри меня смягчилось, и моя собственная боль была забыта. Я никогда раньше не контактировал с детьми. Я не знал, как себя с ними вести. Но при виде бедственного положения (людей или животных), я превращался в какого-то супергероя из комиксов, где он борется на смерть, чтобы мстить и помогать.

Это то, что случилось с мамой, и посмотри, что из этого вышло.

Я фыркнул, отключив мысли, прежде чем они вернули меня обратно в темноту. Я был единственным взрослым, и этим детям нужен защитник. Они заслужили услышать утешительную ложь, что все будет хорошо.

Я совру им.

Я защищу их... как-нибудь.

— Не лучшая посадка, да? — Я улыбнулся. — Ты в порядке... Пиппа, верно?

Маленькая девочка кивнула. Кажется, ей около семи или восьми лет. Она немного выше, чем другие дети, но худее. Она и ее брат были в грязи, смешанной с кровью, и я понятия не имел, что с этим делать.

— Где мы? — спросил Коннор, стоя рядом с сестрой. Он крепко держал ее правую руку, не отпуская ни на секунду. У него также был большой синяк, но не на лице, как у Пиппы, а на шее красовалось огромное красно-синее пятно.

— Где-то на фиГэлйских островах.

Коннор поджал губы, недовольный моим никчемным ответом.

Я не мог его винить. Если бы я был им, я бы тоже злился.

Я попытался сказать что-то хорошее.

— Хотелось бы надеяться, что мы находимся на острове, где есть гостиница или какая-то деревня. Там знают, что делать.

Вместо того чтобы поверить в мою ложь, дети неуверенно посмотрели друг на друга.

Что, черт возьми, с ними случилось?

Где вертолет?

Где их родители?

Я проглотил этот вопрос. Ответ может мне не понравиться.

Тем не менее, Коннор не дал мне никакого выбора.

— Ты единственный, кого мы нашли в живых.

Господи.

Пиппа всхлипнула, придвигаясь ближе ко мне, как будто я мог изменить правду.

— Они не двигались.

Коннор пошел за своей сестрой.

— Все хорошо, Пип. Все будет хорошо.

— Как? Она не просыпалась! — Пиппа упала мне на колени. Ее костлявые руки приземлились на моей сломанной голени.

Ах, ты ж гребаное дерьмо, как же больно.

Потребовалась каждая частичка контроля, чтобы не оттолкнуть ее. Вместо этого я стиснул зубы так сильно, что они чуть не сломались, и обнял девочку. Ей нужна поддержка больше, чем мне. Никто не должен видеть, как умирают их близкие, особенно в таком молодом возрасте.

Когда я прикоснулся к ней, мои пальцы окрасились в красный цвет.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Потянув за ее разорванную футболку, я посмотрел на ее спину. Из большой глубокой раны на плече сочилась кровь.

Мое сердце замерло.

Как бы я ни хотел, я не мог помочь ей. Я был абсолютно бесполезным этим детям... этим... осиротевшим детям.

— Ты ранена.

Она кивнула, зарывшись лицом у меня на коленях.

Коннор схватил свою маленькую сестру за руку, вырывая ее из моих рук. Его поведение было враждебное — он воспринимал меня как врага, поскольку только что большая ответственность был сброшена на его молодые плечи.

— Она будет в порядке. Она храбрая. Правда, Пип?

Пиппа шмыгнула носом, облизав слезы, которые подкатились близко к ее губам. Она посмотрела на меня и прошептала:

— Коннор сказал, я получу любую его иг-игрушку, какую захочу, если не буду пла-плакать и буду делать то, что он говорит мне.

Коннор сжал челюсти.

— Все, что захочешь, сестричка.

Пиппа улыбнулась; она корчилась от боли, слезы все еще бежали по ее щекам, но она пыталась держаться ради своего старшего брата.

Я должен был отвести взгляд, чтобы не смотреть на чистую любовь между братом и сестрой. Коннор едва достиг подросткового возраста, но за эту ночь он стал не по годам стойким, храбрым и мудрым.

Мы не говорили в течение нескольких минут, все пытались осмыслить произошедшее.

Коннор сказал, что я единственный, кого он нашел в живых. Означает ли это… что Эстель…

Я осекся.

Мысль о смерти родителей Конора опустошили меня. Образ женщины, с которой я недавно общался, разрушил меня.

Сделав глубокий вдох, я попытался как можно сильнее завуалировать свои вопросы, чтобы не расстроить Пиппу.

— Коннор... когда ты говоришь, что я один, кто...

Коннор понял сразу. Взглянув в кусты, откуда они пришли, он вздрогнул.

— Они мертвы. — Обвив свое тело руками, он заставил себя продолжить. — Мама и папа там. И пилот, все возле вертолета.

— Мама и папа? — оживилась Пиппа. — Они ведь спят, Ко. — Она потянула его за руку. — Я хочу вернуться. Я хочу, чтобы мама, остановила мою боль.

Коннор зажмурил глаза, прежде чем прижал сестру к себе и поцеловал ее в висок. Она вскрикнула, когда он дотронулся до ее кровоточащего плеча, но не попыталась вырваться.

— Пип, мамочка не может помочь вам. Помнишь, что я сказал?

Черт, он сам все ей объяснил?

Этот парень невероятный.

Пиппа нахмурилась.

— Ты сказал, что они спят.

— Что еще я сказал тебе?

Она посмотрела на землю.

— То, что это что-то вроде вечного сна, и они не проснутся.

Коннор нахмурился, борясь с собственным горем, чтобы скрыть трагедию от сестры.

— А ты помнишь, почему я сказал, что они не проснутся? Помнишь, что случилось с Чи-Чи, когда она ушла на небо?

— Кошечка легла спать и так и осталась лежать неподвижно. Она не мурлыкала и не игралась лапкой со мной. Она просто продолжала спать.

— Точно. — Его челюсти сжимались от боли. — И это то, что делают мама и папа. Они навсегда уснули, и независимо от того, насколько ты хочешь, чтобы они были рядом, они не проснутся. Понятно?

Пиппа замерла, осознание, наконец, пришло в ее чересчур молодую для потерь душу.

— Но…

Коннор проглотил свое горе, делая все возможное, чтобы быть храбрым.

— Но ничего, Пип. Они мертвы. Поняла? Они не вернутся…

Пиппа вырвалась из его объятий.

— Я не верю!

— А тебе не надо верить мне! Это правда.

Брат и сестра смотрели друг на друга.

— Я хочу вернуться!

— Мы не можем вернуться! Они мертвы, Пип.

— Я не хочу, чтобы они были мертвы. — Из глаз Пиппы брызнули свежие слезы. — Они не могут быть мертвы.

Я проклинал то, что не мог подняться на ноги и обнять их. Они были слишком молоды, чтобы иметь дело со смертью, слишком невинны, чтобы справиться с болью, и слишком чертовски совершенны, чтобы быть брошенными в одиночестве после аварии.

К черту все.

Стиснув зубы, я согнул здоровую ногу и толкнулся вверх. Мир перевернулся, боль ослепила меня, и переломы в моих костях бросили меня обратно вниз.

Твою мать!

Пиппа начала колотить грудь Коннора, когда он попытался схватить ее.

— Я хочу домой. Мне не нравится это место.

— Ты думаешь, я не хочу? — Он схватил ее за руки. — Я хочу, чтобы они проснулись точно так же, как и ты!

Задыхаясь от боли, я зарычал:

— Ребята, прекратите. Вы не можете…

— О, господи. Вы живы.

Ссора прекратилась, и мы резко повернули головы в сторону еще одного голоса.

Мое сердце пропустило удар, когда я увидел светловолосое, кареглазое видение, превратившееся в грязную, но чертовски сексуальную женщину. Длинноногая и прекрасная, она олицетворяла все, что, я думал, потерял, и все, чего я слишком боялся желать.

Она — мое спасение. Даже если она — моя погибель.

— Эстель? — В моем голосе звучал шок и облегчение. — Ты выжила.

Она слегка улыбнулась мне и повернулась к детям. В глазах Пиппы застыли слезы, сбегающие вниз по ее щекам.

Эстель не проронила ни слова, просто остановилась перед ними, упала на колени и крепко обняла их.

Пиппа растаяла, уткнувшись лицом в ее влажные волосы, и, не сдерживаясь, зарыдала. Смотреть на это было душераздирающе больно, но это было к лучшему. Ей необходимо выплакаться; только тогда она сможет столкнуться с реальностью лицом к лицу и принять то, что несет ее будущее.

Коннор стоял неподвижно, не поддаваясь объятиям Эстель, его руки опущены и сжаты в кулаки.

Но постепенно броня его отваги треснула, и у него потекли слезы.

Склонившись над Эстель, он позволил себя обнять, заглушая боль от потери случайным актом доброты.

Я ненавидел то, что не мог присоединиться; что не мог предложить то, что Эстель сделала так легко. Все, что я мог сделать, это сидеть там, сражаясь с бесполезностью и скорбеть вместе с ними. Если Коннор прав, и его родители и пилот мертвы, это означало, что из семи нас стало четверо, и никто знает, что ждет нас в будущем.

Я не знаю, сколько времени прошло, но медленно слезы Пиппы прекратились, и Коннор отстранился.

Поцеловав Пиппу в щеку, Эстель выпрямилась, при этом немного морщась, придерживая себя за ребра.

Она тоже ранена.

Все мы пострадали в какой-то степени.

Взглянув в мою сторону, Эстель сразила меня до глубины души. Она заставила меня чувствовать себя важным; она заставила меня чувствовать себя храбрым. Она заставила меня чувствовать, что она нуждалась во мне, даже в то время, когда я нуждался в ней.

Я даже не знаю ее, но она вытащила столько эмоций из меня. Эмоции, с которыми я не хотел иметь ничего общего, потому что она сделала меня слабым, а я должен быть сильным в этом месте. Сильным ради нее и ради детей.

Но как я мог остановить ее власть, когда все, чего я хотел, чтобы она обняла меня так же, как и детей?

Прокашлявшись, я отвернулся.

Эстель подошла и стала передо мной.

— Она сломана? — Она указала на мою лодыжку.

Я прищурился из-за солнца, что пробивалось сквозь деревья, и видел лишь ее силуэт.

— Я не врач, но уверен, что здоровая нога не должна так сгибаться.

Она нахмурилась.

— Не надо быть таким язвительным. Это был простой вопрос.

Что?

Мой ответ не предполагал в себе неприветливость и грубость. Она выбила меня из колеи. Это было слишком, я не имел в виду это дерьмо.

Перебросив свои длинные волосы через плечо, она пробормотала:

— Ты можешь хотя бы стоять?

Опустив глаза, я сделал все возможное, чтобы ответить без какого-либо намека на грубость:

— Нет. — Я не дам ей еще одной причины думать, что я мудак.

— Настолько больно? Или ты просто не пытался?

Способ заставить меня чувствовать себя еще большим неудачником, чем я есть на самом деле.

Я стиснул зубы.

— Конечно, я, блядь, пытался.

Она ахнула от моего ругательства.

Дети прижались ближе, перестав плакать, и сосредоточили свое внимание на мне, а не на своих умерших родителей.

— По шкале от одного до десяти, насколько плохо? — Эстель присела на корточки рядом со мной, положив свои маленькие ручки на мои ноги.

Я вздрогнул. Тепло ее пальцев разрывало меня сквозь Гэлнсы. Даже после крушения, огромной боли и ночи во время шторма, мой член все еще мог дергаться от желания.

Я не знал эту женщину, но мысли о ней сковали ошейником мою шею, и все, чего мне хотелось, — это умолять ее о крохах внимания. Почему она должна была лететь именно со мной? Почему она согласилась на это дурацкое вертолетное такси? Почему она не могла держаться подальше?

— Ты собираешься мне ответить? — Она наклонила голову. Солнечный свет озарил ее обнаженные руки, выделяя порезы, ссадины и грязь, но каким-то образом делал ее еще более красивой. Ветки и листья запутались в волосах, как будто она спала на дереве, а ее губы были влажные и розовые.

Черт, о чем она меня спрашивала?

Я заставил себя не смотреть на ее переливающуюся камнями футболку, которая манила меня заглянуть под нее, где виднелся бюстгальтер.

— Земля вызывает Гэллоуэя.

Мое сердце помчалось вскачь, услышав свое имя на ее губах.

Она наклонилась ближе, давая мне заглянуть под ее футболку и увидеть упругую грудь. Желание загоралось у меня между ног, прежде чем ужас заменил его, когда я увидел порез на ее идеальной коже. Кровотечение остановилось, но были видны кровоподтеки, а большая рваная рана показала, насколько больно ей было.

Дерьмо.

— Кого это волнует? Как насчет тебя. Насколько сильно тебе больно?

Она подняла бровь и последовала за моим взглядом. Прикрывая рукой порванную футболку, она фыркнула.

— Не твое дело. Я спрашивала о тебе.

Я потянулся к ней, желая оттянуть линию выреза футболки и заставить ее признать, что она не в порядке. То, что это я должен заботиться о ней, а не наоборот.

— Дай посмотреть.

Она шлепнула по моей руке.

— Ни за что. — Она сердито посмотрела на меня. — Ответь на мой проклятый вопрос и не думай обо мне. По шкале от одного…

— От одного до десяти? — Ладно, если она не хочет, чтобы за ней ухаживали, она могла бы просто оставить меня в покое.

— Я бы, блядь, сказал, одиннадцать.

Она нахмурилась.

— Не ругайся.

Отлично, теперь я возбужден, раздражен и взбешен, что не мог ни черта сделать, чтобы помочь людям вокруг меня. Они заслуживают заботы гораздо больше, чем я. Я не очень люблю, когда меня отчитывают, но она права.

Неглубоко дыша, ее пальцы вдруг прошлись по длине моей ноги, путешествуя от опухшей голени, деформированной лодыжки, к моей искалеченной ноге.

Каждая мышца в моем теле напряглась. Я подавил мучительный стон.

— Я не знаю наверняка, но, думаю, ты прав. — Она прикусила губу. — Не хочу быть пессимистом, но я думаю, что несколько костей в твоей ноге сломаны, В основном в области лодыжки, и, возможно, берцовая кость.

Она наклонилась ближе, и у меня не было никакой долбанной надежды не смотреть на ее приоткрытый рот и густые ресницы.

Остров исчез. Моя нога исчезла. Все исчезло, я глубоко утонул в ее очаровании.

— Мне так жаль, Гэллоуэй.

Кто ты?

Она понятия не имела, какое влияние оказывала на меня (а если бы знала, то не захотела бы иметь со мной ничего общего).

— Нога такая отечная и горячая, и деформация вызывает тревогу. — Сидя на корточках, она устало мне улыбнулась. — Думаю, все, что мы можем сделать, это надеяться, что твое тело знает, как излечиться, и делать все, что в наших силах, чтобы предотвратить срастание кости... пока нас не найдут.

Так что фактически... я в заднице.

Я не хотел думать о своем повреждении. Я не хотел соглашаться с тем, что травма будет означать. Все, чего я хотел, — это простое напоминание о счастливых вещах, и о любом способе... при помощи которого, она сможет заставить меня забыть.

Я не мог перестать смотреть на нее. Ее вчерашний макияж был размыт бурей, и подтеки туши для ресниц размазались под глазами.

Не думая, я провел большим пальцем по мягкой коже ее скулы.

Она похолодела.

— Что, к черту, ты делаешь?

А теперь в чем ее проблема? Я не мог быть хорошим? Не мог прикоснуться к ней, в то время, когда она касалась меня?

Я пожал плечами, пытаясь сгладить ситуацию.

— У тебя грязь на лице.

Коннор хихикнул.

— Мы все покрыты грязью. Я не думаю, что пятнышко на ее лице должно быть проблемой.

Я посмотрел на него. Мне нравился этот ребенок, но ему лучше не привыкать делать из меня идиота. Я прекрасно справлялся с этим сам.

Эстель провела рукой по месту, где я касался ее пальцем. Ее взгляд смягчился, но лишь немного.

— Ну… спасибо тебе. Но Коннор прав. Я грязная. Как и все мы.

Я хотел еще раз поднять вопрос о ее ранении, но не знал, как это сделать, чтобы она не ударила меня, или того хуже... чтобы не бросила меня без возможности пойти за ней.

Пиппа подергала Эстель за волосы.

— Моя мама никогда не разрешает мне ходить грязной. Можно мне принять душ, чтобы избежать неприятностей?

Все мы коллективно напряглись. Бедная девочка. Простые потребности, такие как покупаться под душем или есть из посуды, были невозможны в ближайшем будущем.

Ты не знаешь этого наверняка.

Эстель натянуто улыбнулась.

— У меня есть кое-что получше душа.

Пиппа засияла.

— Да?

— Как насчет ванны в океане? Он такой синий и красивый и, возможно, дельфин приплывет поплавать с тобой.

Коннор прерывисто вдохнул, и не потому, что Эстель успокаивала его сестренку, а из-за слова «океан».

Я ухватился за эту идею.

— Ты была на пляже? — Мой голос был хриплым и грубым.

Эстель сузила глаза.

— Да, была.

Мое терпение было на исходе.

— И...

— И, что?

— И что ты видела? Мы близко к другому острову? Ты знаешь, где мы находимся?

Она нежно пригладила волосы Пиппы пальцами, в то время как ее голос помрачнел:

— Откуда я могу это знать? Я никогда раньше не была на ФиГэл.

Коннор сказал.

— Ты нашла помощь?

Злость Эстель испарилась, казалось, только я заслужил ее гнев.

— К сожалению, нет.

Я встрял снова.

— Где ты оказалась в конечном итоге? После аварии, я имею в виду?

Раздражение светились в ее взгляде.

— Я была в вертолете. Одна.

Я попытался понять, как я был выброшен вместе с Эвермор. Эстель сидела в середине кабины, защищенная с обеих сторон. Логично, что она последняя, кого должно было выбросить из вертолета.

Коннор взял Пиппу за, глядя на Эстель.

— Мы ходили к вертолету вчера вечером. Ты видела пилота?

Пиппа вздрогнула.

— Он спит, как мама и папа.

Эстель сглотнула.

— Вы имеете в виду, он…

— Не говори этого. Да, — встрял я, беспокоясь за Пиппу, и как она отреагирует, вспоминая снова все это. Она что, не понимала, что вещи вроде этих не должны обсуждаться в присутствии несовершеннолетних детей?

Эстель раздула ноздри.

— Ты можешь прекратить? Просто прекрати. Ладно?

— Прекратить что? — Я утонул в ее злых глазах. Они меняли свой цвет на зеленый, когда она злилась.

— Ты знаешь, что.

Я знал, что, но не знал, как это остановить. Она будила самое худшее во мне.

Я приподнялся выше.

— Слушай, помоги мне подняться, а потом если захочешь уйти — уходи. Я не стану тебя снова беспокоить. — Протянув руку, я постарался изо всех сил не разозлить ее. — Пожалуйста. Просто помоги мне встать, и я буду надоедать намного меньше. Обещаю.

Она не прониклась к моему предложению мира.

— Думаю, пока ты должен остаться на месте. Я исследовала только одну сторону острова. Там нет ничего, кроме пляжа и моря, растянувшегося на многие мили. — Глядя через плечо, она посмотрела в заросли в противоположном направлении. — С той стороны я еще не смотрела. Может быть, там есть люди. Я постараюсь найти помощь для твоей ноги.

Мое сердце подпрыгнуло, но зародившееся сомнение было слишком велико, чтобы игнорировать.

— А если на этом острове никого нет?

— Тогда я думаю, нам лучше приложить побольше усилий, чтобы держаться вместе и вспомнить, как выживать без кредитных карт и доставок на дом. — Шагая прочь, она ушла, не проронив ни слова.

Проклятая женщина.

Проклятая великолепная, упрямая, чертовски сильная женщина.

Коннор и Пиппа смотрели ей вслед. Указав на свою сестру, Коннор сказал.

— Оставайся с Гэллоуэем. Я пойду с ней.

— Но… — Пиппа попытался схватиться за брата.

— Нет, Пип. — Коннор оттолкнул ее. Мне удалось поддержать ее за руку, когда она споткнулась возле меня.

Я хотел, чтобы он пошел с Эстель. Кто-то должен быть рядом с ней, и, надеюсь, защитить ее.

— Составь мне компанию. Я буду рад этому. — Подмигивая Коннору, я добавил: — Я присмотрю за ней. Поспеши. Я скрещу пальцы, чтобы вы нашли цивилизацию, и это все будет кончено.

Коннор побежал за Эстель, по-прежнему держась за запястье.

Пиппа шмыгнула носом и нехотя села возле меня, скрестив ноги. Ее карие глаза, почти идентичного цвета ее медно-коричневых волос, встретились с моими. Прошлой ночью, когда мы сели в вертолет, она была хорошо одета и радовалась предстоящему отдыху. Теперь же она выглядела дикой и неопрятной.

Мы оба так выглядели.

Протягивая руку, я сказал.

— Ты, должно быть, устала. Как насчет немного отдохнуть, а я буду наблюдать за всем?

— Но я хочу знать, когда Коннор вернется. — Ее голос был непреклонным, но тело приняло мое предложение, устроившись под моей рукой. Ее маленькая голова покоилась на моей груди.

Я старался не думать о крови, которая текла из ее плеча. Как минимум, ее нужно было осмотреть, рану обработать и перевязать. Но все это будет позже.

— Я разбужу тебя в ту же секунду, когда он вернется. Как насчет этого?

Размышляя, она закусила губу. И, наконец, кивнула.

— Ладно.

Когда маленькая девочка уснула на моей груди, среди неизученной местности, я сосредоточился на том месте, где исчезли Эстель и Коннор.

Я тоже хотел знать.

Я хотел знать, что они нашли.

Я был в ужасе от того, что они мне скажут.

Дыши. Это все, что нужно сделать. Дыши. Когда жизнь ярко светит.

Дыши. Когда мир отвернется. Дыши. Когда ничего не остается.

Дыши. Когда удача любезно открывает двери.

Вдох с надеждой и выдох с недоверием.

Дыши.

Это все, что у тебя есть.

После всего... это все, что ты можешь делать.

Текст песни: «Дыши» Взято из блокнота Э.Э.

…

— ЗНАЧИТ, ТАК ТОМУ И БЫТЬ.

Мой голос оставался спокойным и уравновешенным, в то время как внутри я была плачущей катастрофой. Однако я не могла сломаться. Я не могла кричать от страха или просить судьбу о втором шансе. Не тогда, когда рядом со мной находится ребенок. Мальчик смотрит на меня в поисках поддержки быть сильным и смелым.

— Наверное. — Коннор ахнул от боли, когда мы перепрыгнули через упавшую пальму и пошли вниз по траве к берегу. Мы осмотрели другую сторону острова. Обнаружили, что на этой стороне ничего не было, так же, как и на предыдущей.

Мы выброшены на берег.

В одиночестве.

Полностью брошенные и никому не нужные.

Глаза наполнились слезами, но я их проглотила. Боль моих ребер держала меня в сосредоточенности, и знание о том, что нужно обо всем позаботиться (если у нас есть какая-то надежда на то, что кто-то спасет нас в течение следующих пары дней), все больше и больше давило на мое сознание.

С чего начать?

Как начать?

Коннор застонал, когда снова пошевелил запястьем. Он поддерживал его при каждом шаге. Видеть, как он мучается от боли и не быть в состоянии помочь ему, убивало меня.

Остановив его, я спросила:

— Тебе больно?

Напускная смелость виднелась в его взгляде, но он не мог скрыть это. Он отвел взгляд, закусив нижнюю губу.

— Я в порядке.

— Ты можешь мне сказать.

Он вздохнул, глядя на песок под нашими ногами. На нем все еще были его кроссовки — потертые и зеленые, в то время как я была обута в серебристые балетки. На пятках и большом пальце образовались волдыри, но я не могла их снять — еще нет. Пока не найду свою сумочку и пару вьетнамок, что я в спешке упаковала перед посадкой в вертолет.

Я бы все сейчас отдала за свой чемодан.

У меня там был солнцезащитный крем. Соломенная шляпа. Аптечка.

Все, что я думала, мне не понадобится на ночь, внезапно превратилось в драгоценное сокровище.

— Ай. — Коннор вздрогнул, когда я провела пальцами по его запястью.

Кожа горела от отека, красная от ушиба.

Мой желудок скрутило. Мало того, что Гэллоуэй, я и Пиппа пострадали, так еще и Коннор ранен.

Проклятье, мы все были разорваны на части?

Я сказала ему настолько мягко, насколько могла.

— С тобой все будет в порядке, но...

— Оно сломано, правда?

Я подняла взгляд, встретив его злые, полны страха, глаза.

— Я думаю, да.

Он рассердился.

— Понятно.

— Это не значит, что ты не поправишься.

— Как? Ты видишь здесь доктора или рентгеновский аппарат?

Я улыбнулась его болезненному юмору.

— Не совсем, но люди исцелялись от переломов задолго до того, как у врачей появилась возможность делать гипсовые слепки.

Коннор застыл.

— Без разницы.

Убрав пальцы с его запястья, я взяла его за руку.

— Можно?

Его глаза удивленно расширились, но он кивнул.

Направляя его к границе, где лес встречал пляж, я села на мягкий песок, потянув его с собой. Повернувшись к нему лицом, я снова мягко потрогала его запястье — так же, как я поступила с ногой Гэллоуэя.

В отличие от ситуации с Гэллоуэем, сейчас мои легкие не сдавливало непреодолимым желанием. Я не понимала моей раздражающей застенчивости или бессмысленного влечения к нему. Когда он посмотрел вниз на мою футболку и увидел след от ремня безопасности, я хотела дать ему пощечину за то, что он думал, что имеет право защищать меня, а также и за то, как его глаза горели похотью.

Упрямый англичанин появился в моих мыслях. Коннор и я ушли больше часа назад, но раздражение на Гэллоуэя все еще продолжало кипеть во мне.

Что он о себе возомнил? Я лишь пыталась помочь, но он продолжал рычать на меня, как будто не мог находиться рядом со мной.

Он хотел меня (если я правильно поняла его взгляд), но это невозможно.

У нас нет времени для похоти или страсти. Не сейчас. Если это действительно остров, и мы единственные люди на нем, то должны держаться вместе и найти какой-нибудь способ выжить.

Коннор не пошевелился, когда я ощупывала его косточки на запястье.

Я понятия не имела, что мне искать. Острые края? Неровные связки? Даже если я найду это, я не знаю, нормально это или неправильно. Плюс, если я каким-то образом пойму, что именно не так, что я могу с этим сделать?

Я даже не могла предложить болеутоляющие средства, не говоря уже о том, чтобы заверить, что кости срастутся правильно, без каких-либо негативных последствий.

Однако по опыту я знала, что фальшивая уверенность лучше панического страха, особенно в отношении детей.

Улыбаясь, я отпустила его.

— Я могу ошибаться. Это может быть просто ушибом. Но давай на всякий случай сделаем тебе шину. Что думаешь по этому поводу?

— Шину?

Найдя ровную палку, я кивнула. Кора высохла и хорошо отчистилась, обнажив гладкую поверхность дерева. Это не нанесет ему вреда, и будем надеяться, что его кость будет в порядке и срастется правильно. Я не знала, сколько времени на это потребуется, но это было все, что я могла предложить.

Что я могу использовать в качестве бандажа?

Крутясь на песке (убивая при этом мои ребра), я искала варианты.

— Да, знаешь? Как гипс, но без гипса.

Дерьмо, здесь не было ничего, чем можно было бы замотать его руку. Единственное, что я могла использовать — это свою футболку. Моя одежда не была мне дорога, поэтому я не колебалась.

Бросив палку, я схватила футболку, и надорвала мягкий хлопок зубами. Резко дернув, я оторвала одну полоску. Я повторила действие, чтобы у меня получилось несколько кусков ткани.

— Ты просто испортила себе футболку. — Коннор закатил глаза. — Я не вижу здесь торгового центра, чтобы ты смогла купить другую.

Смеясь, будто он сказал самую смешную шутку, я снова взяла его за запястье и положила палку на его предплечье. В качестве импровизации, я взяла упавший лист и обернула его вокруг руки, чтобы защитить кожу как можно больше от деревянной поверхности.

— Да ладно. Я точно не собираюсь на показ мод или на вечеринку, не так ли?

Коннор ухмыльнулся.

— Наверное, нет. Тем не менее, я все равно проголосую за тебя, как за самую красивую девушку, даже если ты полностью в грязи.

Мои руки замерли. Я едва могла разобраться с Гэллоуэем и его комментариями, и он был ближе к моему возрасту для сексуальных намеков в разговоре. Коннор был слишком молод. Как я могла справиться с достигшим половой зрелости юнцом, когда мы были наедине, без посторонней помощи??

Я заставила себя посмотреть на него.

— Сколько тебе, Коннор?

— Тринадцать. А что?

— А Пиппе? Сколько ей лет?

Он нахмурился.

— Ей семь лет. Через восемь месяцев будет восемь.

— Могу поспорить, она для тебя еще ребенок.

Он ухмыльнулся.

— Черт, да. Действительно, ребенок.

Пожалуйста, пусть после этого не будет неприятных последствий.

Я ненавидела конфронтацию (дурацкий симптом, когда являешься интровертом), но если у нас есть какой-то шанс выжить вместе, тогда необходимо с самого начала установить границы.

Я выпрямилась.

— Ну, как ты думаешь о Пиппе, насколько она молода... так я думаю о тебе.

Коннор резко втянул воздух.

Я не говорила ни слова, просто ждала реакции. Только... она не пришла.

— Ты понимаешь, о чем я говорю? Я хочу быть твоим другом, Коннор. Но я слишком взрослая для тебя...

Его лицо не показывало его мысли. Кожа Коннора уже приобрела легкий загар. Его лоб и квадратный нос стали розовыми, а карие глаза светились теплотой. Он был красивым мальчиком, и, без сомнения, разобьет множество женских сердец... когда достигнет совершеннолетия. Я просто надеялась, что не выхожу его из себя, относясь к нему как к ребенку.

Он рассмеялся.

— А, я понял.

— Ты понял?

— Ты пытаешься впечатлить Гэла.

— Гэл?

— Гэллоуэя.

Румянец окрасил мои щеки.

— Нет. Это совсем не так.

Он наклонился ближе, посягая на мое личное пространство, отчего я почувствовала себя неуютно. Как мог мальчик так сильно смутить меня?

Потому что он заметил это.

Я вела себя так, будто Гэллоуэй разозлил меня, и не хотела смотреть в лицо действительности. Он привлекал меня.

Когда я прикоснулась к нему, чтобы проверить сломанную лодыжку, все, о чем я думала, поднять руку выше и проверить, что осталось не сломано.

Я никогда не хотела этого делать ни с кем, не говоря уже о совершенно незнакомом мужчине.

Для меня было лучше держать дистанцию, и если Коннор держался подальше от меня, полагая, что мне нравится Гэллоуэй... ну, что в этом плохого?

Кроме того, мы на проклятом острове!

В одиночестве.

У нас были более важные вещи, о которых нужно беспокоиться, чем романтические желания и недвусмысленные намеки.

Прочистив горло, я снова взяла палку.

— Держи это.

Все еще посмеиваясь, Коннор сделал так, как я просила, когда я плотно обернула лист вокруг его руки и установила палку вдоль его запястья от его ладони к изгибу локтя. Поставив на место, я сделала временный бандаж, обертывая вокруг него полоски разноцветной ткани, крепко затягивая их.

Это не выглядело красиво, но, по крайней мере, поддерживало руку и позволило бы костям, если они сломаны, правильно срастись.

Гэллоуэй.

Я должна сделать то же самое и ему.

Он мог рычать и ворчать, все, что ему хочется, но его нога не заживет без постороннего вмешательства.

Коннор вздохнул, как только с бинтованием было закончено.

— Спасибо. Так намного лучше.

Я встала.

— Не за что. — Мой взгляд скользнул с яркого пляжа в мрачные джунгли. Мы достигли большего, чем просто помощь поврежденному запястью. Мы создали основу дружбы, которая, надеюсь, принесет пользу нам обоим, независимо от того, что произошло.

У меня заурчало в желудке, и в горле пересохло от жажды. Мы потратили достаточно времени на поиски и надежды на то, что помощь не за горами.

Но нам нужно принять факты.

Мы должны быть умнее и сосредоточиться на предметах, которые будут нас поддерживать, а не убивать быстрее.

— Хочешь вернуться назад к остальным? Думаю, время поесть, правда?

Словно по команде, живот Коннора скопировал мой, урча от пустоты.

— Еда — звучит неплохо... но что мы будем есть? — Он осмотрел остров, который стал нашей тюрьмой, защитником и домом. — Так же, как я не вижу торгового центра, не вижу и супермаркет или фаст-фуд.

— Думаешь, ты такой умный, да? — Я засмеялась, стараясь изо всех сил сделать свой тон веселым. Притворство, что все в порядке, помогало мне окончательно не впасть в отчаянье.

Раньше, когда я пришла с другой стороны острова и обнаружила Гэллоуэя сидящим возле дерева, а рядом спорило двое детей, на одно ужасное мгновение я пожелала, чтобы они не выжили. Одну ужасную, злобную, эгоистичную секунду, я пожелала, чтобы такая невинность не выжила, чтобы они не узнали тех трудностей, что ждали их.

Не было роскоши расплакаться от жалости к себе. Нет смысла кричать о помощи, как сумасшедшая. Я должна был быть той, на кого другие могут положиться. Мне нужно бороться не только за себя, но и за этих драгоценных детей, которые заслуживали гораздо большего, чем то, что им дали.

Очистив песок с моих Гэлнсов, я снова зашагала в лес.

— Я знаю, где можно добыть кое-какую еду. Пойдем, проверим вертолет. Ты сказал, что знаешь, где это.

— Я знаю. Но там мертвый пилот.

Я поборола нервную дрожь.

— Наверное, ничего не поделаешь.

— Я не говорил Пиппе этого, но я ненавижу видеть мертвых так же сильно, как и она. — Его дыхание стало прерывистым. — Я действительно скучаю по ним. Это... это не реально.

Какой рациональный ответ я могла дать столь ужасному факту? Не было никаких вариантов, так что я не ответила:

— Мы не будем приближаться к пилоту. Мы возьмем наши сумки и все остальные вещи, которые могут нам понадобиться, и уйдем.

Коннор потер лицо, вытирая слезинку. Горе от смерти его родителей никогда не покидало его глаз.

— Хорошо.

Я помахала ему рукой.

— Ведите, мистер Проводник. Пойдем пообедаем, чтобы мы смогли добраться к остальным покалеченным.

…

Слезы, страхи, недоверие — каждая возможная эмоция сдавливала мое горло, когда вертолет (или то, что от него осталось) предстал перед нами.

— Сюда. — Коннор повел меня вперед, ныряя под упавшими деревьями и неуклюже карабкаясь через них. Зарубки, оставленные на стволах и обломанные ветки — все добавляло трагизма нашему краху.

Я не могла вымолвить ни слова, когда двигалась среди крушения. При свете дня и без проливного дождя остатки вертолета поразили меня. Я была удивлена, что мы выжили, не говоря уже о наших травмах.

Такое ощущение, что несчастная машина была вывернута наизнанку.

Отпавшие лопасти находились недалеко, торча из земли, как копья. Боковые части вертолета были вывернуты, а пыль покрывшая машину, превратила ее в реликвию. Вертолет не был блестящим и новым с самого начала, но теперь он выглядел древним. Усталый, покинутый и никоим образом не достаточно величественный, чтобы подняться в небо и взлететь.

Я действительно испытывала симпатию к самолету. Мы все были травмированы, но это... он был уничтожен.

Коннор вскарабкался в кабину и скрылся из виду.

— Эй, подожди!

Я бежала, спотыкалась, задыхаясь от боли сломанных ребер, желая, чтобы кровь и синяки на моей груди исчезли, и мне не пришлось бы объяснять свои травмы Гэллоуэю.

Дребезжание и периодическое постукивание доносились из кабины, когда Коннор делал, одному Богу известно, что. Обойдя вокруг искореженного корпуса, я стала на оставшуюся часть шасси, и поднялась, чтобы посмотреть.

Коннор наклонился, опираясь о сплющенные ящики и болтающиеся ремни безопасности. Он прижимал поврежденное запястье к груди, а здоровой рукой рылся в сумках. Его медные волосы падали на лоб, когда он активно что-то искал, бросая в сторону всякий хлам.

— Я не могу найти рюкзак моего отца.

Я была ответственна за это. Я была той, кто держал багаж. Это я его растеряла.

— Извини, я потеряла его.

— Я не обвинял тебя.

— Я знаю. Но если бы я смогла все удержать...

— Вещи не могут быть далеко. — Он осторожно направился ко мне, наступив на старый журнал, и нырнул под выдернувшуюся проводку. — Если найдем его рюкзак, мы найдем еду. — Он сглотнул, когда погрузился в воспоминания об отце.

Я молчала, потому что мои легкие сдавило от горя.

Я была такой же бесполезной, как использованная салфетка. Как я могла оставаться сильной, когда его страдания приводили меня к чувству беспомощности?

Шмыгнув носом, с храбростью мужчины вдвое старше, чем он был, Коннор проглотил свою грусть.

— У него с собой всегда есть бутылка с водой и батончики мюсли. Он становится очень нервным и голозлым, если у него нет еды.

Я вздрогнул от фразы: есть бутылка с водой. Не «была». Делая все возможное, чтобы затушить пожар боли в моем сердце, я постаралась придерживаться нейтральной темы.

— Голозлой?

— Да, ты знаешь? Голодный и злой?

— Как это получается, я нахожусь посреди Тихого океана и узнаю новое словосочетание?

Коннор ухмыльнулся, мудро сфокусировавшись на более простых предметах.

— Потому что ты со мной.

Я с изумлением изучала его.

— Ты не похож на нормального тринадцатилетнего.

— Мама всегда так говорила. — Его глаза потускнели. — Сказала, что у меня старая душа.

— Я думаю, что она была права. — Мороз пробежал по моей коже, от разговора о женщине, с которой я только что познакомилась, сидела рядом и болтала. Она была такая милая, хорошая мать, воспитала таких достойных детей. Хороший человек, который не заслуживал смерти.

Коннор направился в мою сторону и, использовав шасси, начал спускаться вниз.

— Это я виноват, что они мертвы.

Он сказал это так тихо, что я еле расслышала.

От охватившего меня страха я сорвалась:

— Никогда не говори так. Это не твоя вина.

Он проигнорировал меня, прыгнул на землю и пошел прочь.

Я последовала за ним, повернув к себе за локоть.

— Коннор, послушай меня...

Он начал вырываться, его молодое лицо было все в слезах.

— Я заставил их поехать. Папа был так занят, и Пиппа продолжала просить его провести с нами время, но он не стал. Мама спросила меня, что я хочу на мой день рождения, и я сказал, поездку на ФиГэл.

Он рассердился, вырвавшись из моих объятий.

— Он сказал, что не может уехать. Что в это время года это было невозможно. Я назвал его размазней и сказал, что он дерьмовый отец. — Его глаза сжались от сожаления. — Я не это имел в виду. Но на следующий день он отменил свою рабочую поездку и забронировал отель на Кадаву. Он менеджер в банке. Постоянно в стрессе. Я думаю, мама выбрала курорт с надеждой, что остров без интернета или телефонов поможет ему вспомнить о нас. Мы все были в восторге. Я был так счастлив. Даже если я жалею о том, что ему сказал.

Он склонил голову, пиная упавший кокосовый орех.

— Я так и не сказал ему, что мне жаль. Я притворился, что поездка не была большим делом, когда это был лучший подарок в мире.

Мое сердце напоминало отбойный молоток, который разрушал меня с каждым ударом.

Я знала, каково это, желать отказаться от слов, сказанных в пылу. Я бы забрала назад многое из сказанного моим родителям и сестре, прежде чем они умерли год назад. Однако жизнь так не работала. Сожаление и чувство вины причиняют боль живым, у которых нет возможности вернуть мертвых.

Я не трогала его и не пыталась унять его боль.

— Он знал, Коннор. Он заказал эту поездку, потому что ты был прав, и он любил тебя.

Он вытер нос своим рукавом.

— Это не меняет того, что я сказал.

— Нет, это не так. Это было напоминанием ему, что важна не работа. Важна его семья. Ты поступил правильно.

— Как ты вообще можешь такое говорить? В этом-то и дело. Я поступил неправильно. — Его горе снова разгоралось. — Если бы я держал свой рот закрытым, он был бы жив. Моя мама была бы все еще жива. Мы были бы дома, вместе, и ничего этого не случилось бы.

У меня не было на это ответа. Я не хотела врать и говорить, что это неправда, потому, возможно, все так и было бы. Его родители были бы все еще живы, но кто знает, что могло произойти потом.

— Ты не можешь мучить себя вопросом «что если». Вы с Пиппой живы. Этого достаточно, чтобы быть благодарным...

— Заткнись. Я больше не хочу об этом говорить. — Он махнул рукой. — Забудь, что я сказал, хорошо?

Наступило неловкое молчание, но я кивнул.

— Ладно.

Коннор вернулся к вертолету и забрался внутрь. Через некоторое время, послышался его голос.

— Как ты думаешь, мы могли бы это использовать?

Поднявшись в вертолет, я вздрогнула от боли в ребрах.

Коннор поднял металлическую панель, которую можно было отвинтить.

— Как думаешь, мы сможем это использовать, как, я не знаю, лопату или что-то в этом роде?

Я улыбнулась.

— Наверно.

Передав мне кусок металла, Коннор вернулся в кабину. Я осталась в салоне, но сосредоточила свой взгляд в сторону лобового окна, разбитого пальмовой веткой, пронзающей его, как копье. Что-то красное и зловещее тянулось по поврежденному стеклу, приводя к...

Я закрыла руками рот.

— О, господи. Это…

Коннор поднял глаза.

— Ах, да. Пилот снаружи. На твоем месте, я бы не смотрел.

Ноги неестественно согнуты, в то время, как листва спрятала остальную часть изувеченного тела пилота.

К горлу подступила тошнота. Я никогда не видела мертвого тела, пока мне не пришлось опознать свою семью после автомобильной катастрофы. Мне до сих пор снятся кошмары об их ледяной коже и воскообразных лицах. Некоторые вещи вы не в состоянии забыть.

Я отвела взгляд. По моей коже пробежал холодок.

— Давайте возьмем все, что можем, и уйдем. Мы вернемся позже, чтобы собрать больше припасов.

Мысль о возвращении на место крушения и рассматривании разлагающегося тела после нескольких часов на жарком солнце не привлекала. Но, независимо от того, как надолго мы здесь застряли, вертолет будет большим источником запасов.

— Они нас спасут, правда? — Коннор подошел ко мне, у него в руках был черный рюкзак, на котором был изображен тот же регистрационный номер, что и на хвосте вертолета.

Я не хотела врать, но я также не хотела быть пессимистом.

— Я уверена, что спасут. ФиГэл — популярный туристический курорт. Здесь должны курсировать бесчисленные лодки и самолеты.

Коннор покачал головой.

— Я бы не был так уверен. Я изучил местность, когда папа сказал нам, куда мы едем. Один мой друг сказал, что он был на Бали и хвастался удивительным аквапарком в Куте. Я хотел знать, есть ли такое же на ФиГэл. — Он криво усмехнулся. — Его нет, между прочим. ФиГэл состоит из более трехсот островов и только сто десять из них обитаемы. Кажется, там говорилось, что группа островов ФиГэл начисляет более восемнадцати тысяч трехсот квадратных километров.

Холодный ужас растекся по моему позвоночнику.

Восемнадцать тысяч триста квадратных километров?

Триста островов и только сто населенные людьми?

Дерьмо.

Надежда, которая расцвела во мне, лопнула, как шарик. Полиция будет искать нас... Я имею в виду, почему бы и нет? Я была важна. Коннор, Пиппа, Гэллоуэй, мы все были важными гражданами земли.

Но на самом деле... мы не были.

Всего четыре человека из семи миллиардов. Всего четыре человека забросило в неизвестном направлении компаса, в то время как четыре человека умирали каждую секунду по всему миру.

Почему они должны прийти за нами?

Почему мы должны ожидать этого от них?

Мэделин будет пытаться. Она будет искать меня.

Ведь будет?

Она ждет меня дома. Она не знает, что я была настолько глупа, чтобы полететь сюда. Я никогда не была спонтанной. С какой стати они будут искать меня в вертолетном крушении?

Моя кошка. Смотритель за домом. Я только что подписала контракт на звукозапись. Что будет со всем этим? Кто будет там, чтобы оформить документы, когда моя жизнь внезапно закончится?

Я громко рассмеялась, вспомнив о последнем гвозде в нашем гробу. Аварийный локатор-маяк не работал, когда мы упали. Акин предупреждал нас, и мы все считали, что непобедимы, требуя полет. С готовностью наняли вертолет, когда коммерческие авиакомпании отказались летать из-за погоды. Мы ринулись в лапы смерти с такой слепой глупостью, что не заслуживали быть найденными.

Мы сделали это.

Наше прошлое закончилось. Наши жизни до крушения... стерты.

Теперь это наша реальность, и нам больше некого винить, кроме самих себя.

ОТВЕТ, который я не хотел, был ясен в тот момент, когда вернулись Эстель и Коннор.

Суровость наших обстоятельств отпечаталась на их лицах, когда они вышли из леса с полными руками разного хлама.

Я встретился взглядом с Эстель. Я не хотел в это верить. Мое сердце разочарованно стучало от ярости. Я отвернулся так быстро, как мог.

Мы одни.

Мои плечи опустились, в то время как боль в лодыжке пропитывала кожу смесью пота и тошноты.

Пиппа крепко спала на моей груди. Я крепче обнял ее и нашел утешение в ее теплом теле. Я надеялся, что у ребенка были хорошие сны... они ей нужны, чтобы пройти сквозь реальность.

Сделав глубокий вдох, я снова поднял взгляд. Эстель двигалась решительно и целеустремленно, но ее бедра по-прежнему очень сексуально покачивались.

Почему она раздражает и привлекает меня одновременно?

Я хочу ее, но она никогда не ответит взаимностью.

Никто не хочет долгих отношений с таким парнем, как я.

В тот момент, когда увидел ее, я не мог объяснить внезапное, стремительное и сбивавшее с толку желание, заставляющее меня узнать ее.

Я никогда не чувствовал такого раньше.

Ни с кем.

И я не хотел этого сейчас, когда она была единственной женщиной поблизости, и у меня не было возможности дать ей то, чего она заслуживала.

Во мне снова загорелся гнев, при виде румянца на ее коже и явной боли в глазах от того, что ей пришлось самой тащить все эти тяжелые предметы. Я должен быть тем, кто находит и приносит долбанные сумки, не она. Я должен за все отвечать и обеспечивать всем безопасность. Я должен быть тем, кто заботится о нас, и облегчает катастрофу... не она.

Будь она проклята со своей заботой.

Будь проклята за то, что она лучше меня.

Пока она играла в разведчика, я перевел взгляд на ее футболку. Я бы сказал, что царапина на ее груди была от ремня безопасности вертолета. И если порез выглядел так плохо, это, вероятно, означало, что у нее сломаны ребра.

Мои подозрения подтвердились, когда Эстель бросила вещи, которые несла, не в силах сдержаться от болезненного стона и быстро обхватила себя руками.

Боже, я бы все отдал, лишь бы быть в состоянии вскочить на ноги и помочь ей.

Коннор положил свою ношу и присел на корточки рядом с сестрой. Пиппа не шевелилась в моих объятиях, когда он гладил ее волосы, его глаза покраснели от слез и стресса.

— Она в порядке?

Я кое-как сумел налепить улыбку на моих губах, скрывая ярость от невозможности помочь. Я какая-то сраная нянька. Все, на что был способен.

— Она в порядке. Спала все время.

Мое горло зудело от жажды; я ненавидел пустоту в желудке. Если я был голоден, просто от того, что сидел здесь на месте, то Эстель и Коннор должны умирать с голоду.

Я приложил все усилия, чтобы придумать план, глядя на листья, притворяясь, что что-то искал.

Но я должен принять факты. Я понимал все дерьмо сложившейся ситуации.

— Это хорошо. — Коннор встал. — Сон все облегчит.

Я указал на вещи, которые они принесли.

— Закупались?

Эстель полуулыбнулась, молча поблагодарив меня за то, что я не задавал такие сложные вопросы, как «что ты видела?», «где мы?» и «как глубоко мы погрязли в дерьме?». Эти вопросы я задам позже, когда возле нас не будет двух испуганных детей.

Подойдя к Коннору, Эстель обняла рукой его за плечи. Они были почти одного роста.

Еще несколько месяцев, и он будет на одном уровне с ней.

— Коннор нашел находящийся поблизости вертолетный супермаркет, правда?

Он усмехнулся. Самодельная шина сковала его запястье, он игрался с черными завязками, что держали ее вместе.

— Конечно.

Пиппа подняла голову. Я отпустил ее, когда она выскочила из моей хватки и бросилась к нему.

— Ты вернулся!

Коннор хмыкнул, когда она обняла его руками, и слезы текли по ее щекам.

— Мне приснилось, что ты тоже уснул. Никогда не засыпай, Ко. Никогда. Обещай мне.

Взгляд Эстель поник от печали. Я задавался вопросом, думала ли она о том же: что было бы лучше, если бы они не выжили. Быстрая смерть лучше медленной? Или была надежда быть найденными, основанная на страхе перед голодом и неопределенностью? Потому что мы не могли больше это отрицать.

Мы одни.

Шансы быть найденными скудны — не из-за местонахождения или удаленности, а из-за того, получится ли у нас остаться в живых до того дня.

Наши поиски могут занять всего несколько дней... но несколько дней будут слишком длинными, когда мы уже были голодны и обезвожены, не имея навыков в поисках пищи или воды.

Заткнись.

Я с трудом сглотнул, подавив эти бесполезные мысли.

Коннор сжал свою сестру.

— Ты просто уснула и проснулась. Не каждый попадает в вечный сон, Пип. — Он убрал волосы, прилипшие к ее щекам. — Рано или поздно, я лягу спать. Эстель и Гэллоуэй тоже. Тебе не стоит пугаться, если проснешься, а мы отдыхаем, ладно?

Пиппа шмыгнула носом.

— Но что, если ты не проснешься? Я буду совсем одна. Я не хочу быть совсем одна. Я хочу домой!

Коннор посмотрел на меня с просьбой о помощи.

Я развел руками. У меня не было опыта в детской психологии. Я не знал, что несовершеннолетние думали о смерти.

Однако Эстель спасла меня еще раз.

Наклонившись, она взяла два рюкзака и накинула их на плечи, в то же время держась за ребра.

— Как насчет того, чтобы выбраться из этого темного места и насладиться солнцем? Хотите побывать на пляже? Мы можем устроить пикник и посмотреть, можем ли мы разыскать какие-нибудь лодки.

Господи, она была потрясающей.

Она была естественной и такой настоящей, что даже я хотел пойти на пляж.

Мой взгляд снова сфокусировался на ее губах. Они были пухлыми и розовыми, действую на меня лучше любого болеутоляющего. Если бы мог просто смотреть на нее, я мог бы забыть о дискомфорте и нашем дерьмовом положении. Если бы я мог поговорить с ней, познакомиться, позволить ей увидеть, что я не был ублюдком, которым притворялся... Я мог бы выжить в этом месте.

Коннор поцеловал Пиппу в щеку.

— Звучит здорово, да? Прекрасное начало отпуска.

Пиппа залилась слезами.

— Я не хочу отпуска. Я хочу, чтобы мама с папой были рядом!

Коннор бросил свои вещи, обнимая ее.

— Я знаю. Я тоже. Но мы есть друг у друга. И я тебя не оставлю.

Сколько лет этому парню?

Его способность сдерживать свои страдания и поддерживать сестру поразила меня. Эстель, кстати, тоже, ее глаза затуманились, и гордость засияла на лице. Она посмотрела на двоих детей, словно желая, чтобы кто-то обнял ее так же, и прошептал слова утешения.

Иди сюда, я сделаю это.

Я бы с удовольствием обнял ее, погладил, поцеловал, пока она не забыла, где мы.

Но об этом не могло быть и речи, и я не мог сделать хуже, сказав ей, насколько она привлекала меня. Мы были здесь взрослыми. Мы должны подавать пример.

Эстель, оставив брата с сестрой разговаривать, подошла ко мне. Ее кожа побледнела от боли.

— Ты в порядке?

— А ты в порядке?

— Нормально. — Она выглядела так, будто хотела сказать что-то еще, но остановилась. Указав головой в сторону тропинка, куда они ходили с Коннором, она сказала:

— Я думаю, что нам лучше перебраться на пляж. Так люди смогут нас увидеть.

— Какие люди? — Мой тон был пропитан сарказмом.

— Ты не можешь этого делать. — Ее глаза сузились. — Мы должны сохранять спокойствие. Бог знает, как долго скудные запасы, которые мы нашли в вертолете, будут поддерживать нас в живых. Нам не нужны слезы и стресс, сжигающий калории. Понял?

Я отсалютовал ей.

Она была права, но черт, если меня не взбесило то, что это она должна напоминать мне об этом.

Снова.

Почему я был таким уродом?

Я зарычал:

— Я должен быть тем, кто заботится обо всем, исследует остров и...

— Почему? Потому что ты мужчина и веришь в сексизм? — Она закатила глаза. — Сохрани до того случая, когда это действительно будет иметь значение.

Обхватив себя руками, она сделала несколько шагов назад.

— Я собираюсь отнести это на пляж. Я вернусь за тобой. — Ее взгляд упал на мою ногу. — Я найду какую-нибудь палку для того, чтобы зафиксировать твою лодыжку, как я сделал с запястьем Коннора.

Я сжал зубы.

— Не беспокойся обо мне. Я сам найду ее.

— Ага, конечно. Ты едва можешь шевелиться. — Она холодно рассмеялась. — Что ж, удачи, можешь доказывать, что тебе не нужны другие для помощи, пока я отнесу это и уведу детей. У тебя будет около получаса, прежде чем я вернусь. И когда я это сделаю, будь готов проявить немного благодарности и перестать быть высокомерной задницей.

Она снова ушла, постепенно исчезая в зеленой дымке и густой листве. Каждый дюйм меня хотел последовать за ней, прижать ее к дереву и показать, насколько я благодарен за то, что она здесь. Я бы использовал пальцы, язык и...

Я застонал, когда мой член снова затвердел.

В чем, черт возьми, моя проблема? Я не мог этого сделать с ней. И у меня не было энергии, чтобы тратить ее на похоть. Она предложила помощь. Вот и все. Да, я не мог ходить. Ох, блядь. Если бы я хотел показать ей, насколько благодарен, я должен перестать быть хреном.

Она позвала:

— Коннор, Пиппа. Пошли!

Дети схватили оставшиеся разбросанные предметы на земле и бросились догонять ее. Коннор оглянулся.

— Ты идешь?

Я улыбнулся, хотя мне хотелось ругаться.

— Ага. Прямо за тобой.

— Круто. — Взяв сестру за руку, он исчез.

В момент, когда они ушли, все эмоции, которые я сдерживал последние несколько лет, накрыли меня. Ненависть, одиночество, сожаление, и больше всего... ужас.

Я не мог справиться сам.

Я не мог помочь другим.

Я не был хорош для общества, и общество бросило меня. У меня никого не было.

Нет, это неправда.

У меня было три бесценных человека, которые превратились из незнакомцев в целый мир.

Они были единственной компанией, что у меня была.

Единственные люди, на которых я мог положиться.

Моя кожа чесалась, и привычное желание побежать убивало меня.

Вернитесь.

Не оставляйте меня.

Мне жаль.

…

— Я впечатлена. Ты до сих пор здесь.

Я поднял голову, когда вернулась Эстель без детей, и всего, что у нее было с собой. Вместо этого в руках была большая палка. Подойдя ближе, она оглядела мою ногу, медленно скользя взглядом по моей промежности, торсу и лицу.

Я не мог отрицать, что ее взгляд сделал меня твердым.

Ей нравилось то, что она видела? Видела ли она настоящего меня? Меня, которого я зарыл глубоко-глубоко внутри? Меня, который умер в тот день, когда я стал монстром?

Я напряг свой бицепс, как дебил, надеясь произвести впечатление. Я старался оставаться в форме — не по эгоистичным причинам, а потому, что это было необходимо. Работа с деревом и занятие строительством изо дня в день требовали силы и выносливости.

Не думаю, что лепные мускулы произведут на нее впечатление, когда я не могу, блядь, даже встать!

Я сделал глубокий вдох, стараясь сохранять спокойствие. От неподвижного сидения, когда я скован болью и не способен двигаться, мое настроение не улучшилось.

— Я думал, ты забыла обо мне. — Я вытер пот со лба. Мне не нравилась мысль перебраться куда-то, где солнце поджарит меня, но я жаждал океанского бриза.

— Поиски палки заняли больше времени, чем я думала.

— Я сказал тебе не волноваться об этом.

— А я сказала, что у тебя есть полчаса, чтобы отключить режим придурка и быть милым.

— Я всегда милый.

— Ха!

Мы уставились друг на друга. Она напряглась, и ее дыхание стало прерывистым.

Я указал на ее грудь.

— Вместо того чтобы пытаться найти половину дерева, чтобы зафиксировать мою ногу, ты должна была позаботиться о своих ребрах.

— Не беспокойся обо мне. Беспокойся о себе.

— Я могу сказать то же самое о тебе.

Еще один тупик.

Без детей свобода говорить откровенно развязывала узлы вокруг моих голосовых связок. Я освободился.

— Кто ты вообще такая? Ты ранена так же сильно, как и все мы, но взяла все под контроль и взвалила на себя ответственность. Кто назначил тебя...

— Я не хотела брать на себя ответственность. Думаешь, мне это нравится? Что я хотела попасть в ситуацию, когда двое детей потеряли своих родителей и теперь смотрят на меня с надеждой, что все будет хорошо? Во всяком случае, я бы хотела, чтобы ты был... — Она поджала губы, но глаза ее горели тем, что она хотела сказать.

— Чтобы я не был таким неудачником и мог обо всем позаботиться. Ты это собиралась сказать?

Она отвела взгляд, обнимая себя руками.

Я хотел послать ее. Все вопросы, на которые мне нужны ответы, предполагали собой крик, но я не мог так поступить с ней. Не сейчас. Она хотела комфорта, как и все мы. Но она не получала утешения от меня, потому что я не знал, как это сделать. Все, что я мог, — это испортить и без того запущенную ситуацию.

— Послушай, мне очень жаль. — Потирая глаза, мне хотелось, чтобы у меня были очки, так в моем мире будет хоть что-то правильное. Я ненавидел нечеткие линии и темные цвета. Я мог разглядеть черты Эстель довольно хорошо, но изображение не было в высоком разрешении и было искаженно.

Она не ответила.

Бессознательно я перестал тереть глаза, и по привычке начал искать на коленях несуществующие очки, не задумываясь.

Господи, я ничего не могу сделать правильно.

— Ты нормально видишь без них?

У меня закружилась голова.

— Что?

Она указала на мое лицо.

— Твои очки. Я заметила, что они были в Лос-Анджелесе, а потом в Нади. Думаю, они не просто ради показухи, а жизненно необходимы.

Она заметила такую простую вещь, как эта? Это потому, что она была наблюдательной личностью или потому, что ее тянуло ко мне так же сильно, как меня тянуло к ней?

В любом случае, это помогло мне избавиться от дикой агонии, в которой я тонул. Я улыбнулся.

— Они не пафосное украшение, если ты об этом спрашиваешь. Я буквально нуждаюсь в них, чтобы четко видеть.

Ее плечи немного расслабились, но она не улыбнулась мне в ответ.

— Ты слеп без них? — Она подняла руку, показывая три пальца. — Сколько пальцев я показываю?

Я усмехнулся.

— Шутки в сторону? Ты прямо здесь. Я тебя вижу.

— Так сколько?

— Пять.

Ее лицо помрачнело. Я так долго смотрел на нее, что уже начал распознавать ее мимику и выражение лица. Ее губы образовали беспокойную «о», а брови не знали, то ли подпрыгнуть от удивления, то ли нахмуриться.

Я напугал ее.

Я засмеялся сильнее.

— Расслабься. Три. Ты показывала три пальца.

— Ох.

— Я не слепой, ладно? Я знаю, что калека, но, по крайней мере, тебе не нужно беспокоиться о другой инвалидности.

— Я не думала, что...

— Да, ты думала. И это нормально. — Раздражающее разочарование наполнило мой голос. — На твоем месте, я бы тоже обозлился. Присматривать за покалеченным пациентом, когда есть еще о чем беспокоиться? Заботиться о сиротах, когда ты сама не знаешь, как сохранить себя в живых? Черт, если бы мог ходить, я бы бежал так быстро, как мог.

— Я бы никогда не убежала, как бы плохо ни было. — Ее лицо посуровело. — Я не трус, особенно когда другие нуждаются во мне. И, кроме того, я не об этом думала.

Это была шутка. Плохая, заметил я. Но она с легкостью заставила меня почувствовать себя еще хуже, чем есть на самом деле.

— Неважно. — Я вздрогнул, когда мою ногу накрыло новой волной боли. — Это то, о чем думает большинство людей. Но я понимаю. Я раздражаю тебя, и ты не хочешь иметь со мной ничего общего. Я могу позаботиться о себе, поэтому тебе не нужно беспокоиться обо мне, хорошо? Волнуйся о долбанных детях и оставь меня...

— О, ради бога. — Она хлопнула руками по бедрам. — Проклятье, ты меня бесишь.

Я замер.

Огонь в ее глазах, розовый румянец на щеках и острый угол ее подбородка заставили меня сглотнуть. Она была красива, когда заботилась и изо всех сил пыталась поддержать, но, черт возьми, она была восхитительна, когда злилась.

Мое сердце загромыхало, когда она указала мне пальцем в лицо.

— Давайте сейчас проясним кое-что.

Я не мог пошевелиться. Все, что я мог сделать, — это смотреть и делать все возможное, чтобы не упасть. Падать и падать ради этого создания, которое я не знал, но желал. Падать ради незнакомки, что смотрела на меня с презрением и раздражением. Падать ради единственной женщины на этом богом забытом острове.

Не существовало такой вещи, как любовь с первого взгляда. Но я верил в похоть. И, господи, я хотел ее.

— Я не из тех людей, с которым ты можешь ругаться, быть противным или вести себя как придурок, потому что я не потерплю этого. Я не такая, как другие, которые будут кричать на тебя, когда ты становишься мудаком, или давать тебе второй шанс, когда ты облажаешься. Я просто вычеркну тебя из памяти и буду вести себя так, как будто ты невидим. Я позабочусь о тех детях, потому что они нуждаются во мне, а я нуждаюсь в них, нуждающихся во мне, чтобы не впасть в отчаянии. Но ты мне не нужен. Мне не нужно, чтобы ты раздражал меня или действовал на нервы. Я хочу помочь тебе, но только если ты поможешь себе, заткнешься и будешь настроен на перемены.

Она провела пальцами по волосам, светлые пряди потрескивали от статики, и заставила себя успокоиться.

— Прости. Обычно, я не кричу. — Ее лицо исказилось, когда она обняла себя руками. — Мои ребра болят, ты прав. Я думаю, что несколько сломано. Но, в отличие от тебя, я не позволю гневу одолеть меня. Теперь это наша жизнь. Нам повезло, что мы остались живы. Постарайся вести себя так, как будто хочешь выжить, и мы отлично поладим.

Часть меня хотела сказать ей уйти. Потому что она была права. Насчет всего. Это было подходящее время, когда кто-то набрался смелости сказать мне в лицо, что я должен быть благодарным.

Это было новое начало. Никто не знал меня здесь. У меня не было ни грязной, ни печальной истории. Ей не нужно было знать того человека, которым я был, потому что здесь я мог бы быть кем-то другим.

Казалось, что массивный валун внезапно соскользнул с моей спины, устранив тяжесть стыда и гнева.

Я мог бы быть лучше здесь.

Я мог быть чем угодно.

Эстель не двигалась, ее взгляд не покидал меня.

Вздрогнув, я поднял свою задницу с земли и вытащил кое-что из своего заднего кармана. Я забыл, что это было там, пока Эстель не повела детей на пляж.

Я собирался их сохранить — на всякий случай, когда они понадобится нам позже. Я даже искушался принять их сам (потому что был слабым мудаком, который ставит себя на первое место). Но я не стал бы это прятать. Потому что сейчас это была оливковая ветвь. Моя первая достойная вещь, которую я совершил за последние годы.

Я крепко сжал кулак и протянул руку.

— Вот. Это тебе.

Мгновение она не двигалась, но затем наклонилась вперед и приняла мой подарок. Пакет фольги упал ей на ладонь.

Ее глаза расширились.

— Нет, я не могу взять это.

— Да, ты можешь.

— Нет, правда. Я не могу. — Она покачала головой.

— Коннор или Пиппа должны принять это. Или ты...

— Я обойдусь, а двое других будут в порядке.

— Но…

— Никаких «но». Если ты настаиваешь на том, чтобы ухаживать за нами — даже за мной, после того, как я был придурком с тобой, — самое меньшее, что ты можешь сделать — это принять их, и тебе не нужно будет заботиться о нас и терпеть такую боль.

Эстель взяла единственную дозу Адвила, которую я купил перед посадкой в самолет в Лос-Анджелесе.

У меня была головная боль, и я купил две таблетки на всякий случай, если она превратится в мигрень. У меня была склонность к этому, когда было слишком много стресса, и из-за того, что я покинул лесопилку, где я, наконец, обрел покой, который делал меня максимально сильным.

Я ухмыльнулся.

— Не знаю, как ты примешь их, потому что у меня нет воды. Но, пожалуйста, я хочу, чтобы ты их выпила.

— Это твой способ извиниться?

— Мне нужно извиняться?

Это заставило меня улыбнуться.

Я усмехнулся.

— Давай назовем это второй попыткой. Мы можем это сделать? Прими таблетку... пожалуйста.

Я ожидал, что она откажется. Она была из тех людей, которые отказывались от какой-либо выгоды для себя в пользу других, мне не нужно было много времени для того, чтобы знать это, но она разорвала фольгу и положила обе таблетки на язык.

Откинув голову назад, она проглотила их.

Ей, должно быть, тяжело принять их.

Смяв упаковку, она положила ее в карман Гэлнсов и подошла поближе. Протянув руку, она улыбнулась.

— Я принимаю твою вторую попытку. Давай начнем сначала?

Я напрягся, когда мои пальцы соприкоснулись с ее. Та же самая вспышка и покалывание танцевали на моей коже. Она была солнцем, грехом и безопасностью.

Ее губы раскрылись, когда между нами пробежала искра. Она пыталась скрыть тот факт, что чувствовала. Что бы это ни было, оно стремительно развивалось; мне потребовались все усилия, чтобы не притянуть ее в объятия. Простое прикосновение. Да, я хотел поцеловать ее, но не потому, что прежний я был эгоистичным и грубым. А потому, что этот новый я хотел поцеловать ее с благодарностью.

Когда мы пожали друг другу руки, ее взгляд потемнел.

— Я Эстель Эвермор. Приятно познакомиться.

Мое сердце превратилось в огнедышащего дракона, объятое горячим пламенем, когда она так невинно улыбнулась, оставаясь такой соблазнительной.

Она хоть представляла, что делала со мной?

Разорвав рукопожатие, я прочистил горло.

— Я Гэллоуэй Оук. Взаимно.

— Должны ли мы узнать основные факты друг о друге, прежде чем отправиться на пляж?

— Основные факты?

— Ну да. Возраст, профессия, планы на будущее, что-то в этом роде.

Мои губы дернулись.

— Разве мы не должны обсудить, какими навыками выживания мы владеем? Это не совсем ситуация на первом свидании.

Она напряглась.

Так держать, Оук.

Я вздохнул.

— Это было грубо? Если да, то я не хотел.

Она отмахнулась.

— Не волнуйся. Но ты прав. Ладно, кто ты, Гэллоуэй? Дай мне сокращенную версию, чтобы мы могли вернуться к Пиппе и Коннору как друзья, а не как враги.

Мои внутренности сжались от мысли о том, что я когда-либо буду ее врагом. У меня не было желания, чтобы она меня ненавидела. Не потому, что мы были единственными мужчиной и женщиной в этом месте, но что-то внутри меня заныло при мысли о невозможности поговорить с ней.

Я не мог рассказывать ей о себе, слишком много тайн. Ей не нужно было ничего знать обо мне. Это не ложь, просто самозащита. Кроме того, начиная с данного момента, я стал хорошим человеком. Ничего из прошлого дерьма не имело значения.

— Все, что тебе нужно знать, — я нахожу тебя самой привлекательной из всех, с кем я мог бы потерпеть крушение, и я рад, что это оказалась ты.

Она смутилась.

Я усмехнулся.

— Я так понимаю, что шокировал тебя.

— Ну... немного.

— Я решил использовать другой подход.

— И что это?

— Брутальная честность.

Она закусила губу.

— Мне надоело прятаться. — Я пожал плечами. — Крушение здесь только напомнило мне о том, как коротка жизнь, и я не собираюсь тратить еще хоть секунду впустую.

— Ладно... но ты же понимаешь, что я хочу быть только друзьями? Я точно не охочусь за свиданиями.

— Понимаю. — Я поднял бровь. — Но это не значит, что я хочу оставаться лишь друзьями.

— Ты невозможен.

— Меня называли и похуже.

— Я не могу сейчас отвлекаться на это. Мы должны вернуться к детям.

Хлопнув в ладоши, я сказал:

— Хорошо. Более тесное знакомство может подождать. Дай мне палку, и я посмотрю, что смогу сделать, чтобы починить свою блядскую лодыжку.

Она вздрогнула от моего ругательства, но не отчитала меня. Я подавил улыбку. Мы уже пришли к компромиссу. Ей было со мной неуютно… пока. Но у меня было время. Конечно, если голод и обезвоживание не убьют нас раньше.

Эстель протянула мне палку. Сомнение омрачило ее лицо.

— Я не думаю, что смогу зафиксировать твой перелом здесь. Земля слишком неровная. Мне нужно отвести тебя на пляж.

Я не видел разницы, но позволил ей командовать.

— Что ты предлагаешь?

— Мне нужно найти способ поставить тебя на ноги. — Она потерла свою грудную клетку. — Я бы постаралась поднять тебя, но не думаю, что смогу выдержать свою боль, не говоря уже о том, как ты перенесешь эти муки.

— Ну ладно, мы не можем иметь все. Не беспокойся обо мне.

Я должен был признать, что от самого упоминания того, что ждет меня в будущем, мне стало плохо. Если даже легкое прикосновение приводило меня к агонии, не представляю, что будет, если я встану на ноги.

Ее взгляд наполнился сожалением.

— Не стоило мне принимать болеутоляющие. Ты нуждаешься в них больше, чем я.

— Прекрати, — ухмыльнулся я. — Я хотел, чтобы ты их взяла. Давай не будем об этом.

Она постукивала пальцами по боку, пока думала. Под моими Гэлнсами перелом не было видно (в отличие от гадкого пореза на другом бедре), но они не могли скрыть того, что я вспотел от боли. То, что я потерял такое количество жидкости, потея, не помогло мне при мучении от жажды.

Раньше я никогда не ломал конечности. Неужели пульсирующая боль должна быть такой сильной? Когда она пройдет?

Она должна пройти.

Это единственный способ, выжить и выбраться, или вернее хромать с этого острова.

Эстель пробормотала:

— Подожди.

— Как будто я могу куда-то уйти.

Прежде чем я смог остановить ее, она побежала в лес.

Черт возьми.

Когда я впервые встретил ее, она была застенчива и замкнута. Глубина ее заботы раздражала меня, потому что она заставляла меня чувствовать себя так, словно я был потерян, как обычный человек. Хруст и потрескивание всколыхнуло застоявшийся воздух.

Какого черта она там делает?

От мыслей о прохладном морском бризе и свежем воздухе, мне захотелось как можно быстрее покинуть удушливую влажность леса. Чем больше я думал о перемещении на пляж, тем больше стремился туда попасть.

Эстель ушла на какое-то время.

Наконец, она вернулась с двумя палочками (если их можно было назвать палками, они были размером с маленькие саженцы) примерно равной длины. Одна из них была немножко кривая, но, в целом, выглядела ровной, а у другой был луковичный конец, как будто она когда-то была частью корневой системы.

Передав их мне, она улыбнулась.

— Держи.

Я нахмурил лоб.

— О, не стоило.

Перестань быть мудаком.

Я встретился с ней взглядом.

— Хм, спасибо?

Она скрестила руки на груди.

— Это костыли. По крайней мере, с их помощью ты сможешь передвигаться. Они, вероятно, немного длинноваты, но мы сможем подкорректировать их, как только доберемся до пляжа.

Я уставился на нее.

— Серьезно? Кто ты? МакГайвер (прим. пер.: персонаж в сериале, Ангус МакГайвер является сотрудником тайной правительственной организации США, в которой использует свои поразительные навыки решения проблем и обширные знания науки, чтобы спасать жизни).

Вместо того чтобы засмеяться, ее глаза потемнели от досады.

— Вместо того чтобы недооценивать мой план, пошли.

Схватив одну из палок, лежащую рядом, она протиснула свое крошечное тело рядом с моим.

— Возьми один из костылей и обопрись на меня.

О, черт возьми, нет.

Я оттолкнул ее.

— Никаких шансов. Я сломаю тебя. Посмотри на себя.

— Я могу это сделать.

— А твои ребра нет. Ни за что.

— Те обезболивающие немного притупили боль. Я хоть и меньше тебя, но сильная.

Она схватила меня за руку и закинула себе на плечи. Резко втянув воздух, ее лицо скривилось от боли.

— Давай. Я не хочу оставлять Коннора и Пиппу на дольше, чем это необходимо. Кто знает, послушаются ли они моей просьбы, что нельзя кушать много еды, которую мы нашли.

— Еда? — Мой живот заурчал, как по команде. — Почему ты не рассказала об этом в первую очередь?

Она зашипела, когда я осторожно оперся на нее.

Я немедленно остановился.

— Это глупо.

— У тебя есть идея получше?

— Ну, нет...

— Вот именно. — Потянув меня за запястье, она прижалась к пальме и выпрямилась.

— О, господи. — Она не дала мне выбора. Я рычал и ругался, когда дюйм за дюймом она тащила мой покалеченный зад выше вдоль ствола дерева в неуверенное стоячее положение. Мои ругательства стали громче, когда лодыжка сместилась, взрываясь от боли.

— Твою ж мать!

— Буду признательна, если ты будешь сдерживать себя от ругательств.

— Попытайся сама пройтись со всем переломанным, и тогда посмотрим, кто из нас будет выражаться цензурно.

Она фыркнула.

— Ты такая драма-лама.

Я обернулся.

— Как ты меня только что назвала?

— Драма-лама. — На ее губах появилась улыбка. — Я недавно видела это в интернете. Подумала, что это будет смешно.

— Ты серьезно назвала меня ламой?

— Ну, ты же говорил, что тебя называли и похуже.

— Но не долбанным парнокопытным!

Подняв костыль под мою свободную руку, она сделала шаг назад. Я даже не заметил, что стоял на ногах, пока она торжествующе не развела руками.

— Все бывает в первый раз. Кроме того, это сработало, не так ли? Ты стоишь. Лучшие события за день.

Ясное дело.

Я вздрогнул, когда она обняла меня за талию.

Моя кровь сгущалась по мере ускорения сердечного ритма. Разные желания заменяли мысли о боли. Я хотел прижать ее к себе и вдохнуть слабый запах ванили. Хотел слизать соль с ее кожи и поблагодарить поцелуями, а не словами.

Когда я не пошевелился, она ущипнула меня.

— Давай. Пошли. Чего ты ждешь?

— Если бы я сказал, ты бы отказалась мне помогать.

Она подняла голову, вопросительно взглянув на меня.

— И? Испытай меня. — Она выглядела такой невинной и нетерпеливой, и ее усмешка все больше превращалась в самоуверенную улыбку.

— Испытать тебя? — Мой голос стал мягче; взгляд впился в ее рот. — Я ценю твое предложение, Эстель, но я, правда, не думаю, что стоит.

Она вздрогнула.

— Ты впервые назвал меня по имени, и это не звучало плохо.

Сексуальное напряжение накалялось вокруг нас сильнее, быстрее, гораздо интенсивнее, чем я когда-либо чувствовал раньше. Ее рука дернулась вокруг моей талии.

Я небрежно опустил мою ей на плечи.

— Хочешь знать, чего я жду? Хорошо, я сказал, что буду предельно честен. Я буду честен. — Моя голова опущена, губы приближаются к ее. Мой голос понизился до шепота. — Я жду поцелуя. Я не хочу двигаться на случай, если ты поймешь, насколько близко находишься со мной, и убежишь, а я не смогу догнать тебя.

Она задыхалась, когда я боролся с желанием украсть ее поцелуй или сделать то, что было правильно, соблюдая границы первого знакомства.

Я посмотрел на крону дерева, тяжело дыша.

— Ты не представляешь, как трудно оставаться джентльменом прямо сейчас.

Она прочистила горло, немного вздрогнув.

— Я думаю, что ты бредишь от боли.

Я фыркнул.

— Пойдем, если тебе станет от этого лучше.

— Станет. Определенно.

— Значит, я не должен говорить тебе, что я возбужден, даже если едва знаком с тобой? Что я не переставал думать о тебе с тех пор, как увидел в Лос-Анджелесе? — я опустил голову и прижался к ее уху. — Я не должен говорить, что хотел поговорить с тобой на протяжении всего рейса или что все в тебе делает меня счастливым и грустным одновременно?

Дело в том, что с тех пор, как у меня ослабилось зрение после рождения, мои другие чувства усилились, чтобы компенсировать это. Ее запах (хоть и слабый) разорвал мои внутренности и заставил меня хотеть просить о невозможном. Я хотел, чтобы она была голой. Я хотел, чтобы она смеялась. Я хотел, чтобы она была далеко от меня, и я никогда не разрушал ее совершенство.

— Тогда почему нет?

Я сделал все возможное, чтобы сконцентрироваться.

— Почему, что нет?

— Не подошел поговорить со мной? Ответь честно в этот раз.

Я повернулся.

— А ты не догадываешься?

Она затаила дыхание.

И я сделал то, что обещал себе, никогда больше не делать. Я отнесся к ней, как к долбанной вещи.

Взяв Эстель за плечи, я притянул ее тело к себе. В тот момент, когда ее грудь прижалась к моей, я перестал дышать, и когда ее живот уперся в ноющую боль в моих Гэлнсах, мне потребовалось все самообладание, что у меня осталось, чтобы не прижать ее к проклятой пальме и забыть о цивилизованных правилах, ощущая лишь ее восхитительный вкус на губах.

Ее глаза расширились, когда она почувствовала то, что я предложил. Я слегка толкнулся бедрами; моя сломанная лодыжка выла от мучений.

— Это подходящий ответ на твой вопрос?

Она изо всех сил пыталась заговорить, отчего мое сердце сжималось, а мысли путались.

— Нет, не совсем.

— Ответ заключается в том, что, когда я хочу чего-то так же сильно, как я хочу тебя, ничего хорошего из этого не выходит. — Я грустно рассмеялся. — Я причиняю боль тем, кого люблю, и не собираюсь причинять вред тебе тоже.

Мы оба замерли после слова на букву «Л». Глубокая связь, которая пришла с этими маленькими пятью буквами, была не из тех тем, что нам хотелось бы обсуждать.

Я намеренно отодвинул бедра назад, удерживая ее на расстоянии. Мне нужна ее помощь, чтобы идти, и я не хотел давить на нее еще больше.

Достаточно мудацкого поведения.