Невидимые знаки

Где же я?

Из-за угла появился мужчина в светло-сером брючном костюме с подносом, уставленным едой и водой.

Вода.

Да, пожалуйста.

Неиспорченная вечнозелеными растениями вода с наших деревьев или слегка землистая дождевая вода из наших водоемов.

Чистая, чистейшая вода.

В стакане со льдом.

Лед!

Неужели такое чудо все еще существует?

— Ах, вы проснулись. Я как раз собирался к вам.

Мой разум вышел из водного транса, и я резко обернулась, ожидая увидеть позади себя еще кого-то.

Он не мог говорить со мной... правда? Я никогда не видела его раньше, но он говорил так, словно знал меня.

Я повернулась к нему лицом, указывая на себя.

— Вы со мной говорите?

Он улыбнулся. Он был старше, чем скитальцы на моем острове, но в его глазах светилась доброта. На шее у него висел стетоскоп, согласно бейГэлку, его звали Стефан.

— Да, конечно. Вы женщина, спасенная с острова.

Во рту пересохло.

Поставив поднос на сервант с резвящимися рыбками-клоунами, он протянул руку.

— Рад встрече. Ночью вы не спали, но я сомневался, вспомните ли вы. В конце концов, такие травмы иногда приводят к тому, что разум на время забывается.

Я не могла отвести взгляд от его руки. Я очень давно не прикасалась ни к кому, кроме Гэллоуэя и детей.

Коннор.

Воспоминания о нем заставали меня врасплох в самые неподходящие моменты.

Гэллоуэй.

Оба... ушли.

Слезы навернулись на глаза, когда я уставилась на руку мужчины. Хочу ли я прикоснуться к нему? Это безопасно?

Но он не опускал руку, заставив меня набраться смелости и вложить свою ладонь в его.

В тот момент, когда я прикоснулась к нему, воспоминания о последних нескольких часах нахлынули на меня.

Падаю в обморок во время драки с мужчинами, держащими моих дочерей.

Лодка с грохотом и ревом увозит меня от Гэллоуэя.

Кричу, когда большой, приближающийся корабль принимает меня в свое чрево.

Снова теряю сознание, когда пытаюсь сопротивляться, и трое мужчин укладывают меня на каталку.

Плачу, когда мне вводят иглы и лекарства вопреки моему желанию.

И сквозь все это — ужас перед тем, что случится с Пиппой и Коко. И как сильно Гэллоуэй возненавидит меня за то, что бросила его так скоро после того, как он бросил меня.

Я не устраивала похорон.

Я не проводила последние обряды (не то чтобы я знала, что это значит).

Я просто... исчезла.

Вырвав свою руку, я сглотнула.

— Где моя семья?

— Вы имеете в виду малышку и девочку? — он усмехнулся. — Должен сказать, что дела у них идут очень хорошо. Девочка сказала, что вы пробыли на острове почти четыре года. Удивительно, что вы в такой форме за такой срок.

— Какой форме?

— Крепкие и вполне здоровые. По результатам анализа крови у вас выявлен дефицит витаминов и минералов, а также очень низкий уровень железа, но вы не обезвожены. Это чудо.

— Это не чудо.

Он поднял бровь.

— О? Вас обучали выживанию до несчастного случая?

— Нет. Но это не было чудом. Это был тяжелый труд и решимость остаться в живых.

Его плечи опустились, лицо смягчилось.

— Удивительно, чего может добиться человек под угрозой смерти.

Гэллоуэй.

Слезы снова подкатили к глазам. Я уткнулась кончиками пальцев в глаза.

— Вы можете... можете отвести меня к ним? К моим детям?

Пока буду рядом с Пип и Коко, я могу еще немного не поддаваться надвигающейся агонии из-за смерти Гэллоуэя. До тех пор пока не пойму, где мы находимся и что означает новое будущее.

Стефан кивнул.

— Конечно. Так и было задумано. Я собирался накормить вас обедом, а потом отвести к ним. Я санитар, работающий с доктором Финнеганом. — Он подошел ближе, понизив голос. — Помните, что капитан сказал вам вчера вечером? Или все как в тумане?

— Капитан?

— Да, этого судна.

Корабль.

— Мы на лодке?

— Больше, чем просто лодка. — Его губы дрогнули. — Вы на «Pacific Pearl».

Когда я уставилась на него, он рассмеялся.

— Вы когда-нибудь слышали о компании «P&O Cruises»?

Смутно помню, как Мэди упоминала о них несколько лет назад, когда мы уезжали из Австралии... на ФиГэл.

О, боже.

— Вы совершаете круиз по островам?

— Да. Мы недавно отремонтировали судно. Потребовалось восемьдесят четыре тысячи трудозатраты в человеко-часах (прим. пер.: Человеко-час (чел/час) — единица измерения, которая показывает, сколько времени в часах будет затрачено на выполнение работы при занятости одного специалиста) всего за двенадцать дней, довольно впечатляющее мероприятие, если судить по моим словам. В общем, с новым судном мы захотели выбрать новый маршрут. Поскольку это первый круиз после реконструкции, наши клиенты были готовы попробовать что-то необычное. Каждый вечер мы отправляемся на остров, на котором еще не бывали, и осматриваем его, а на следующий день отпускаем гостей на исследование.

Он провел рукой по волосам.

— Так мы и нашли вас. Наши разведчики как раз пробирались через лес, чтобы проверить землю на предмет опасности, когда наткнулись на... как вы их назвали?

— Пиппа и Коко.

Я сохранила в тайне тот факт, что Коко — это сокращение от кокоса.

Это личное.

— Да. Пиппа и Коко. Когда вы пришли и... напали на них, они вызвали по рации подкрепление, но вы потеряли сознание, и они воспользовались возможностью перенести вас на борт корабля, чтобы привести в сознание. И они проделали отличную работу. Вы упали в обморок из-за низкого уровня фолиевой кислоты, витамина А, электролитов и нездорового уровня магния. — Его улыбка погасла. — У вас у всех также анемия. Распространенные признаки непреодолимой усталости, продолжительного горя и эмоционального расстройства. Не говоря уже о недостатке продуктов питания.

Я молчала, впитывая в себя последствия случайного события. Капитан спас наши жизни по чистой случайности, но он опоздал всего на несколько минут, чтобы спасти любовь всей моей жизни.

Слезы снова хлынули из глаз, и на этот раз я не смогла их сдержать.

Чем дольше я находилась в обществе, тем больше появлялось манер и воспоминаний. Я вспомнила, как быть вежливой, даже если внутри меня все кричало. Я вспомнила, как соблюдать приличия и лгать незнакомому человеку... и при этом скрывать, как мне больно.

Мне было больно.

Очень, очень больно.

Интровертная часть меня включилась на полную мощность, мне больше не было комфортно и уютно с людьми, как раньше.

Теперь с этим покончено.

Конец.

Ушло.

Как Гэллоуэй.

И Коннор.

— Я... я сожалею. — Я вытерла мокрые щеки. — Это... это просто... — тяжело вздыхаю, не в силах сказать ему, что вместе с тремя спасенными им жизнями погибла еще одна на том самом пляже, где отдыхающие хотели позагорать и попить коктейли.

О, нет... наш дом.

Наши вещи.

Моя карта памяти с бесчисленными видео и фотографиями. Мои блокноты. Резьба Гэллоуэя, кукла Коко и ожерелья Пиппы.

Мы все бросили там.

Они мне нужны.

Это единственное, что у меня осталось от него. От Коннора. От нашего личного мира.

Не думала, что скажу такую ересь, но я посмотрела в глаза Стефану и взмолилась:

— Пожалуйста... мы должны вернуться.

Его губы приоткрылись.

— Вернуться? Зачем? Мы спасли вас. Не нужно беспокоиться. Мы позаботимся о вас и доставим домой. Пойдем, я отведу вас к дочерям. Клянусь, мы взяли их на борт. Мы не оставили их. Мы никого там не оставили, клянусь.

Оставили.

Вы оставили две души, которые мы любили, и еще три, которые мы не знали.

— Вы не понимаете. Есть кое-кто... кое-что, что мы оставили. Я не могу уйти. Не могу без них.

Без него.

Стефан переступил все границы, заключив меня в объятия.

Я оставалась неподвижной, словно камень, в его объятиях.

Он пробормотал:

— Думаю, вам следует пойти со мной.

Враги могут стать друзьями. Друзья могут стать врагами.

А незнакомые люди?

Они могут стать и теми, и другими одновременно.

Взято с салфетки круизной компании «P&O Cruise», «Pacific Pearl».

…

— Ах, и снова здравствуйте.

Мой позвоночник сплелся в тысячу бесполезных узлов.

Снова?

Я не знала этого человека.

Подождите...

Туманные воспоминания сменялись ясностью, я вспомнила, что капитан проходил по мостику.

Прошлым вечером.

Он приходил навестить меня туда, где меня лечили и накачивали лекарствами. Он сказал, что обо мне позаботятся. Чтобы я расслабилась. Позволила ему исправить то, что нужно исправить.

Он не мог исправить то, что я хотела.

Он не мог воскресить мертвых.

Он хотел, чтобы его слова прозвучали успокаивающе и по-доброму.

Но все вышло наоборот.

Он просил довериться ему. Возложить на него ответственность за мою судьбу, превратив все пережитое ни во что, потому что он владел ситуацией.

Я была женщиной, вырванной с острова.

Он стал героем.

Мне не нужен герой.

Мне нужен Гэллоуэй.

И Коннор.

И Пиппа, и Коко, и мой остров.

— Рад видеть вас снова, мисс.

Черные волосы капитана под фуражкой были припорошены сединой, а подтянутое азиатское телосложение говорило о жизни в открытом море.

Он протянул руку (так же, как и Стефан), требуя, чтобы я прикоснулась к нему вопреки своему желанию.

Я пытаюсь не показывать свою реакцию, быстро встряхнулась, прежде чем засовываю руки под мышки и крепко зажимаю их.

— Здравствуйте, э-м...

— Джон Кью.

— Здравствуйте, капитан Кью.

Его нос пуговка морщился.

— О, не надо формальностей. Пожалуйста, зовите меня Джон. — Его темные глаза засияли. — Не каждый день мы принимаем на борту корабля потерпевших крушение.

Что я здесь делаю?

У меня не было на это времени. Мне нужны мои дети. Они нужны мне для того, чтобы сдержать нарастающую боль. Я чувствовала, как слезы выступают, принося мучительные воспоминания.

Он мертв.

Ты одна.

Мне необходимо обнять Коко и позволить Пиппе обнять меня, пока мы обе будем оплакивать мужчин, которых любили и потеряли.

Я взглянула на Стефана.

— Я думала... думала, вы отведете меня к Коко и Пиппе?

Он потер затылок, снимая стетоскоп.

— Я подумал, что будет лучше, если вы предварительно обсудите это с капитаном. — Посмотрев на Джона, он добавил: — Она... она не очень хорошо помнит вчерашний вечер. Может быть, сэр, стоит освежить ей память?

Под белой ночной рубашкой, в которую я была одета, по коже побежали мурашки. Я вдруг забеспокоилась, что под ней может быть видно мое нижнее белье.

Эта мысль пронзила мое сердце, а затем испарилась.

И что?

Какой смысл переживать?

Я стояла перед незнакомыми людьми босая, почти голая, лишенная природной красоты и жизненной силы благодаря долгим годам жизни на тропическом острове. Никому нет до меня дела. Грустная маленькая, измученная спасенная девушка. Никому не было дела, что меня любили, и я любила. Что я была матерью. Что я стала вдовой. Что я оплакивала сына, которого потеряла всего за несколько месяцев до того, как потеряла мужа.

Им это неинтересно.

Это была моя боль, и моя боль была более личной, чем мое бесполезное тело.

Слезы душили меня.

Расправив плечи, я сказала:

— Спасибо за то, что сделали для меня, но мы должны вернуться. Мне нужно... мне нужно вернуться.

— Вернуться? — Глаза капитана вспыхнули. — Дорогая, зачем?

Моя нижняя губа задрожала, рыдания угрожали захлестнуть меня. Казалось, я могу только плакать. Если человеческое тело состоит из воды, то во мне не осталось ни единой капли.

— Я просто хочу. Отвезите меня обратно. Немедленно.

Мой голос прозвучал резче, чем хотела, я использовала гнев, чтобы скрыть одолевший меня ужас.

Так бы поступил Гэл?

Все это время он был груб и спорил, может быть, он просто напускал на себя грубость, чтобы скрыть истинный страх? Страх, что он умирает. Что он убил.

Перед смертью он сообщил мне такую ужасную новость. Что я должна была с этим делать? Неужели я должна была любить его меньше? Должна ли я была признать его преступление и предпочесть закон своему сердцу?

Теперь это не имеет значения.

Он умер.

Я потерла кровоточащую дыру в области сердца, изъеденного моими дикими слезами.

Капитан проследил за моим движением, и, проигнорировав мои просьбы, спросил:

— Вам неудобно в ночной рубашке? Извините, она немного великовата. Это все, что было в наличии в сувенирном магазине на борту.

Опустив взгляд, я прочитала логотип круизной компании «P&O» на воротничке с оборками вокруг моего декольте (не то, чтобы у моей груди было декольте после стольких лет).

— Все... все в порядке. — Я сглотнула, борясь с горечью утраты. — Я благодарна за все, что вы сделали.

Кусаю губы. Тяну.

Скоро польются слезы.

— Я попрошу прислать в вашу комнату варианты одежды. Платья и все остальное. — Капитан прочистил горло. — Надеюсь, вы не возражаете, что мы не стали отдавать ваш купальник в прачечную. Мы решили, что он, вероятно, испорчен.

Нет, я возражаю. Это воспоминания. Не одежда.

Сколько раз Гэллоуэй развязывал бантики на купальнике и занимался со мной любовью?

Сколько раз я выскальзывала из черного купальника, чтобы поплавать под лунным светом голышом?

Я посмотрела на пол.

— Я не возражаю.

— Я прослежу, чтобы для ваших детей тоже прислали побольше одежды.

Капитан замялся на месте. Для руководителя и человека, отвечающего за такое судно, он казалось, нервничал в моем присутствии.

Неужели я выглядела безумной? Дикаркой?

Нужно извиниться за то, что причинила боль его людям.

Это потребовало многих усилий, но я сказала:

— Я... я должна поблагодарить вас, капитан Кью. Спасибо за то, что нашли мою семью. Мне жаль, что я причинила боль вашей команде.

— Не беспокойтесь об этом. Теперь им есть что обсудить. — Он подмигнул. — Не каждый день мы отправляемся на необитаемый остров и находим там местных жителей.

Я выдавила из себя улыбку. Это было то, чего он ожидал. Даже если это стоит мне неимоверных усилий.

Местные жители.

Вот кем мы стали.

А теперь нас вырвали из дома, не оставив выбора.

Это не было спасением

Это было похищением.

Слезы застилали мне глаза. Я изо всех сил старалась скрыть полный рыданий вздох.

— Сэр... пожалуйста. Я очень благодарна вам. И не могу передать словами, какое это облегчение — получить медицинскую помощь после стольких лет. Но... есть кое-что... кое-кто...

Я не смогла закончить.

Колени подкосились, и я опустилась на полированный деревянный пол. Дерево так блестело, что в нем отражались мои большие, больные глаза, наполненные глупыми, обидными, злыми, неверящими слезами.

Он оставил меня.

Он оставил меня.

У меня не было времени на скорбь.

Я должна была сделать выбор: остаться с Гэллоуэем или спасти наших дочерей. Он заставил меня поставить его на второе место.

И из-за этого я так и не попрощалась с ним.

— Я так и не... так и не попрощалась!

Я не могла поднять глаза. Не могла смотреть в глаза членам экипажа. Я не могла взглянуть на Стефана, и уж точно не могла посмотреть на капитана.

Не знаю, если бы я это сделала, умерла бы от раскалывающей, выворачивающей наизнанку печали или убила бы его. Я хотела убить его за то, что он забрал меня у мужчины, которого я любила.

Я хотела обрушить на них ураганы и крушения за то, что подарили мне любимого, а потом так быстро его украли.

Я не успела попрощаться!

Я не смирилась со смертью Коннора.

А теперь мне пришлось пережить и кончину Гэллоуэя.

Я... я не могу.

Мое туловище подалось вперед, я обхватила себя руками, а лбом уткнулась в лакированный пол.

Я всхлипнула.

Закричала.

Я звучала как тайфун.

Капитан сел на корточки, похлопывая меня по лопаткам.

От этого мне стало только хуже.

Сильная, но нежная рука потянула мой подбородок вверх, заставляя посмотреть на него. Стефан покачал головой.

— Вот почему ты так несчастна. Поэтому хочешь вернуться?

Я оскалила зубы, вырывая свое лицо из его рук.

— Да! Он там. Просто лежит там. Он мертв, а я его не похоронила. Муравьи... Боже, муравьи... они заберут его у меня. Я не могу... я не могу этого допустить! Разве вы не понимаете? Он должен быть с черепахами. Его нужно отпустить на свободу. Я не освободила его!

Мой беспорядочный бред, перемежающийся уродливыми, некрасивыми слезами.

Но мне было плевать.

Так как мне было наплевать и на свою физическую сущность, так же мне было наплевать на то, какой ненормальной я покажусь этим людям. Я знала, о чем говорю. И Гэллоуэй, если его душа была прикована к мертвому телу, тоже знал. Он знал, что я бросила его. Что я сбежала, не сказав ему, что люблю.

Боже!

Мои рыдания перешли в вой.

Я не призналась ему в любви!

Я вцепилась в рубашку Стефана.

— Пожалуйста! Я должна вернуться. Я не могу все так оставить. Я должна сказать ему, как сильно люблю его. Как сильно люблю. Пожалуйста! Вы не можете так поступить.

Капитан обменялся обеспокоенным взглядом со Стефаном.

— Она нездорова, Стефан? Я думал, мы объяснили ей все вчера вечером.

Нехотя я погрузилась в объятия Стефана, ненавидя то, как он меня укачивает. Мне не нужны были ни его сочувствие, ни попытки сострадания.

Мне нужен Гэллоуэй.

И пока я не могла заполучить его, я больше ничего не хотела. Я не хотела прожить еще один день. Не хотела больше дышать без него в моем мире.

— Да, сэр. Но из-за травмы у нее провалы в памяти и она не помнит, что произошло вчера. Ей нужно принимать лекарства и сильнодействующие витамины для восполнения дефицита. Но она отказалась. Дети вели себя хорошо, но мы не смогли добиться ее сотрудничества. Неважно, что мы рассказали ей правду. Она не поверила нам вчера. И сейчас не верит.

— Во что я не верю? — Я сузила глаза сквозь слезы. — Что не помню?

— Я объяснил вам, почему вы не должны возвращаться на остров

— Потому что он мертв?

— Вы так думаете? Подумайте. Постарайтесь вспомнить.

Я замерла. Слезы превратились в сталактиты на моих щеках.

— Что... что вы имеете в виду?

— Вам следует плакать о жизни, а не о смерти.

Мое дыхание замерло совсем по другой причине. Презренная надежда взошла в грудной клетке, словно множество восходов солнца.

— Не понимаю.

Стефан отпустил меня, достал пачку салфеток из кармана и протянул мне.

— Думаю, лучше показать.

Встав, он протянул руку, чтобы помочь мне подняться.

У меня задрожали колени.

Заболела спина.

Глаза жгло.

И я не могла отделаться от мысли, что что-то упустила. Что все это... боль и страдание...

— Капитан, мы вернемся завтра. Тогда и обсудим основное.

Взяв за локоть, Стефан повел меня к выходу.

Капитан махнул рукой.

— Без проблем. И еще, мисс. Пожалуйста, не беспокойтесь ни о чем. Одежда, еда, медицинская помощь, ваша комната. Все, что вам нужно, находится в распоряжении круизной компании «P&O». — Он важно опустил голову. — Все что угодно.

Я должна его поблагодарить.

Я должна выразить благодарность за такой подарок.

Но не могла.

Потому что каким-то образом, каким-то образом, каким-то образом... мой мозг разблокировал еще одно воспоминание.

О нем.

Он был здесь.

На этом корабле.

Гэллоуэй.

— Теперь вы мне верите?

Стефан отпустил меня в тот момент, когда мы вошли в крошечную комнату с пищащими звуками и единственной кроватью, придвинутой к стене.

Мы спустились на лифте.

Шли по коридорам.

Вошли в медицинское крыло.

И с каждым шагом мое сердце медленно возвращалось к жизни, избавляясь от горя, вместо этого приветствуя надежду.

Я не знала, что сделать сначала.

Засмеяться.

Расплакаться.

Упасть.

Танцевать.

Возможно, все сразу.

В один момент я стояла рядом со Стефаном в дверном проеме. В следующее мгновение растянулась у него на груди.

Он.

Мужчина, которого я любила.

Мужчина, которого я оставила.

Мужчина, который умер.

— О, боже.

Я целовала его. Снова, и снова, и снова.

Он не очнулся.

Стефан подошел ближе. Он не попросил меня вставать с койки. Не сказал, что я слишком наваливаюсь на его пациента.

Он был очень мудр.

Вместо этого он сказал:

— Его организм сильно истощен, и инфекция измотала его. Он очнется, когда будет готов. Но он жив, и мы сделаем все, что в наших силах, чтобы сохранить ему жизнь.

Он жив.

Мне не нужно было делать выбор.

Гэллоуэй был здесь, со мной, на корабле. Он не последовал за Коннором. Он не отправился к своей матери.

Он был моим опустошением, моей гармонией, моим единственным шансом на надежду.

Я крепче прижалась к нему, целуя его теплые, безжизненные губы, вглядываясь в изможденное лицо и обгоревший на солнце нос. Его длинные волосы ниспадали короной — смесь коричневого и бронзового оттенков на безупречно белом фоне.

Он выглядел величественно.

Он выглядел мертвым.

Но теперь я знала, что это не так.

Я оставила свой телефон, наши видео, свои блокноты и три с половиной года резьбы по дереву и творчества.

Но я не бросила своего мужа.

Я снова могла дышать.

Если это был ад, то мне жаль тех, кто попал в рай.

Я ожидал увидеть бушующее пламя гибели, и осуждающие приговоры. А не странное ощущение исцеления.

Я попрощался с Эстель.

Я верил, что она сдержит обещание.

Я умер в тот момент, когда потерял ее из виду.

Однако... звуки продолжали прерывать мой беспокойный сон. Уколы, писк, прикосновения, много-много прикосновений.

Всплывали обрывки снов о моторных лодках и волнах океана. Что было странно, ведь я не был на лодке с тех пор, как мы с отцом отправились на рыбалку в день моего шестнадцатилетия.

Медленно я начал ощущать свое тело, чувствуя боль и жар сильнее, чем раньше. Разве смерть не была противоположным явлением? Разве нельзя обрести свободу, приняв осознанное решение... отпустить?

Жуткое ощущение, что за мной наблюдают и обсуждают, то появлялось, то исчезало вместе с незнакомыми голосами.

Пока внезапно не раздался голос, который я узнал.

Женщина.

Моя женщина.

Моя жена.

Отчаяние оттеснило горячечную тошноту, я попытался подплыть к ней.

Она была на нашем острове, окруженная сокрушающими волнами и оскалившимися акулами. Все, что мне нужно было сделать, — это добраться до нее, и тогда все будет хорошо.

Я бы преодолел все волны. Сразился бы с каждой акулой. Сделал бы все, чтобы обезопасить ее.

Но что-то удерживало меня.

Мои глаза оставались закрытыми, на них словно свинцовые шоры, конечности не слушаются.

Но она поняла мое затруднение, потому что прикоснулась ко мне. Это не был кто-то чужой или мимолетный призрак.

Это было по-настоящему.

То, что она прикасалась ко мне (когда я был уверен, что никогда больше не получу такого удовольствия), принесло мне покой впервые с тех пор, как заноза приговорила меня к смерти.

Я расслабился.

Перестал бороться.

Мое тело и иммунитет взяли верх, и я, наконец, начал выздоравливать.

Кого вы благодарите, когда жизнь исполняет ваши самые заветные желания? Кого проклинаете, когда она отнимает величайшие победы? Кого укоряете, когда ничего не получается? Кому молитесь, когда невозможное становится явью?

У меня нет ответа.

Сомневаюсь, что это кому-то нужно.

Взято с салфетки «P&O», «Pacific Pearl».

…

Произошли ТРИ ОГРОМНЫХ ВАЖНЫХ события.

Во-первых, я объединилась с Пиппой и Коко, мы смотрели на новый чужой мир сквозь слезы и широко раскрытыми глазами.

Во-вторых, мы не разлучались, сдерживали эмоции, оставаясь бдительными рядом с Гэллоуэем.

В-третьих, Гэллоуэй проспал два дня, постепенно становясь здоровее.

Врачи сказали, что он может проснуться в любой момент. Но его организм настолько истощен, что для этого может потребоваться время. По словам доктора, все силы были направлены на то, чтобы помочь антибиотикам, вводимым внутривенно, побороть септицемию (прим. пер.: Септицемия — клинико-патологоанатомическая форма сепсиса, при которой отсутствуют метастатические септические очаги. Септицемия — это сепсис без гнойных метастазов). Он сказал, что Гэл все понимает и слышит. Он знал, что я рядом, прикасаюсь к нему, разговариваю с ним, рассказываю секреты... пою ему.

И я поверила ему.

Я также знала, что нам очень повезло, потому что мы нашлись. Члены экипажа были очень добры потому что, не обращали внимания на мою начальную грубость. Они выслушали Пиппу, когда она кричала, что надо еще кого-то спасать, пока они укладывали меня в лодку без сознания.

На самом деле, двух человек.

Трех.

Нет, четырёх

Пиппа привела разведчиков к Гэллоуэю, и они отнесли его безжизненное тело на корабль. Вернувшись, она забрала мемориальную доску своих родителей и Коннора и взяла Пуффина с полки в нашей кладовке.

Она была причиной того, что Гэллоуэй был здесь с нами. Благодаря Пиппе за Коко ухаживали, пока я распадалась на части. Благодаря ее действиям моя семья все еще была вместе.

Она пережила столько душевной боли, что я сомневалась, что она сможет снова смеяться. Любить. Жить. Но она была молода. Трагедию нельзя стереть из памяти, но время лечит. И я буду любить ее, как свою дочь, до конца жизни.

Пока Гэллоуэй выздоравливал, доктор Финнеган объяснил ему, что произошло. Крошечный осколок вызвал у него инфекционный целлюлит (прим. пер.: Инфекционный целлюлит, или, как его еще называют, стрептококковый целлюлит, острый индуративный целлюлит, бактериальный целлюлит, представляет собой глубокое воспалительное поражение кожи и подкожной клетчатки, сопровождающееся уплотнением, покраснением, отеком, болью). Поскольку его иммунная система была ослаблена, инфекция быстро распространялась, истощая его последние резервы.

Мой жгут не помог.

Ничто на острове не помогло бы.

Целлюлит был опасен для жизни, но в городе, где есть пенициллин, он был простым раздражителем. Однако в пустыне, где нет лекарств... это был конец.

Гэл был на пороге смерти, когда команда поместила нас в спасательную лодку. Мы лежали, почти касаясь друг друга, покачиваясь на волнах, и неслись к врачам.

За нами ухаживали в отдельной медицинской комнате (отдельная палата для гостей корабля, если они заболевали или нуждались в экстренной помощи). Все это я знала... видимо. Я даже бросилась на мертвенно бледную фигуру Гэллоуэя, как только очнулась после обморока.

Я видела его.

Я прикасалась к нему.

Но мой измученный, убитый горем разум забыл все это.

И вот теперь... когда мониторы фиксировали учащенное сердцебиение, а антибиотики очищали его кровь, мне удалось слабо улыбнуться, когда Пиппа и Коко приблизились к его койке.

Прошлую ночь мы провели вместе. Нам отвели отдельные комнаты, но после столь долгого проживания в доме в двух шагах друг от друга я не могла уснуть без звуков их дыхания.

Мне не хватало дыхания Коннора. Его кипучей энергии и безграничной молодости.

К сожалению, кровать, которую нам предоставили, оказалась слишком мягкой, и после нескольких часов беспокойного неудобства мы расположились на полу. Мы взяли только подушки (это было лучшее изобретение на свете) и прижались друг к другу.

Коко плакала от новизны всего.

Пиппа плакала от потери всего.

Я обняла их. Наконец-то у меня хватило сил утешить их, зная, что Гэллоуэй не покинул нас.

На следующее утро я впервые за почти четыре года приняла горячий душ.

Я заплакала.

Ошеломляющее ощущение текущей воды, того, что ты открываешь кран и можешь пить, вызвало прилив благодарности.

Развернула новую зубную щетку и впервые за долгое время ощутила мятную пасту.

Я заплакала.

Простейшие вещи.

Вещи, которыми раньше я пользовалась каждый день, не задумываясь, теперь стали самыми невероятными новинками.

Приведя себя в порядок, Пиппа, Коко и я присоединились к остальным гостям круиза у шведского стола. Было слишком шумно, слишком людно, слишком много всего.

Мы не могли находиться в столь шумном месте после столь долгого пребывания в одиночестве.

Однако Стефан был нашей личной тенью. Он велел нам найти место на набережной в окружении пальм в горшках и мягкой плетеной мебели, а сам наполнил наши тарелки вафлями с кленовым сиропом, хрустящим беконом, свежим манго, омлетом и самой большой тарелкой миниатюрных кексов, которую я когда-либо видела.

Этот первый вкус сахара.

Я заплакала.

Мои слезы смешивались с черничным тестом, наши с Пиппой стоны удовольствия сливались, мы звучали, словно бешеные дикари.

Мы часто навещали Гэллоуэя, но он по-прежнему спал. Однако его губы подергивались, когда я прикасалась к нему, а лоб разглаживался, когда я шептала ему на ухо.

Мы подверглись всевозможным обследованиям со стороны медицинского персонала. Нам давали таблетки и витамины, регулярно проверяли показатели, чтобы убедиться в улучшении состояния.

На ужин Стефан принес нам чизбургеры и картофель фри, жареную курицу с картофелем, тушеную говядину с густой подливой.

При всех своих вегетарианских пристрастиях я попробовала все.

И я заплакала.

Казалось, я плакала, плакала и плакала.

Я плакала от счастья. От боли. От тоски по дому. Я плакала от растерянности. От страдания по Коннору. От волнения.

Так много всего менялось, и у нас не было другого выбора, кроме как подстраиваться.

Судно отчалило сразу же после того, как нас нашли, власти были оповещены, азбука Морзе или телеграммы (как бы ни передавали сообщения суда) отправлены нашим семьям.

Пассажирам сообщили об изменении расписания и предоставили выбор: сойти на берег в ближайшем отеле в Нади и несколько дней ждать замены круиза или вернуться в Сидней с обещанием другого рейса по своему выбору.

К моему удивлению, большинство решило вернуться домой вместе с нами. Я не понимала, зачем капитану понадобилось лично сопровождать нас. Он мог бы посадить нас на рейс или организовать другой транспорт.

Но он и слышать об этом не хотел.

Наше появление было его личным достижением. Он нашел нас и оставит только тогда, когда мы окажемся на знакомой земле.

Он не знал, что Гэллоуэй был родом не из Австралии. Как и Пиппа. А у Коко не было свидетельства о рождении. Мы все собирались ехать в одно место, потому что я была жадной и хотела увидеть Мэделин. Я хотела обнять свою подругу и рассказать ей, кем стала. Кем я стала. И пусть она защитит меня от того, что будет дальше.

Несмотря на то, что я нервничала, общаясь с таким количеством незнакомых людей, они тяготели к нам, привлеченные нашим статусом знаменитостей благодаря капитану, объявившему о нашем неожиданном прибытии. Если ограниченная аудитория была настолько одержима нами, то, что будет в городе? Насколько суматошным будет наше будущее после того, как мы восстали из мертвых?

Я снова встретилась с капитаном и попросила прощения за свой драматизм. Он обнял меня (меня постоянно обнимали) и сказал, что все понимает. Он расспрашивал о нашей истории. Задавал вопросы. Интересовался, как мы выжили.

Я не хотела делиться с ним лишним. То, что мы пережили, принадлежало только нам. Это была не та история, которую следует рассказывать с излишним приукрашиванием. Это не повод для злорадства и выяснения, мог ли пересказчик сделать историю лучше.

Это была наша жизнь.

И я не хотела, чтобы меня осуждали.

Поэтому вместо того чтобы отвечать на его вопросы, я улыбнулась, и переключилась на другую тему. Я узнала о реконструкции «P&O» больше, чем мне было нужно. Он рассказал о своей морской карьере и показал фотографии двух своих мальчиков на Тайване.

На фотографиях были изображены близнецы в возрасте шестнадцати лет.

Я заплакала.

Я старалась не плакать, но ничего не могла с собой поделать.

Коннору было шестнадцать.

Коннор умер до того, как нас нашли, и теперь... теперь нас забрали.

И скоро... Пиппу тоже могут забрать у меня.

Ей было всего одиннадцать лет. Но она вела себя как взрослая. Она умела ловить рыбу, готовить, строить, лечить. В ней было больше женщины, чем в любой другой девушке, которую я когда-либо встречала. И она была моей.

По какому-то странному стечению обстоятельств у нас была одна и та же фамилия.

Но мы не были родственниками, как бы мне этого ни хотелось.

Наше будущее менялось, и былая власть, которую я имела над нашими судьбами, больше не действовала.

Я снова стала просто автором песен без ручки, чтобы писать.

— Не могу поверить.

Руки моего отца (те самые руки, которые, как мне казалось, я никогда больше не почувствую за пределами тюрьмы) крепко обхватили меня.

Я свободен.

Свободен.

Каким образом?

Я все еще не знал.

— Ты это сделал? — спросил я, вырываясь из его объятий.

Мне говорили, что я очень похож на отца, но во мне было что-то и от матери. Я унаследовал от него рост, цвет кожи и, возможно, цвет глаз.

Его глаза наполнились слезами.

— Нет. Я имею в виду... Я пытался, Гэл. Очень долго, черт возьми, пытался. Я составлял письменные показания. Умолял о новом слушании. Но ничего не вышло. Пока мне не позвонили.

— Кто?

— Тот, кто сказал, что они предъявили обвинение в убийстве не тому человеку.

— Но, папа. Я убийца.

Отец обнял меня за плечи и повел от ворот тюрьмы.

— Мы с тобой это знаем, но кто-то... решил спасти тебя. Это чудо, Гэл. Я планирую найти этого человека и поклониться ему за то, что он проявил такую доброту.

…

Она сказала, что будет рядом со мной.

Она не солгала.

Я открыл глаза, и увидел ее. Коко спала у нее на руках. Моя женщина так сосредоточенно наблюдала за мной, что мне показалось, будто она выдернула меня из сна силой мысли.

Пиппа стояла позади нее, ее губы расплывались в улыбке.

Эстель закрыла рот рукой, когда наши глаза встретились.

По ее щекам потекли слезы.

Мои эмоции достигли пика и обрушились, угрожая смыть меня прочь после того, как я так крепко цеплялся за жизнь.

— Ты очнулся, — прошептала она. — Наконец-то ты здесь.

— Я... — пролепетал я.

Мое пересохшее горло не привыкло к разговорам. Чем больше я приходил в себя, тем слабее становился. Першение в горле было наименьшей из моих проблем. Пальцы на ногах покалывало, а конечности болели так, словно я бегал несколько недель без отдыха.

Но это не имело значения.

Эстель отдала Коко Пиппе и тут же скользнула в мою постель. Экстаз от ее тепла, когда она прижалась ко мне, исцелил меня лучше любого сна, быстрее любого лекарства.

Я глубоко вздохнул, когда ее голова легла мне на грудь.

Моя левая рука (та самая, из-за которой я чуть не умер) обвилась вокруг неё, начала покалывать и все остальное.

Другой рукой я потянулся к Пиппе и Коко, заключил их в объятия и поцеловал.

Слезы Эстель пропитали мой белый больничный халат, оставив на нем полупрозрачное пятно.

Пиппа отпустила меня, прижимая к себе Коко.

— Очень рада тебя видеть, Гэл.

— А я тебя... — Я откашлялся. — Пиппи.

Эстель вздрогнула, крепко прижавшись ко мне.

Не в силах остановиться, я прижался губами к ее волосам. Я практически потерял ее. Попрощался с ней. Заставил уйти.

— Ты не сказала... — вздохнул я, прижимаясь к ней, любя ее.

Эстель напряглась.

Напоминания не требовалось. Она знала, в чем отказала мне на пороге смерти.

Я понял, почему она так поступила (вроде бы). Понял, что она не хотела прощаться. Не хотела окончательно расстаться с чем-то таким душераздирающим.

Но тот факт, что она этого не сказала, сломил меня.

— Я люблю тебя, Гэл.

Ее губы прижались к моим.

Сломанные части исцелялись.

Ее губы имели вкус клубники и сахара. Ее рот двигался под моим, повторяя вновь и вновь:

— Я люблю тебя. Люблю тебя. Прости меня. Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

Мы подтвердили, что все еще живы. Все еще вместе. Никто из нас не ушел. Ни о каком разводе не могло быть и речи. Никакого прощания.

Это было приветствие, и я хотел, чтобы оно длилось вечно.

Мы долго обнимались.

Пришел врач, но не стал нас прерывать. Он позволил нам побыть вместе, а затем на цыпочках приблизился и проверил мои показатели.

Эстель смахнула слезы и с искренней легкостью улыбнулась доктору. Она рассказывала, что на протяжении многих лет переносила присутствие толпы и незнакомых людей, и это было очень сложно. Я не сомневался, что находиться среди стольких людей будет нелегко. Я гордился тем, что она такая смелая.

Пиппа и Коко отошли в сторону, когда доктор подошел ближе.

— С возвращением, мистер Оук.

Я вздрогнул.

Много лет меня не называли по фамилии. Никто, кроме Эстель и моей островной семьи, не разговаривал со мной почти четыре года.

Просто смотреть на кого-то незнакомого, на кого-то, кто не знал ни одного шрама, солнечного ожога, растяжку было самым странным ощущением.

— Спасибо, что спасли... — Я снова закашлялся. — Меня.

На бейГэлке было написано, что мой лечащий врач — доктор Финнеган. Его рыжие волосы выдавали ирландские корни, несмотря на австралийский акцент.

— Мне было приятно заниматься вашим лечением. — Он перевел взгляд на аппараты и капельницы, медленно вводящие то, что спасло мне жизнь. — Все признаки говорят о полном выздоровлении. В таких тяжелых случаях, как ваш, должен предупредить, что хотя инфекция не распространилась на кости, она находилась в вашей крови достаточно долго, чтобы с возрастом вызвать осложнения с лимфоузлами и иммунной системой. Вы должны быть осторожны с любыми порезами и царапинами в будущем и продолжать проявлять бдительность при укусах насекомых и отеках. Вам все понятно?

— Да.

— Действие антибиотиков восстановило организм. Однако вам нужно будет, в течение двадцати одного дня, после того как мы причалим, принимать перорально лекарства (прим. пер.: Пероральный приём лекарственных средств — приём лекарства через рот (лат. per os, oris), путём проглатывания лекарства). Это очень сильные препараты, но после столь долгого отсутствия достаточного количества витаминов ваш организм слишком ослаб, чтобы бороться самостоятельно.

Заговорила Эстель:

— Я прослежу, чтобы он принял все таблетки, доктор. Я думала, что потеряла его однажды. Я не позволю ему покинуть меня во второй раз.

Финнеган усмехнулся.

— Хорошо, что мы в одной команде, мисс Эвермор.

— Пожалуйста... зовите меня, Эстель. Я просила вас об этом два дня назад. Вы познакомились с моими детьми. Я хочу, чтобы их вы тоже называли по именам.

Улыбаясь, она указала на двух девочек.

Я так привык видеть их полуголыми, что их персиковые сарафаны в тон были нарочито яркими.

— Это Пиппа, но вы можете называть ее Пиппи, а Коко — это сокращение от Кокос.

Финнеган коснулся своего виска в знак приветствия.

— Очень приятно. — Наклонившись, чтобы пощекотать Коко под подбородком, он усмехнулся. — Значит, тебя назвали в честь дерева, которое прозвали чудом, да?

Коко хихикнула.

— Ко-ко-кокосы. Вкуснятина.

Черт, Коннор.

Почему ты умер?

Боже, как я скучал по этому парню. Ему бы это понравилось. Он был бы в центре внимания. Возможно, у него бы уже появилось пара подружек.

Почему жизнь так жестока к самым достойным?

— Да. — Финнеган улыбнулся. — Они также чрезвычайно полезны для попавших в беду,таких, как вы.

Коко покачала головой, румяные щеки запылали.

— Нет. Домой.

Финнеган нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

Для своего юного возраста — чуть больше двух лет — Коко обладала хорошим словарным запасом, и могла отвечать на вопросы. Я сомневался, что она сможет красноречиво рассказать о своем зачатии и рождении, но напрягся. Извечное клише о том, что мужчина и женщина были охвачены похотью и просто не могли удержаться. Отбросили осторожность, чтобы просто заняться сексом, наплевав на последствия.

Мы пытались предотвратить появление Коко.

Мы прекрасно понимали, насколько это опасно.

Но она все равно появилась.

И мы ее безумно любили.

— Родился. — Коко важно постучала себя по груди. — Домой. — Хрустальные слезы блестели на ее ресницах. — Домой. Не так, как здесь. Плавать. Черепаха. — Ее нижняя губа дрогнула, когда она потянулась к Эстель. — Ма-ма, домой!

Эстель взяла ее у Пиппы, покачивая и целуя в лоб.

— Все хорошо, маленький орешек. Все в порядке. Скоро мы сможем поплавать. На корабле есть бассейн. Тебе понравится. Мы можем поплавать, и я уверена, что у кого-нибудь найдется домашняя черепаха.

Ее взгляд скользнул по мужчине, притаившемуся у двери.

— Стефан, в сувенирном магазине продаются чучела черепах?

Парень пожал плечами.

— Не уверен. Но могу уточнить.

Эстель вздрогнула, словно ей было неприятно, что она навязывается.

— Это... не беспокойтесь об этом.

— Я схожу. — Пиппа направилась к мужчине. — В свое время мне очень помог Паффин. Я забыла взять куклу, которую Коннор сделал для нее. Ей нужен друг.

Эстель вздохнула с облегчением.

— Спасибо, Пип.

— Без проблем.

Она выскользнула за дверь вместе с незнакомцем. Мое сердце бешено заколотилось, шкалы запрыгали по монитору.

— Кто это? В безопасности ли Пиппа с ним?

Эстель посмотрела на меня.

— Его зовут Стефан. И да, я доверяю ему.

Я сомневался, но Коко протянула ко мне свои крошечные ручки. Возможность обнять дочь превозмогла тот факт, что я был подключен к технике, словно какой-то робот.

— Дай ее мне.

Эстель придвинулась ближе, осторожно перенося вес извивающейся малышки. Когда она отстранилась, я взял ее за запястье и поцеловал нежную кожу. Я знал, что у нее там шрам от страшного пореза швейцарским армейским ножом при попытке открыть кокос. Точно так же я знал, что у нее шрам на коленке от падения с дерева и неизгладимый след на груди от ремней безопасности, когда мы разбились.

Я знал об этой женщине все.

И все же... она казалась чужой в кремовой рубашке и Гэлнсовых шортах. Ее волосы были собраны в хвост, и от нее пахло по-другому. Не песком, морем и солнцем, а скорее синтетическим мылом и слишком душистым лосьоном для тела.

Меня охватило чувство собственничества, я хотел заявить на нее свои права. Погрузиться в океан и смыть с себя неизведанное, заниматься любовью, несмотря на попытку смерти разлучить нас.

Финнеган прочистил горло, напоминая, что мы не одни. Он окинул взглядом меня, мою жену и ребенка.

— Значит... вы рожали одна?

Эстель вздрогнула.

— Да.

— При обследовании, похоже, никаких осложнений не было.

— Не было.

— Вы, должно быть, были в ужасе.

— Да.

Я резко выпрямился.

— Она была великолепна. Я очень горжусь ею.

Доктор нахмурился.

— Значит... вы были женаты до аварии?

Не твое собачье дело.

Эстель опустила глаза.

— Нет. Но теперь мы вместе.

Финнеган погладил свой подбородок.

— Должен признать, в этом больше смысла. Я не мог понять, что она имела в виду.

— Кто, что имел в виду?

Мой голос был резче, чем предполагалось.

— Джоанна Эвермор.

Эстель словно превратилась в гранит.

— Кто?

Раздался голос Пиппы, она снова вошла в комнату.

— Моя бабушка. Я попросила, чтобы ей позвонили. Я не знала ее номера, но помнила имя и город. — Она всхлипнула, не в силах поднять взгляд. — Она должна знать о моих... моих родителях... и... и... — Она больше не могла сдерживать слезы. — Она должна знать о... Конноре.

Эстель раскрыла объятия.

Пиппа подбежала к ней и крепко обняла.

— Все в порядке, Пиппи. Ты поступила правильно. Конечно, она должна знать. Она будет с нетерпением ждать с тобой встречи.

У меня защемило сердце при мысли о том, что Пиппу заберут у нас.

Но ведь этого не случится, правда? Мы были ее законными опекунами. Документов у нас не было, но она принадлежала нам почти четыре года.

— Я вернулась, чтобы узнать, не хочет ли Коко зайти в магазин подарков, чтобы выбрать игрушку. Не хочу причинять вам боль, ребята. — Пиппа заплакала еще сильнее. — Я скучаю по своей семье. Я-я не могла скрывать это. Больше не могу. Они должны знать. Коннор...

Мой пульс участился, мне отчаянно хотелось вылезти из постели и обнять ее.

— Все в порядке. Я понимаю. — Эстель погладила волосы Пиппы. — Очень мило с твоей стороны взять Коко. Уверена, она с удовольствием пойдёт.

Пиппа постаралась успокоиться, проглотила слезы.

— Хорошо...

Мысль о том, чтобы провести время с малышкой, как старшая сестра, позволяла какое-то время не думала о потерянном брате.

Насколько мы были виноваты в том, что использовали Коко как защитное одеяло от такой душевной боли?

Финнеган разрушил пузырь, наполненный напряжением.

— Если не возражаете... Мне нужно подтвердить кое-что из того, что сказала мне Джоанна Эвермор.

Эстель не переставала обнимать Пиппу, привлекая к своим объятиям Коко.

— Хорошо...

— Когда я рассказал ей, что тетя и дядя Пиппы были на острове и присматривали за её внучкой, она сказала, что у Дункана не было братьев и сестер. Он был единственным ребенком. Однако... из вашей медицинской карты я знаю, что вы указали свое имя как Эстель Эвермор... как и у Пиппы.

Доктор посмотрел на меня.

— Однако, ваша фамилия Оук, так что предполагаю, и не хочу совать нос не в свое дело, что Эстель была замужем или каким-то образом состояла в дальнем родстве с Эверморами до того, как познакомились? Или, возможно, вы сменили фамилию из соображений удобства?

Возмущенная Пиппа вырвалась из объятий Эстель.

— Она моя тетя. Гэл — мой дядя. Мне все равно, что кто говорит. Они — семья.

Финнеган поднял руки.

— Я не утверждал обратного, но власти захотят разобраться с этим.

— С чем разобраться? — спросил я.

Финнеган бросил на меня печальный взгляд, отягощенный всем тем, чего мы не понимали.

— Когда мы прибудем в порт через несколько дней, вас будут допрашивать представители сиднейской иммиграционной службы. Вы будете задержаны, если у вас нет действующих документов, подтверждающих гражданство и происхождение.

Задержаны?

Мы превратились из заключенных на острове в заключенных среди людей?

Черт, нет.

Этого не может быть.

— Послушайте, у нас нет документов, потому что мы потерпели крушение. Мы живы благодаря тому, что сплотились, а не потому, что кто-то нас нашёл. Они могут взять свой допуск и засунуть его себе в задницу, прежде чем я позволю им задержать или разделить нас.

Эстель предупредила:

— Гэл...

Пиппа снова разрыдалась.

Кокос выглядела так, словно хотела присоединиться к нам.

Рай превратился в ад.

Эстель положила свою руку на мою.

— Все в порядке. Мы все уладим. — Она храбро улыбнулась Финнегану. — Все будет хорошо... правда?

У Финнегана хватило такта солгать. Однако его глаза не могли скрыть правду.

— Да, уверен, так и будет, — сказал его рот.

«Я бы начал прощаться уже сейчас», — сказали его глаза.

В первый раз, но определенно не в последний, я пожалел, что мы не вернулись на наш остров.

Назад домой.

Где ничто и никто не мог нас тронуть.

ДВА ДНЯ.

Оба состояли из двадцати четырех часов.

Оба неизменны по минутам и продолжительности.

И все же каким-то образом... они промелькнули незаметно.

Так было всегда. Если на горизонте появлялось что-то радостное, дни превращались в годы. А если грозило что-то ужасное, то они превращались в секунды.

Два дня — слишком мало.

Несмотря на то, что время было против нас, Гэллоуэю становилось лучше.

Финнеган осмотрел его плохо зажившую лодыжку, стопу и голень. Он сделал рентгеновские снимки и в задумчивости постучал себя по подбородку.

К сожалению, он признал, что конечный результат получился не идеальным.

Голень Гэллоуэя зажила после травмы латеральной маллеолуса, а на стопе был перелом Лисфранка (прим. пер.: Переломовывих Лисфранка представляет собой перелом и/или вывих среднего отдела стопы с повреждением одного или более из предплюсно-плюсневых суставов), который может привести к артриту.

Его лодыжка.

Его лодыжка была не в порядке.

Мы уже знали это.

Мы не знали, что травма называется бималеолярным переломом (прим. пер.: бималеолярный перелом — повреждение голеностопного сустава с переломом и внутренней, и внешней лодыжки). В сочетании с другими травмами и тем фактом, что связки и сухожилия также были повреждены, это означало, что наложенной шины и самого лучшего ухода, который я могла обеспечить, было недостаточно.

В процессе заживления сустав сместился, это привело к неправильному срастанию сломанной кости. Лодыжка могла выдерживать нагрузку, но он, возможно, никогда не сможет бегать или даже ходить, не хромая. Со временем, по мере старения, у него появятся боли. Сустав будет нестабильным и потребует постоянного наблюдения.

Вместо того чтобы быть сильной ради Гэла, быть рядом, когда он услышал новость, я сломалась.

Я чувствовала себя ответственной за это.

Я ненавидела себя за то, что подвела его.

Я должна была сделать больше, чтобы вылечить его. Должна была знать, как обеспечить лучший уход.

Однако он не винил меня. Он винил себя. Это он заставил пилота лететь в изменчивую погоду. Он совершил поступок, за который карма требовала платы.

Я любила его, независимо от того, был он сломлен или цел.

Я просто хотела быть лучше. Более способной. Медсестрой, а не автором песен.

В тот вечер, после того как Финнеган сообщил новость, Гэллоуэй прижал меня к себе и приказал прекратить испытывать чувство вины. Я больше не должна думать об этом.

Он смирился с тем, что теперь у него такая походка. Он мог бегать, ходить (возможно, он никогда не будет делать это грациозно или не сможет танцевать), но он был жив, и это главное.

Нам разрешили перевести Гэллоуэя из санчасти в мою комнату с условием, что он будет возить с собой капельницу с антибиотиками и жидкости, куда бы ни пошел.

Мы провели две ночи, свернувшись калачиком на полу, рядом с нами были Пиппа и Коко.

Призрак Коннора не покидал нас, давая нам силы противостоять тому, что нам предстоит.

Организм Гэллоуэя (подкрепленный лекарствами и питательными веществами, вводимыми внутривенно) прекрасно исцелялся. К нему вернулся естественный цвет кожи, появилась улыбка, и с каждым часом он чувствовал себя все более живым в моих объятиях.

Медицинская бригада внимательно следила за ним. Все мы посетили стоматолога для чистки зубов и рентгена.

Мне, как и Пиппе, потребовалось несколько пломб, но в целом наши зубы были в хорошем состоянии благодаря использованию зубной нити и двухразовой чистке, даже при использовании старых зубных щеток без пасты.

Мы делали все возможное, чтобы оставаться в хорошей физической форме.

И это окупилось (за вычетом недостатка веса).

Утром, когда мы заходили в Сиднейскую гавань, меня поразили две вещи.

Во-первых, я три с половиной года ждала возвращения домой, и вот оно, наконец, свершилось. Лететь не пришлось (слава богу), а круизный лайнер (вместе с его персоналом) оказался лучшей интеграцией в шумное общество, о которой мы только могли мечтать.

А во-вторых, я больше не считала этот мегаполис своим домом. Желание убежать становилось сильнее с каждой волной, над которой мы проплывали. Даже мысль о том, что я снова увижу Мэделин, не могла остановить непреодолимое желание взять капитана на мушку, как подобает пирату, и приказать ему вернуться в открытое море.

Когда громкий скрип огромного якоря с плеском опустился в гавань, а матросы помогли привязать плавучее чудовище к причалу, я задрожала так сильно, что Гэллоуэй изо всех сил пытался меня удержать.

Капитан был профессионалом своего дела, подарил нам одежду из сувенирного магазина (и милое чучело черепахи для Коко), не взяв платы (не то чтобы у нас были деньги) и снабдил антибиотиками и витаминами, прежде чем предоставить безопасный выход на сушу.

Перед входом на трап он также отозвал нас в сторону и сунул Гэллоуэю в руку листок бумаги. Случайный набор цифр ничего не значил для меня, пока Гэллоуэй тяжело не выдохнул.

—Координаты?

Капитан кивнул.

— Чтобы вы могли вернуться, если понадобится. Эти точные координаты приведут вас обратно, если у вас возникнет желание.

Я обняла его.

Я так сильно сжала его, потому что он только что дал нам ключ от рая.

Он дал мне возможность когда-нибудь забрать телефон с нашими воспоминаниями. Блокнот с нацарапанными песнями. И четыре духа, которые умерли и нашли спасение в соленом море и солнечном свете.

Если наше будущее окажется слишком трудным, если наши мечты обернутся катастрофой, у нас будет надежное убежище. Остров, который чуть не убил нас. Но, тем не менее, он принадлежал нам.

Мы высадились последними (после того как увидели, как две тысячи человек выползают, словно муравьи), и сделали это не в одиночку.

Стефан и Финнеган сопроводили нас по трапу, передав в цепкие руки представителей СМИ, газетчиков и ожидающих иммиграционных служб.

Это и был наш новый ад.

Но, по крайней мере, у нас были координаты, как вернуться в рай.

Однажды.

Когда-нибудь.

Я хотела вернуться домой.

— Не могли бы вы рассказать, что произошло на острове?

— Вы прибегали к каннибализму?

— Где остальные, кто разбился вместе с вами?

— Вы жалеете о своем решении подняться на борт того вертолета?

— Семья пилота заявила, что вы оказали на него давление, когда он сказал, что это плохая идея. Вы можете это подтвердить?

— Считаете ли вы, что должны нести ответственность за смерть Акина Ачарьи?

Черт, они стервятники.

Хуже стервятников, бешеная отвратительная саранча.

— Сюда, пожалуйста!

Над толпой журналистов появился человек в темно синем костюме с планшетом.

Схватив Эстель за талию, пока она баюкала Коко, я потянул Пиппу за локоть и стал проталкиваться сквозь толпу.

— Расскажите, что произошло!

— Это правда, что вы убили человека?

— Почему вы не подтверждаете, что несете ответственность за аварию?

К тому времени, когда мы добрались до стеклянных дверей таможни, где оформляют пассажиров морских судов, я был потным, злым и еще более напряженным, поскольку меня приговорили к тюремному заключению за преступление, которое я не хотел совершать.

Мой организм работал на пределе возможностей, а голова раскалывалась от тошноты. Головная боль утихла, покраснение на руке превратилось в румянец, но мне по-прежнему было нехорошо.

Мы не должны мириться с этим дерьмом.

Мы устали.

Нам необходим отдых.

Неужели они этого не видят?

Человек, махавший нам рукой, захлопнул дверь и закрыл ее, как только мы оказались внутри. Помахав рукой Стефану и Финнегану, я порадовался, что мы попрощались до этого балагана, потому что наше расставание было коротким и нескладным.

Нас тут же провели в отдельную комнату, подальше от суеты возвращающихся отдыхающих, и обращались с нами как с подозреваемыми, а не как с выжившими счастливчиками.

Короткие волосы мужчины блестели под ярким электрическим светом, как шерсть добермана, а его очки напомнили мне о том, что я отчаянно нуждался в походе к офтальмологу.

У меня чесались руки украсть его очки, чтобы увидеть Эстель, Коко и Пиппу с кристальной ясностью, а не в расплывчатой дымке.

Жестом пригласив нас сесть, мужчина устроился за большим столом и положил перед собой планшет.

Воцарилось неловкое молчание.

Эстель успокаивала Коко, пока та ерзала в велюровом кресле. Бедная малышка не привыкла к пластику, шелку и металлу. Она выросла на соли и дереве, звезды были ее ночником, а волны — колыбельной. Этот чужой, хаотичный мир сеял хаос в ее чувствах.

Черт, это привело к хаосу в моей жизни. Я и забыл, насколько архаичным может быть человеческое взаимодействие. Нам пришлось постепенно упорядочить свои чувства и восприятия, чтобы обратить внимание на то, что имело значение.

Мне придётся переучиваться.

И быстро.

— Итак... — Я прочистил горло. — Что будет дальше?

Мужчина сцепил руки.

— Мы ждем еще нескольких человек, и тогда можно начинать.

Еще несколько человек?

Кого именно?

Ответ пришел через десять минут, когда перед нами поставили графин с водой и печенье на трехъярусной подставке для торта.

К нашей компании присоединилась женщина с таким же планшетом, заняв место во главе стола.

Дверь открылась и закрылась, гулко отдаваясь в стеклянной комнате. От стука каблуков по спине побежали мурашки.

Пиппа обернулась первой.

Разумеется, это было правильно.

Семья есть семья. Независимо от того, сколько времени прошло.

Но то, как она просияла и залилась слезами благодарности, вырвало мое сердце и вдребезги разбило его о нетронутое песочное печенье.

— Нана!

Ее стул отлетел в сторону, заставив Коко испуганно взвизгнуть. Мы с Эстель одновременно повернулись, как раз в тот момент, когда Пиппа бросилась в объятия хрупкой седовласой женщины с болтающимися розовыми серьгами.

Ее костлявые руки обхватили моего ребенка, прижимая к шерстяному костюму и поношенной сумочке.

— Пиппа! Я так рада, что с тобой все в порядке.

Я должен был отвести взгляд, когда Пиппу осыпали тысячей поцелуев, беспорядочно оставленных на ее лбу. Я должен быть счастлив, что у нее остался хоть один член семьи.

Но это не так.

Потому что я знал правду.

Это был последний раз, когда я мог назвать ее своей.

— А, миссис Эвермор. Теперь, когда вы прибыли, давайте начнем.

Мужчина предложил ей присесть.

Однако она этого не сделала. Она так и осталась стоять, обняв мою дочь, и злобно смотрела на нас с Эстель.

— Где Коннор?

Допрос начался.

Она не только вырвала мое сердце, заявив права на Пиппу, но и растоптала его.

Когда никто не ответил, старуха сделала пару шагов вперед, увлекая за собой Пиппу.

— Я спросила... где Коннор?

Первый вопрос... тот самый, которого я боялся.

Ее гнев усилился.

Пиппа плакала, уткнувшись в грудь своей бабушки, не в силах вымолвить ни слова. Она еще не произнесла их вслух. Она устно не признала, что Коннор мертв. Всякий раз, когда она говорила о нем, она употребляла двусмысленные слова. Намеренно игнорируя правду.

Что он ушел.

Это не было ложью.

Что он бросил ее. Меня. Всех нас.

— Ответьте на вопрос миссис Эвермор, будьте добры, мистер Оук.

Мое внимание переключилось на мужчину, напыщенно скользящего пальцами по бумагам перед ним. Инстинкты включились, выискивая его скрытый мотив. Потому что у него был скрытый мотив, просто я не знал, какой.

Эстель вытерла слезы и ответила за меня.

— Он мертв, миссис Эвермор. — Ее подбородок отважно вздернулся. — Он умер от яда рыбы камень. Мы ничего не могли сделать.

— Это правда? — потребовал офицер.

Миссис Эвермор побледнела.

— Вы хотите сказать, что мой внук мертв? Мой сын и невестка? Все мертвы?

Пиппа заплакала еще сильнее, спрятав лицо под защитой бабушки.

Иди сюда, Пиппи. Я защищу тебя.

Не эта старуха.

— Что значит «это правда»? — Эстель сжала руки в кулаки. — Конечно, это правда. На что вы намекаете?

Коко шмыгала носом и извивалась, но не издавала ни звука, ее глаза были широко раскрыты от страха.

— Я намекаю, мисс Эвермор, что, возможно, мистер Оук как-то причастен к его кончине.

— Что?! — Я вскочил на ноги.

Мой стул заскрипел по керамогранитным плиткам.

Мужчина и женщина (я так и не узнал их имен) обеспокоенно посмотрели друг на друга.

— Я просто говорю... с вашей историей.

— Моей историей?

— Да, вы не можете ожидать, что мы не зададим этот вопрос. В конце концов, там не было никого, кто мог бы засвидетельствовать вашу невиновность.

— Мою невинность? — Я ударил себя кулаком в грудь. Мое сердце напоминало огнедышащее существо. — Мне нечего подтверждать. Это правда.

Как могло случиться, что возвращение домой стало таким извращенным и неправильным?

Голова кружилась от слабости, иммунная система истощалась слишком быстро благодаря кровопийцам, высасывающим жизнь.

Эстель встала, успокаивающе положив руку на голову Коко.

— Вы ошибаетесь. Там были люди, которые подтвердили его невиновность. Мы! Я знаю, почему вы нацелились на Гэллоуэя, и вы не можете быть дальше от истины. Я никогда не видела человека, который был бы настолько сломлен чужой смертью. Он любил этого мальчика. Мы все любили. Мы бы никогда не причинили ему вреда. Мы бы умерли вместо него, если бы могли.

Я тяжело дышал, когда Эстель протянула мне руку.

Я безумно хотел схватить её, но не мог. Я бы не стал использовать ее в качестве своего убежища, только не после того, что совершил.

Я вызвал эти подозрения.

Мое прошлое настигло меня.

Она не должна была расплачиваться за это.

Все стояли в яростном противостоянии, пока Пиппа не высвободилась из объятий своей бабушки и не отошла, выглядя моложе, печальнее, старше, чем я когда-либо видел.

— Это правда. Коннор стоял на одной из этих рыб пару лет назад, Стел и Гэл спасли его. Они заботились о нас. Мы бы не выжили без них.

Она склонила голову.

— Мой брат... он... он... — Она уперлась кулаками в глаза, заставляя себя продолжать: — Он любил их так же сильно, как и я. Не надо говорить неправду, когда не знаешь, что произошло.

Бабушка заключила ее в объятия, ее лицо смягчилось от общего горя. Ее глаза встретились с моими.

— Прошу прощения. У вас двоих.

Эстель отрывисто кивнула.

— Я понимаю.

— Я благодарна вам за заботу о детях моего сына.

— Я бы сделала это снова, не задумываясь. — Эстель посмотрела на Пиппу. — Я люблю ее, как свою собственную дочь. Она всегда желанная в нашем доме.

Бабушка Эвермор грустно улыбнулась.

— Мне очень приятно это слышать. Взаимно, мой дом всегда открыт для вас. — Она перевела взгляд на меня. — Повторяю, для вас двоих.

Прикусив нижнюю губу, она заколебалась, прежде чем промолвить:

— Мы родственники, деточка? — Подойдя ближе к Эстель, она добавила: — У вас фамилия моего мужа, но я не знала, что у нас есть родственники в Австралии.

Эстель провела пальцами по белокурым кудряшкам Коко.

— Нет, не думаю. Просто причудливое стечение обстоятельств.

Джоанна Эвермор преодолела последнее расстояние, остановившись рядом со мной.

— Позволите?

Я замер.

Что позволю?

Не успел я ответить, как ее костлявые руки обхватили меня.

— Спасибо. От всего сердца. Мой сын гордился бы тем, что вы любите его детей так же сильно, как он.

Отпустив меня, она притянула к себе Эстель, поцеловав ее в щеку.

— И вы. Я очень благодарна.

В отличие от меня, Эстель обняла ее в ответ.

— Хочу, чтобы вы знали, что Дункану и Амелии были устроены изящные проводы. Мы часто думали о них, и они свободны от своего трагического конца.

По напудренному лицу старушки текли слезы. Она могла бы быть красивой женщиной. Теперь же на ее лице морщины и следы беспокойства.

— Спасибо. Когда-нибудь я хочу услышать историю о том, что произошло. Но не сегодня.

Повернувшись к Пиппе, она раскрыла объятия.

— Сегодня я радуюсь возвращению члена семьи.

Эстель шмыгнула носом, когда Пиппа прижалась к своей бабушке.

— О, Нана, как бы я хотела, чтобы ты была там. Но у меня есть мамин браслет и папины часы. И их обручальные кольца.

Джоанна снова посмотрела мне в глаза.

— Вы сохранили их?

— Для Пип и Коннора. — Я вздрогнул, поняв, что облажался. Коннор больше не нуждался в таких банальных вещах. — Для вас. Для семьи.

— Ты моя семья, Гэл. — Пиппа застенчиво улыбнулась. — Всегда.

Ярость, сковывавшая мой позвоночник, улетучилась, оставив во мне пустоту и боль.

— И ты, Пиппи. Навсегда.

Пиппа подошла ко мне. Я опустился на одно колено, чтобы обнять ее. Ее торс склонился над моим плечом, и мы крепко, крепко, крепко прижались друг к другу.

К нам присоединилась Эстель.

Потому что мы знали.

Это было не обычное объятие.

Это было прощание.

Человек, ответственный за это ужасное собрание, прочистил горло, разрушая чары. Пиппа вытерла слезы, прижимаясь к своей бабушке

Я кивнул, словно это было совершенно логично. Мы были ее опекунами, но мы также были ужасным воспоминанием. Она любила нас, но всякий раз, когда смотрела на нас, видела Коннора, наш остров, боль, страдания и смерть.

Ни один ребенок не должен видеть это снова и снова.

Я не мог оторвать от нее глаз, но мужчина прервал мою грусть:

— Простите, не успел представиться. Я Александр Джонс, а это Дафна Мур. Мы здесь для того, чтобы сделать ваше возвращение в наш огромный город как можно более легким.

Тон встречи изменился.

Однако вместо того, чтобы сесть, мы с Эстель остались стоять, застыв на месте, словно в любую секунду Пиппа и ее бабушка могли исчезнуть.

Коко не сводила с нас сине-зеленого взгляда, вцепившись крошечными пальчиками в спинку стула.

Дафна спросила:

— У вас случайно нет паспортов? Это значительно ускорило бы процесс.

Я сжал кулаки.

Серьезно? Они хотели потратить наше время на эти вопросы? К счастью, Эстель ответила, потому что я был готов сорваться.

— Нет, они остались на острове. Кроме того, срок их действия истек.

— Ах, неважно. — Александр Джонс посмотрел на свой планшет. — Вам предстоит пройти полный медосмотр, несмотря на то, что врач судна заверил нас, что вы в хорошем состоянии, учитывая последние события.

В этой чепухе не было никакого смысла.

Мы молчали.

Дафна сказала:

— Наряду с медицинским обследованием, от вас потребуют отчет о том, как вы выжили, что готовили, как укрывались и почему зафрахтовали вертолет в такую плохую погоду. Поисково-спасательная служба обсудит параметры первоначального расследования, когда вы исчезли, и, уверена, у них будут вопросы. — Она слегка улыбнулась. — Конечно, это все может подождать. Это лишь предварительное предупреждение о том, что...

— Предупреждение? — Я напрягся. — Странный выбор слов, не находите?

Мисс Мур напряглась и посмотрела на своего партнера.

— Уф, ну...

— Не совсем, мистер Оук. Боюсь, у нас есть хорошие и плохие новости.

Конечно, кто бы сомневался.

Было бы слишком рассчитывать на радушный прием. Все становится слишком сложно, когда имеешь дело с бюрократами и волокитой.

Я скрестил руки, встав над Эстель и Кокос, готовясь защитить их от любой словесной глупости, которой мы подвергнемся.

— Нам нужно уточнить одну вещь, мистер Оук. Это... — Алекс в очередной раз посмотрел на свой планшет. — Вы не австралиец. Да?

Я хотел соврать. Сказать, что я австралиец, чтобы меня не разлучали с Эстель, но акцент выдавал меня.

Мой английский слишком сложно скрыть.

В любом случае, они уже знали правду. У них были все необходимые детали. Я не идиот. Мой вердикт был уже вынесен.

Не успел я ответить, как в дело вступила Дафна.

— Мистер Оук, вы из Кента, верно?

— У вас есть наши свидетельства о рождении и бог знает что еще. Вы на самом деле хотите, чтобы я ответил на это вопрос?

Оба офицера замолчали.

Эти вопросы — фарс.

Я крепко сжал руки в кулаки.

— Просто продолжайте. Какие хорошие и плохие новости?

Не обращая на меня внимания, Алекс продолжил:

— Вы направлялись на ФиГэл по рабочей визе на три месяца?

Они хотели поиграть?

Отлично.

— Да.

— Тем не менее, в итоге вы просрочили срок пребывания в стране на три года и три месяца.

— Вряд ли можно назвать аварийную посадку и отсутствие возможности покинуть остров умышленным превышением срока пребывания.

Что это за жуликоватые чиновники и напыщенная бумажная волокита? Неужели в них нет сочувствия? Неужели они не могли понять, через что мы прошли? Нам не нужна эта испанская инквизиция.

— В связи с этим мы не можем разрешить вам въезд в Австралию до тех пор, пока не будут заполнены необходимые формы.

— Что? Вы не можете этого сделать... — Эстель встала на мою защиту. — Он мой. Мы женаты. У нас общий ребёнок. — Она указала на Коко, как будто можно было ошибиться в смешении нашей крови. — Видите.

Алекс нахмурился.

— Это подводит нас к другой проблеме. Нам необходимо решить, что делать с младенцем.

Точно, так и есть.

— Что с ней делать? Не говорите о ней так, словно она доставляет неудобства, приятель. Она моя дочь.

Эстель положила руку на мое дрожащее предплечье.

— Все в порядке, Гэл. Уверена, они не это имели в виду.

— Не совсем. — Алекс покопался в бумажках перед ним. — Возвращаясь к сути дела. Мы требуем правильного оформления документов. Мисс Эвермор может свободно въезжать в страну, а поскольку ребенок явно принадлежит ей и не достиг пятилетнего возраста, она может путешествовать с условием посещения необходимых встреч для оформления гражданства.

— А что насчет меня?

Я сдержал свой гнев.

— С вами, сэр, немного сложнее.

— Я не понимаю, почему. Вы говорите, что мне необходимо заполнить документы. Ну, так дайте мне эти чертовы бланки, и я заполню их прямо здесь, прямо сейчас.

— Это так не работает.

— Это может работать так, как вы того захотите.

— Боюсь, это не тот случай.

Эстель сжала мою руку в своей.

— Мы женаты. Разве это ничего не значит?

— Официально? — Дафна приподняла бровь. — У вас есть свидетельство о браке и доказательства этого союза?

Эстель выпрямилась, борясь за меня. За нас.

— Во всех смыслах. Да. Коко — доказательство наших отношений. Конечно, этого достаточно.

— А документально?

Эстель промолчала.

Я ответил:

— Нет, у нас нет ни одной чертовой бумажки. Но это не имеет значения. Мы не расстаемся. Конец чертовой истории.

Два офицера уставились друг на друга так, словно мы были нарушителями спокойствия, а не давно пропавшими людьми, вернувшимися домой.

Позади нас Джоанна Эвермор не могла перестать прикасаться к Пиппе. Чем дольше Пиппа оставалась со своей бабушкой, тем больше она теряла образ дикого сорванца, способного на все, и превращалась в испуганную одиннадцатилетнюю девочку, кланяющуюся старшим.

Не будь таким ребенком, Пиппи.

Я знал ее гораздо лучше. Это был просто шок.

Где была эта тихая, но очень умная молодая девушка? Где была остроумная шутница, любознательная морская фея?

Я знал, где... на острове. Как и все остальные.

Джоанна Эвермор перебила:

— Кстати, о документации. Полагаю, с нашими документами все в порядке?

Эстель вскинула голову.

— Какие документы?

Сотрудники иммиграционной службы кивнули.

— Да. Временный паспорт выдан, и вы можете свободно вернуться в Америку.

— Что? — Эстель запнулась. — Нет!

Коко шмыгнула носом, ее лицо покраснело от готовых пролиться слез.

— Вы не можете. Я не позволю. — Эстель бросилась к Пиппе. — Ты не хочешь возвращаться в Америку, Пиппи. Оставайся с нами. Мы теперь твоя семья. Ты, я, Гэл, Коко и Конн...

Она слишком поздно поняла свою ошибку.

Лицо Пиппы сразу посуровело и вытянулось.

— Мой брат мертв.

Она наконец-то произнесла это.

Лучше бы она этого не говорила.

— Мне нужно быть с семьей.

— Мы твоя семья. — Эстель схватила ее за локти, не обращая внимания на то, что старуха что-то бормочет себе под нос. — Пип, не делай этого. Мы будем жить вместе.

В ее взгляде читалась мудрость, превосходящая годы. Она обняла Эстель.

— Я всегда буду любить тебя, Стелли. Я буду навещать тебя, звонить и никогда не забуду. Но... я хочу домой.

Домой.

Оказалось, что никто из нас не сказал на «наш остров». Пиппа была самой молодой из потерпевших крушение, и дольше всех сохраняла иллюзию цивилизации. Она была верна нам, пока мы обитали на острове, думая, что наше пребывание там навсегда.

Я не мог осуждать ее за это. И я не мог позволить ей уйти с чувством, что она нас подвела.

Несмотря на то, что задыхался внутри, я подошел к ней и заключил в обожающие объятия.

Джоанна Эвермор вежливо отодвинулась, доказав, что она не такая плохая, какой я хотел ее видеть.

Она была всего лишь бабушкой, которая считала, что потеряла всю свою семью, и только потом обнаружила, что один член семьи восстал из мертвых.

Если бы я был на ее месте, я бы тоже захотел увести Пиппу при первой же возможности.

— Мы любим тебя, Пиппи. — Я говорил ей в волосы, вдыхая фиГэлйский бриз и запах кокосов нашего острова. — Сдержи обещание и оставайся на связи.

Она кивнула, когда я отпустил ее.

— Всегда, Гэл. Я всегда буду любить тебя. Всегда.

Я коснулся ее подбородка.

— Коннор и твои родители очень гордились бы тобой.

Она заставила себя слабо улыбнуться.

— Я надеюсь на это.

Эстель пыталась задержать ее, но я притянул ее к себе и крепко держал. Я не отпускал ее, пока Пиппа махала нам напоследок и брала бабушку за руку.

Улыбнувшись и пообещав позвонить, когда они приземлятся, Пиппа навсегда ушла из нашей жизни.

Потребовались дни, чтобы влюбиться в нее, годы, чтобы узнать ее, а теперь мы потеряли ее в считанные мгновения.

Это было самое страшное, но когда мы повернулись лицом к офицерам, оказалось, что это не единственная ужасная новость.

Это еще не все.

— Эстель Эвермор, вы получили разрешение на въезд в Сидней и будете размещены во временной квартире до тех пор, пока ваши дела не будут приведены в порядок и свидетельство о смерти не будет аннулировано. К сожалению, ваш дом был продан вместе с имуществом, но ваша последняя воля и завещание находятся в ведении Мэделин Берроуз.

Эстель встрепенулась, переключаясь на новые темы.

— Я не... я не знала, что у меня есть завещание. И Мэди. Она здесь?

Алекс покачал головой.

— Мы не знали, что с ней нужно связываться. Капитан «Pacific Pearl» не давал таких указаний. Однако ваш адвокат был поставлен в известность, и он сообщил мисс Берроуз о вашем благополучном возвращении. Думаю, она заглянет к вам, как только вы устроитесь.

Эстель сосредоточилась на хороших новостях, а я — на плохих. У нее был дом, куда она могла поехать, разрешение взять нашу дочь и подруга, ожидающая её возвращения.

Я... присяжные еще совещались.

Если они были похожи на последних присяжных, с которыми я столкнулся... я был в полном дерьме.

Каждый мускул напрягся, когда мужчина огласил мой приговор.

— Что касается вас, мистер Оук. Мы знаем о вашем испытании и при обычных обстоятельствах из сострадания разрешили бы въезд на некоторое время. Мы не будем обращать внимания на то, что у вас нет необходимых виз, и вместе с вами займемся оформлением будущих документов. Однако вы осужденный преступник. У вас есть судимость.

— Согласно австралийскому законодательству, мы не разрешаем въезд в страну преступникам без полной проверки и обсуждения. Но и в этом случае гарантии нет. — Он посмотрел на меня через линзы очков. — Особенно это касается убийц.

И вот так... я превратился из почти мертвого в запрещенного.

Эстель больше не была моей.

Мое прошлое наконец-то настигло меня.

Все кончено.

ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ.

Я не могла этого допустить.

Гэллоуэй принадлежал мне.

Я принадлежала ему.

Я родила ему дочь.

Мы любили друг друга.

— Вы шутите? — Мой голос напоминал пронзительную скрипку. — Что вы собираетесь делать?

Иммиграционный офицер (ставший моим заклятым врагом) прочистил горло.

— Он будет находиться в центре временного содержания до завтрашнего рейса и депортирован в Великобританию.

Я не переставала дрожать.

Нет, нет, нет...

Коко спрыгнула со стула и помчалась на своих крошечных ножках, чтобы ухватить меня за бедро.

— Ма-ма. Домой?

Я машинально подхватила ее на руки, не отрывая взгляда от мудака, пытающегося разрушить мою семью.

Он уже лишил нас Пиппы.

Он не мог забрать и моего мужа.

— Все в порядке, Коко. Не волнуйся. — На одном дыхании я прорычала: — Куда он, туда и я. Хочешь посадить его в клетку — хорошо. Но и меня туда сажай.

Я наблюдала за этой сценой, словно сторонний наблюдатель. Я видела, как напрягся Гэллоуэй и как его охватила ярость от моего обвинительного тона. Я знала, что он будет спорить и призывать меня вернуться домой (уже не в свой дом) и позволить ему разобраться со всем по прибытии в Англию.

Но я этого не допущу.

Мы были вместе каждый день в течение почти четырех лет. Я думала, что потеряла его. Я видела, как он умирает. Я ни за что на свете не позволю им запихнуть его в самолет и расплачиваться за преступление, за которое он уже заплатил.

То, что я могла смотреть на этих людей и стоять рядом со своим мужем, зная, что он убил, но, не зная о фактах, можно было расценить как слепую наивность.

Но я знала Гэллоуэя.

Он отбыл свое наказание.

Даже, несмотря на то, что он не сидел в тюрьме последние несколько лет, его совесть и душа платили за это. Снова и снова.

Он был очищен и прощён.

— Стел, подожди. — Гэл схватил меня. — Подумай о Коко. Они могут запереть меня, но я не позволю им посадить в тюрьму мою дочь. — Он держал мои щеки дрожащими руками. — Пожалуйста... сделай это ради меня. Скоро мы снова будем вместе.

Все оставшиеся осколки моего сердца разлетелись в пыль.

— Ты не знаешь, о чем меня просишь.

— Да, да, знаю. — В его голубых глазах пылал ужас. — Думаешь, я хочу снова оказаться в тюрьме? Меня это чертовски пугает, но я готов сделать все необходимое, чтобы обеспечить твою безопасность. И если депортация — это ключ... пусть будет так.

— Нет, я полечу с тобой в Англию. Я отказываюсь от Австралии. Если они способны на такую жестокость, я больше не хочу здесь жить.

— Стел, мы должны быть благоразумны. Мы не знаем, что произойдет. Мне не удалось связаться с отцом, хотя капитан заверил меня, что он жив, когда я сообщил ему подробности. Не знаю, в приюте ли он, болен ли, или где мы окажемся в конечном итоге.

Ненависть к себе и презрительное признание проступили на его лице.

— Я без гроша в кармане, Эстель. У меня ничего нет. Я разорен. Не хочу отправлять тебя и Коко в неизвестную страну, где нет дома. Подумай, как испугается бедный ребенок. Там холодно. Нет пляжа. Нет солнца.

Он вздрогнул, прижимая меня к себе.

— Это единственный выход. Здесь она будет в замешательстве, но, по крайней мере, будет рядом с тем, что помнит. Мы найдем способ вернуться друг к другу, вот увидишь.

— Ты идиот, Гэллоуэй. Неужели думаешь, ей есть дело до океана, когда она вот-вот лишится отца? — Я ударила его кулаком в грудь. — Нет! Я не позволю тебе этого сделать.

Мужчина-офицер подошел ближе, прижимая к себе планшет, словно это могло спасти его от моего яростного взгляда.

— Мистер Оук, боюсь, автобус уже прибыл, чтобы отвезти вас на территорию комплекса. Если вы сможете попрощаться, я прослежу, чтобы мисс Эвермор и ее ребенка отвезли в квартиру.

Гэллоуэй вихрем бросился к мужчине, сжимая кулаки, в его взгляде читалось убийство. Блеск пота свидетельствовал о том, что он не так силен, как кажется. Хотелось убить всех за то, что они лишили его того, чего он добился.

— Не говорите нам о прощании. Ясно? Вы дадите нам нужное время. Это самое малое, что вы можете сделать.

Мужчина замер, а затем медленно отступил.

— Хорошо... да, конечно.

Гэллоуэй повернулся ко мне и повел прочь.

— Доберись до квартиры и позвони моему отцу.

— Твоему отцу?

Я вспомнила наши разговоры. Поздно ночью, под звездами, все еще жаждущий электрического света и кубиков льда, Гэллоуэй рассказал немного о своей семье. Его отец страдал постоянными вирусными инфекциями после того, как его жена умерла от рака груди, потому что горе подорвало его иммунную систему.

В его устах история его отца звучала болезненно и печально, но в то же время чувствовалась сила. Оставаться в живых, когда твоя вторая половинка умерла? Я прожила в этом ужасе несколько часов и чуть не сломалась.

Я не могла представить, что мне придется жить с таким лишением всю оставшуюся жизнь.

— Позвони на мой старый номер. Капитан оставил сообщение на автоответчике, когда не смог дозвониться. Я передал отцу, что позвоню ему, когда мы причалим. Он будет ждать звонка, если прослушал запись.

Он глубоко вздохнул.

— Я не рассказал тебе всю свою историю, Стел, но это сделает мой отец. У него есть все необходимое, чтобы очистить мое имя. Я не знаю, почему это произошло. Я даже толком не знаю, как это случилось. Но есть причина, по которой меня освободили после того, как приговорили к пожизненному заключению. Если английские суды могут отменить подобный приговор, то эта же информация убедит этих придурков, что я не собираюсь совершать убийства в центре Сиднея. У меня была причина. Мой приговор был отменен. Моя судимость должна была быть снята. Мой отец поможет нам снова быть вместе.

— Я... я... — Мысль о разговоре с человеком, который вырастил из Гэллоуэя такого невероятного человека, пугала меня.

Кто я такая? Я просто женщина, которая разбилась с ним на вертолёте. Женщина, которая настолько плохо вправила ему сломанную лодыжку, что он постоянно прихрамывал.

Я недостойна.

Но я также женщина, которая завладела его сердцем.

Женщина, выносившая его ребёнка.

Женщина, которая любила его больше всего на свете.

Если это не делало меня достойной... то, что же?

Губы Гэла коснулись моих в крепком поцелуе.

— Обещай, что позвонишь ему.

За последние несколько дней я дала столько обещаний, что уже не могла уследить за ними. Я обещала не оставлять его, пока он умирает. Обещала любить его, слушаться, бороться за него.

Я выплакала больше слез, чем когда-либо в своей жизни, но мне еще немало предстояло их пролить.

— Обещаю, Гэл. Я позвоню ему. Я разберусь с этой ужасной неразберихой.

Его поцелуй стал порочным.

— Спасибо. Спасибо, что доверилась мне и была на моей стороне.

— Всегда. Я всегда на твоей стороне.

— Я люблю тебя.

— Знаю.

Я не могла сдержать слез, когда Гэллоуэй поцеловал меня в последний раз, поцеловал свою дочь, крепко обнял нас, а затем исчез вместе со своим тюремщиком, чтобы его депортировали.

УЖАС.

Это единственное слово, которое я мог использовать, чтобы описать свои ощущения, когда вошел в камеру предварительного заключения. Эта комната отличалась от той, в которой я находился в последний раз. Это помещение было больше похоже на обычный гостиничный номер. Нормальный туалет со стенами (а не металлическая кастрюля без возможности уединения), кровать с простынями (а не раскладушка с драными одеялами), и еда, подаваемая на посуде, а не выливаемая в пластмассовые корыта на шведском столе.

Но ничто не могло изменить того факта, что в течение нескольких невероятных лет я был свободен.

Я был счастлив.

Я был лучшим мужчиной, каким только мог быть.

А теперь... они лишили меня всего.

Украли мою жену.

Похитили мою дочь.

Лишили меня семьи.

Все сначала.

Паника от того, что кто-то другой распоряжается твоей судьбой. Ужас от того, что приходится полагаться на чужих людей, которые все исправят.

Беспомощность одиночества.

Такова моя жизнь.

Новая жизнь.

Мне нужна моя прежняя жизнь.

Когда жизнь еще одного дня не зависела от взяток и поклонов.

Когда судьба не была предметом переговоров при условии, что мы платили правильную цену.

Сейчас?

Понятия не имею, чего стоит мое будущее.

Взято из блокнота «Narrabeen Apartments».

...

БИП-БИП.

Бип-Бип.

Я была одержима идеей позвонить по номеру, который Дафна Мур дала мне (любезно предоставленный капитаном информационный пакет) для поиска отца Гэллоуэя.

Поездка на такси по новому адресу. Беготня от журналистов, которые меня окружали. Я вошла в тесную двухкомнатную квартиру, где стены были отделаны керамогранитом, а кухня украшена белыми глянцевыми шкафами, отражающими полуденное солнце.

Она была стерильной.

Не жилой.

И я ненавидела ее, потому что Гэллоуэя здесь не было.

Моя тюремная надзирательница покинула меня, как только убедилась, что ее задача выполнена. Положив ключ на кухонную стойку, она пробормотала какие-то нелепые извинения за то, что разлучила мою семью, и ушла.

Она поступила мудро, уехав.

Я не проронила ни слова. Я не отвечала на ее неуклюжие попытки завязать светскую беседу. Не смотрела на нее, когда она потянулась к Коко и издавала успокаивающие звуки в такси.

Я игнорировала её.

Потому что, если бы я этого не сделала.

Я бы убила её.

Тогда Гэллоуэй был бы не единственным осужденным за убийство.

Моя душа болела из-за Пиппы, мне её не хватало — моей компетентной няни, Коко кричала и рыдала от новизны в своей жизни.

Я ворковала с ней. Укачивала ее. Делала все возможное, чтобы остановить ее слезы, пока снимала телефон с подставки и набирала номер.

Всего было слишком много. Слишком тяжело. Слишком сложно.

Но я прижала телефон к уху, ожидая, ожидая, ожидая, что он соединит меня с моей последней надеждой.

— Алло? — ответил сонный голос.

К черту часовые пояса. К черту сон и резкие пробуждения.

Я не стала утруждать себя представлениями.

Я израсходовала всю цивилизованную утонченность, и у меня не осталось сил.

— Мистер Оук. Ваш сын задержан, и завтра его депортируют. Он мой муж, отец моего ребенка, я австралийка, но ему не дают въезд в страну из-за криминального прошлого. — Я издала икающий всхлип, едва держа себя в руках. — Пожалуйста... Гэллоуэй сказал, чтобы я позвонила вам. Он сказал, что вы знаете, что делать. У вас есть документы, доказывающие, что он не тот, за кого его выдают, и вы найдете способ, чтобы ему разрешили остаться.

Целую вечность никакого ответа.

Потом послышалось тяжелое дыхание, когда человек, которого я никогда не видела, всхлипнул.

Казалось, в эти дни меня преследуют слезы.

— Вы сказали, что вы его жена? Что у вас есть... дети? Что он жив.

— Да, мы вместе потерпели крушение. Мы выжили, и у нас родился ребенок. Девочка. Кокос... долгая история. И да. У нас нет этой дурацкой бумажки, делающей наш брак официальным, но мы вместе. Мы женаты. Я люблю его всем сердцем.

— Мой сын жив. — Громкое сопение. — И у него есть семья. Не знаю, кто ты, но я обожаю тебя.

Я рассмеялась... такая странная реакция, но почему-то я успокоилась.

— Так вы мне поможете?

— Дитя... я точно смогу тебе помочь. — Он замолчал. — Во-первых, мне нужен номер электронной почты или факса тех ублюдков, которые задержали моего сына. Во-вторых, мне нужно знать все о том, где вы были и как выжили. И, в-третьих, я хочу познакомиться с женщиной, которая стала моей невесткой.

Я улыбнулась впервые за несколько дней.

— У меня есть визитная карточка людей, которые его забрали. Я продиктую информацию. И... меня зовут Эстель.

— Приятно познакомиться, Эстель.

— Мне тоже, мистер Оук.

— Нет. Ничего подобного. Зови меня Майк. — Послышалось шарканье, за которым последовал зевок. — А теперь... дай мне адрес их гребаной электронной почты, и давай вытащим моего сына из тюрьмы. Снова.

…

Я сделала все, что могла.

Вкратце описала последние три с половиной года.

Продиктовала требуемый адрес электронной почты.

Я повесила трубку.

Я верила, что Майк Оук во второй раз вызволит сына из тюрьмы, и сосредоточилась на том, чтобы успокоить свою обделенную вниманием дочь.

Кокос потребовалась целая вечность, чтобы успокоиться. Даже теплая ванна (которая была все еще в новинку) не помогла.

Она не хотела плюшевую черепаху (любезно предоставленную компанией «P&O»). Она не хотела сыр (который был ее любимой едой с тех пор, как она попробовала его четыре дня назад). И она не хотела иметь ничего общего со стерильной, безжизненной квартирой, в которой мы сейчас живем.

Это была полная противоположность нашему дикому острову с его резкими направлениями и неумолимыми границами.

В белых-пребелых стенах не было свободы.

Даже я почувствовала клаустрофобию и беспокойство.

В конце концов, я открыла балконную дверь и вышла из квартиры на двенадцатом этаже в двух улицах от пляжа Наррабин, где я раньше жила. Смеркалось, а люди все еще бегали трусцой по песчаному берегу, напоминая, что это не частный пляж. Этот пляж нам не принадлежал. Отныне нам придется делиться.

Я вздохнула так, словно мои легкие сейчас разлетятся на бетонную парковку внизу.

Коко выскочила на воздух, остановилась и придерживала мою ногу под фиолетовым платьем в горошек, которое подарила круизная компания.

Мы стояли и слушали.

Просто слушали.

Дышали.

Думали.

Находя что-то знакомое в бризе, в океане, в просторе дикой природы.

Волны успокаивали ее. Маленькие плечи расслабились, выражение страха исчезло с ее лица, и она положила голову мне на бедро, погружаясь в дремоту под звуки нашего старого дома.

Я всегда жила у океана. Всегда была связана с водным горизонтом, который невозможно приручить. Я бы не подумала, что волны станут моим сердцебиением, дыханием, надеждой.

Я вздохнула... Пиппа, Коннор, Гэллоуэй... все ушли.

Я не была одна три с половиной года.

Когда-то давным-давно я наслаждалась тишиной. Я жаждала покоя. Я жестко, оберегала свое время. Даже бедняжку Мэди держала на расстоянии, когда жизнь становилась слишком шумной. Но сейчас... Я бы все отдала за компанию. Я бы вплавь добралась до ФиГэл, если бы это означало, что мой мир вернется в прежний рай.

До того, как наши тела лишились питательных веществ.

Прежде, чем смерть попыталась нас уничтожить.

Я хотела, чтобы Коннор был жив.

Хотела, чтобы Пиппа вернулась.

Хотела, чтобы Гэллоуэй был свободен.

Так много желаний... и только одно, надеюсь, точно сбудется.

Но не сегодня.

Подхватив на руки сонную дочь, я стянула с кровати одеяло, разложила две подушки и легла на тонкий ковер.

Твердость была приятной.

Подушки великолепны.

Мы поели, приняли рекомендованные витамины для восстановления истощенного организма, и, погружаясь в сон, я заметила, что уже несколько часов темно, а я ни разу не включила свет.

Я купала дочь в темноте.

При свете звезд приготовила ужин из сыра и крекера на полностью укомплектованной кухне.

Я жила так, как жила, почти четыре года...

В успокаивающих лунных тенях.

Мое заточение закончилось так же быстро, как и началось.

Я с удовольствием съел приготовленный ужин (хот-дог), тупо уставился в телевизор, прикрепленный к стене (какой-то глупый романтический сериал), и неохотно улегся в постель (все время испытывая физическую тягу к Эстель).

Я спал с ней так долго, что сейчас засыпал с трудом. Меня беспокоило её самочувствие. Я беспокоился за Коко, испытывал мучительную боль от прощания с Пиппой и неуверенность в том, что отец сможет снова освободить меня. У меня раскалывалась голова (побочный эффект целлюлита), и палец все еще болел.

Но мне не стоит беспокоиться.

Я должен верить.

В конце концов, не из-за отца я досрочно освободился от наказания. Даже если он не согласился с приговором суда и собрал свидетельства родственников пациентов, убитых доктором Джозефом Сильверстайном, он не имел силы, когда дело дошло до того, чтобы поколебать холодные неопровержимые доказательства того, что я спустил курок.

Однако, чудесным образом, не я один замышлял убийство.

Несколькими неделями ранее другая семья, о которой мы не знали, потеряла свою мать в результате халатности. Сильверстайн был лечащим врачом этой женщины на протяжении десятилетий. За это время он убил уже двадцать человек (одних — из-за небрежного обслуживания, других — с умыслом: выписывал смертельные дозы лекарств, назначал ненужную химиотерапию, умышленно убивал, притворяясь заботливым, обеспокоенным врачом).

Только на этот раз, когда женщина обратилась к нему с жалобами на хрипы в груди, боли в спине и затрудненное дыхание, он отправил ее домой с антисептическим спреем для горла. Он не послушал ее легкие, не измерил температуру и кровяное давление. Он проигнорировал признаки пневмонии у восьмидесятичетырехлетней женщины. Он отказал ей в самом элементарном лечении... в том самом лечении, о котором говорится в клятве Гиппократа.

Он отправил ее домой.

Она позвонила на следующий день, умоляя о помощи.

Он посоветовал ей перестать ныть.

Она ослабла.

Страдала.

Через несколько дней она умерла от осложненной пневмонии с плевритом, которые любой другой врач смог бы устранить (или, по крайней мере, отправить в больницу). Если бы он послушал ее грудную клетку. Обратил внимание на ее жалобы. И поступил бы правильно.

Но в Джозефе Сильверстайне не было ничего правильного.

То же самое он делал с моей матерью. Он изо дня в день просил ее довериться ему. Когда она сказала, что хотела бы получить второе мнение, он вселил в нее невообразимый страх сложными терминами и медицинским сленгом. Он говорил, что знает, что для нее правильно.

И при этом он получал удовольствие, наблюдая за тем, как ее покидает жизнь.

Однако это была моя мать. И я решил отомстить за неё.

Мужу, теперь уже вдовцу, было девяносто два года, сердце разбито, и он жаждал мести. Прожив в браке шестьдесят три года, он жаждал смерти, потому что без жены его жизнь не имела смысла.

Его история до жути была похожа на мою.

Он купил незарегистрированный пистолет.

Сел в поезд (его лишили прав из-за плохого зрения) и, настроив электроколяску на быстрый режим, помчался к двери человека, убившего его жену.

Только я пришел туда первым.

Он видел, как я бежал с места преступления с окровавленными руками и дымящимся незарегистрированный оружием. Он видел, как я, плохо соображая, бросил пистолет в ближайшие кусты, как любопытная соседка выбежала из дома с криками о том, чтобы вызвали полицию.

У меня не было глушителя.

Люди слышали выстрел.

Меня заметили.

Старик принял решение.

Пока за мной гнались полицейские и неравнодушные люди, он покатился на коляске к кустам.

Собрав оставшиеся силы, поднял оружие (еще теплое, пропитанное порохом) и вытер отпечатки моих пальцев своим шарфом.

То, что произошло дальше, — это судьба, в очередной раз сыгравшая со мной злую шутку.

Пока меня арестовывали и отдавали под суд без права внесения залога (что вновь разбило сердце моего отца), старик заменил мои отпечатки пальцев своими на орудии убийства.

Он позаботился о том, чтобы шины его инвалидной коляски были видны на крыльце, а следы грязи на ковре вели к телу.

Он вернулся домой, упаковал пистолет, написал чистосердечное признание в полицию о том, что видел, как я нанес несколько ударов, а потом ушел. Что это он незаконно проник в дом этого человека и хладнокровно застрелил его.

Он оставил медицинские выписки обо всех случаях, когда его жена получала ненадлежащий уход. Он связался с пожилыми друзьями, которые также потеряли своих близких. И наконец, выявилась закономерность.

Он оговорил себя и привел достаточно аргументов, чтобы доказать, что доктор Сильверстайн, безжалостный ублюдок и дьявол, был недостойным гражданином. Он был социопатом, серийным убийцей.

Все это должно было спасти меня от тюрьмы.

Однако, во время почтовой пересылки, его посылка с чистосердечным признанием и оружием была потеряна.

Ее потеряли.

Посылка со штампом и пометкой «приоритет» была потеряна в устаревшей системе, взимающей слишком высокую плату и с очень долгой доставкой.

Я был признан виновным.

Осуждён.

Пожизненно.

И отсидел пять лет.

Я смирился с этим.

Потому что я сделал это.

Однако в один прекрасный день судьба решила прекратить свои игры, и посылка нашлась в почтовой системе. Она была доставлена. Документы прочитаны. Оружие исследовано.

И я был освобожден.

Вот и все.

Никаких извинений.

Никакой компенсации.

Просто сухое предупреждение, что они и я знают, что это сделал я.

То, что человек, отправивший письмо, умер через неделю после отправки, еще не означало, что они верили в то, что это сделал он. Им не понравилось, что вдовец оправдал меня из могилы.

Совершенно незнакомый человек спас мне жизнь.

И у меня не было возможности отблагодарить его.

Брэди К. Марлтон.

Мой герой.

…

Лязг двери камеры заставил меня открыть глаза.

— Оук... вы можете идти. Мы вызвали такси, которое отвезет вас в квартиру, где остановились мисс Эвермор и ее ребенок.

Мне хотелось разрыдаться.

На самом деле... большую часть своей жизни я был стойким. Очень злым. Я был полон неуместной ярости. Но в этот момент я плакал.

Я молча вышел, мои щеки оставались мокрыми все время, пока я подписывал временную визу, разрешающую въезд в Австралию, глотал слова благодарности всю поездку на такси и рухнул на колени, когда постучал в дверь квартиры «12F» и Эстель упала в мои объятия.

Я прожил три жизни.

Был англичанином.

Тюремным заключённым.

И выжившим в авиакатастрофе.

Но ни одна из этих жизней не определила меня.

Только одно имело значение.

Эта женщина.

Моя жена.

Мой дом.

Рассвет был встречен оргазмом, а не зевотой.

Когда Гэллоуэй упал в мои объятия, стоя на коленях и раскаиваясь, тяжело переживая прошлое, от которого он так и не смог избавиться, мы не могли перестать прикасаться друг к другу.

Я обняла его и погладила, а когда привела в квартиру, поцеловала.

Этот поцелуй перерос в другой.

И другой.

И еще один.

Поцелуи переросли в раздевание на кухонном столе.

После того как мы обнажились, его губы прижались к моему лону, а язык глубоко погружался в меня попутно облизывая.

Рассвет мы встретили тем, что он собственнически скользил внутри меня, утверждая на меня права, любя меня, укрепляя нашу связь, что бы ни случилось, кто бы ни пытался сломить нас, какие бы обстоятельства ни пытались нас убить, мы были одним целым, и вместе мы можем справиться с чем угодно.

Он не рассказал мне, как его отцу удалось оправдать его.

А я не стала ничего выведывать.

Когда-нибудь я спрошу.

Я знала только, что Майк Оук прислал по электронной почте документы, которые вернули свободу моему мужу. Вернул его мне.

Однажды я потребую, чтобы он рассказал всю историю, но не потому, что не верю, что он был хорошим человеком, а потому что он должен рассказать ее. Он будет вечно жить с тем, что сделал. Он не относился к своему прошлому легкомысленно, но теперь у него есть я, и я помогу ему облегчить бремя из-за лишения жизни другого человека. Даже если тот человек заслужил такой судьбы.

— Я люблю тебя, Эстель.

Я поцеловала его в губы, выгнув спину, непроизвольно прижалась грудью к его обнаженной груди. Мы оказались обнаженными на балконе, скрытые за стеклянными панелями, мы тянулись к шуму океана и успокаивающему ветерочку под открытым небом.

Мы долгое время мечтали о закрытых дверях и герметичных помещениях.

Но теперь, когда наши мечты сбылись, мне хотелось только одного: спать без окон, чувствовать свободу, когда дождь шлепает по льну. Мне хотелось собирать урожай в нашем райском уголке.

Забавно, как люди эволюционировали... чаще всего без их ведома или разрешения.

— Я пойму, если ты захочешь вернуться в Англию, Гэл, — прошептала я, целуя пружинистые волоски на его мужественной груди. — Австралия не особо гостеприимна.

Он засмеялся, прижимая меня к себе.

— Мне не важно, где мы будем жить. Лишь бы вместе.

— Мы всегда будем вместе.

— Слава богу за это.

Его губы скользнули по моей коже, и мы снова погрузились в чувственный поцелуй. Его член прижимался ко мне, и мысль о том, что мы занимаемся любовью на балконе под открытым небом с соседями, живущими сверху, которые в любой момент, если пожелают, могут посмотреть вниз, удержала меня от того, чтобы перевернуть его на спину и оседлать.

Очень много раз я делала именно так: толкала его в прибой, прилив окутывал мои колени, когда я покачивалась на нем, руки упирались в его грудь, ногти впивались в теплую кожу, а в его глазах мерцали последние лунные лучи.

Мы считали свое островное существование само собой разумеющимся. Мы не понимали, насколько особенной была наша жизнь, пока не стало слишком поздно.

Сомневаюсь, что мы когда-нибудь туда вернемся.

Но я бы все отдала, чтобы вернуться.

Забавно, что я стерла из памяти трудности последних лет.

Я могла вспомнить только счастливые времена.

Гэллоуэй оттолкнул меня от себя, его взгляд метнулся вверх, когда звуки открывающейся раздвижной двери оповестили о том, что пора одеваться, пока нас не арестовали за публичное непристойное поведение.

— Пойдем. Пойдем в душ.

Я поплелась за ним, обнаженная, не особо заботясь об одежде. Коко была слишком мала, чтобы обращать внимание на части тела, и она провела большую часть своей жизни, бегая голышом.

Теперь все изменится.

С этого момента она должна быть более цивилизованной. Ходить в школу. Взаимодействовать с другими.

Она теперь была не только моей.

Как и Пиппа.

Так много всего произошло с тех пор, как она ушла. У меня не было времени поразмыслить о том, как сильно я по ней скучала.

Ее уход был почти таким же болезненным, как смерть Коннора.

Как я могла продолжать дышать после того, как лишилась двух замечательных детей?

— Я влюблен в водопровод почти так же сильно, как и в тебя.

Гэллоуэй подмигнул, пытаясь шуткой разрядить напряжения после долгого стресса.

Я оценила его беззаботность.

Нам нужно было посмеяться. Вспомнить, что мы живы и заслуживаем передышки от печали прошлого.

Мое сердце затрепетало, но не от его заигрываний или мысли о том, что произойдёт в душе, а от того, что он выглядел счастливым. Он выглядел как дома за закрытыми дверьми и современным оборудованием.

Возможно, только я скучала по ФиГэл. Может, я была единственной, кто был настолько глуп, чтобы желать чего-то столь трудного, как выживание.

С момента причаливания в Сиднее мне хотелось спросить, не задумается ли он о возвращении. Если бы существовал хоть мизерный шанс, что все получится (мы не умрем, будем иметь доступ к лекарствам и необходимой пище)... он бы захотел вернуться?

Я не самоубийца, чтобы возвращаться в наш дом, в том виде, в котором он есть сейчас. Нам понадобилась бы провизия, модернизация, помощь.

Но если бы все это стало доступно... он бы согласился?

Однако, следуя за ним в ванную комнату и наблюдая за его одобрением, когда в душе забулькала мгновенно нагретая вода, я не стала задавать вопросы.

Мы были спасены.

Здесь нам было самое место.

С интернетом, ванными комнатами и мебелью. С телефонами, телевидением с развлечениями и электричеством, которое позволяло нагревать, охлаждать, готовить пищу и защищать.

Не там.

Мы снова стали частью общества.

А настоящие горожане не жаждали жить в окружении дикой природы.

В конце концов... мы не дикари.

ТУК-ТУК-ТУК.

— Можешь открыть? — крикнула Эстель из ванной.

Мы закончили второй раунд секса, ее руки были прижаты к белым кафельным стенам душевой, а я входил в ее стройное тело сзади, при этом мы пили свежую воду прямо из душевой лейки.

Это было похоже на ливень по запросу, только теплее.

Мне понравилось... но в то же время что-то настораживало.

Все было не так.

Неестественно... хотя тысячелетия эволюции утверждали, что все нормально.

— Конечно!

Обмотав полотенце вокруг пояса, я направился к входной двери.

Я не видел свою женщину, но слышал свою дочь. Она визжала, и плеск воды от ее игры в ванне эхом разносился по квартире. По крайней мере, в ванной не было каменных рыб, акул и тварей, готовых убить ее. Коко не погибнет такой же ужасной смертью, как Коннор, и не будет съедена незваным хищником в нашей бухте.

В возвращении в общество было очень много положительных моментов.

Почему же я помню только плохое?

Смог.

Стресс.

Предательство, ложь и отвратительное поведение?

Проведя рукой по влажным волосам, я отметил, что надо бы подстричься, чтобы не прослыть пещерным человеком, и открыл дверь.

Незнакомая женщина смотрела на меня.

Ее рот открылся, взгляд упал на мою обнаженную грудь (худую, но подтянутую), на низко висящее полотенце (я никак не мог привыкнуть к одежде, как бы мне ни хотелось ее носить), затем снова на мои глаза (которые теперь точно так же сканировали ее).

Рыжеволосая, с веснушками (как у Коннора), темно-зелеными глазами и губами, накрашенными вишневым цветом.

— Эм... я ошиблась квартирой?

— Не знаю. Кого вы ищете?

Коко внезапно выскочила из ванной, совершенно голая, пенные пузыри сползали по ее маленькому телу.

— Поймай меня!

Эстель бежала за ней, ее фиолетовый сарафан насквозь промок и облегал ее едва заметные изгибы. После столь долгого пребывания практически обнаженной она так и не смогла привыкнуть к нижнему белью. В эти дни мы предпочитали ходить без нижнего белья.

Дикие, одичавшие островитяне, которыми мы и были.

Глаза ее ожили, лицо исказилось от смеха.

— Вернись, угроза!

Ее улыбка предназначалась мне, но взгляд был устремлен на незнакомку у двери.

Она резко остановилась, и хлопнула ладонью по мокрому сарафану в области сердца.

— О, боже.

— Ох! — Рыжая пронеслась вперед, игнорируя меня. — Стел... — Ее глаза заблестели, наполняясь слезами, когда она потянулась к моей жене. — О мой...

— Мэди! — Эстель вздрогнула, а затем обняла девушку, о которой я так много слышал. — Мэди... это на самом деле ты.

Обхватив друг друга, они сползли на пол, образуя кучу из платьев, целуясь, обнимаясь, приветствуя и возвращаясь в жизнь, в то время как Коко, с голым задом, расхаживала по комнате.

ЭТОТ ГОЛОС.

Этот ритм.

Боже мой, как я по ней скучала.

Спустя столько лет я наконец-то обняла свою лучшую подругу. Когда мы сидели, обнявшись, на кафельном полу в коридоре, я ожидала язвительного замечания, удара по руке, только нам понятной шутки. Чего-то знакомого из нашей дружбы.

Однако она повергла меня в шок, когда разразилась рыданиями, зарывшись лицом в мою шею.

Гэллоуэй застыл, на его аппетитном теле блестели капельки воды, капающие с длинных волос. Он прочистил горло.

— Я... Я оставлю вас.

Я смутно помню, как он подхватил на руки нашу голую дочь и скрылся в спальне, примыкающей к гостиной, тихо прикрыв за собой дверь.

Мое сердце было с моей семьей, но мое внимание сосредоточено на плачущей Мэделин.

— Эй, все в порядке. Я здесь.

— Я думала... я думала, ты погибла! — Ее рыдания раздавались сквозь мои волосы, становясь громче с каждым всхлипом. — Я... — Она не могла закончить предложение, прижимаясь ко мне сильнее. — Когда мне позвонили и сказали, что ты зафрахтовала вертолет, который разбился... Я подумала, что это ошибка. О чем ты думала? Зачем ты сделала что-то подобное! Ты оставила меня.

Я улыбнулась.

Вскоре после этого я расхохоталась.

— Хочешь сказать... что после всех своих слов и утверждений, что не плачешь над телепередачами и книгами, ты плачешь, потому что я вернулась из мертвых?

Она отстранилась. Ее глаза покраснели, на щеках блестели слезы.

— Когда ты так говоришь, я начинаю думать, что не рада, что ты жива.

Я игриво кивнула, улыбаясь так, что у меня заболели щеки.

— Серьезно? Значит, слезы... это инсценировка, да?

— Я не скучала по тебе.

— Ага, врушка.

— Нет.

— Да.

— Это был рекламный трюк. — Она надменно вздернула нос. — Я тебя знаю. Ты бы предпочла долгие годы жить дикарем на необитаемом острове, чем выйдешь на сцену и споешь. Я твой менеджер. От менеджера не убежишь.

— Можно, если она тиран.

Ее щеки покраснели.

— Я не тиран.

Я не могла сдержать распирающий меня смех.

— Сделай это, Эстель. Сделай то. Мы должны пойти по магазинам. Мы должны вместе объехать весь мир. Ой, ой, я только что сделала тебя звездой Интернета, теперь ты должна всегда меня слушаться.

Она отмахнулась от меня, не в силах больше скрывать улыбку.

— Тебе это нравилось.

— В твоих мечтах.

— Ну же... признайся. Ты скучала по мне.

— Не-а.

— Да.

— Нет.

Мы уставились друг на друга, начав очередной раунд бессмысленных препирательств. Наши притворные взгляды сменились слезами, и мы снова обнялись.

— Боже, я очень рада, что ты вернулась. — Она поцеловала меня в щеку. — В следующий раз, когда тебе понадобится пространство, просто скажи, и я уйду. В тот же миг. Не так, как раньше. Я не буду тебя преследовать. Клянусь. Только... не пытайся снова покончить с собой, ладно?

Я погладила ее вьющиеся рыжие волосы. Я всегда немного завидовала ее удивительному цвету волос. Раньше цвет моих волос был скучным, светлым (не белоснежным от солнца, как сейчас), по сравнению с её они казались мне однотонными. Особенно если учесть, что я предпочитала серые и пастельные тона в гардеробе, а она — яркие, аляповатые.

Отстранившись, я указала на ее покрасневший нос.

— У тебя сопли смешались со слезами. Это довольно противно.

Она надулась.

— Ну, а у тебя больше нет сисек. Так что, думаю, я выиграла.

Я опустила взгляд, поспешно поправляя зияющий вырез своего сарафана.

— То, что у тебя второй размер, не делает тебя королевой.

— Так и есть. — Она оставила расстояние между пальцев. — Совсем чуть-чуть.

— Ты отстой.

— Но я права.

Она бросилась на меня, крепко обхватила руками, и поцеловала в щеку.

— Эстель, предупреждаю тебя. Никогда больше не покидай меня.

Я засмеялась.

Но мое сердце заныло.

Для нее все было прекрасно. Я вернулась домой. Была в безопасности. Я была там же, где и три с половиной года назад.

Но моей души здесь не было.

Я оставила её на ФиГэл, на нашем пляже, в нашем бунгало, с Коннором, уплывающим в закат.

Мне здесь больше не место.

И я не могла давать обещаний, в выполнении которых не была уверена.

Я был наедине с двумя женщинами.

С двумя сплетничающими женщинами.

Коко не понравились их громкие разговоры, и как только Эстель и ее подруга успокоились, я одел Коко в купленный в магазине подгузник (не в потрепанную футболку) и положил ее в гнездышко на полу, где одеяло с кровати превратилось в жёсткую, но теплую постель.

Как только она коснулась поверхности, ее маленькие глазки закрылись.

Не могу ее винить.

Последние несколько дней были чрезвычайно утомительными. Для всех. Я еще не спал (Эстель тоже не спала, мы болтали всю ночь), антибиотики так быстро восстановили мой организм, что я забыл, что всего неделю назад был на пороге смерти.

Я чувствовал себя нормально, но уровень энергии был на исходе, и соблазн подремать с дочкой, вместо того чтобы одеться (не дай бог) и вести вежливый разговор (убейте меня), был совершенно непривлекательным.

Но эта женщина была подругой Эстель. Она была частью жизни моей жены.

Поэтому я сделал над собой усилие. Оделся. Закрыл дверь перед своим спящим ребенком, постоял, прислушиваясь, после чего пошёл к подругам и стал наблюдать за тем, как Эстель общается с тем, кого любит.

Это было в новинку, она вела себя более легкомысленно, чем я видел раньше. Кроме того, это был отличный способ заглянуть в ее прошлое и узнать больше о женщине, которую люблю.

В какой-то момент я совершил набег на кухню в поисках еды. Шипение холодильника и поток холодного воздуха повергли меня в шок, пока я не вспомнил, как работают современные технологии.